Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2025
Считается, что длинная жизнь у спектакля — признак того, что его любят зрители. Они раскупают билеты заранее, бешено аплодируют, и всё такое. Поэтому эти спектакли и идут так долго, держатся на сцене чуть ли не десятилетиями — они какие-то «смотрибельные», уютные, родные.
Но есть другая сторона дела: в каждом новом витке времени такой спектакль становится всё актуальнее, вместе с наплывающими событиями проявляется его нужность. Он как бы сам цепляется ко времени, ну и время тащит его за собой.
Наверное, именно так произошло со спектаклем «Предпоследний концерт Алисы в Стране чудес» в театре «Около» (художественный руководитель Юрий Погребничко). Родившийся в 2002 году, он то появлялся, то сходил, возникал снова, уже в другом виде, с другими актерами — но время вновь и вновь «вызывало его к доске».
Вот и теперь — вновь восстановленный — он почему-то всё нужнее и нужнее этому московскому зрителю. Люди сидят на ступеньках, на приставных креслах, мне кажется, была бы возможность, — они бы и на люстре сидели (если бы в этом театре были люстры).
Почему так?
…Интересно было бы узнать, конечно, как режиссёру приходят в голову идеи — потому что кажется, что такую удивительную штуку, как «выросшая» Алиса в образе уже совсем немолодого человека с фанерным чемоданчиком, старого зека в потрепанном костюме, — можно увидеть только во сне.
Да и сам текст «Алисы в Стране чудес» не так-то прост для восприятия, причем в любом возрасте, хотя издают её ещё с времен первого появившегося у нас перевода Заходера как детскую сказку.
…Ну а тут, в «Предпоследнем концерте», — совсем уж непростые аллюзии.
Все превращения, головоломки, загадки Алисы вставлены в совершенно определенную рамку: большой террор, Гражданская война и Вторая мировая, поэтому постоянное желание Королевы отрубить кому-то голову воспринимается тут абсолютно конкретно. И если уж Чеширский Кот ходит в мундире армейского офицера, а Белый Кролик — энкавэдэшника, то почему бы тогда Треске, Валету и Белуге не быть в форме, очень напоминающей эсэсовскую?
Лай собак за сценой лишь дополняет это впечатление…
Король, Королева и Белый Кролик, задающие каверзные вопросы, сидящие за длинным столом, — вполне похожи на «особую тройку».
«Художественная самодеятельность в концлагере», — как сказал один из зрителей, закольцевав все эти мои впечатления.
Алиса, как всем известно, личность очень непростая, готовая экспериментировать и над своим телом, и над сознанием, над пространством и временем, принимающая все провокации и ловушки не только с чувством собственного достоинства, но и с глубоким внутренним интересом.
Её (то есть Алису) здесь бессменно, все двадцать с лишним лет, играет Алексей Левинский — актёр, режиссёр, театральный экспериментатор, создатель самых разных театральных студий и техник с большим стажем, ему ли не знать это головокружение риска, это смертельное любопытство?
Впрочем, тут и происходит тот самый сдвиг, который важно уловить: если главная стихия литературной сказки про девочку Алису — это игра, которая включает в себя в том числе и абсурд, то главная стихия театральной версии — это как раз сам абсурд, превратившийся в жизнь.
Эта тема, согласитесь, становится всё ближе и ближе с каждым годом.
То, что было невозможно произнести вслух, а не то что публично, ещё вчера, — делается главным идеологическим трендом сегодня. То, что было невозможно представить себе в реальности, стало не только реальностью, но и чем-то вполне обыденным — привычными, будничными новостями. Ну и далее по списку: то, что было плохо, стало хорошо, и наоборот, то, что было понятно, стало непонятно.
Да и сама эта «реальность», вроде как укорененная во вполне конвенциональных, как сейчас говорят, вещах — в законах физики и математики, биологии и астрономии, в истории и юриспруденции, — вдруг куда-то поплыла, обрела бесформенный и текучий вид и превратилась в сплошное ожидание чего-то, что может её объяснить.
Но объяснения так и не происходит — зачем всё это, как, почему? Хотя ждут его со всё большим нетерпением.
Вот тут-то и пригодится нам Алиса, говорит театр, с её постоянной готовностью ничему не удивляться, всё принимать, не бояться этих жутковатых превращений и загадок, то есть воспринимать их как неизбежное и потому волшебное приключение, не теряя при этом чувства собственного достоинства ни на секунду.
Конечно, этот «алгоритм Алисы», пропущенный сквозь реалии ХХ века, с бесконечными мундирами, фуражками, лагерями и колючей проволокой, — выглядит сейчас довольно горько (и постаревшая Алиса в образе усталого человека с фанерным чемоданчиком, недавно реабилитированная — напоминает нам об этом), но… Но он работает, этот алгоритм. Работает он, видимо, и сейчас.
Однако на одной иронии и бесстрашии человек не продержится — нужно ещё что-то «для себя».
«Предпоследний концерт Алисы» (интересно, кстати, а будет ли когда-то «последний концерт» и при каких исторических обстоятельствах?) — спектакль очень густонаселенный, и многие его участники действительно поют, или, скажем, двигаются под музыку — а её в «Предпоследнем концерте» очень много: от Окуджавы до «Битлз».
Вот эти-то песни, в сущности, и являются ответом Алисы на её приключения в страшноватом мире ХХI века — они свои, они родные, они «прилипли» к человеку, становясь его кожей, его броней, его силой.
Песни разные — важна именно интонация, манера. Строгий хор мужчин в белых рубашках, галстуках и видавших виды пиджаках исполняет романс Окуджавы «Не сольются никогда зимы долгие и лета».
Эта женщина в окне в платье розового цвета
утверждает, что в разлуке невозможно жить без слёз,
потому что перед ней две дороги — та и эта,
та прекрасна, но напрасна, эта, видимо, всерьёз.
Или — Треска, Валет и Белуга в черных мундирах, взятых как бы напрокат из советских военных фильмов «про немцев», танцуют под песню Джона Леннона «Дайте миру шанс».
Мы слышим то ли легкую иронию, то ли острый гротеск, но в любом случае отстраняемся, смотрим на себя со стороны, проверяя свой «последний оплот» — простые человеческие чувства, острые и нежные переживания детства.
Впрочем, бывает ирония ещё более и отстраненная, и острая. Например, все помнят классическую формулу Блока: «Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы, с раскосыми и жадными очами!» — и вот они на сцене, скифы и азиаты, мужское трио, только на этот раз в оперных костюмах ордынских князей и войска Чингисхана, трио исполняет давно забытые вроде бы куплеты песни 1930-х годов:
Идёт страна походкою машинной,
Гремят стальные чёткие станки,
Но если надо — выстроим щетиной
Бывалые, упрямые штыки.
Стоим на страже всегда, всегда,
Но, если скажет Страна Труда —
Прицелом точным — врагу в упор,
Дальневосточная даёшь отпор!
Краснознамённая — смелее в бой!
Полки придут и с севера, и с юга —
С донецких шахт и забайкальских сёл,
Свою винтовку — верную подругу —
Опять возьмёт ударный комсомол.
Да, мы помним-помним — ирония и бесстрашие, это то, что поможет Алисе выжить и пройти свой путь, но всё-таки в этот момент немного и страшно, и холодно на сердце.
Один из критиков как-то заметил, что, мол, актёры у Погребничко — всегда немного дистанцированы от роли и в своей нейтрально-спокойной интонации как бы сами смотрят на персонажа извне. Всё так, и всё же у каждого персонажа в «Предпоследнем концерте Алисы в стране чудес» найдена для роли совершенно особая музыка, своя тонкая настройка.
Раздраженный и уязвленный чем-то глубоко скрытым внутри Король (Алексей Чернышёв), истерично-взбалмошная хохотушка Королева (Ольга Бешуля) — «конституционные гаранты» всеобщей жестокости. «Мужской квартет» — то есть «внутренний голос» Алисы в этом мире абсурдных и холодных загадок-фантомов (Алексей Мишаков, Алексей Сидоров, Игорь Михалев, Артур Сахаров), Чеширский Кот (Юрий Павлов), Белый Кролик (Сергей Каплунов), — все они, несмотря на то, что в спектакле творится всякая абракадабра, остаются в памяти как живые человеческие характеры.
Да и вообще, хотя весь спектакль — непрерывная подмена смыслов и бесконечные кавычки (Алиса вдруг становится пожилым мужчиной, зрители в зале — внезапно ощущают себя той самой женщиной в окне «в платье розового цвета»), мы постоянно помним, что сказка всё-таки добрая или по крайней мере рассказана добрым человеком, и нам не дадут в ней пропасть.
И вот тут-то и возникает последний, и главный, вопрос, который Алиса задает: только ли государства, только ли идеологии, истории касается этот тотальный сдвиг в сторону абсурда?
Или он касается чего-то большего?
И что если «поплыло» не наше представление о мире, а сам мир?
…В то время, когда Льюис Кэролл писал эту сказку, или в то время, когда Борис Заходер переводил её на русский язык (то есть в 1860-е или в 1960-е), — казалось, что все эти загадки и шарады — вводят ребенка в мир большой науки, «нелинейной алгебры», высшей математики, новейшей логики, астрофизики, ядерной физики и так далее. Что они говорят читателю о том, что есть в мире непознанное, странное, огромные загадки Вселенной, которые ещё надо разгадать, относясь к ним именно как к шараде, как к веселой игре.
Но вот прошло время, и предупреждения, заложенные в тексте «детской сказки», кажутся уже довольно грозными.
Что случится с человеком в эпоху искусственного интеллекта?
Хватит ли ему земных ресурсов, чтобы и дальше их потреблять?
Почему всё вокруг горит, заливается водой и мазутом, пропитано ядом ненависти?
Конечно, ни сама Алиса, ни сказка о ней, ни театр, ни режиссер, ни песни Леннона и Окуджавы — не могут ответить на эти вопросы.
Но, возможно, допускаю я, вполне возможно, что они помогут этих вопросов не испугаться. И не замереть в бессловесном и тупом состоянии испуга.
А жить дальше.