Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 2024
Михаил Малышев — фотограф-портретист. Родился в 1975 году в Ленинграде. Автор книги «Считай и богатей. Финансовые аксиомы предпринимателей» в соавторстве с Ириной Екимовских (2023). Участник проектов АСПИР. Живёт в Ростове-на-Дону. В «Дружбе народов» публикуется впервые.
Мы встретились в холле отеля. Я посмотрел на Розу с некоторым сомнением. Высокая и грузная, на вид — лет за семьдесят. Под очками — зелёные глаза.
— Вы правда этого хотите? — спросил я. — Как говорится, любой каприз за ваши деньги, но хватит ли у вас сил на три часа?
— Уверена, как раз хватит, — сказала Роза твёрдо. — Вы понимаете, я так долго… Наверное, лет тридцать не была в Ростове. Хочу, чтобы вы его показали, а потом сфотографировали меня рядом с одним домом. Если, конечно, мы его найдём.
— Обязательно найдём. Я прекрасно знаю город.
— Мне даже не столько фотограф нужен, сколько провожатый. Я, как вы, наверное, заметили, уже немолода и ходить одна просто боюсь.
— То есть вам нужен универсальный проводник, — улыбнулся я. — Что ж, вы по адресу. Не волнуйтесь, мне всё объяснили.
Позавчера её дочь, Зоя, нашла меня в сети. Мы беседовали с ней почти час, пока не обговорили все детали. Это был необычный заказ, ведь, как правило, я снимаю портреты и репортажи.
Мы вышли из отеля и медленно пошли к автобусной остановке. Идти быстро Роза просто не могла. Я предложил взять такси, но нет, она стояла на своём: хочу пройтись, и всё тут. Пошли по теневой стороне — был самый разгар лета, и утром солнце уже припекало.
По дороге Роза рассказала мне свою историю.
Она выросла в Ростове, а точнее, в его районе — Нахичевани. После школы уехала в Москву, поток жизни закрутил её, как лепесток, понёс на север. Вернулась в Ростов только в девяностых, буквально на пару дней — хоронила отца.
Мы шли по городу.
— Вот здесь же был магазин со смешным названием «Масло-сыр», — сказала Роза. — Я помню, когда-то здесь были восхитительные молочные коктейли.
— Да, их взбивали в больших алюминиевых стаканах, — улыбнулся я.
— На другой стороне был когда-то кинотеатр «Буревестник». Там частенько крутили вестерны.
Лучше не ловить прошлое за хвост, но люди всегда хотят это сделать. Почему — никогда не понимал, даже когда бежал за этим хвостом сам.
Иногда импульс такой мощный, что противиться просто нет сил.
Себя я считал человеком разумным и рациональным, к ностальгии не склонным. Но однажды под Новый год отправился в другой город, чтобы найти девочку, с которой дружил в пионерском лагере. В двенадцать лет я даже в неё влюбился. На что я рассчитывал двадцать лет спустя? Все эти годы я ни разу её не видел, не перекинулся с ней ни словом. Наша переписка, как это часто бывает, заглохла сама собой. Но каким-то чудом в памяти всплыл её адрес, имя — Лена, и я поехал. Это был странный поступок. Но ведь поехал же?
Что-то похожее, видимо, случилось и с Розой. Но не совсем.
Мы шли по Ростову и вспоминали, каким тот был в советское время. Конечно, говорили мы о двух разных городах. Ростов её детства жил в шестидесятые, годы оттепели и достатка. Мой — в середине восьмидесятых. Тогда здесь уже не жировали. В продуктовых магазинах — шаром покати.
Для Розы молочный коктейль был чем-то привычным. Для меня — лакомством.
Общим было то, что оба этих города, увы, безвозвратно исчезли.
Нахичевань всегда казался отдельной вселенной. Когда-то её основали армяне-переселенцы. Сначала это был город, который вырос прямо под боком у Ростова. В 1929 году их объединили, Нахичевань стала частью города. Здесь до сих пор много маленьких, почти деревенских домов.
— Дом, который мы ищем, небольшой, но добротный, построил ещё мой прадед-ассириец, — рассказала Роза по дороге. — Я не знаю, чем он занимался до революции, наверное, был мелким торговцем. После смерти папы мы продали дом, удивительно, что его не снесли. Знаете, это же просто чудо: мы с дочкой смотрели по картам в сети, и вот он, на месте! Я так обрадовалась, ведь вместо него запросто могли влепить какую-нибудь многоэтажку.
Вот что её подтолкнуло, подумал я.
Мы неспешно шли по тихой тенистой улочке. Тротуар был залит асфальтом, и время оставило на нём кратеры. Иногда Роза спотыкалась, и я поддерживал её за локоть. Когда-то здесь были окраины старой Нахичевани. Теперь — почти центр города, и его заполняли уютные домики. Трёхэтажка здесь смотрелась небоскрёбом. На многих домах сохранилась лепнина, мускулистые атланты поддерживали маленькие балкончики. Стены оплетал дикий виноград.
Роза радовалась этим домам, как старым знакомым.
— А вот в эту школу я ходила, — сказала она, когда мы шли мимо жёлтого здания. — Мама работала здесь учительницей. Я родилась, а через месяц она уже вышла на работу. Но мне, как учительской дочке, в школе никаких скидок мне не делали.
Она помолчала немного.
— В одном дворе со мной жила армяночка, Офелия. Не знаю, почему её так назвали, вряд ли её папа читал Шекспира, — продолжила Роза. — Мы и в классе одном учились. Когда она поступала в институт, там на подкурсах был один кубинец, красивейший парень. Он в неё влюбился, позвал замуж. А отец Офы был приёмщик стеклотары. Семья свой достаток тщательно скрывала, в шестидесятые высовываться было чревато. Но они были зажиточными. И отец Офелии твёрдо сказал: никакой свадьбы. Она, бедная девочка, конечно, плакала, терзалась, но потом вышла за мальчика из богатой семьи. Кого ей папа привёл, за того и вышла.
— А где вы встретили мужа?
— Я ведь уехала поступать в Москву. Когда закончила, то по распределению попала в Мурманск. Вот там с мужем и познакомилась. Он у меня был человек активный. Мы ездили на Кавказ каждое лето, и в горы с ним ходили, и по рекам сплавлялись. Жалко, год назад умер. Вирус проклятый. Я тогда подумала — сколько ещё мне жизнь отмерила? И решила сюда приехать.
Судя по номерам домов, мы находились уже где-то близко.
— О, вот же он, — сказала Роза. — Я его узнала.
Это был частный дом, в один этаж и не сильно широкий. На улицу выходили три окна. Кладка была старая, кирпич не советский бодро-оранжевый, а цвета варёной сгущёнки. Пространство под окнами было выложено замысловато-узорчато.
Вход во двор — закрыт зелёными железными воротами.
— Раньше во дворе стояли ещё два домика, — сказала Роза. — Флигель, в нём жил Николай Филимонович… И ещё один домишко, тоже прадед строил, его продали когда-то семье Офелии. Они же потом наш дом и купили в начале девяностых.
Я достал камеру и сначала снял сам дом, а потом сделал пару кадров с Розой.
— Этого железного забора здесь раньше не было, — сказала она. — Жаль, мы внутрь не попадём.
— Почему это не попадём? — возразил я. — Сейчас всё устроим!
Репортёры — наглые ребята. Без этого в нашем деле никуда. Хотя по мне и не скажешь, я тоже немного наглый. Подошёл к двери. Звонок был допотопный. Кнопка испачкана в зелёной краске. Я позвонил. Постучал пару раз в окно.
Во дворе послышались шаги. Засов заскрипел. Дверь осторожно приоткрылась, и мы увидели мужчину. Примерно моих лет, худой, горбоносый, чёрные волосы почти до плеч. Расстёгнутая рубашка с коротким рукавом открывала впалую шерстистую грудь. Мужчина выглянул в щель между крашеным металлом, тонкая вертикальная картина в зелёной раме.
— Бог в помощь, — начал я.
— Вы что, Свидетели Иеговы? — скривился он и начал прикрывать дверь. Щель моментально сузилась.
— Нет, что вы. Тут такое дело: это — Роза, раньше она жила в этом доме. Тридцать лет не была в Ростове. Сейчас здесь проездом, вот и решила заглянуть. Можно нам ненадолго во двор зайти? Просто посмотреть.
Мужчина решил, что старушки можно не бояться, и впустил нас. Кроме рубашки на нём красовалось заношенное трико, как в старых советских фильмах, с растянутыми коленями.
Он, наверное, из особенных, подумал я, потому что в лице его была какая-то едва уловимая странность, по которой сразу вычисляешь божьих людей. Мне понравилась его расслабленность.
Той зимой, когда я приехал к Лене, её соседи встретили меня довольно сурово. Трёхэтажка барачного типа стояла рядом с заводом. Раньше в таких домах селили рабочих, чтобы были всегда под рукой.
Я с трудом вытянул из соседей, что Лена с семьёй здесь не живут уже лет как пять. Куда они переехали, никто не знал. На моё счастье бабулька с первого этажа оказалась местным почтальоном, она рассказала, что Лена перебралась в посёлок километрах в тридцати отсюда, и дала мне адрес.
Двор, в котором раньше жила Роза, был метров пятнадцать в глубину. Вдоль стены дома тянулась узкая полоска земли. На ней, буквально из-под фундамента, росли высокие розовые кусты. Видимо, когда-то во дворе был маленький сад, но потом его закатали в асфальт.
Я сделал несколько снимков. Меня радовало, что камера мужчину не смущала. Ростовчане обычно нервничают, когда их дома фотографируют.
Роза прошлась по двору.
— Вот здесь, — она подошла к кустам, — мать Офелии однажды спрятала деньги.
— Деньги? — раздался голос из глубины дома.
Двери открылись, и на пороге появилась невысокая женщина в домашнем халате.
— Да вы что? — оживился мужчина. — Вы знали тётю Офу?
Но Роза не успела и рта раскрыть.
— Лука, это что за гости? Вы вообще кто? — Женщина насторожённо смотрела на нас.
Я ещё раз объяснил ситуацию. Взгляд женщины стал мягче.
— Да, я помню прежних хозяев. Мы у них дом купили, лет двадцать пять назад. А что вы там насчёт денег говорили?
— Я рассказывала, как мама Офелии, бог знает уж, правда, по какой причине, однажды вот здесь, под домом, деньги спрятала. Целую пачку осенью закопала. А когда в январе решила их достать, оказалось, что мыши эти деньги сгрызли. Одна труха осталась. О, как она кричала! — Роза рассмеялась.
— Какой ужас! — скривилась женщина (её звали Ануш). И добавила: — Офелию я помню, и родителей её тоже. Мы дом у них и купили. Все бумаги, если что, у меня есть.
Я понял, что Ануш опасается, как бы Роза не предъявила права на дом. А то как потребует аннулировать сделку!
Роза смотрела на Луку и думала, наверное, что после нашего ухода его будет ждать неприятный разговор: зачем пустил чужих? Розе было чуждо коварство. Она на другой волне, сентиментальной. Ануш и Луке эти сантименты были не очень понятны.
— Я, когда жила в Москве, очень по дому скучала, — сказала Роза. — Не по близким, хотя иногда, конечно, тоже. Не по городу, а вот именно что по самому дому. Знаете, как говорят, — «по родным стенам».
Ануш недоверчиво посмотрела на неё.
— Вы там, наверное, в общежитии жили? — спросила Ануш.
У неё не укладывалось в голове, как, живя в столице, где так много красивых зданий — Кремль только чего стоит! — можно было скучать по этому маленькому, почти сельскому дому.
— Да, я жила в общежитии, но дело не в условиях. В этом доме есть что-то уютное. Вот здесь, в конце двора, раньше росло ореховое дерево. Огромное, его ещё мой прадед посадил. Мы с Офой всё детство по нему лазили.
— Да, я помню, — сказала Ануш. — Мы его спилили несколько лет назад. Там сейчас сарайчик, видите?
— Вижу…
Роза вздохнула и продолжила плыть в потоке воспоминаний.
— А вот в том флигеле раньше жил Николай Филимонович, капитан. Он водил «Ракету» по Дону, до Багаевки, через Старочеркасск. Иногда на выходных брал меня с собой. В рубке было так интересно! Кстати, а вы не знаете, где сейчас Офелия? Я слышала, что она вышла замуж.
Ануш бросила на меня косой взгляд.
— Да, вышла. Вы, наверное, слышали, что за ней ухаживал кубинец, Рауль — сказала она. — Ну, он, конечно, горевал, когда она вышла замуж за другого. Но что он мог ей предложить? Бедный студент, не знающий ни слова по-армянски. Он потом уехал к себе на Кубу.
Ануш рассказала, что у Офелии появились дети. Это была хорошая жизнь. Горя не знала, была женой уважаемого человека. В девяностые семья отлично себя чувствовала, денег было много, тогда они и купили дом у матери Розы, чтобы родители Офы не ютились во флигеле. Прошло несколько лет, и вдруг в Ростов вернулся кубинец. На своём острове он успел стать большим человеком.
Я представил себе, как они встретились. Рауль, с бородой, как у Фиделя, дымя сигарой и с гитарой в руках, пришёл к институту, где работала Офелия, и спел ей серенаду, или что там они поют на Кубе? Сердце Офы дрогнуло, оказалось, что чувства ещё живы, и, поколебавшись немного, она уехала с ним.
— Да вы что, Офа с мужем развелась? — всплеснула руками Роза.
Ануш пожала плечами. Ну, развелась, и что? Такое бывает.
Муж, конечно, удара не перенёс, через год умер. Родителей Офа с Раулем забрали на Кубу. Почему, собственно, дом и продали — по сходной цене — семье Ануш. Зато теперь все счастливы.
Я подошёл к Луке и тихо сказал:
— А сколько одна роза стоит? Хочу подарок сделать.
— Зачем сразу «стоит»? Берите так! А это ваша мама?
— Нет, тётушка.
Лука зашёл в дом и вернулся с ножницами. Аккуратно, почти нежно он срезал розу. Я спрятал её за спиной. Потом посмотрел на часы. Нам надо уже идти.
Ануш была достаточно вежлива, чтобы не гнать со двора, но не настолько гостеприимна, чтобы звать на чай. И на том спасибо, подумал я. Постепенно, беседуя с Розой, Ануш двигалась к калитке. Я делал то же самое. Роза поняла намёк. Пора и честь знать. Она попрощалась, и мы вышли за ворота.
Я догадывался, что это ещё не всё, и был прав.
— Здесь недалеко жила ещё одна моя подруга детства, Алёна. Вроде бы в квартале отсюда, — сказала Роза. — Хочу к ней зайти. Может, она ещё жива?
— Хорошо, — согласился я. — Давайте зайдём.
Потом отдал ей розу и сказал:
— Роза, это вам. Вы, как в отель приедете, положите её в книжку. Высушите, как в детстве для гербария. Пусть напоминает вам об этом доме. Она же выросла в этом дворе.
— Как и я… Спасибо, это очень мило, — сказала Роза.
Мы прошли до конца квартала и свернули направо.
— Здесь были маленькие дома, — вспоминала Роза. — Смотрите, теперь на этом месте белая девятиэтажка. Даже не знаю, сохранился ли дом Алёны?
— Уверен, что да, — сказал я.
Время пощадило и этот дом. Он был двухэтажным, во двор нужно было заходить через арку.
Роза остановилась у входа и посмотрела на другую сторону улицы.
— В доме напротив жила моя первая любовь, мальчик по имени Павлик, — сказала она грустно.
— Хотите, мы туда тоже заглянем?
Роза задумалась.
— Нет, знаете, я не хочу, — сказала она. — Лучше зайдём во двор, к Алёне. Кажется, что этот дом совсем не изменился.
— Хорошо! — пожал я плечами.
Когда-то здесь был особняк. При большевиках его разбили на квартирки. Вдоль всего второго этажа шла галерея. На ступеньках железной лестницы сидел какой-то бритый бугай, голый по пояс и в наколках. Думаю, в этот момент Роза порадовалась, что была не одна.
— Что ищем? — спросил бугай, не вставая.
Я коротко рассказал, зачем мы здесь.
— Пётр Иванович! — крикнул бугай. — Эй! Пётр Иванович!
Из окна на втором этаже выглянуло сухое лицо. Это был тот самый Пётр.
— Чего орёшь-то? — спросил он.
— Тут вас ищут. Да не бойтесь, не менты. Я бы вас палить не стал.
Потом этот горластый парниша пояснил Розе, что Иваныч — последний из могикан. А больше старожилов и не осталось: кто помер, а кто уехал.
Пётр Иванович спустился к нам минут через пять. Видимо, наводил марафет, потому как был в пиджаке и отутюженных брюках. Я вот уже и забыл, как делать такие стрелки.
— Тут жила одна девочка, Алёна, — сказала Роза. — У неё папы и мамы не было, с бабушкой в одной комнатушке ютилась. Кажется, вот тут, под лестницей, на первом этаже.
— Так и есть, — сказал Иваныч. — Жила.
— А что с ней стало, вы не знаете?
Иваныч посмотрел на цветок, который Роза так и держала в руках, потом на меня.
— Её бабушка, Зинаида, всю жизнь шитьём занималась, и когда Алёна подросла, обучила её ремеслу.
— Да, я помню, у неё зингеровская машинка была, на полкомнаты, — сказала Роза. — Нужно было ещё ногой на педаль жать постоянно.
Во двор зашла пожилая женщина и остановилась рядом.
— Это жена моя, Галина, — сказал Иваныч.
Почему-то Галина мне с первого взгляда не понравилась. Лицо у неё было какое-то вредное. Глазки маленькие и красные, как у морской свинки.
— Когда Зинаида Богу душу отдала, шитьё к Алёне перешло, — продолжал Иваныч. — Полрайона обшивала. Познакомилась потом с военным. Вышла замуж и уехала на Дальний Восток. В Хабаровск, что ли. Раз-другой она кому-то из соседей писала. А потом ей, видимо, не до писем стало. В последний раз я о ней слышал в девяносто третьем…
— Это, что ли, тогда… — начала было Галина, но я потянул её за руку и быстро отвёл в сторону. Мы коротко поговорили. Потом она поднялась к себе домой, а я вернулся к Розе и Петру.
— Я же толком-то её и не знал, — продолжал Пётр. — Всё-таки она была лет на десять старше… Вы извините, у меня дела ещё…
— Это вы простите, что я в вас так вцепилась, — сказала Роза.
Мы вышли из двора, и я вздохнул. Всё, теперь обратно в отель.
Когда мы возвращались, Роза сказала:
— Так приятно знать, что у тех, с кем дружила в детстве, жизнь сложилась хорошо и они счастливы. Я рада, что решилась навестить эти места. Я и сама сейчас чувствую себя счастливой.
Она улыбнулась. Посмотрела на розу.
Я улыбнулся в ответ.
И вспомнил, как в ту зиму ехал к Лене на такси. Водитель был не рад заказу. Уже вечер. Темно, холодно, снежинки летят в лобовое стекло. Несколько раз мы застревали на дороге, но, немного побуксовав, двигались дальше.
— Как ты обратно поедешь-то? — поинтересовался таксист. — Машину в такую глушь будет вызвать сложновато.
— Ох, я об этом как-то и не подумал даже, — сказал я.
— Ну вот, подумай, пока время есть.
Мы договорились, что водитель меня подождёт. Я не знал, долгой ли будет встреча. Я уже и сам не понимал, зачем это затеял.
Наконец, приехали.
Я помнил Лену рыжей девчонкой с тонкими чертами лица и был уверен, что легко её узнаю. Лена жила в частном доме, калитка была открыта. К счастью, собаку здесь не держали. Я постучал в дверь дома. Мне открыла женщина в летах, как оказалось, это была мама Лены. Объяснил, кто я.
— Проходите, раздевайтесь, садитесь за стол. — Она потащила в зал и слышать не хотела мои отговорки. Для приличия я поупирался. Горячий чай был весьма кстати. За столом уже сидели люди, брат и сестра Лены. И только я сел рядом с ними, как в зал вошла женщина.
— Ой, не может быть! Витя! — сказала она.
Это была Лена.
Как же она изменилась! Ещё бы, мы не виделись почти двадцать лет. Лена осталась рыжей, но теперь это была крепко сбитая и довольно объёмная дамочка. Лицо расплылось. Чуда не произошло, вздохнул я.
Мы поговорили — все эти банальные «кто кем стал». Я стал не бог весть кем, фотокором в местной газете. Лена занималась ремонтами и довольно успешно штукатурила стены, клеила обои и белила потолки.
Мы из разных миров, подумал я и, как обычно, польстил себе. Как и она, я был всего лишь обслугой. В общем-то, мы оба имели дело с бумагой. Только у меня это были гламурные отпечатки, а у Лены — рулоны обоев. Они иногда тоже бывают гламурными.
Как хорошо, что водитель ждёт, подумал я.
— Я, к сожалению, совсем ненадолго… Тут машина… — сказал я минут через двадцать. Мы обменялись телефонами, и я уехал. Знаете, когда я позвонил Лене? Правильно, никогда.
Сейчас же я улыбался и был искренне рад за Розу.
— Спасибо вам, — сказала она и пожала мне руку.
Потом, видимо, подумала, что этого мало, и обняла.
— Любой каприз за ваши деньги, — улыбнулся я. — С вами было приятно. Приезжайте ещё!
Я оставил Розу в отеле. Шёл по городу и думал: хорошо, что она никогда не узнает правды.
«Мама тяжело больна, понимаете? — сказала мне тогда Зоя. — Она хочет попрощаться с городом своего детства. Навестить пару друзей. И если их нет, всякое бывает — уехали, например, то было бы здорово, если бы ей сказали, что с ними всё хорошо. Мама не должна расстроиться. Это может её убить».
Мы договорились, что я заранее проеду по точкам и всё решу.
А решать пришлось много, скажу я вам. Ануш, например, сначала наотрез не хотела ни с кем говорить. Но, в конце концов, мы это уладили, и тогда Офелия, которая на самом деле умерла с тоски от жизни в несчастливом браке, уехала на Кубу.
— Пусть всё будет натурально, — инструктировал я Ануш. — Вы не кидайтесь к нам с распростёртыми объятиями. Ведите себя как обычно.
Петра Ивановича устроили две бутылки хорошей водки. В конце концов, делов-то. Просто не нужно было рассказывать, что бедная Алёна сгорела в Хабаровске.
Грустнее всего было Павлу Ефимовичу. Этот глуховатый, но довольно бодрый пенсионер был тем мальчиком, по которому когда-то сохла Роза. Надеюсь, бутылка коньяка облегчила его душевные страдания. Согласен, обидно, когда твоя первая любовь не хочет тебя видеть. Но, как я уже говорил, иногда лучше не ловить прошлое за хвост.