(Владимир Салимон)
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 2024
Васильева Светлана Анатольевна — поэт, прозаик, литературный критик. Родилась и живёт в Москве. Кандидат искусствоведения, старший научный сотрудник Школы-студии МХАТ. Автор четырёх поэтических книг, романа «Превосходные люди» и многочисленных статей в периодике.
Владимир Салимон — дар искренности нам всем. Слово, в данном случае означающее не открытость самовыражения. Оно от «искры», которая Божья. Искра Божья как выражение мира. И поэтическая техника, и разнообразие душевных состояний в лирическом хозяйстве Салимона только служба для того, чтобы обнаружить «внутренность» этого мира: его чувствилище.
Но чего-чего мы только ни слыхали о поэте, какие сравнительные характеристики ни предлагались: от Саши Чёрного до обэриутов и даже нашего Кафки. Странно и диковато поглядывал из нарочитой простоватости более ранних книг Салимона мир русского абсурда. Сам же автор, поменяв ударение, недавно стал в сетях вдруг не Салимоном, а Салимоном. Чего не бывает в несчастном сознании растревоженного читателя?!
Однако, если в зеркале почитателей и мелькают кривые тени, то сама поэзия никакой кривизны не терпит. Выталкивает её из своего «дискурса», потому что имеет свой центр, свою иерархию и своего читателя. В подобном сосуществовании бывают допустимы и близорукость, и ошибка зрения, и слезящийся глаз от ветра или набежавшего пейзажа за окном поезда, который мчит тебя неизвестно куда. Всё это, как говорится, человеческое, слишком человеческое.
И всё-таки, что более всего проявляется в этой поэзии в настоящий момент, создавая её масштаб? Не рискну заявлять, что это стихи пушкинского плана. Но они явно вылетевшие из пушкинского гнезда. Нет, это не про то, что «весь я не умру» и «душа в заветное лире/ мой прах переживёт…» У иных на ходу бронзовеющих поэтов тут возьмёт да и вылезет подпольный двойник вроде достоевского Фомы Опискина: «Я знаю Россию, и Россия знает меня». Знает ли Салимон Россию? Наверняка. Но узнаёт ли его Россия? Поучиться б ей, нынешней, описывающей свои поэтические сны без особых усилий и знаков препинания, этой по-салимоновски сотворяющей зоркости. У поэта — всё в порядке и с поэтической дикцией, и с синтаксисом, и с «цитатой-цикадой». Ведь именно в этой просодии и её разветвлённом музыкальном древе живёт звук сущего.
Парки бабье лепетанье,
Сонной ночи трепетанье,
Жизни мышья беготня.
Что тревожишь ты меня?..
«…Я понять тебя хочу,/ Смысла я в тебе ищу». «Хочу» и «ищу» — оппозиция сегодняшнего Салимона. И его настоящее мужество.
Он выслушивает утренние новости, а сообщает нам вести. На исхоженной улице выстраивает греческий амфитеатр с героями, битвами и жертвоприношениями.
Дозорный видит чёрный дым,
Что значит — Троя пала.
Дым нам невидим. Дым незрим,
Но свет небесный тьма застлала.
Жизнь во временном разрезе. Но за узнаваемым бытом окраинной, несчастливой Москвы и благодатной глубинки Чехова и Фета не сразу догадаешься, что речь идёт о подлинном действе с его трагической перипетией — переменой судьбы, ожидающей за углом. В книге «Дозорный видит дым» соучаствует вся видимая наличность. Все сущности движутся и взаимодействуют: московский дворик и писающий ослик, сигналящая электричка и бьющий луч солнца, ночной призрак и яркие всполохи рябины. Чернильная сирень расплетает косы. Волосы любимой разметало по подушке, как детские кудряшки-игрушки… Читатель не смыслы «считывает», а присутствует на некоем чудесном сеансе. Неслучайно встретится на страницах книги посвящение другу и мастеру магического неореализма Вадиму Абдрашитову. В том ответственном, отечественном кинематографе нашего недавнего времени никакие симулякры и двойники не отменяют движение по общему кругу «царство света — царство тьмы…» На этом провидческом переходе у поэта наготове свой «лирический жест» — простой и сочувствующий. Предостерегающий и спасающий.
Бог весть, вы, верно, замечали,
у нас — и в радости поют,
поют и в горе, и в печали,
поют, когда на казнь идут.
И те, кто ехали по полю,
в машине крытой, за борта
держась, натуре давши волю,
весь путь не закрывали рта.
Скакал грузовичок военный
на кочках, уносясь во тьму.
Зря на звонок велосипедный
я жал и жал вослед ему.
Я умолял, я звал вернуться
сидящих в кузове назад,
скорей одуматься, очнуться
под ноль остриженных ребят.
Такое вот кино. Но в стихотворной музыке — реальная перспектива нашего поэтического неореализма, да и не только его.