Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2024
Этот выпуск нашей рубрики дает возможность рассмотреть некоторые теории будущего — из прошлого (теории космистов) и из настоящего (фантастический роман и две работы современных русских теоретиков). А также мы возьмем одну теорию того неприглядного настоящего, что, возможно, и подталкивает к мечтаниям о будущем.
Впрочем, ставки всегда, конечно, гораздо выше — к мечтам о будущем человечество приводит в пределе осознание собственной смертности и стремление ее преодолеть.
Я думал о некрополе в глобальном смысле, о пристани для Хароновой ладьи, о том, чтобы вернуть мёртвым значительность. Культура зиждется на почитании умерших; она исчезает с разрушением могил, точнее, таковое разрушение свидетельствует, что дело идёт к концу.
Эрнст Юнгер. Проблема Алладина
Мёртвым нельзя тупить
Йен Макдональд. Некровиль: Роман / Пер. с англ. Н.Осояну. — М.: АСТ, 2023. 768 с.
В этот раз рубрику о книгах нон-фикшн мы позволим себе начать с самого что ни на есть фикшна. Ведь книга весьма титулованного ирландского фантаста дает нам некоторые весьма любопытные штрихи к представлениям даже не о воскрешении, но о жизни мёртвых. В его романе «Некровиль» — и примыкающих к нему рассказах, вошедших в этот массивный том, — посмертная жизнь стала почти обыденностью. Любого человека после всех видов травм — только если не применялись определенные крайне разрушительные (но всё равно компактные) заряды, что называется тут «настоящей смертью», — можно воскресить с помощью нанотехнологий. Труп или его фрагменты помещают в так называемую колыбель Иисуса — тело сначала постепенно растворяется, затем собирается заново. Это происходит в Домах смерти, а соответствующую и даже превышающую силу нынешних ТНК власть приобрели корпорации, курирующие этот и сопутствующий некробизнес, — почти как у нас в 90-е похоронный бизнес сулил сногсшибательные доходы — вокруг чего отчасти и завязан весьма сложный сюжетный клубок.
Так почему же «почти обыденность»? Собственно, я и предлагаю этот роман к рассмотрению — кроме его лихого сюжета, потрясающих технологических выкладок, заставляющих вспомнить книги Лю Цысиня1 , густого амбьянса нуар-детектива и прочих несомненных достоинств — именно потому, что здесь мы сталкиваемся с настоящей повседневностью и психологией воскрешённых2 ; будет дано как их самовосприятие, так и отношение к ним настоящих живых («мясо», на бытующем сленге). И тут будет множество нюансов, актуализирующих эту тему. Главное же, пожалуй, что отношение к ним несет явные обертоны сегрегации. Да, глава крупнейшей корпорации «Теслер-Танос» — мертвец, его наследник-сын воскрешён, это юридически законно. Но… В целом мёртвые поражены в правах. Они — живые и одновременно как бы не живые. Здесь нет полного конституционного списка прав и обязанностей, но — прав у них явно меньше. Кроме того, в мире, где смерти практически нет3, мёртвые — точнее, секс с теми из мёртвых, кто не прошел очередной тюннинг, — становятся источником болезни, которая действительно может убить. И символично, как убивает эта болезнь: сначала человек опять же проходит через череду метаморфоз, его тело модифицируется, вырастают даже — гиперчувствительные (их задействуют в сексе, вот вам и «любовь и смерть») — иглы. Это рифма — и расплата? — за те метаморфозы, которые воскрешаемый проходит в воскресительном4 чане, вообще в процессе воскрешения? Такое воскрешение наоборот? Впрочем, кроме болезни героя, тема эта не педалируется.
Тема метаморфоз в книге, как мы тут же и убедимся, тотальна, потому что «в мире, где оживают мёртвые кинозвезды, растут здания, машины меняют формы, а одежда — текстуру и цвет», люди могут превратиться даже в камень. Сама же идея воскрешения, нарастания плоти обратно на кости не нова. От известной сцены собирающегося ртутоподобного металла из будущего в фильме «Терминатор» до смерти жены Чжуан-цзы: «Я понял, что она была рассеяна в пустоте безбрежного Хаоса. Хаос превратился — и она стала Дыханием. Дыхание превратилось — и стало Телом. Тело превратилось — и она родилась. Теперь настало новое превращение — и она умерла. Все это сменяло друг друга, как чередуются четыре времени года. Человек же схоронен в бездне превращений, словно в покоях огромного дома. Плакать и причитать над ним — значит не понимать судьбы. Вот почему я перестал плакать». Те же вопросы прав живых и прав мёртвых рассматривались Лао Цзы, причем с акцентом на естественное чувство равенства: «Человек же схоронен в бездне превращений, словно в покоях огромного дома». Цель — освобождение от телесности: «Преисполненные жизнью люди вверху постигают принципы Неба, внизу созерцают нормы Земли. Поэтому они смогут достичь освобождения от своей телесной формы»5 . То есть можно предположить, живые и мёртвые равны в той мере, что одинаковым образом должны уходить от телесности. Современный мир настолько же лишен гармонии и стремления к гармонии, что оставляет в телесности не только живых, но и пытается наделить этой телесностью и мёртвых. Так и подавляющее, увы, большинство идей современного жития и воскрешения центрированы, прежде всего, вокруг жития и воскрешения тела, лишь тела6 . Тюнинг и апгрейд формы без заботы о начинке — потому так и неуютно воскрешенным мёртвым?
Мёртвые тем временем живут (да, это так), работают, функционируют и наслаждаются жизнью. Однако жизнь их — не совсем жизнь. Даже говоря про сроки их бытия — да, они не ограничены, никаких лимитов не предвидится, но не раз звучит фраза, что воскрешение всё же не равно бессмертию. Видимо, в недалеком будущем (кстати, легко рассчитать — мертвячка, верная возлюбленная главного героя, делится с ним, что ей 120 с чем-то лет, в ее детских воспоминаниях смутно отзывается имя Рейгана) не могут досконально предсказать очень далекое будущее? С воскрешением «что-то не то» — оно накладывает отпечаток не только на самих воскрешённых, делегируя их в странноватый лимб жизни после смерти, но даже и с целой цивилизацией, испорченной — как нынешним комфортом, безопасностью и вседоступностью сервисов? — этой возможностью: «Понять смертность — значит быть взрослым. Подростки не могут умереть. Подростки живут вечно. Взрослые умирают, и осознание этого их трансформирует. Там, — она ткнула большим пальцем в сторону далеких огней большого города, — обитает подростковая культура. Поскольку мы видим, как нанотехнологии воскрешают людей из мёртвых, мы думаем, что сможем жить вечно, и поэтому больше не верим в нашу смертность. Мы живем так, будто никогда не умрем. Мы регрессируем. Становимся цивилизацией подростков. Но постулат Уотсона — дескать, в первую очередь нанотехнологии позволят подарить нам бессмертие — не доказан. Следствие Теслера — совсем другое дело. Мы не получили бессмертие. Мы получили воскрешение. Это не победа над смертью. Мы нашли нечто другое по ту сторону смерти — оно звучит, пахнет, имеет вкус, вид и текстуру жизни по эту сторону, однако единственный способ проверить, так ли оно на самом деле — пройти через смерть. Надежда на бессмертие — всё, о чём думают живые. Я могла бы сказать тебе, что моя продолжительность жизни, за исключением довольно серьезных катастроф космического масштаба, теперь сравнима со Вселенной. Я чувствую, как перемещаются континенты…»
Перед нами опять тема трансформации, на этот раз психологической. В инфантилизме же часто и давно обвиняют японское общество, далеко шагнувшее в будущее по мягким дорожкам бытового комфорта, безопасности и социальной предсказуемости и защищенности. Впрочем, инфантилизм нынешнего японского общества с его анимэ, мангой, модой на «детские» наряды поп-звезд (айдору), подростковую сексуальность и даже на эстетику мультфильмов в рекламе, общественных объявлениях и пр. предстает, по сравнению с провозглашаемым в рассматриваемых далее книгах путём детства, своего рода негативным инфантилизмом, корни которого, прежде всего, в эскапизме. И нынешние заигрывания с бессмертием (от возможности завещать свой блог и даже размещать в нём посты после смерти до возможности общаться с генерируемым искусственным интеллектом близким умершим), конечно, так же разновекторны с устремлениями космистов, как искусственный рай и подлинный.
Но это другой и долгий разговор. Тут же, с ортодоксальных уже позиций, можно было бы сказать, что человек, все люди вообразили себя равными Богу, люцифериански вознеслись и будут низвергнуты. Они наказаны и так. Нет, не громом с небес и изгнанием из Эдема, а банальнее, просто недостатком технологии. Или всё же тем, что не измеряется ими и зовется любовью, памятью, например. Речь о «текстуре жизни» после жизни. Да, воскрешённые, как подчеркивается в «Некровиле», могут жить, есть (и у них отличный аппетит) и заниматься любовью (как в классических нуарах, романтическая линия тут не обделена вниманием). Но сказано, что им не дано проносить в новую жизнь любовь: «Любовь не может преодолеть смерть, Элена осознала эту горькую истину лишь теперь, а ведь в доме на холме, в постели с Солом, ей казалось, что между ними есть что-то общее. И всё-таки любовь способна преобразиться в то, что предназначено для вечности», — всё неоднозначно, опять преображение… Вероятно, любовь и иные чувства не полноценно достигают с воскрешённым телом будущего, ибо не полностью доносятся до нового существования и воспоминания. Да, они могут, как в том фантастическом же фильме о будущем, «вспомнить всё», они и помнят. Есть даже сентиментальная опция-услуга от этих некро-контор взять в следующую жизнь «пару мелких вещей из прошлого». Но в целом — им рекомендуется забыть прошлую жизнь поскорее. Воскрешённые — здесь мое сравнение, но оно, кажется, оптимально — как приёмные дети: они могут помнить, сожалеть, плакать ночами о неизвестных бросивших их родителях, жестких и тоскливых буднях детского дома, но лучше всё же забыть это, отдаться новой жизни в новом доме, с любящими приёмными родителями. Так и тут, только грустнее — воскрешённые оказываются, по Джиму Моррисону, «into this world we’ve thrown», предоставлены сами себе в непростой как повседневно (на улицах бушуют банды — и слабо отличимые от них охранные компании), так и экзистенциально ситуации. Кстати, по поводу этой строчки из канонической песни Riders on the Storm мне встречалось, что здесь американский проклятый поэт отсылает к концепции «вброшенности» Хайдеггера…
Мёртвых — есть в книге и совсем фёдоровские строчки, что воскрешены будут все поголовно («Воскрешение мертвецов. Всех и каждого, отныне и до конца Вселенной. Нельзя допустить, чтобы ты владел этим в одиночку. Даже у Бога не было монополии на вечную жизнь»), — статистически никак нельзя назвать меньшинством, но всё равно они существуют скорее в качестве an oppressed minority7 , угнетенного меньшинства. На первых порах было вообще худо («…Его руки связаны законом, который гласит, что мёртвых не существует. Даже его собственного сына? Даже его собственного сына»8 ). Со временем стало лучше, мёртвые признаны, права их расширены, но… И вот в развивающем миры «Некровиля» цикле рассказов «Дни Соломона Гурски» мёртвые готовятся поднять восстание за свои права. Тем более что стигматизированные и лишённые оказываются в итоге всегда свободнее тех, кто сам не лишён прав и накладывает ограничения на других — им как минимум нечего особо бояться: «Истинная свобода ужасает. Ты по-настоящему свободен, только когда нет никаких ограничений: во времени, пространстве, энергии9 . Мёртвые — единственные по-настоящему свободные люди. Я аплодирую Свободным мертвецам10 , потому что они используют свободу, чтобы раздвинуть границы пространства и времени. Они живут как свободные существа; они заслужили и постоянно ценят свою свободу. Большинство прикованных к земле мертвецов неотличимы от своих мясных собратьев».
Есть и более мелкие — и тем более характерные — ремарки вроде того, что «мёртвым нельзя тупить. Поступить умно лишь однажды — привилегия мяса». Впрочем, в этом мире — как и в том, оказывается, — тупить нельзя и живым.
Мечтать разнузданно
Владислав Софронов. Положение мёртвых. Ревизионистская история «русского космизма». — М.: V-A-C Press, 2022. 384 с.
«Когда мне в голову впервые пришла мысль о том, что в далеком будущем человечество — уже свободное, живущее без государств, классов и религий <…> — по чисто моральным (не теологическим, не мистическим) причинам задумается о необходимости буквального, телесного воскрешения прошлых поколений… <…> Только в страшном сне или в pulp fiction трезвомыслящий атеист может столкнуться с идеей воскрешения», сказано на первых страницах предисловия к этой книге, столь тесно примыкающей к предыдущей, что даже странно было бы разделять этот невольный совместный разговор и рассматривать их порознь.
Говорить же об этой книге сложно, поскольку существует она в разных регистрах. Осмысления космизма со своих индивидуальных позиций — да, здесь, слава звёздам, не новое изложение идей космистов, ибо их было в последнее время даже достаточно (к упомянутым в книге работам С.Семёновой и А.Гачевой я бы добавил не проходную работу Б.Гройса11 ). Кроме того, несколько пространное окончание книги занимает собственный авторский манифест. Плюс — довольно необычный подход (Софронов скрещивает марксизм, адептом которого очевидно является, с идеями Фёдорова). Плюс — весьма личный, эмоционально заряженный подход («темнеет в глазах от…» негожих интерпретаций).
Разбора и пересказа идей космистов тут действительно нет, есть — вычленение необходимой автору сути. «Бог-Творец создал не только “слепую природную силу”, но и нас, тех, кто потенциально способен ею управлять и тем самым уменьшать количество страдания в мире, потому что главный долг христианина — регуляция данной природной силы для превращения ее в “живоносную”». Это один из основных посылов, с которым можно согласиться ли, спорить ли (у христианина, думаю, вызвала бы вопросы степень участия человека в преобразованиях божественного), но принять можно. Мы и примем. С той оговоркой — у Софронова она идет в проброс, но она важна, — что борьба за идеальное мироустройство в нашем неидеальном мире приводит зачастую к гекатомбам жертв. Вот и замечает автор — с отсылкой к сериалу 2019 года «Пришельцы из прошлого», кстати, — что «если бы сегодня воскрешение стало каким-то образом возможно, то воскресшие воспринимались бы как ещё одна группа “мигрантов”, которую надо как максимум отправить обратно на родину, как минимум — обособиться от них»12 . См., как говорится, предыдущую книгу. Скорее всего — да и речь о недалеком воскрешении мёртвых не идет же пока, — эти благие потенции будут реализовываться в техническом прогрессе. «Может быть творческий труд электрона, клеточки, творческий труд небесных тел», — цитирует Софронов близкого ему космиста Валериана Муравьёва. О том, к чему приводит интенсифицированный, разогнанный и разогнавшийся (известное наблюдение о количестве открытий и прогресса в позапрошлом, прошлом и нынешнем веках по сравнению с предыдущими13 ) научный прогресс без духовной составляющей (гуманистической, нравственной, можно добавить любой эпитет, мне наиболее симпатичен в данном случае термин «экологический» в широком его понимании), мы все видели во времена ковида. Пишет об этом в своих манифестарных главах заключения и автор.
Из других уроков, извлекаемых и предъявляемых автором у космистов, — и параллелей с «Некровилем»: «Всегда возобновляемые попытки вернуть к жизни умерших — это не борьба со смертью как таковой (вечности не существует, так или иначе всё возникшее рано или поздно исчезнет), а с нереализованностью, с отчуждением человека от той жизни, которую он жил и которая кончилась в миг смертной муки прежде желания и необходимости умереть»14 . Опять же совершенно риторический и горький вопрос: обретут ли свою реализацию воскрешённые, если они не реализовались в жизни, в этом — во всяком случае, я воспринимаю это так — экзамене перед жизнью вечной? Героиня «Некровиля» работает, например, проституткой…
Кроме же этих «капитальных», как любят говорить герои Достоевского, посылов, пишет автор о многих и подчас весьма неожиданных аспектах, чем книга безусловно и ценна даже для искушенного в Фёдорове-Циолковском-Богданове читателя. Фёдоров и Ленин, вообще космизм и марксизм, восприятие Троицы, деятельная жизнь после воскрешения, изложение сути учения Муравьёва — такова тематика. Отдельно пишет Владислав Софронов о том, насколько Фёдоров (он считает его всё же предтечей — и чуть ли не ретроградом и мракобесом, о чем позже) и Муравьёв были правы в своих прозрениях. 3D-принтеры, выращивание человеческих органов, клонирование и очень близкий подход к воскрешению вымерших видов животных. «Но самый показательный и поразительный пример прогностической мощи концепции Муравьёва — это текущее направление развития биологических наук, связанное с реконструкцией прошлого. Благодаря их стремительному прогрессу, в котором особенно надо выделить открытие генетического кода (ведь в определенном смысле и оно было предсказано Муравьёвым, хотя и понятие “код” и “число” не совпадают, тем не менее код может быть точно переведен в число), уже сегодня активно обсуждается вопрос воскрешения некоторых видов живых существ (чаще всего речь идет о мамонтах15 ). Происходит именно то, что 100—150 лет назад было выражено Фёдоровым на языке христианской герменевтики, а Муравьёвым переформулировано на философски осмысленном языке “теории множеств”».
И здесь никак нельзя обойти крайне неловкий момент. В предпоследнем выпуске этой рубрики16 я писал о сборнике статей Э.Ильенкова и, в частности, поражался имплицитно (да даже эксплицитно, учитывая эмоциональность изложения!) выраженным у него альтернативно религиозным взглядам — пассаж о том, что человечество может преобразовать землю, а если и нет, то человечество уйдет, пожертвует собой ради будущих цивилизаций, тем более что они предположительно существуют в космосе уже сейчас. Ровно эту же статью и цитату разбирает и Владислав Софронов. Находит он и — уже более притянутые, я бы заметил, — текстологические пересечения у Фёдорова и Ильенкова. Например, касательно темы отцов: «Отец очень часто очень долго живет рядом со своими сыновьями. А если его в наличии и нет, то он, разумеется, когда-то был, то есть в категории “наличного бытия” непременно должен мыслиться»17 . Копирайт безусловно принадлежит ему — хотя бы потому, что его книга вышла в 2022 году, готовилась очевидно раньше, а сам разбор Ильенкова у него гораздо фундированнее. Правда, если меня интересовал в этом пассаже из Ильенкова религиозный, прежде всего, посыл, то Софронова — марксистский, в его сплаве, выходе на космистские горизонты ожидания.
И тут автор заходит далеко. Ильенков для него — в синклите и триумвирате, третий главный космист после Фёдорова и Муравьёва! А «все остальные второстепенны, вне зависимости от того, как часто слово “космос” появляется в их сочинениях» (маркером тут выступает уж, скорее, слово «бессмертие», я бы сказал, ибо освоение космоса носило прикладной характер — туда лишь предполагалось переселять увеличившееся в результате воскрешения предыдущих поколений человечество…).
Последним, после Ильенкова, героем этой книги становится В.Беньямин. Нет, он в ряды космистов не рекрутируется, но разбираются различные его подходы к истории (аппендиксом-аттачментом к книге даже републикован его текст «О понятии истории»), марксистский, конечно же, больше всего.
Но гораздо интереснее Беньямина — в конце концов, это все хорошо известно, а клеевско-беньяминовский ангел истории Angelus Novus имеет все шансы скоро стать, прости Господи, таким же избитым и скрипящим песком на зубах мемом, как те рукописи, что не горят, и комната, из которой, по Бродскому, не стоит выходить, — другая даже не тема, а ее поворот, не шоссе, но съезд с него, куда завоз/дит нас ненадолго автор. Это — в связи с Ильенковым — упоминание отдельных персоналий (Г.Батищев с его работой «Деятельностная сущность человека как философский принцип», А.Манеев с работой «Гипотеза биополевой формации как субстрата жизни и психики человека») и анализ трендов советской эпохи. С некоторыми из утверждений, вроде «но главный из этих факторов (краха СССР. — А.Ч.) — неудача (пере)запуска советской демократии, нехватка социализма, а не его избыток» можно поспорить. С иными, скорее, хочется согласиться: «1970-е годы в Советском Союзе оказываются “выделенным” моментом, в котором в последний раз пересекаются “восходящий” (прогрессивный) и “нисходящий” (регрессивный) потоки советского проекта. Это пересечение привело к необычным феноменам, совпадениям и наложениям, результаты которых сказываются и сегодня». Истинно так! Не углубляясь в бездонное море политических и социальных рассуждений, стоит задуматься о ноосферных вспышках и сияниях тех десятилетий, взять просто книги. Во-первых, количество и разнообразие18 философов в те годы перекрывает знаменитый копирайт Серебряного века с его претензией на расцвет русской философской мысли, во-вторых, сколько и каких потрясающих, разнородных (пласт ленинградской неподцензурной литературы, лианозовцы19 , южинский кружок и сопричастные ему мистические подполья, пишущие одиночки вроде Владимира Казакова и Всеволода Петрова) и возвращающихся только сейчас20 авторов тогда писали.
Тем страннее на фоне всех этих разговоров служат украшающие его — подчас, не повсеместно хотя бы — виньетки вроде сокрушённого признания «вся эта книга основана на идеях белых мужчин, преимущественно мёртвых» и прозрений, что «разумным существам необходима спектральная сексуальность, гендерная флюидность космических масштабов, вплоть до опыта ещё неведомых гендеров существ из других регионов Вселенной». Хочется верить, что это всё же такая изощренная ирония: «Тем не менее и Муравьёв, и Ильенков остаются мёртвыми белыми мужчинами (будем надеяться, что, по крайней мере первое, — не навсегда), и поэтому можно только приветствовать ретроактивное и проактивное вмешательство в эту проблематику исследовательниц (а также разумных существ из других звёздных систем)», аминь и исполать! Иначе же у совсем не юного ученого это выглядит как дань нынешним почти цензурным научным догмам и требованиям, вроде того, что он сам же и описывает в связи с работой А.Манеева в 1980 социалистическом году — «первые ее страницы содержат по непременному правилу тех лет ссылки на материалы последнего съезда КПСС, на установочные документы партии и правительства (есть даже ссылка на одну из статей главного советского идеолога Михаила Суслова)».
«Эссе о континуальности», завершающее книгу, между апологией Ильенкова, ведущего, по Софронову, философа всей советской эпохи, и приложением от Беньямина, представляет собой манифест автора. Примыкающий к темам книги, содержащий как яростную критику современности (в частности, тех, кто не верил в антиковидные прививки, но верит во всяких нынешних колдунов, пришедших на смену перестроечным экстрасенсам), так и призывы «на будущее». К сожалению, весьма эмоциональный тон и композиционная валентность затрудняют и суммирование, и даже цитирование этого опуса. Очень здравые мысли там слишком разбавлены разумными существами с гендерно-сексуальными флюидностями и прочими эманациями из совершенно разных областей, хоть Гуссерль, хоть новейший сериал.
Справедливость же общего вектора мыслей автора нельзя не признать и не приветствовать. «Так что сегодня на планете Земля и в радиусе примерно 100 световых лет (так далеко распространились излучаемые нами в мировое пространство радио- и другие электромагнитные волны) от нее звучит оглушительный вопль: кричат от ужаса постепенно умирающие в том лагере смерти, которым является само бытие, орут те, кто хочет заглушить эти крики, вопит каждый из нас, потому что это единственный способ не слышать криков других» (цитирую не из манифеста-эссе, а из разных частей книги). Кричат они не только из-за страха смерти, как думается, но из-за общей порушенности, порочности оснований современного мира. Который нужно исправлять, переделывать от фундамента до крыши, по Фёдорову или кому-то ещё, но нужно, остро необходимо. «Отсюда вытекает, что пришло время безудержно, отчаянно, даже разнузданно мечтать». Ведь «без перехода к более высокой и сложной своей организации, без гармонизации индивидуальных и коллективных настроений (не через стихию рыночного laissez faire, а через рациональное согласование, основанное на добровольном и даже приносящем радость сотрудничестве на всех социальных этажах и во всех подъездах) разум на нашей планете, скорее всего, обречен». Полностью согласен, разве что с коррекцией социалистического посыла о рациональности. Оная является частью большого целого наряду с прагматичностью, сциентизмом и прочим наследием «разумных» веков после Просвещения. Того целого, что само по себе неплохо, но столько раз — как, да простит меня автор, и социалистическо-коммунистические идеи, — скомпрометировало себя. Что пора уже подумать о новом Возрождении, бибихинском Новом Ренессансе, то есть даже не возврате к прежним, примордиальным идеалам, мечте традиционалистов, но полной, тотальной замене парадигм, когда, прежде всего, целеполагание будет строиться не на рационалистическом базисе (сколько раз уже человечеству объясняли, куда идти за светлым будущим, что труд освобождает и прочее, и куда оно в результате сворачивало…), а на духовном, том экологическом, где человек, мир и Бог живут, соработают и стремятся к единым, новым, целям. Таким же радикальным, как и Фёдоров. Которого автор обвиняет вдруг, так перемежая глубокий разбор, в сексизме и прочем ретроградстве и обскурантизме. Впрочем, у меня сейчас вышло так же сумбурно, а ещё и высокопарно (идеализм как другая сторона медали неточно настроенной мысли, на другой стороне ее модерный цинизм).
Полюса же и партийная окраска призывов измениться — будь это столь любезная автору левая мысль, или правая, игровая этика постмодернизма, или же высокая торжественность традиционализма — сути это не меняет, итог один. Об этом писал еще тот же Агамбен: «Биополитика современного тоталитаризма, с одной стороны, и общество потребления и гедонизма — с другой, несомненно, являются каждый (так в тексте перевода. — А.Ч.) на свой лад ответом на эти вопросы. Тем не менее пока не появится новый — то есть не основанный более на exceptio голой жизни — геополитики, всякая теория и всякая практика будут оставаться в плену безысходности, а “радость жизни”, захваченная политическим, будет омрачена либо кровью и смертью, либо полным безумием, на которое ее обрекает общество спектакля»21 .
Действительно радикальные перемены чаял космизм. Но, к большому сожалению, человечество задумывается о нем в отдельных книгах, а не в ежедневном делании. Которое могло бы привести и к конкретным целям (бросить бюджеты ТНК и ВПК, перенаправить людские амбиции — прорыв в увеличении продолжительности жизни был бы обеспечен точно), и просто изменил бы существенно саму экологию человека.
Из всего же космизма, справедливо сетует Софронов, в общественном сознании осталась исключительно тема устремленности мыслителей этого направления к космосу. Она же и единственной была «принята к исполнению». Что ж, это так, но тут хочется закончить цитатой из современного автора — а также отослать к его книге, полной ностальгии, горечи о забытых героях и эпохе, но самим фактом своего создания как минимум извлекающей, воскрешающей их из забвения: «Идеями космизма бредили философы Фёдоров, Циолковский, Богданов, и многим современникам казалось, что именно бредили. Мыслителей, говоривших о воскрешении умерших и заселении ими иных планет, считали полубезумными. Однако осязаемая, материальная часть их мечтаний реализовалась в космических ракетах, в “бипах” первого искусственного спутника Земли — серебристого, как “миг-пятнадцатые”. Перейдя в практическую плоскость, космическое дело избавилось от метафизической составляющей — или так только казалось? Советское общество было атеистическим лишь снаружи. По своей сути оно оставалось религиозным. Этого не проговаривалось, но триумф и слава Гагарина носили отчетливо культовый характер»22 .
Патология позитивности
Бён-Чхоль Хан. Общество усталости. Негативный опыт в эпоху всеобщего позитива. / Пер. с нем. А.Салина. — М.: АСТ, 2024. 160 с.
Модного немецкого философа корейского происхождения можно счесть этаким Бодрийяром на минималках — или же просто найти у него любопытные идеи. Модность его докатилась даже оперативно и до нас — уже четыре изданные книги (правда, тонкие — пишет он такие развернутые эссе).
Представленное эссе касается того, что неизменно касается нас: работы, самореализации, личных потенций, самоощущения в пост(пост?)модерном мире. От этого не убежать (разве что в юнгеровский Лес попытаться уйти).
Вспомним, какой список «голой жизни», обреченной на преследования, третирование и смерть мы приводили из Хана в связи с предположением, что туда могли попасть и воскрешённые люди. Туда же можем попасть и все мы. Мы же сами себя туда загоняем, добровольно идем на заклание. «Депрессивный человек — это то animal laborans23 , которое эксплуатирует само себя, причем добровольно, без принуждения извне. Оно — хищник и жертва сразу». И не стоит думать, что речь тут о клинических случаях, сумасшедших домах Фуко и прочем карательном. Состояние это — скорее обыденность.
О Фуко — от которого Хан отталкивается, не то что свергает с корабля современности, но корректирует с учетом «новых вводных», биополитика стала изощреннее, — автор, кстати, замечает: «Сегодняшнее общество — это уже не дисциплинарное общество Фуко из богаделен, сумасшедших домов, тюрем, казарм и фабрик. Его место давно заняло совсем другое общество — общество из фитнес-студий, офисных высоток, банков, аэропортов, торговых центров и генетических лабораторий». Можно, кстати, и продолжить-экстраполировать: если знаменитый паноптикум Фуко был проектом тюрьмы (работного дома), где все заключенные были всегда на виду, обозревались со всех сторон этого хитро сконструированного здания, надзирающая власть же, наоборот, была сокрыта, то сейчас паноптикум внедрен везде — от фитнес-центров, где все занимаются эксгибиционистски, до офисного openspace, уже не говоря об абсолютно вездесущих камерах наблюдения в реальной жизни и cookies/системных администраторах/идентификации по биометрии и прочего контроля в жизни виртуальной. Прогресс, так сказать, на лицо, лица — не скрыть24 , можно его — социальные рейтинги, баны и судебное преследование — лишь потерять.
Хан вводит темпоральную классификацию по принципу соответствующих эпохе недугов. Бактериальная эпоха закончилась с изобретением антибиотиков. Вирусная эпоха — писалось это до ковида, но в данном случае для правоты общих выводов не столь важно — была побеждена благодаря методам иммунологии. «Начавшийся XXI век, с патологической точки зрения, определяется не бактериями и не вирусами, а нейронами». Депрессия, синдром дефицита внимания, пограничное расстройство личности, синдром эмоционального выгорания25 — угрожающие современности болезни, грубо, но точно говоря, базируются в головах. И это очень похоже на правду — я прекрасно помню, как пару лет назад нельзя было открыть ныне запрещенную соцсеть или быть втянутым в откровенный разговор, чтобы не узнать, что у каждого второго твоего френда биполярное расстройство личности, это было очень модно, самый тренд и шик…
Если раньше болезнь, враг были Другим, Чужим («и даже холодная война следовала этой схеме»), продолжает Хан, то теперь они не только внутри, но и они — это мы. И та же депрессия оказывается порождена не негативом, но «переизбытком позитивности»: «Исчезновение инаковости означает, что мы живем во время нехватки негативности. Хотя нейрональные заболевания XXI века, в свою очередь, и следуют определенной диалектике, это не диалектика негативности, а диалектика позитивности. Они являются патологическими состояниями, которые объясняются переизбытком позитивности». Патология позитивности — так мог бы назвать одну из своих книг, больших эссе, как и у Хана, Чоран!
«На место запрета, приказа и закона встает проект, инициатива и мотивация. Дисциплинарным обществом все еще управляет “Нет”. Его негативность производит сумасшедшего и преступника. Общество достижений, в свою очередь, порождает больного депрессией и неудачника».
Все традиционные устои оказались поколеблены, да и вообще разрушены: «Но позднесовременное Я (Ich) является совершенно изолированным. Религии как танатотехники, которые унимали бы страх перед смертью и вызывали бы чувство долговечности, также отслужили свой век. Всеобщая денарративизация мира усиливает чувство тленности. Она делает жизнь голой». Это еще полбеды. Ведь на их место пришла позитивность, ее призыв к постоянной — на работе, в беге утром до нее, фитнесс-центре после, в креативных занятиях и хобби26 , саморазвитии — деятельности во имя постоянных успехов, вечного улучшения показателей. Мне уже приходилось писать27 , что современное общество уподобляется компаниям и корпорациям с их стремлением к ежегодному, постоянному увеличению прибыли. Но у чисел-процентов подобного увеличения нет предела, соответственно — нет впереди и глобальной цели, а весь процесс очень напоминает повешенную перед носом вьючного осла морковку той самой мотивации…
«Больше, лучше, быстрее, эффективнее и т.п. — вот слоган современного человека. В самом деле многие люди, ориентированные на успех, стремятся сделать как можно больше — эффективно работать, активно отдыхать, всё успеть. <…> Такая многозадачность ни к чему хорошему не приводит», — суммирует инвективы к современности Хана в своем предисловии А.Павлов. Хан же сравнивает этот бесценный «скилл» — вспомним нынешние объявления о найме на работу с обязательным требованием «уметь работать в режиме многозадачности» — с навыками первобытных людей или диких животных. «Многозадачность как раз широко распространена среди диких зверей. Этот метод управления вниманием, который необходим для выживания в дикой природе» — найти пищу, поймать и убить ее, есть, следя, чтобы не утащили другие, следить одновременно за своей самкой, агрессивной окружающей средой и т.п. Как тут действительно не вспомнить традиционалистов с их ностальгией по кастовости — и не задуматься, не имеет ли «конкурентные преимущества» тот, кто в гильдии из поколения в поколение умел, к примеру, тачать сапоги и делал это лучше всех, перед затюканным офисным работником, который, отвечая сразу на десяток звонков и сообщений во всех мессенджерах, ещё и «выполняет функционал» пятерых своих коллег разной специализации?
Человек — всё же я думаю, не просто так, с голого листа, а это очередной хитрый выверт системы, ее мотивации на самомотивацию — успешно эксплуатирует себя сам. Хан именует его современным Прометеем — «Миф о Прометее можно истолковать как картину психического аппарата у сегодняшнего субъекта достижений, который насилует самого себя, ведет с самим собой войну. Субъект достижений28 , который мнит себя свободным, а действительно скован, как Прометей».
Спасение тут, по Бён-Чхоль Хану, одно — в скуке, праздности, что восходит к высокому созерцанию ещё древних греков, от Катона и Цицерона. Индивиду, как сказано в книге Дмитрия Данилова «Пустые поезда 2022 года», жизненно необходимо «включить тормоза», приостановиться, выпасть, вытащить себя, как Мюнхгаузен, из этой гонки крысы в клетке по колесу. Хан тут оспаривает Ханну Арендт с ее концепцией vita activa и выводит на сцену воистину вездесущего — даром что страдал депрессией, сугубой проактивностью не отличался и вообще непозитивно покончил с собой — Беньямина. «Вальтер Беньямин называл эту глубокую скуку волшебной птицей, “которая высиживает яйцо опыта”. Если сон — это высший пункт телесного расслабления, то глубокая скука — это высший пункт расслабления духовного. Чистая суматоха не создает ничего нового. Она воспроизводит и ускоряет уже имеющиеся. Беньямин сожалеет о том, что эти гнезда расслабления и времени все больше исчезают в современном мире. Люди больше “не ткут и не прядут”. Скука — это “теплый серый плед, который подбит изнутри пламенеющей, цветастой шелковой подкладкой” и в который “мы заворачиваемся, когда видим сны”»29 .
Мы же вспомним современного мыслителя-эссеиста, на собственном опыте рефликсирующего над сходной проблематикой, Ольгу Балла: «Очень похоже, что на ныне разворачивающемся этапе биографического развития (что противоположно развитию? свитие?) уединение, молчание и большие пространства неторопливой свободы вокруг нужны мне даже гораздо больше книг (и по сию минуту пребывающих в статусе аддикции и вызывающих, как аддикции и положено, неутолимый зуд, но тем не менее) и (сопутствующего им) расширения горизонтов. Впрочем, уединение и молчание — тоже расширение горизонтов, да ещё какое»30 .
Отдать жизнь за «дело детей»
Александр Фёдоров. Производство будущего. Мир «двойного двоеточия». — СПб.: Гуманитарная академия, 2023. 496 с.
Книга ректора Балтийского федерального университета им. И.Канта, доктора философских наук31 , профессора А.Фёдорова посвящена, как громко оглашает аннотация, «теме будущего, его формирования (производства) как фундаментальной черте человеческого существования»32 . Начинает же Фёдоров, что симптоматично для нашего разговора и архетипично для темы, с фёдоровского учения о воскрешении мёртвых. То есть по касательной, через построение орбиты небесных тел, так сказать: разбирает попавшуюся в подшивке журнала «Пионер» за 1937 год роман Григория Гребнева «Летающая станция». Оно того стоит, ибо ребенок «из этого фрейма прошлого прошлого будущего» (таков, с первых страниц, язык этой книги, будем же привыкать) учится «на дистанте» (удалёнке, как на ковиде!), пользуется радиотелефоном, летает на автожире и — мечтает о воскрешении (правда, только замороженных, в рамках криомедицины, конкретнее — «трупа Амундсена»). В его будущем — примерно в нашем настоящем, можно предположить? — воскрешают мёртвых из состояния глубокой заморозки и управляют погодой (ещё один фёдоровский план-прозрение, как мы помним). «Это будущее, которое творят титаны. Они двигают моря и реки, управляют погодой, преображают мировую политическую карту, устанавливают общие ценности и стремятся к бессмертию. Они создали тотальные средства коммуникации33 . В этом мире, надо отметить, абсолютно отсутствуют два признака знакомого нам футорофрейма — интенция освоения космоса и искусственный интеллект».
Все эти достижения стали доступны после победы (буквальной, в войне) социализма и утверждения всемирного коммунистического правительства с анонимизированным правителем (интересная деталь, выводимая, действительно, из логики народного правления, плюс доля китайского этоса с приоритетом коллектива над личностью). Любопытно ещё и то, как в старой книге решался вопрос «дела отцов», фёдоровского культа предков. Да, у Фёдорова (не нашего автора, а того) дети видели свое призвание в воскрешении отцов, здесь это тоже есть, но подчиненная роль детей — и это отсылает нас к теме блудных отцов/сыновей — как бы нивелирована. Дети наделены той же долей ответственности и самостоятельности, что и отцы. «Следование норме взрослости не является приговором и обязанностью», как суммирует Фёдоров несколько позже.
И выводит, что, видимо, можно считать магистральной мыслью книги. Будто чуть развивая лапидарный посыл группы Sex Pistols и озвученный ею разочарованный нигилизм панков про no future, А.Фёдоров утверждает, что «будущее никогда не наступит, потому что на самом деле ничего, кроме будущего, не существует. В числе прочего ещё и потому, что, кроме будущего, ничего больше для человека в его экзистенции и присутствии в наличном нет».
Ситуация же настоящего будущего (Фёдоров, см. выше, будто оперирует в своей терминологии формами времени а-ля английский34 Present Continuous Tense, etc.) — а кто бы сомневался — довольно мрачна. Как можно догадаться из — эта мысль не дается за собственным авторством, вообще проходит не совсем красной линией, надо признать, — приводимых им цитат. Техника в наши дни эволюционирует значительно быстрее культуры (посыл Б.Стиглера). Понятие «созависимости замещает понятие признания, так же как этика устойчивого развития замещает моральную философию» (Р.Брайдотти). Солидарен, во всяком случае, сочувственно относится автор и к следующему высказыванию А.Зиновьева, по которому западиот, то есть «высший продукт эволюции человека», нынешней, по преимуществу, западной цивилизации, это «внутренне упрощенное, рационализированное существо, обладающее средними умственными способностями и контролируемой эмоциональностью, ведущее упорядоченный образ жизни, заботящееся о своем здоровье и комфорте, добросовестно и хорошо работающее, практичное, расчетливое, смолоду думающее об обеспеченной старости, идеологически стандартизированное, но считающее себя при этом существом высшего порядка по отношению к прочему (незападному) человечеству».
Из этого всего следует, можно опять же попробовать реконструировать направление авторской мысли (реконструировать не только из-за того, что Фёдоров здесь анализирует ещё одну старую книгу, на этот раз анонимный трактат конца XVIII века «Хризомандер, аллегорическая и сатирическая повесть различного весьма важного содержания», но из-за особенностей изложения, о чем далее), что назрела необходимость в кардинальных бытийственных переменах. «Исторический Разум эпохи больше не порождает будущее, пре-акторы отсутствуют. Необходимо радикальное изменение: прорыв, подрыв, рывок, одним словом, выход за пределы терруарного фреймворка. Это означает высказать другое суждение35 в отношении “положения об основании”».
И единственная надежда тут на своего рода новое «общее дело» — «дело детей». «Имя им — Дети. Видимо, это в них скрыт единственный шанс, которым мы не сможем воспользоваться. Для того чтобы это случилось, необходима цивилизационная катастрофа, отличающаяся от всех предыдущих тем, что в этот раз человечество действительно приобрело глобальность, миссия которой состояла бы в радикальном изменении измерения будущего и которую человечество тем не менее допустить не может — ради своих детей. Это парадокс, не имеющий разрешения в рамках способов мышления о будущем, которыми мы располагаем, и следующих за ним способах его производства. Он абсолютно не имеет отношения ни к каким нелепым этическим дилеммам».
Пока же такими детьми — инноватиками — выступают лишь два американских бизнесмена-изобретателя. «Рекомпенсацией за возможность покинуть ойкумену будет инженерийное намерение обретения внетелесной мобильной универсальности, включая бессмертие со всей невероятно сложной вспомогательной инфраструктурой поддержки цифрового пространства, и неизбежное контрольно-деконтрольное противостояние. По крайней мере, на 2023 год от Рождества Христова великие инноватики современности предложили только два фрейма производства будущего с действующими метафизическими машинами: Цукерберг с метавселенной и клиническим имманентизмом (коллективное погружение в персональное пространство-время, почти абсолютно открытое для любого) и Маск с “полетом на Марс” и идеей исхода-бегства из дистопии, в которую необратимо сваливается планетарная история».
Все эти весьма интересные мысли, подкрепленные богатой эрудицией, — автор сведущ в современных западных работах, что не так уж часто встречается у наших исследователей, ограничивающихся в своем списке цитаций джентельменским набором Беньямин-Агамбен-Пятигорский, — к сожалению, весьма трудно уловить, вообще воспринять из-за особенностей подачи. Во-первых, это зашкаливающее обилие сугубо авторской лексики — так, например, он оперирует (не вводит его, а скорее кидает как естественное для себя) словом «визуал», под которым может подразумеваться и фильм, и картина, и даже анимэ. Тем большие сложности это вызывает, поскольку А.Фёдоров в своем изложении привлекает широкий спектр весьма неожиданных вещей: 100-серийные сериалы, японские анимэ, сказку собственного сочинения, конкретные балет, сорт самогона и несколько поименнованных отелей (product placement в философской книге? уже интересно). Во-вторых, тезаурус «доказательной базы» в «Производстве будущего» выглядит примерно так: «Найдем ещё один ракурс обзора на эту точку-в-зрении, которая привела к тому, что “князь Мышкин”, “вернувшийся с Луны”, “крадёт себе медведя”, чтобы “жить с ягуаром”» (будем объективны, эти все понятия вводятся, но, право, существенно легче от этого не становится). И если вы думаете, что, по запрещенным приемам ехидных рецензентов, я выбрал самый зубодробительный отрывок, то это отнюдь не так. Посланный — всего лишь в связи с одним релевантным именем в нём — отрывок из этой книги в дружеский чат породил долгое обсуждение и большое количество смайликов и даже хорошего настроения. Бог или чёрт с ним, птичьим языком наукообразной лексики вроде — «порождение эмерджентного темпорального фрейма темпоральных антиномий» — после Бадью, Лиотара, Делеза и иже с ними никого не испугать. Но вот подобные маршруты — «о-концовочный переход границы — выход из фрейма ПБ? прорыв в RG, регион настоящего, событие Nahheit, “близи” (она назовет его “стрелкой”) и властный ход Prt» — нуждаются в расшифровке и переводе на удобочитаемый язык, вам не кажется?
Действительно жаль, ведь всё это, как мне представляется, не уточняет, а размывает мысль. О том, что «только в Детстве как самоценности есть ещё тот исток, который в мире катастрофических идеологий, трансгендерных трансформаций, запутанной религиозности, постсекулярности и гирлядности промышленных революций, рекурсии кризисов и катастроф, поисков бессмертия и смертности, — только в Детстве, повторим мы, заключен восходящий росток будущего в его производстве и сохранении, в котором взойдет новое поколение будущего».
ПРИМЕЧАНИЯ:
1 В той же серии «Звёзды научной фантастики» книга и издана.
2 Впрочем, это не редкость в фантастике в целом и в фантастике последних лет в частности — так, в недавней книге Нила Стивенсона «Падение, или Додж в аду» основной темой становится цифровое бессмертие.
3 Это, кстати, уже довольно распространённая черта, опять же чуть ли не обыденность новой фантастики.
4 Впрочем, не только в нём, но и в обыденной жизни. Людям — за хорошие деньги, но это вполне распространено — доступен полный апгрейда тела, допускающий любые трансформации. Так, мертвячка-возлюбленная главного героя во время секса с ним преобразует себя в трупа: а) — это многих возбуждает; b) она хочет, чтобы он, обреченный умереть через пару суток, забыл её, не цеплялся в её лице — и теле — за жизнь; с) так она хочет влюбить его в себя ещё больше, попутно поняв, до каких пределов может дойти его любовь (вспоминая песню уже Синатры — I’ve got you under my skin). Герой постфактум, но всё же осознаёт: «Теперь я понимаю, почему ты так поступила в отеле. Твои трюки с превращением. Ты не хотела, чтобы я возненавидел тебя, увидел монстра, вампира, который питается мужскими желаниями. Ты хотела шокировать меня, бросить мне вызов и посмотреть, сумеют ли мои представления о том, какой может и должна быть любовь, выйти за рамки, обусловленные плотью. Ты обнажила себя до голых костей и спросила, могу ли я полюбить это. Я могу, Нуит. Я могу полюбить тебя такой». Кстати, в имени Нуит не трудно прочесть имя древнеегипетской богини Нут, что была связана с культом мёртвых — она возносила умерших на небо и охраняла их в гробнице (её изображение часто помещали на внутренней стороне крышки саркофага или на потолке склепа). Так и Нуит из книги впоследствии сама, отвергнув помощь похоронных агентов, кладет героя в чан, наблюдает за его разложением и последующей сборкой.
5 См. Чжуан-цзы (Цит. по: https://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/China/I/Jan_Czhu_II/text18.phtml?id=).
6 Об этом мы находим интуицию у современного мыслителя Александра Черноглазова: «…Воскресение мёртвых, сюжет, с незапамятных времен занимающий человеческое воображение, нужно представить себе не как восстановление тела из материи, из земного праха, а как воссоздание пустоты, момент, когда будет упразднено сущее, чтобы дать не-сущему подобающее ему место. Именно таким и предстает воскрешение мёртвых у замечательного, безвременно погибшего русского художника Василия Чекрыгина на сотнях посвященных им этой теме рисунков. Одержимый идеей воскрешения мёртвых, которая развивается в «Философии общего дела» Николая Фёдорова, он создает обширный цикл эскизных работ, представляющих собой наброски задуманной им на эту тему монументальной фрески». (Черноглазов А. Казус кляксы. Новые размышления о видимом и невидимом. — СПб.: Jaromir Hladik press, 2024. С. 36—38. О мотивах космизма в творчестве Чекрыгина писала А.Гачева.)
7 Бён-Чхоль Хан, о книге которого мы поговорим чуть дальше, трактует Агамбена так, что в эти ряды вполне можно было бы включить и воскрешённых: «Более голой, чем жизнь homo sacer, является сегодняшняя жизнь. Homo sacer — это изначально кто-то, исключенный из общества за преступление. Его можно безнаказанно убить. Согласно Агамбену, homo sacer выражает абсолютно убиваемую жизнь. Как homines sacri он описывает евреев в концентрационном лагере, узников Гуантанамо, людей без документов, беженцев, которые дожидаются эвакуации в пространстве вне закона или же вегетативных больных в реанимационных отделениях».
8 Этот обмен репликами в две фразы заслуживал бы отдельного эссе, столько здесь коннотаций, смыслов и подтекстов. От банально-психологических (свойственное детям, эгоистическому эскапизму взрослых и следующее за травмой потери близких неверие в смерть, «мёртвых не существует») до религиозных (мёртвый-воскрешённый сын взывает к отцу, как Иисус на кресте к оставившему его Богу-Отцу, а отец бросает здесь сына, оказываясь «блудным отцом»).
9 Имеется в виду — эта тема развивается больше в сборнике рассказов, хотя и роман умело мигрирует иногда в жанровые области то космической оперы, то чуть ли не фэнтези — степень продвинутости цивилизации. Например, «по Шкале Кардашёва цивилизация III типа использует энергию собственной галактики, включая такие ее источники, как квазары, гамма-всплески, сверхмассивные чёрные дыры и т.д.». К вопросу о сроках реализации самых фантастических построений любопытно вспомнить, что сам Кардашёв представил свою классификацию в советском «Астрономическом журнале» еще в 1964 году.
10 Просто-таки Greatful Dead какие-то.
11 См. рецензию на эту книгу: Чанцев А. Принцип всеединого музея // «Новый мир», 2016, № 2 (https://magazines.gorky.media/novyi_mi/2016/2/princzip-vseedinogo-muzeya-boris-grojs-russkij-kosmizm.html).
12 Причины того, что, как в «Некровиле», оживленные мертвецы будут стигматизированы, автор возводит со своих марксистских позиций к классовому характеру общества: «…Продолжение жизни в классовом обществе вместо расширения возможностей неотчуждаемой самореализации станет ещё одним классовым маркером (и классовой привилегией), шагом на пути к самодеструктивной сингулярности». Странно хотя, ведь такие радикальнейшие, корневые изменения бытия человечества, как возможность воскрешения, должны были бы элиминировать такую «мелочь», как классовое и финансовое расслоение… Но, видимо, общество и на пороге рая/ада будет цепляться за «привилегии».
13 Закон Мура (ещё в 1965 году предсказавшего, что количество транзисторов на кремниевом чипе будет удваиваться каждые два года), компьютерный оверклокинг (впрочем, отягощенный «законом Вирта» — «чем быстрее становятся компьютеры, тем медленнее программы) и прочее.
14 «Почти каждый уходит из жизни, не свершив в ней и десятой доли того, что он мог бы совершить», резюмирует в своей мемуарной книге под финал жизни Паустовский. Паустовский К. Время больших ожиданий // Паустовский К. Повесть о жизни. — СПб.: Азбука, 2023. С. 713.
15 Появились и точные сроки: «Компания Colossal намерена воссоздать мамонтов к 2028 году». Без указания автора. Биотехнологи добились прогресса в воссоздании мамонтов // РБК. 2024, 8 марта (https://www.rbc.ru/technology_and_media/08/03/2024/65ead9539a79475387c04b05?).
16 «Пространство для Бытия». — «Дружба народов», 2023, № 12.
17 К параллелям — да уже к теме всеобщих, всеохватных перекличек! — с предыдущей книгой, ср. с темой блудных отцов-детей в ней. Цитирует автор в другом месте и Фёдорова: «Бог, не имеющий сына, кажется… не имеющим любви, то есть не всеблагим, потому что не имеет предмета, достойного ее, кроме самого себя, — одного только себя». И мы помним: «Вся тварь совокупно стенает, ожидая усыновления» (Рим. 8, 22, 23).
18 Аверинцев и Бибихин, Лосев и Горичева, Бахтин и Гачев, Хоружий и Налимов, Лотман и Зиновьев, Пятигорский и Мамардашвили, Щедровицкий и Библер… Если же учесть живших за границей (Кожев, Пригожин), тех, чьи труды тайными тропками начинали проникать (от философов того же Серебряного века до Даниила Андреева), то мыслительный взрыв этот был потрясающей силы, во много мегатонн-ноосфер.
19 Представительные издания Сапгира и Кривулина выходят только в этом году.
20 В этом же году лишь издана — до этого в израильском журнале «Зеркало» выходили его мемуары — главная книга Алексея Смирнова фон Рауха, а сколько его сочинений и картин, по частному признанию его архивиста, еще только ждут — или погибли во время затянувшегося ожидания (пожар)…
21 Агамбен Дж. Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь / Пер. с ит. М.Велижева, О.Дубицкой и др. — М.: Европа, 2011. С. 19.
22 Авченко В. Красное небо. Невыдуманные истории о земле, огне и человеке летающем. — М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2023. С. 440.
23 Трудящееся животное (лат.).
24 Не скрыть буквально. Те же повязанные платки и балаклавы не спасают от идентификации камерами с искусственным интеллектом (символично, что так был арестован за участие в студенческой акции протеста против повышения цен на обучение Чарли Гилмор, приёмный сын гитариста Pink Floyd Дэвида Гилмора, столько певшего о борьбе с контролем общества), посему во время протестов в Гонконге уличные мятежники использовали не только лазерные указки, чтобы ослепить камеры наблюдения (кажется, это не работает), но и специальные компьютерные программы. А теперь перечитаем это предложение — перед нами настоящий киберпанковский мир Гибсона и Стерлинга. То-то эти авторы в своих последних книгах описывают не миры будущей схизматрицы, в вполне себе наши годы…
25 Еще и ПТСР.
26 И религия для модерных «метафизических бездомных» (Питер Бергер) становится лишь одним из возможных, зачастую проигрывающим прочим, занятий: «Единый символический мир распался, каждый человек отныне создает смысл своей жизни сам, а религия попадает в пространство жесткой конкурентной борьбы, ведь даже время, свободное от работы, которое теоретически может быть отведено для религиозной жизни, человек теперь должен разделять между спортом, музыкой, кино, общественной деятельностью и, если того требует что-то внутри, религией». Носачёв П. Очарование тайны: эзотеризм и массовая культура. — М.: Новое литературное обозрение, 2024. С. 27.
27 См. Чанцев А. На интеллектуальном турнике. Беседовал А.Комаров // Excellent, 2023, 21 ноября (https://sarmediaart.ru/intervyu/186-intervyu-s-aleksandrom-chantsevym-na-intellektualnom-turnike.html).
28 Вообще, весь этот пафос не нов, о том, что даже не общество перегружает индивида, но заставляет его загружать себя сверх меры и надобности, размышлял ещё Адорно: «Возможно, — пишет Адорно, утверждая утопию непроизводительности и непродуктивности как единственное избавление от этого мира, — истинное общество пресытится развитием и, имея на то свободу, оставит возможности неиспользованными, вместо того чтобы под безумным принуждением бросаться на штурм чужих звезд». Чепурин К. Невозможность мира // Адорно Т.В. Minima Moralia: размышления из повреждённой жизни / Пер. с нем. А.Белобратова. — М.: Ад Маргинем Пресс, 2023. С. 14.
29 Хан цитирует беньяминовского «Рассказчика», а мог бы и «Похвалу скуке» Бродского: «Когда вас одолевает скука, предайтесь ей. Пусть она вас задавит; погрузитесь, достаньте до дна».
30 Балла О. Дикоросль-5: две тысячи двадцать третий. — Ганновер: Семь Искусств, 2024. С. 275.
31 Показателен в каком-то плане и круг его интересов: кандидатская на тему «Концепция философской антропологии в трудах русских масонов последней трети XVIII века («новиковский круг»)», докторская — «Эволюция европейской мистической традиции и ее влияние на русскую философскую мысль (последняя треть XVIII — первая треть XIX веков)».
32 В по-западному обширном разделе благодарностей оная выражается в том числе и тибетскому монаху — тот вспомоществовал с провидением грядущего?
33 Они более чем присутствуют в нашем мире — надо ли считать его насельников титанами?
34 Или французский с нижегородским?
35 Да «другое начало» Бибихина-Хайдеггера же.