Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2025
Никогда не любил я «Тартюфа», с тех пор как услышал или увидел пьесу (в детстве по советскому радио или телевидению, скорее всего, а потом пришлось прочесть уже по «зарубежке»).
Во-первых, там грубо и примитивно разводят хороших, ну, по крайней мере, совершенно безобидных людей. Разводят долго, нудно и целенаправленно. Это неприятно. Во-вторых, сам Тартюф с этими бесконечно слащавыми и лицемерными речами — как же они ему верят? Это же кошмар. И в-третьих, концовка — вот этот пресловутый «бог из машины». Их всех уничтожили, того и гляди закуют в кандалы и отправят во французскую Сибирь, как вдруг является госслужащий и важно объявляет: вы прощены, с вами всё в порядке, а вот этого прощелыгу мы как раз и арестуем.
Понятно, что Мольер был вынужден создавать хэппи-энд, боялся цензуры, боялся короля, боялся церкви, ну а нам-то, сидящим в зале, что делать?
Тоже идти на уступки?
…На сайте Театра Наций нашел объявление: «Сергей Самойленко расскажет об истории появления самой знаменитой комедии Мольера, о её сложном пути на сцену, мировой популярности вечно живого героя пьесы, русских переводах “Тартюфа” и самых знаковых постановках…»
Да, совсем забыл: основным препятствием к «настоящему Тартюфу» был именно язык пьесы. Мрачный, тяжеловесный, архаичный — как будто земля трясется от шагов железного человека. Сами посудите.
Высоконравственна и впрямь сия персона. Но какова была она во время оно? Ей старость помогла соблазны побороть. Да, крепнет нравственность, когда дряхлеет плоть. Встарь, избалована вниманьем и успехом, Привержена была она к мирским утехам. Однако время шло. Угаснул блеск очей, Ушли поклонники, и свет забыл о ней. Тут, видя, что, увы, красы её увяли, Оранта сделалась поборницей морали.
Так вот, автор нового перевода «Тартюфа», Сергей Самойленко, на мой взгляд, остроумного и, действительно, современного, этих «железных шагов» умудрился избежать. Именно этот текст и поставлен недавно на сцене Театра Наций режиссёром Евгением Писаревым.
Но, конечно, новый «Тартюф» имеет отношение не столько к прежним трактовкам и постановкам, не к «наследию». Если пьесу вновь ставят (а сейчас в Москве сразу две большие премьеры «Тартюфа» — в Театре Наций и в Театре Моссовета), значит, время его пришло.
А время для «Тартюфа» всегда подступает незаметно, долго-долго как-то все без него спокойно обходятся, а потом вдруг раз — и пожалуйста: Тартюф стучится в дверь.
Потому что история про святошу — это ведь не совсем история про святошу.
На сцене — богатый европейский дом.
Слуги, богатый стол, сияющая мебель, лестница на второй этаж, огромный телевизор с французскими новостями. Мы внимательно вглядываемся в экран — нет, там ничего знакомого, куски хроники из разных эпох современной Франции: погода, культура, ток-шоу, новости — из каких-то не сегодняшних дней. Словом, абстрактная Европа второй половины прошлого века.
И есть во всём этом что-то притягивающее, завораживающее: вот хозяйка дома Эльмира (Аня Чиповская), в длинном шелковом халате, с медленными кошачьими движениями, красивая и как будто ещё не проснувшаяся, вот её дочь-подросток с наушниками на смешных косичках, Марианна (Мила Ершова), у неё в жизни страстная любовь и ненависть к родителям, вот горничная, которая на самом деле всем здесь управляет, Дорина (Анастасия Лебедева), в строгом офисном брючном костюме, — всё какое-то до боли узнаваемое: как будто включил сериал, из нашей, а может, из ненашей жизни, это даже неважно… И погружаешься в него, чтобы забыть обо всём: о том, что происходит за окном, в мире, по телевизору…
Да и сама история — про странного человека, которого привели в дом, и он так проник в голову хозяину Оргону (Игорь Гордин), что это вызывает у всех тревогу: кто он, этот странный незнакомец, чего он хочет, почему живет у них? — эта история тоже как будто «сериальная», разматывающийся клубок отношений, нарастающая тревога (хоррор? саспенс?), условный, придуманный мир, но такой уютный и заманчивый, что хочется в нём жить. «Семейное драмеди» — обозначил выбранный им жанр режиссёр, мол, не подумайте, что тут какая-то идеология, или политика, или, не дай бог, сатира.
И происходит всё это безобразие где-то там, в условной Европе, в смикшированной из разных десятилетий «Франции», вообще ни разу не у нас.
Не о чем волноваться.
А если даже вы узнаете в персонажах типичную семью русского олигарха (имена-то тоже все условные, мир классической пьесы — Оргон, Эльвира, Валер и так далее), то и что нам до этих олигархов? Они нам никто, да и мы им тоже — они по ту сторону экрана, в своём условном сериальном мире, мы по эту, в настоящем…
Но всё меняется с появлением Тартюфа (Сергей Волков). При первых звуках его голоса с нас слетает это сладкое оцепенение, странное чувство гипноза, как будто ты сидишь перед красивым аквариумом.
Наверное, самый необычный Тартюф, какого я мог себе представить, — такова сила харизмы, глубина характера, таков его актёрский темперамент. Сергея Волкова я увидел на сцене впервые, это очень мощный актёр (Писарев пробовал его на роль князя Мышкина в спектакле, который по неизвестным причинам не дошел до сцены, и это, конечно, далеко не случайный выбор).
Забегая вперед, хочу сказать, что блеск актёрской игры и удовольствие от нее — это то, что в спектакле, может быть, подкупает больше всего. Давно я такого не видел — режиссёр и его концепция не мешают, а помогают этим краскам, деталям, этой актёрской музыке, что сейчас довольно редко увидишь.
Так вот, Тартюф, живущий в доме Оргона, с первых шагов и слов, первых звуков своего могучего оперного голоса, длинных страшных пауз, навязчивой попытки от всех, включая зрителей, отвернуться, как бы что-то спрятать — ставит вопрос о самом существовании этого маленького семейного мирка.
Имеет ли этот мирок, такой привычный и родной, право на существование?
Ну конечно же нет!
Избалованные, раздражительные, эгоистичные, погрязшие в неправедном и нечестном уюте, в мире привилегий, непомерного потребления и наследственного богатства, — они обречены в столкновении с чем-то «настоящим».
А то, что Тартюф — «настоящий», об этом и в тексте прямо говорится, да и мы сразу попадаем в эту привычную, узнаваемую со школьных книг дилемму: настоящее — искусственное, правдивое — ложное, ну и так далее.
Да, но что же Тартюф собирается с ними сделать? Обличить, перевоспитать, сделать их более искренними, моральными, «настоящими»?
Нет. Он хочет их съесть. Сожрать.
Именно эта задача шаг за шагом обнаруживается в его поступках, в его внутреннем приговоре. Постепенно, медленно, без спешки и суеты он разрушает этот маленький, спрятавшийся от современной жизни мир.
Впрочем, можно сформулировать иначе: люди эти обречены именно потому, что они продолжают жить мирной жизнью, продолжают цепляться за мирную жизнь, с её правилами, привычками, с её устоявшимся бытом.
А Тартюф — воин, он на войне. С чем и с кем война? Ну вот с этим миром. С рутинной жизнью. Он представитель новой морали, новой жизни, новой страны.
Он не может оставить всё как есть…
В общем, «Тартюф» — это не просто история про святошу.
Это, прежде всего, история про человека, который манипулирует нами с помощью высоких чувств.
И если опять приходит время Тартюфа — то есть время новых его постановок, — значит, манипуляция достигла высокого градуса и манипулируют уже целыми классами, целыми странами, а то и целым человечеством.
Сами «высокие чувства» могут меняться вместе с эпохой.
Это может быть социализм, коммунизм, патриотизм, православие, самодержавие, народность, американская мечта или европейская идея.
Ему, Тартюфу, это уже не так важно. Идея для него является лишь инструментом.
Целью является сам человек. Можно даже сказать: «человечинка». Звучит страшно, но, по сути, примерно так и есть.
И впрямь, что может быть современней этой коллизии — дубина ценностей (патриотизма, морали, религии, новой или архаичной этики), которая крушит мирную жизнь, крушит человека, отчаянно цепляющегося за прежнее понимание своего бытия: дом, семья, близкие, мир…
Она крушит человека, который не хочет воевать, ни за эту новую мораль, ни за другие «высокие чувства», он боится её.
Сам святоша, как нам известно, тоже поскальзывается на этой коллизии, то есть обнаруживает в себе слишком много человеческого, поддается страсти, уступает чувству, становится уязвимым, и здесь мы видим, что это и впрямь какой-то новый для нас, незнакомый, не классический Тартюф — знакомый в детства фарс оборачивается вдруг всамделишной трагедией.
Но «святоша» ли Тартюф? Вот вопрос.
Да нет, он просто человек из нового мира, из новой реальности. Новая, так сказать, элита общества. Легко и просто убирающая со сцены старую элиту.
Когда Оргона и всех его близких уже ожидают практически неизбежные репрессии, в дом вдруг является представитель государства. Он сообщает хозяину, что он, имеющий тесные связи с заговорщиками, диссидентами, врагами короля, — вдруг прощен. Потому что… король мудр и справедлив.
Радуемся ли мы этому фиаско Тартюфа? Тому, что ничего у него не вышло? Интрига развалилась, «путч» не удался…
Ну, наверное, когда-то мы радовались — собственно, как радуются зрители бессмертной комедии уже триста шестьдесят лет. Всё-таки «хороший конец». «Торжество справедливости». Должно же оно быть…
Хотя бы и такое — не из чего не вытекающее.
Но в этом «Тартюфе» — нет, почему-то не радуемся. Этих обывателей, испуганных и подавленных, с их устаревшими человеческими привычками, да ещё и замешанных в «политике», — вытаскивает из страшных лап правосудия совсем не «торжество справедливости», а просто-напросто… другой Тартюф. Для чего-то это ему нужно. Пока.
Вот он, выступает по телевизору перед Национальным собранием Франции (дело же происходит во Франции). Отец нации. Высшее божество.
И почему-то никакого облегчения не наступает.