С итальянского. Перевод Алёны Панфиловой
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 2024
Перевод Алена Панфилова
От переводчика
Так случилось, что в тот памятный день, день 11 сентября 2001 года, я пришла к Тонино Гуэрре. Увидев меня, он закричал: «Елена, скорее иди, переводи, что они говорят», — схватил меня за руку и потащил к телевизору. На экране раз за разом самолеты врезались в нью-йоркские небоскребы. Не один час, не веря своим глазам, мы не могли оторваться от зрелища оседающих башен-близнецов, бегущих в панике людей, негритянки, кричащей «My God!».
Когда я уходила, Тонино Гуэрра подарил мне свою книгу Cenere («Пепел»). И только прочитав ее, я поняла чувства автора, предвидевшего последствия подобного безумия. Эта небольшая книга рассказывает о мире, пережившем атомный Апокалипсис; это история возрождения человечества и жизни после чудовищного катарсиса, возвращения от тьмы к свету.
Своими стихами и прозой Т.Гуэрра неоднократно пытался убедить читателей, что сама мысль о войне преступна, в том числе и в романе «Параллельный человек» (1968), в основу которого легли впечатления от его поездки в Америку с М.Антониони для съемок фильма «Забриски пойнт»; герой романа видит «чудовищный котлован, на дне которого воздвигали фундамент Торгового центра».
Однажды Тонино Гуэрра сказал, что наша земля сказочно прекрасна и если мы дадим ей погибнуть в атомной войне, нам этого никогда не простят (если только будет кому не прощать). «Пепел» был написан в 1990 году — в течение десятилетия эта возможность выглядела маловероятной. Но теперь, после целого ряда чудовищных терактов, опасность стала вполне реальной. И «Пепел», к сожалению, звучит актуально.
«Пепел» — это короткая трилогия, произведение необычного, оригинальнейшего жанра, сплав прозы, поэзии и киносценария. Мы видим перед собой неутешительную картину: вся земля покрыта радиоактивным пеплом, видны лишь вершины пирамид, купола Василия Блаженного да шпили небоскребов. Однако глубоко внизу, на нижних этажах небоскребов, погребенных под громадным слоем пепла, осталась в живых кучка людей. Тонино Гуэрра пишет о том, что им помогает выжить в этих немыслимых условиях: цветение вишни, полет бабочки, звуки музыки, стремление увидеть закат солнца…
Рассказ первый
Планета пепельного цвета
Планета Земля — это шар, покрытый пеплом и обломками. Она совершает свое непрерывное путешествие, окруженная безутешными голосами, которые звучат то на русском языке, то на американском. Возможно, это астронавты, затерянные в пространствах, которые не знают, где и как приземлиться. Эти люди единственные, кто видел, как горели леса Амазонки и как воды от растаявших льдов обоих полюсов хлынули на континенты, протаскивая между небоскребами Нью-Йорка китов и увлекая слонов в открытое море. Потом всё стало паром, и голубизна воды растворилась в небе, а прах животных и городов превратился в пыльные осадки.
Небо пересекла старинная колесница, запряжённая лошадьми. Ею правил молодой человек, окружённый друзьями. Они неслись по небу на этой светящейся колеснице. Один из молодых людей повернулся, чтобы крикнуть другим: «Слишком близко… Мы прошли слишком близко!» — «Не бойся, Фаэтон. Аполлон даже не заметит». — «Я попросил у него колесницу Солнца на один день и за один день сжёг леса, города и высушил все моря Земли». — «Твой отец простит тебя».
Колесница исчезает в небе, крики на греческом языке растворяются в воздухе, и вновь слышны голоса русских и американских астронавтов, которые не знают, где теперь приземляться, потому что Земля погибла от атомных взрывов.
Высохший океан
Перед нашими глазами громадное пространство земли, покрытой тёмным шлаком и ракушечной пылью. В неё наполовину погружён деформированный остов трансатлантического корабля, с которого доносятся скрип и скрежет от качающихся якорей и кусков жести, свисающих с палуб.
В океане грязной земли виднеются мачты и других погребённых кораблей, на которых кривые реи безнадёжно размахивают флагами…
…Москва — это огромная площадь, красная от раздробленных кирпичей, над которой возвышаются только купола собора Василия Блаженного. Тут и там плавают осколки белого мрамора…
…Африку можно узнать по вершинам пирамид, торчащих из земли, на которую пролился дождём шлак и черепки посуды из терракоты и керамики…
…Из моря сухого растрескавшегося ила выглядывают последние этажи самых высоких небоскрёбов Нью-Йорка. На поверхности земли, ровной и затвердевшей, валяются два рваных шерстяных носка: один чёрный, другой красный. Кажется, что они смотрят друг на друга издалека.
Три старые фотографии
Увлекаемые легким ветерком, который, однако, не может поднять пыли, три карточки катятся по бесконечно большому песчаному пространству. Это, конечно, пустыня. Только эта часть мира осталась такой же, какой и была, несмотря на жар воздуха тех дней, когда цепь атомных взрывов погасила растительную и животную жизнь. Песок сохранил свой обычный цвет и вид. Открытки продолжают своё движение. Мы понимаем, что это старые фотографии, которые ветер принёс Бог знает откуда.
Осколки
На песчаных барханах вокруг вершин пирамид, торчащих над поверхностью земли, валяются черепки посуды, которые, на первый взгляд, вызывают ощущение вечной неподвижности, но затем они, то ли потому что соскальзывают по склону, то ли потому что, притягиваются своей магнетической силой, сближаются, чтобы соединиться друг с другом.
В какой-то момент, хотя и не ясно, и не точно, но в определённом ракурсе мы видим почти восстановленное блюдо из терракоты…
…А вокруг куполов Василия Блаженного, которые возвышаются на Красной площади, скапливаются осколки мрамора, составляя нечто, похожее на капитель.
Любовное свидание в Нью-Йорке
На просторах сухого ила, рядом с макушками нью-йоркских небоскрёбов, два рваных носка, подталкиваемые ветром, кажется, хотят коснуться друг друга, но вместо этого проходят мимо и останавливаются на некотором расстоянии.
Нитка чёрной шерсти, торчащая из носка, движется по земле, стремясь добраться до красной нитки, которая ползёт ей навстречу. Когда две нитки сближаются, они встают на дыбы, как змеи, которые готовятся к атаке. Они смотрят с вызовом, но сразу же падают без сил на землю, разочарованные встречей. Потом снова гордо поднимаются, чтобы посмотреть друг на друга. Кончики ниток едва соприкасаются и тут же расходятся. И так не один раз. В общем, они имитируют любовное свидание со всеми присущими ему играми, намёками и непременными ласками. Затем обе нитки сплетаются и движутся, как будто танцуя под один из многих исчезнувших мотивов и ритмов. Они танцуют до тех пор, пока постепенно не останавливаются и не замирают в желанной неподвижности.
Буря
Неистовые вихри ураганного ветра поднимают в воздух пепел, превращаясь в пыльную бурю. Кое-где в густой пыли, которая поднимается вплоть до стратосферы, видны лоскуты тканей, извлечённые из земли или появившиеся Бог знает откуда. Это клочки американских, русских, французских, японских и других флагов, они продолжают свой бесполезный и отчаянный праздник, как будто машут в приветствии пальцами, оторванными от множества рук, их сопровождает мешанина звуков национальных гимнов, рассеянных в гуле урагана. Иногда прорываются крики «ура!», «кругом марш!», военные команды, голоса людей, которые заглушаются свистом ветра.
Затем пепел и шлак, поднятые ветром, возвращаются, чтобы осесть на поверхности земли, исковерканной землетрясением, покрытой буграми и провалами. Появляются новые, скрытые раньше, предметы, на которые лёг слой пыли, это придаёт пейзажу новый вид. Большие капли дождя ныряют в рыхлую почву и омывают покорёженное железо. То, что кажется стеклом, плохо вставленным в выбитую раму, оказывается длинным зеркалом, прикреплённым к створке шкафа, которая наполовину вогнана в землю.
В зеркале появляются образы, сохранившиеся в памяти этой старой вещи, служившей нескольким поколениям людей. Появляются размытые лица и фигуры в костюмах второй половины девятнадцатого и двадцатого веков. Появляется даже бабочка, случайно залетевшая в комнату. Эти образы возвращаются, чтобы потом исчезнуть в глубине зеркала. В нём отражается лишь пустынный пейзаж, только что созданный ураганным ветром.
Океанский теплоход
Долгий звук дерева и скрежет ржавого железа с океанского теплохода. Но спустя много дней они начинают казаться более благозвучными. Они похожи на рисунок ветра, переданный в ритме, на тайное желание каркаса океанского теплохода; шумы превращаются в звуки, и звуки располагаются так, что передают ощущение игры расстроенного музыкального инструмента, который стремится выразить себя.
Это похоже на танго. Вдоль палубы тянется длинная череда дверей, они то медленно открываются, то закрываются. В шезлонгах и пустых креслах, кажется, отдыхают прозрачные тела. Единственное, что имеет материальную оболочку, — это туфли и шляпы различной формы, принадлежавшие дамам последнего круиза.
По прогулочной палубе передвигаются офицеры в белых одеяниях из прозрачных покрывал. Этот мир вовлекается в танец под мотив, который постепенно слабеет и становится еле слышным. Так продолжается до тех пор, пока свежий ветерок не достигает океанского лайнера, севшего на мель, и не развеивает эти тела, состоящие, главным образом, из покрывал и перьев, и не заставляет шляпы падать вниз на песок безводного океана.
Луна
Перед нами снова руины, над которыми пронёсся ураган.
Зеркало, прикреплённое к створке сломанного шкафа, отражает этот мёртвый мир. Спотыкаясь, скользя, перекатываясь, появляются три фотографии, которые мы уже видели. Что их сюда толкает? Ветер или чьё-то желание? Та, которая сейчас ближе к зеркалу, поднимается и идёт посмотреть на себя. В нём возникает ребёнок, сидящий на песке, который задумчиво смотрит в цинковый таз. Когда эта фотография удаляется, к зеркалу подходит вторая карточка, на ней группа азиатских детей в поношенных велюровых спортивных куртках. Третья фотография приближается к зеркалу застенчиво, почти боязливо. В зеркале отражается лицо и туловище пухлого растрёпанного ребёнка, который смотрит миндалевидными глазами с нахальным, даже наглым вызовом и, в то же время, с явным недоверием человека, который не получил от мира того, что действительно ему принадлежало, или того, что он желал получить. Он медленно оборачивается, чтобы прочитать слова, написанные его ученическим почерком: «Я ХОЧУ ЛУНУ!» Открыв нам его желание, фотография удаляется, и мы продолжаем смотреть на пейзаж, отражающийся в зеркале. Мы видим, как восходит луна, и всё погружается в темноту, даже несмотря на то, что млечный луч света льётся на развалины.
Тени
Снег падает на весь этот безлюдный мир: на океанский теплоход, севший на мель, на зеркало, на вершины небоскрёбов и пирамид, на купола собора Василия Блаженного, которые похожи на арабские тюрбаны, скатившиеся с голов, на нитки шерсти, обвивающие друг друга в полном изнеможении, — снег падает на равнину, но не всё становится белым: остаются места, где снег тает на чёрном пепле. Если хорошенько присмотреться, ближайшее пятно имеет форму распростёртого человека. Это плоский образ того, кто, умирая, оставил нам только свою тень.
И таких теней очень много.
Рассказ второй
Воздух
В большой, погребённый под пеплом, кафедральный собор воздух поступает сквозь трещины, идущие от купола до пола по стенам, на которых проступают только гвозди, паутина и пятна плесени. Свод держит груз пепла, который после взрывов накрыл города и деревни, опустошив мир.
Под центральным нефом расположился огород — два маленьких коврика, где всходят белые листочки салата, серая зелень и другие овощи, чей цвет говорит о нехватке хлорофилла. В этом мире, освещённом тут и там свечами и факелами, которые коптят стены, двигаются старики в запачканных фартуках из грубошерстной ткани; очератния их лиц настолько размыты, что кажутся одинаковыми овалами с трещинами морщин. На коже, там, где не растёт борода, большие красноватые пятна. Старые потрёпанные, мятые шляпы прикрывают головы, а часто даже и лица до самой шеи. Эти странные субъекты, главным образом из-за нехватки кислорода, ходят медленно, да и возраст диктует им с осторожностью двигать руками и онемелыми ногами. Они часто поднимают лица к своду купола, чтобы вдохнуть воздух, который льётся сверху, просачиваясь в трещины из бесконечного пространства над толстым слоем пепла и обломков. Иногда они приближаются к расщелинам стен и дышат прохладой, струящейся из узких извилистых подземных ходов.
Свечи
В двух старых ваннах, заполненных землёй вперемешку со строительным мусором, стоят свечи — освещать центральный неф кафедрального собора. Свечи сплетены из бечёвки и прочных стеблей сорной травы и смочены соком маслянистых кореньев, благодаря которому они горят, давая зеленоватый свет.
Двести свечей стоят в песке, насыпанном в большой круглый бак, освещая вишню, единственное фруктовое дерево, выращенное на кучке земли в центре бокового нефа. У листочков вишни естественный зелёный цвет, в то время как другие растения на огороде белёсые, словно покрытые плесенью. Чтобы вишня лучше росла, один монах установил в стороне зеркало, которое направляет отражённый свет на листья, не получающие его напрямую.
Инструмент
Инструмент, созданный монахом-музыкантом, состоит из толстых металлических листов, ржавых железных банок, досок и верёвок, протянутых от одной стены библиотеки до другой. В первые два года огонь поддерживали с помощью книг, потом монахи принялись разбивать книжные полки и столы. Священнослужитель, страстно увлеченный музыкой, обучил других братьев, создал хор и теперь упражняется, выискивая гармонию в звуках, которые он производит, стуча по этим случайным предметам, составляющим его музыкальный инструмент. Поэтому иногда тишина кафедрального собора наполняется приглушёнными голосами и неприятными звуками ударов по жестяным банкам, и к этой звуковой основе присоединяется рваный мотив, издаваемый четырьмя струнами из железной проволоки, прикреплённой к гвоздям на двери.
Время
В большом зале, где остались белёсые пятна от мебели из ризницы, сожжённой в первые годы конца света, монах поднимается по приставной лестнице, чтобы нарисовать рядом с маленьким розовым кругом такой же, но чёрный. Штукатурка коридоров и стен ризницы усеяна этими повторяющимися значками так, что стала похожа на примитивную ткань. Розовые кружочки показывают, что наверху, над пеплом и обломками, которые погребли под собой кафедральный собор, наступил день, чёрные же символизируют ночь. Монах, который только что нарисовал последнюю чёрную точку, спускается с лестницы, и до тех пор, пока его голос не достигнет по извилистым коридорам огорода, кричит: «Ночь! Ночь!»
Дортуар
Монахи лежат под одним громадным одеялом, величиной с комнату, на подстилках из травы и мелко нарезанной соломы, которая похрустывает под весом распростёртых на ней тел. Только головы высовываются из семи отверстий, проделанных в покрывале, сшитом из кусочков разной материи. Головы, окутанные тканью, как мягкой гильотиной, кажутся сморщенными кочанами капусты на грядках в огороде. Уставшие тела расслабились, и монахи уже готовы погрузиться в объятия сна. Большая комната освещается толстой свечёй, которая горит в нише над входной дверью.
Внезапно головы содрогаются от крика. Возможно, это общий сон. Монахи с трудом встают на ноги, приподнимая огромное покрывало. Они пристально смотрят на проём, за которым угадывается тёмный коридор, как будто ждут, испуганные, что кто-то появится оттуда. Они сбиваются в кучу, и их головы похожи на букет протуберанцев, лежащий на сукне, который скрывает тела, как плащ. Затем полусонные монахи, склонив головы, тихо-тихо возвращаются на свои места. Головы засыпающих поворачиваются вправо и опускаются на солому.
Молитва
Утром и вечером монахи подходят к стенам кафедрального собора, испещрённым трещинами, и припадают к ним губами. В тишине этого погребённого мира раздаются слабые старческие крики, которые летят сквозь расщелины ввысь: «Боже, помоги нам! Мы здесь!»
Слова, повторяемые с настойчивой периодичностью, превращаются в песню с простым негритянским ритмом. Монахи отходят от стен и какое-то время продолжают петь хором, сопровождая молитву деревянными движениями простейшего танца.
Игра
Монахи выстраиваются в ряд, прячась один за спиной другого так, что виден только один человек. Потом, стоя неподвижно, они взмахивают вразнобой руками, изображая гигантское насекомое, которое шевелит щупальцами или лапами. Это выглядит забавно.
Позади стоит ведро с голубоватой водой. Один монах опускает туда тонкую трубочку и выдувает мыльные пузыри. Остальные должны поймать их прежде, чем те закружатся в танце под потолком. Многие пузыри ускользают от монахов, и эта игра развлекает братьев.
Зеркало
Монах-огородник, который выкапывает руками клубни картофеля, подходит к просторному полуподвалу и отдаёт их на хранение брату-ремесленнику. Тот моет клубни по одному до тех пор, пока не покажется серебристая кожица. Потом он срезает ножом кожуру, которую приклеивает к створке старого сломанного шкафа. Закончив эту работу, он поднимает блестящую доску и переносит её в боковой неф собора. Он ставит её рядом с зеркалом, которое установил другой монах, чтобы отражённый свет от свечей был направлен на ту часть кроны вишни, которая в тени. Деревце быстро растёт, как будто освещенное и согретое солнцем.
Похороны
В полумраке, освещаемом лишь кое-где дрожащими лучами света, видны коридоры и помещения, которые сначала кажутся нам заброшенными. Вода, постоянно сочащаяся из каменного свода, медленно, но непрерывно и настойчиво капает в глубокий колодец в скале. Слышится шарканье ног по сухому земляному полу, говорящее о приближении монахов, и действительно, они входят, понурив головы и держа тонкие свечи в руках. Монахи проходят в комнату с глубокой нишей в полукруглой стене, измазанной светлой, но грязной штукатуркой. Они поют на разные голоса погребальную ораторию. На полу, на разостланном покрывале, лежит тело одного из монахов, обмотанное до головы полосками ткани.
Монах-музыкант заставляет ожить свой инструмент, с трудом натягивая железные струны и ударяя по подвешенным жестянкам. Траурная мелодия достигает места, где монахи собрались для погребального ритуала. Монахи поднимают останки умершего товарища и идут по коридору, вслед им несутся беспорядочные звуки, немного напоминающие военный марш.
Бабочка
Монах, которого мы недавно видели, возвещает, что настал новый день, зажигая одну за другой многочисленные свечи, стоящие в большом баке с песком около вишни. Темнота поначалу заполняется светящимися точками, бoльшая часть тени прячется в расщелинах и за различными предметами, свернувшись клубочком. Когда монах оборачивается, в его глазах появляется удивление. Он торопится изо всех сил в дортуар. Вскоре появляются другие братья, они приближаются к вишне, покрытой цветами так, что кажется, будто она светится. Один за другим, с благоговением, с почтительными поклонами и радостью, они приветствуют это подземное волшебство. Но вдруг они замечают лепесток, который отделяется от цветка и уносится потоками воздуха вверх. Затем он начинает спускаться и словно танцует вокруг деревца. Кто-то тихо шепчет: «Бабочка!» Трепет белых крылышек увлекает за собой монахов, они наслаждаются этим живым и необычным созданием. Бабочка часто садится отдохнуть на стене у самого края трещин. Монахами овладевает страх, что насекомое будет втянуто внутрь тёмных расщелин. И, действительно, бабочка на время исчезает. Братья ждут, затаив дыхание, до тех пор, пока она вновь не появляется и не перелетает на другую стену, чтобы отдохнуть. Монахи встречают её появление, хлопая в ладоши. Бабочка машет крылышками, как будто тоже разделяет их радость. Один из монахов неожиданно бросает в неё тряпку, но промахивается, и испуганное насекомое исчезает. Братья её преследуют, стараясь раздавить её палками и трубами. Пространство собора наполняется внезапно проявившейся злобой. Бабочка пытается спрятаться на дереве среди цветов. Монахи бросаются к вишне и яростно трясут её ветки. Лепестки опадают на пол, полностью покрывая его. Братья, обессиленные, опускаются на этот белый ковер, пытаясь прижать маленькое существо к земле. Свечи погасли, и всё окутал полумрак. Кто-то говорит: «Это была не бабочка!» Другой продолжает: «Это был лепесток!» Затем в воздухе раздаётся взволнованный голос самого старого монаха: «Это был Бог! Он пришёл проведать нас!» Монахи лежат, распростёртые на земле, уткнувшись лицом в пол, и в раскаянии шепчут молитвы о прощении.
Рассказ третий
Небоскрёб
Большая группа людей поднимается по лестнице. Лестничные пролёты похожи один на другой. Пятьдесят ступеней и потом широкая площадка, где можно передохнуть. У этих людей пёстрые маски или яркие полоски и пятна на лицах. Одежды на них почти нет, чаще всего — повязка из мешковины. Ноги босые. Они продолжают подниматься и пока ещё не проявляют признаков усталости. Возможно, ритм и темп делают коллективный подъём более лёгким. Но постепенно дыхание становится всё более тяжёлым. Движения теряют точность и ритм. Возникают первые стычки. Один молодой человек останавливается и садится, обессиленный. Отставшая девушка присоединяется к нему. Это Дато и Нанули. Начинается любовная игра. Девушка ложится на землю, а парень поворачивается спиной к свету и закрывает её своей тенью. Их тела дрожат, охваченные экстазом. Остальные продолжают подниматься, пробираясь вперёд и цепляясь за одежду. Но кто они? И куда идут?
В фундаменте небоскрёба, погребённого под морем сухого ила, который заполнил Нью-Йорк во время высоких приливов и отливов, вызванных атомными взрывами, возник подземный город, где живёт человечество, которое медленно налаживает жизнь. Одно из самых заветных желаний молодёжи — это подняться на восьмидесятый этаж и с высоты последней площадки посмотреть на закат солнца. Даже если бы было восстановлено освещение и подача электроэнергии, лифты не смогли бы подняться на семьдесят семь этажей, потому что конструкции небоскрёба были повреждены. Путешествие пешком разделяется на этапы и может длиться даже неделю. Через каждые тридцать этажей путешественники останавливаются, чтобы отдохнуть и пополнить запасы. На привалах выступают актёры и музыканты разных возрастов, тут также обитают лентяи, застрявшие здесь, они не хотят ни спускаться, ни подниматься. Живут, просто подбирая то, что бросили поднимающиеся наверх, те, кто мечтает во что бы то ни стало увидеть закат. Многие совершили это восхождение, по крайней мере, десять раз, утешаясь этим, так сказать, спектаклем в разные времена года. Ирландец Макдональд — абсолютный чемпион этих походов: он видел сорок два заката. И сейчас, в свои восемьдесят лет, он снова в группе молодых людей, которые поднимаются в первый раз. Кажется, он гомосексуалист и пользуется любой возможностью украсть маленькую радость у тех, кто измучен и кому нужен минимум комфорта. Некоторые предпочитают присутствовать при чарующем зрелище небес, освещённых солнцем, которое рождается, а не умирает. В любом случае, оказаться на открытом воздухе после многих лет жизни в подземелье — это всегда огромное удовольствие.
Скрипач
На первом привале в течение тридцати лет даёт концерты скрипач, русский по происхождению. Это очень высокий и худой человек. Он прижимает скрипку подбородком так крепко, что не нужно поддерживать её левой рукой. Иногда звучит романтическая мелодия цыганской песни. В это время восторженные зрители следят за музыкантом и вслед за ним повторяют движения его тела, которое изгибается и извивается в необычном акробатическом упражнении, которое, казалось бы, невозможно выполнить. Под конец, когда плач скрипки ослабевает и угасает, тело скрипача сворачивается на земле, словно это верёвка или змея. И это вызывает бурю аплодисментов.
Группа скалолазов продолжает поход. Они помогают себе ритмичными возгласами. Они преодолевают ступеньку за ступенькой, и даже утомительный подъём кажется развлечением. Дата и Нанули идут впереди и держатся за руки. Постепенно бессмысленные крики, которые управляли движением, превращаются в слова. Слова меняются. Сначала скандируют числа: один, два, три, четыре. Потом — ругательства. Нанули замолкает. Команды прекращаются. Марш вновь становится беспорядочным. Шаги замедляются, слышно тяжёлое дыхание.
Китайцы
Во второй и уже последний раз скалолазы останавливаются на привал на шестидесятом этаже и отдыхают, глядя на представление группы китайских карликов, ростом около сорока сантиметров, которые выполняют цирковой номер на прямоугольном настиле. Китайцы играют с большим львом. Они ходят по его спине, спускаются, чтобы пробежать под его поднятой правой лапой. Животное заставляет делать пируэты и подпрыгивать, как мячики жонглёров, семерых карликов. Они переворачиваются в воздухе, подскакивая на его лапах, шее и хвосте, и, в конце концов, один за другим падают в пасть льва, который их глотает, а затем заставляет появиться вновь таинственным способом. Восторженная публика собирается вокруг подмостков, чтобы поприветствовать царя зверей, который всем подаёт лапу.
Жертва
Оставив группу скалолазов наслаждаться представлением китайских циркачей, мы следуем за стариком, который медленно поднимается по лестнице, опираясь правой рукой о стену. Время от времени он останавливается, чтобы отдышаться. Группа спускающихся людей уступает ему дорогу. Старик останавливает молодого человека, чтобы спросить его: «Сколько ещё ступенек?» Юноша останавливается и пытается мысленно сосчитать: «Около сорока… Это великолепно». — «Что?» — спрашивает старик. «Закат!» — восклицает юноша, изумлённый вопросом. Старик прислоняется спиной к стене: «Я не хочу его видеть». — «Для чего тогда все эти усилия?» — «Необходимо уметь отказываться, особенно от тех вещей, которые больше всего нравятся». Юноша стоит какое-то время в задумчивости, размышляя над этой жертвой старика, потом начинает быстро спускаться, чтобы догнать друзей.
Колокольчик
Скалолазы теперь поднимаются беспорядочно. Усталость ощущается всем телом. Люди грубят, пинают друг друга, бурно жестикулируют, и вдруг кто-то кричит, что ему нужно срочно помочиться. Понемногу это желание охватывает всех, и отправление физиологической необходимости происходит коллективно. Лестница покрывается вуалью мочи, которая, становясь всё больше и плотнее, спускается сверху вниз. Между тем, всё в большем беспорядке скалолазы продолжают свой путь наверх, по-прежнему оскорбляя друг друга. Кое-кто цепляется за соседа или за идущего впереди. Порванная одежда, ругань, удары кулаком, взрывы смеха и слёзы. И так до тех пор, пока не звенит колокольчик, который заставляет замолчать весь этот сброд. Голос кричит: «Всё! Вы пришли!» Скалолазы умолкают, взволнованные люди стараются встать поближе друг к другу. Над их головами виднеется широко распахнутая дверь, которая ведет на большую площадку погребённого небоскрёба на открытом воздухе. Люди постепенно скрываются за этой дверью. На последней ступеньке недалеко от выхода сидит старик, который решил совершить это печальное жертвоприношение.
Закат
Солнце появляется и исчезает за розовыми облаками, которые растянулись на тысячи вёрст. Скалолазы любуются зрелищем, затаив дыхание. Необъятная равнина с вершинами других мёртвых небоскрёбов непрерывно меняет цвет. То она кажется блестящей, отполированной пластиной расплавленного золота, то сразу же после этого — дрожащей серо-голубой поверхностью чаши океана. Облака то рассеиваются, то сгущаются, иногда набегая на солнце, которое, однако, заставляет окрестности сиять. Потом вдруг лучи света падают на равнину затвердевшего ила и согревают его так, что начинают подниматься испарения, застилающие горизонт. На тёмных небоскрёбах поблёскивают отражённым светом осколки стёкол, которые не были расплавлены чудовищным жаром в дни тотальной катастрофы. А может быть, это действительно вспышки света в далёких окнах, Дата и Нанули кричат, что они заметили сигналы. Они приходят в восторг и отважно решают пересечь бескрайнюю пустыню песка. Надо сказать, что уже многие соблазнялись идеей достичь горизонта. Но никто не вернулся назад, и ни один иностранец никогда не появлялся в нашем небоскрёбе.
Дато и Нанули спускаются по тросам, оставленным их предшественниками с наружной стороны небоскрёба, с высоты трёх этажей. За плечами у них два тощих рюкзака. Кое-кто непрерывно машет платками им вслед до тех пор, пока все окрестности не скрываются в темноте. Но и в ночи двух разведчиков сопровождают оклики, на которые Дато и Нанули отвечают еле слышными криками прощания. На рассвете кому-то удаётся рассмотреть очень далеко решительных молодых людей, отправившихся на поиски тех, кто ещё выжил в этой катастрофе. И всё.
«ДН», 2005, № 6