Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2024
Повел внучку четырёх с половиной лет на спектакль «Съедобные сказки» в Детский музыкальный театр им. Наталии Сац. Это — детская опера по одноимённой книге Маши Трауб.
…Бывают премьеры, а бывают «возобновленные спектакли» — по сути дела, это тоже премьера, то есть это значит, что спектакль театру нужен и он его заново представляет зрителю.
Музыка Михаила Броннера на стихи Льва Яковлева — редкий пример творческой смелости по отношению к детской аудитории: музыка сложная, совсем не напоминающая ни современный попсовый мюзикл, ни знакомые мелодии советских мультфильмов.
В общем-то, все эти приключения эклера Валеры и макаронины Стеши, а также жвачки Липы, фасоли, сосисок, прямо адресуют нас к довольно сложной оперной музыке ХХ века: Альбану Бергу, Рихарду Штраусу, Сергею Прокофьеву и другим. Забавные приключения съедобных существ должны «облегчить» восприятие такого звукоряда, но на самом деле в каждой новелле решается и довольно сложная этическая задача: о силе и слабости, любви и равнодушии, в общем, всё как у больших.
Музыка, в которой не угадывается привычное «ля-ля-ля», требующая от актеров знания современной оперы. Понимания этого музыкального языка. Стихи, образующие целый ряд философских притч.
Внучка слушала невероятно внимательно, ни разу не отвлеклась, но всё же спектакль оказался для неё взрословат, да и слова, к сожалению, было не всегда хорошо слышно. А это — при такой музыке — очень важно. И тем не менее я рад, что привел её сюда.
Театр имени Наталии Сац (режиссёр Георгий Исаакян, дирижёр Сергей Михеев) сознательно не занижает планку, не ослабляет поставленные и в нотах, и в словах задачи восприятия — пусть дети слушают, думают, пусть учатся сложному и высокому вот прямо отсюда, с этого порога, детсадовского или младшего школьного возраста!
Современная детская литература давно уже пытается говорить со своими читателями на самые сложные темы (примеров масса и в отечественной, и в переводной прозе): смерть, война, права человека, она не играет с детьми в поддавки, не «подстилает соломки», а вот мы, взрослые, покупая новые книжки, по привычке, ищем в них легкости, музыкальности, простоты, и «чтобы всё кончалось хорошо».
Нас, взрослых, конечно, тоже можно понять, но… Но есть вопросы, которые уже давно требуют ответов.
…Если спектакль «Съедобные сказки» — это смелость прежде всего в музыкальном материале, в гармонии и мелодике того, что поют и играют актеры, то «Ленинградские сказки» — их премьера состоялась в Российском академическом молодёжном театре в марте нынешнего года — это смелость совсем иного рода. В спектакле по книгам Юлии Яковлевой довольно причудливо соединены вещи, казалось бы, несовместимые: странные мистические «сущности» (при этом довольно реалистично сыгранные Алексеем Блохиным и Татьяной Курьяновой), охраняющие границы между нашим миром и миром призрачным, потусторонним, — и в то же время солдаты, медсёстры, жители Ленинграда 30-х и 40-х, обычные люди, пережившие и репрессии, и доносы, и блокаду, и эвакуацию, и бомбёжки, и смерть близких. Все они на сцене, все взаимодействуют между собой, реальные и мистические, — иногда довольно неожиданно. Автор инсценировки Мария Малухина «разрешила» им это.
…Дети: Таня (Татьяна Матюхова), Шурка (Владимир Зомерфельд), Бобка (Алексей Бобров) теряют своих родителей, но упрямо идут за ними в «царство мёртвых», по ту сторону разбитого войной «зеркала», пытаясь их там найти и вернуть. В причудливом сочетании виртуального фэнтэзи и реальных исторических событий, видимо, и есть логика нашего времени. Тем, кто войну переживал по семейным преданиям, по реалистическим, хоть и сильно идеализированным советским фильмам, тем, кто воспринимает правду войны (и уж тем более правду большого террора) именно как правду, — принять эту логику поначалу трудновато. Наверное, для людей моего поколения война не станет чем-то фантазийным уже никогда.
Однако я честно пытаюсь понять логику авторов.
Попытки превратить «военный материал» в тот или иной киножанр, в лихую историю — начались ещё в нашем детстве, в 60-е годы ХХ века.
Но здесь, на сцене РАМТа, — совсем другая попытка. Прошлое так или иначе превращается в миф. «Всё это» было так давно, что для разговора с детьми о войне, действительно, нужны иные, нереалистические средства: понятный им язык волшебной сказки. Поначалу это кажется натужным и искусственным — но вдруг ты понимаешь, что благодарная аудитория вокруг слушает рассказанную со сцены историю, буквально затаив дыхание: они всё понимают. Всё, что ещё недавно казалось возможным рассказать только с помощью простых и ясных человеческих историй, сегодня нуждается уже совсем в ином языке: драконы, маги, колдуны, чудеса.
Всё наше прошлое постепенно превращается в такую вот «страшную сказку».
Можно было бы эти «сказочные», или, скорее, волшебные, эпизоды истории о военном детстве показать именно как «вставные новеллы», как «детские сны» на общем реалистичном военном фоне — но режиссер Филипп Гуревич и художники Анна Агафонова и Антон Трошин решили иначе: мы постоянно, в течение всего спектакля находимся внутри инфернального, пусть и очень красивого пространства практически готической сказки и никогда не уходим оттуда — хотя действие переносит нас из холодной ленинградской квартиры в трагический санитарный поезд, из голодной деревни на фронт и так далее. Однако чувство (притом абсолютно детское), что в мире прямо сейчас происходит что-то ужасное, невероятное, катастрофическое, передано в спектакле очень точно. Несмотря на человеческий героизм, взаимопомощь, родственную теплоту — это невероятное происходит и происходит, надвигается на тебя с неумолимой силой. Как же тут справиться ребенку?
Да, по ощущению, по интонации — это, конечно, не «рассказ о далёком прошлом», о «героизме наших дедушек и бабушек». Это взгляд на войну именно из сегодняшнего дня.
Страшные волшебные деревья, тянущие свои ветви к зрителям, страшные разбитые стёкла очков на лицах «сущностей», управляющих загробным миром, страшная инфернальная музыка (в основном зарубежные рок-эксперименты 70—90-х годов) не оставляют никаких сомнений в том, что всё это — происходит сегодня. Происходит с нами.
Что «это»?
«26 мая. Шла утром в 8 часов завтракать. На Кирочной, около Дома Красной армии меня перегнала женщина, которая везла покойника в детской плетёной коляске на рессорах. Мертвец, зашитый в простыню, был посажен в колясочку, голова перевешивалась и качалась из стороны в сторону, т.к. коляска сильно пружинила, ноги почти упирались в грудь женщины. На ней был темный костюм и какая-то шляпчонка; поверх чулок серые голубоватые носки, спускавшиеся на туфли. Мертвец прыгал, почти танцевал в колясочке. Мы ко всему привыкли, но это зрелище было необычно, и отвратительно, и страшно в своём гротеске. Две бабы везли воду; они остановились и разразились бранью. “Ну можно ли так надругаться над покойником?” Мертвец меня перегнал и повернул по Пантелеймоновской (Пестеля)».
Эти блокадные страницы из знаменитого дневника Любови Васильевны Шапориной ещё три года, пять, десять лет назад я бы прочел другими глазами: как уникальные свидетельства давней исторической трагедии… Но сегодня я вновь ощущаю этот ужас как нынешний, будто холодом повеяло, и мурашки по коже бегут — от сегодняшнего страха.
Этот страх вернулся.
Именно он, в сущности, и является главным, невидимым персонажем «Ленинградских сказок».
Несмотря на сложность сюжета, некоторую запутанность рассказа, перегруженность визуальную и словесную, — общий посыл спектакля кристально ясен. Он про детский страх. И его преодоление.
Здесь мы вновь возвращаемся к вопросу: как и о чём можно говорить с детьми? Насколько сложным может быть этот язык искусства, и какие в нем, в принципе, возможны темы?
И здесь, в этом разговоре, есть для меня два основных момента.
Первый. Дети — они для нас кто? Объекты воспитания, заботы, любви, наша «зона ответственности»? Да, всё это так. Но вправе ли мы решать — о чём с ними нельзя говорить?
Вправе ли мы лишать их права видеть и знать то, что знаем мы?
Честно говоря, не уверен.
Да, на детей нельзя валить груз ответственности за происходящее вокруг.
Да, у детей должна быть некая «подушка безопасности».
Но на том или на другом языке, с помощью тех или иных слов — мы, в общем-то, не имеем права скрывать от них правду.
К сожалению, советская детская литература — даже в лучших своих образцах — научилась это делать за полвека своего существования искусно и филигранно. Гайдар в «Судьбе барабанщика» прикрыл «шпионской историей» реальный сюжет о репрессированном отце. Прошел по очень тонкой грани между дозволенным и запретным. Ещё бы не пройти — ему, убежденному коммунисту и герою Гражданской войны. Кассиль в «Кондуите и «Швамбрании» прикрыл весёлой игрой воображения серьёзную правду о Гражданской войне.
Наверное, сегодня так делать уже нельзя и не нужно.
Возможно, детское искусство на этом пути станет поначалу более дидактичным, жёстким, прямым. Да, оно потеряет в метафоричности. Да, оно перестанет «играть» словами и смыслами. Отдельный вопрос: какую степень сложности, прямоты, «тяжести» может позволить себе в разговоре с детьми общество?
Но, как бы то ни было, этот путь нужно пройти.