Опубликовано в журнале Homo Legens, номер 1, 2012
***
Здравствуй, радость моя неземная,
мыльные пузыри.
Там, где квартиру с тобой снимали —
глина и пустыри.
Выбелен тот старик, сморщены гобелены,
пошли дожди.
Трижды звонок и земля из-под ног:
«Входи».
Так ли трава зелена, глубока страна,
перелёт далёк,
Быстро ли свет догорает, садится
лёгким на уголёк?
Тот, через два пролета и три
световых, передал привет.
Выключи свет.
Падаешь ниц, эти луны, прошедшее
время, какой залог –
Все перекрестки пройденных улиц
ложатся на потолок.
Утренний крик, перевёрнутый нимб,
батарейный чат…
Он не нашел ключа, глина и пустыри,
начал уже лепить, вылепил до плеча.
***
Говорят, что опять воровка твоя
сорока,
А на море горят золотые твои ворота,
Словно шапка. Такие нынче пошли
деньки.
Ты же знаешь, у нас, прибрежных, со
сроком строго.
И напомнить про все глубины – твоя
работа,
Голубиною почтой общаются рыбаки.
Этих слов не отыщешь в брокгаузах и ефронах,
Помогай уже, соль на лице и зюйдвестит в бронхах,
Словно девочка-элли
в домишке своем летит.
А вокруг – вселенных – в капронах и
при патронах
Просто не-со-счи-тать
– ни ахов твоих, ни охов,
Если я не вернусь к обещанным девяти.
***
Не прикрыты головы коронами,
Пища не для всякого ума.
Макароны пахнут макаронами,
А туман по виду, как туман.
Над землей фигуристое облако,
И на нем, ссутулившись слегка,
Образец для местного теолога.
Ну давай, порадуй старика,
Расскажи, как было все, каурая,
Не части да фальши не мели,
Так и быть – останешься на уровне,
Метра два, не дальше, от земли.
Буря мглою будет крыть по-новому,
Чтобы снег поскрипывал легко,
Дворник Лазарь машет участковому,
И туман похож на молоко.
В паре от воды кипящей щуришься —
И плывут заветные слова,
Проявляя все изгибы улицы,
что вчера февраль зашифровал.
Медленно оттаивают лавочки,
И во всех фигурах смысловых
Есть такое чувство, что до лампочки
несколько десятков световых.
***
По сентябрю по сентябрю
На листьях цвета айрн-брю
Возникнут схемы поездов
Ненаших городов.
Такие были города,
Но там среда, а мне куда?
Везде дороги без следов
Двухтысячных годов.
В глубоких лужах сапоги,
Еще не выбраны враги,
Никто не знает про вождя
И шумно от дождя.
И кажется, мне только шесть,
Где хочешь
есть и счастье есть
И позовут, в себя придя,
Немного погодя.
***
Она говорила яблоко, она зажигала
яблоко,
а он выбирает публику и деку под
рукавом.
Она не снимала ролики, домой уезжала
в Зябликово,
его ничего не трогает в процессе как
таковом.
Она говорила – дорого, но не выносила старого,
а он – лишь винтажный
кэжуал и рваные свитера.
Она не ломала голову, когда он ее
подкалывал,
а он забывал всё начисто и вещи не забирал.
На ней все балансы белого, на нем –
реверансы гениям,
она отдыхает в Греции, а он доедает
суп.
И если ее концепция – приемное
отделение,
то он у окошка целится, а мимо других
несут.
Да, собственно, больше нечего. Молчит
она, кроме прочего,
а он никого не слушает, и тоже не
говорит.
Но где-то в почтовом ящике зацепятся междустрочьями
и снова начнут историю, не влезшую в
алфавит.