Страницы из романа
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2024
Мехти Сафаров родился в Баку в 1962 году, окончил арабское отделение факультета востоковедения ЛГУ. Служил военным переводчиком в Южном Йемене, работал в Академии наук Азербайджана, в системе МИД Азербайджана, окончил дипломатические курсы университета города Лидса (Великобритания). Преподаёт английский и русский языки, занимается переводами. Публикуемый фрагмент взят из неизданного романа «Река жизни». Живёт в Варшаве. В «Дружбе народов» публикуется впервые.
Ему снилось, что он идёт горной тропой в далёком родном лесу, вдоль переплетающихся ветвями железных деревьев. Их кроны настолько плотны, что вокруг царит полумрак, лишь слабые лучи иногда пробиваются сквозь гущу листвы. Он идёт очень долго и вдруг понимает, что повернул не на ту тропу и заблудился. Его охватывает страх, что он никогда не выберется отсюда, он близок к отчаянию и плачет, когда неожиданно замечает стоящего перед ним на тропе деда, учившего его охотиться. В правой руке дед держит дагис, которой в их краю прорубают дорогу в густых лесных зарослях. Дед приседает перед ним и гладит по голове, успокаивая ласковыми словами и вытирая слёзы, притягивает к себе и целует в щёку, продолжая что-то говорить. Он видит обвязанную платком вокруг лба голову деда и характерный прищур его карих глаз на запоминающемся лице с бороздами глубоких шрамов от когтей леопарда, проступающих сквозь седую бороду. Дед треплет его по плечу…
— Старшина, вставай, комбат вызывает, срочно.
Он проснулся, увидел перед собой тормошившего его сержанта из своего санитарного взвода и скинул плащ-палатку, которой укрылся на ночь.
— А что случилось?
— Не знаю, иди, он ждёт.
Командир медсанбата, майор Гегечкори, встал ему навстречу из-за стола, за которым сидел с капитаном-разведчиком, облачённым в лесной камуфляж, и с характерным грузинским акцентом, как всегда, пробасил:
— Для разведчиков нашей пластунской дивизии война не закончилась, и для тебя, старшина, тоже. Вот, понимаешь, не могут наши разведчики без тебя — уже в который раз просят помочь, Пириев. Капитана Морозова — командира отдельной разведывательной сотни нашей дивизии — ты знаешь. Поступаешь в его распоряжение и откомандировываешься для выполнения специального задания. Знаю, что и на этот раз не подведёшь.
Среднего роста, щуплый Морозов сказал, слегка запинаясь, но быстро и уверенно:
— Сейчас пойдём с тобой через лес до деревни Боровничка. Времени нет, по дороге расскажу. Ты, старшина, наверное, знаешь, что отдельные группы немцев, так и не сложив оружия, пытаются уйти на запад, чтобы сдаться союзникам. Вчера мои ребята по наводке местных жителей выследили в лесу группу предателей из девяти человек в немецкой форме. Сдаваться они отказались, завязалась перестрелка — у нас двое раненых, у них двое убитых, пятерых мы взяли живыми и отправили под конвоем в штаб, а двоим удалось оторваться. Пленные показали, что один из двух — их командир-фельдфебель, зовут Искендер, вроде как бывший морской пехотинец Черноморского флота. Ребята их преследовали и настигли на окраине села. Те, когда поняли, что обнаружены, забежали в один из домов и целую семью взяли в заложники: мать с двумя детьми и бабку. Мои ребята дом окружили, а они, понятное дело, требуют дать им уйти на запад. Ситуация очень трудная. Мирные жители не должны пострадать, да и своих ребят я терять не хочу, тем более сейчас, после победы, а приказ командования: ни один предатель не должен уйти. Так что нужно убедить их сдаться по-хорошему. Вот ты, старшина, нам и поможешь. Опережаю твой вопрос — почему ты. Ну, во-первых, ты уже помогал, когда нам медик требовался, а во-вторых — и это самое главное — это группа легионеров из азербайджанского батальона кавказского полка «Бергман» — слышал про такой? — «Горец» в переводе на русский. — Капитан сделал паузу и достал из кармана камуфляжного комбинезона портсигар с дарственной надписью. — Куришь?
— А? Нет, спасибо, не курю. Не слышал про них…
Зеки ещё продолжал осмысливать услышанное, когда капитан, прикурив от самодельной зажигалки-гильзы, продолжил:
— Есть у меня разведчик, твой земляк, сержант Оруджев — геройский парень, шесть «языков» лично захватил, двух огромных, как кони, эсэсовцев их же ножом завалил, а ещё, что в такой ситуации очень важно, язык у него подвешен, любого уболтает, — да только сейчас он в госпитале. Вот мы и решили подыскать другого азербайджанца — ну, чтобы по-свойски, как земляк с земляком, на родном языке поговорил. В таком деле эти тонкости помогают.
Они шли лесной тропой около получаса. Чешский лес хотя и был другим, непохожим, но всё-таки напоминал ему родные места буйными красками майской зелени, густыми кронами деревьев и знакомыми запахами свежей листвы и травы. Зеки думал об удивительных превратностях своей судьбы. Два дня назад он вместе со всеми участвовал в торжественном построении по случаю капитуляции Германии и празднования окончания войны, а сегодня оказалось, что война для него не закончена и с ним ещё всякое может случиться. Что за три года на фронте он увидел и сам претерпел все страдания и муки, какие могут выпасть на долю человека: пробирался по пояс в сугробах и замерзал на горных перевалах во время наступления на Кавказе, спасал раненых, вынося их на себе с полей жестоких боёв, и сам корчился от нестерпимых болей после контузии, полученной в бою под Жешувом в Польше.
Тогда, сразу после взрыва, он потерял координацию и, оставаясь в полном сознании, не мог стоять на ногах. На его глазах умирал с развороченным осколками животом знакомый сержант-грузин из команды по сбору трофейного оружия. Зеки пытался доползти до раненого, чтобы помочь, но у него ничего не получалось, и парень умер.
А ещё раньше, однажды после боя, он услышал стоны раненого на ничейной полосе и пополз к нему. Это был совсем молодой парень, подвозивший боеприпасы к позициям артиллерийского полка. Парень весь обгорел после подрыва своей машины и испытывал страшные муки. Зеки, уложив на плащ-палатку, ползком тянул его за собой. Водитель страшно кричал, по-украински звал маму и затих, умерев на руках у Зеки, когда они уже были в своей траншее.
Эти двое были единственными его ранеными, которых он не сумел спасти, и оба раза он не смог сдержать слёзы — два раза за всю войну, если не считать того случая, когда он плакал, узнав, что крыша его дома обвалилась и жена с детьми спят под открытым небом.
Однажды довелось убить врага. Тогда ему, медику в составе разведгруппы, пришлось всадить свой «нож разведчика» в немецкого часового у моста, чтобы не быть обнаруженным. Он устал от войны. Ему казалось, что больше, чем смерти, он боится каждый день видеть искалеченных умирающих людей и кровавое месиво истерзанной человеческой плоти. Впервые за последние три года он нормально спал эти две ночи после окончания войны, и вот неожиданно снова нужно идти туда, где страх, кровь, а может, и смерть.
— Продумай, как их лучше уговорить. Начни с того, что война уже три дня как закончилась, зачем теперь умирать? Конечно, как предателей судить их будут по всей строгости закона, и мы им ничего обещать не можем, но сейчас все средства хороши. Скажи, что добровольная сдача в плен облегчит их участь, расстреливать их никто не будет, поработают на благо родины, честным трудом искупят вину и вернутся к своим семьям. Ну, что-нибудь в таком духе.
Капитан Морозов продолжал говорить, когда они вышли на опушку леса, откуда открывался вид на ряды аккуратных домов с двускатными черепичными крышами. Они поравнялись с крайним — Зеки разглядел перед ним в траве и за яблонями фигуры затаившихся разведчиков.
— Стрелять они первыми точно не будут, а наблюдают сейчас очень внимательно, так что можешь начинать переговоры, — сказал капитан, когда они спрятались за деревьями метрах в десяти от дома.
За стоявшими на подоконниках цветами в горшках Зеки уловил движение — кто-то отдёрнул и тут же вернул на место занавеску. Он громко прокричал по-азербайджански:
— Земляки, послушайте, что я вам скажу. Сегодня одиннадцатое мая. Война закончилась. Никто уже не должен умирать. Отпустите заложников, сдайтесь добровольно — и останетесь живы, вас не расстреляют, а через какое-то время вы вернётесь живыми и здоровыми к своим детям.
В доме явно не ожидали услышать азербайджанскую речь. После минутной тишины из-за полуприкрытого окна раздался глухой голос:
— Ты кто такой?
— Старшина Пириев, Зеки Пириев.
— Ааа… Из политотдела, небось?
— Нет, я медик эвакуационного взвода медсанбата.
— Медик? А у нас тут раненых нет, зачем нам медик? Так что, Зеки, говорить нам не о чем. Я уже сказал твоему капитану: дайте нам уйти вместе с этими женщинами и детьми. Мы их отпустим, как только доберёмся до американцев, — слово мужчины. Если попробуете нас взять — подорвём и себя, и их гранатами. Передай это ещё раз капитану и иди в свой медсанбат раненых лечить.
«Наш говор, точно наш», — с волнением подумал Зеки и прокричал:
— Ты откуда?
— А тебе-то что? — недружелюбно ответил голос.
— Да чувствую, что ты из наших краёв, я масаллинский. А ты?
После некоторой паузы голос спросил:
— Когда демобилизация?
— Скоро, через месяц, наверное, — прокричал в ответ Зеки, хотя, конечно, ни о каких сроках демобилизации им ещё не сообщали.
Голос не отзывался. Повисло продолжительное молчание, и стоявший рядом Морозов, переводя взгляд с дома на Зеки и обратно, нетерпеливо спросил:
— Ну, что они говорят, старшина?
В этот момент они отчётливо услышали донёсшийся из дома плач ребёнка и вслед за тем утешающий дрожащий голос матери. Зеки подумал о том, как обрадуются дочери отправленной им вчера красивой чешской открытке с изображением девочки и оленёнка. Такой открытке маленькие дети обрадуются, пожалуй, больше, чем посланной им перед тем собственной фотографии в черкеске — парадной форме пластунов.
— Знаете что, так не получится, капитан, — сказал он, всматриваясь в дом, а потом, повернувшись к Морозову, добавил, — разрешите мне пройти к ним в дом, там поговорю.
Командир разведчиков быстрыми движениями достал из портсигара очередную папиросу, закурил и долгим испытующим взглядом посмотрел на Зеки, словно видел его в первый раз.
— Приказ я тебе такой отдать не могу, но… — наконец скороговоркой сказал он.
Зеки, не теряя времени, прокричал, приложив ладони рупором ко рту:
— Слушай, земляк, поговорить хочу с тобой, пусти в дом, не кричать же отсюда всё время — голос надорву.
После долгой паузы голос произнёс:
— Заходи один, без оружия и очень медленно. Захотите с нами поиграть — подорвёмся все вместе, прямо тут, в доме.
— Если не согласятся сдаться, постарайся их убедить отпустить хотя бы детей — а то они могут взять их на руки, чтобы прикрыться. А если они выйдут только с женщинами, снайперам легче будет их взять на мушку, — напутствовал его капитан.
Зеки медленно открыл дверь и, зайдя в дом, вздрогнул от снова зазвучавшего в полной тишине плача. Первое, что он увидел, была сидящая в глубине комнаты прямо напротив входной двери молодая женщина с младенцем на руках. Рядом — пожилая, крепко прижимавшая к себе стоявшего рядом мальчика лет пяти-шести. За ними стоял совсем молодой, лет двадцати, азербайджанец в немецкой форме с наведённым на Зеки автоматом.
— Не оборачивайся и подними руки, — неожиданно услышал Зеки знакомый голос за спиной, после чего почувствовал, как ладони говорившего прошлись по всему его телу и даже приподняли шапку-кубанку на его голове.
— Садись, старшина.
Рука легонько подтолкнула его к столу с расставленными вокруг деревянными стульями. Зеки сел на один из них. Его собеседник обошёл вокруг стола, устроился напротив и стал пристально разглядывать его, положив на стол перед собой «вальтер» и стянув с головы кепи. Такие кепи Зеки видел на головах убитых горных егерей из дивизии «Эдельвейс» у перевала Хакуч на северном Кавказе в декабре 1942-го. Но у тех на кепи была эмблема в виде горного цветка, а здесь на левой стороне головного убора он заметил металлическую эмблему в виде кавказского кинжала. Такая же эмблема виднелась на левом рукаве его землистого цвета кителя. Большие чёрные глаза на заросшем щетиной усталом лице смотрели напряжённо и пытливо. Зеки выдержал взгляд и отметил про себя, что они приблизительно одного возраста.
— Рагим, подойди к окну и следи за ними, — приказал он автоматчику, стоявшему рядом с заложниками. И, усмехнувшись, обратился к Зеки: — Ну что, земляк, заслужил у большевиков какой-нибудь орден?
— Тебя как зовут? А то, получается, ты моё имя знаешь, а я твоё — нет, — ответил Зеки вопросом на вопрос.
— Зовут меня Искендер, из Ленкорани, так что ты угадал… земляк, — продолжая усмехаться, ответил собеседник.
— Так вот, Искендер, и орден у меня есть, и медаль. А заслужил я их тем, что людей спасал, раненых на своих руках выносил с поля боя под обстрелом. Теперь вот, после контузии, спать не могу, кричу по ночам от боли нестерпимой в голове, — глядя собеседнику прямо в глаза, спокойно сказал Зеки. И после небольшой паузы продолжил, медленно и уверенно, чётко выговаривая каждое слово: — Сам знаешь, война никому ничего доброго не принесла. Ты наверняка тоже горя хлебнул и не от хорошей жизни у немцев оказался, но война закончилась — какой смысл теперь-то умирать? А эти несчастные вообще ни при чём. Так что давай, Искендер, договоримся с тобой: отпусти женщин и детей — и все останутся живы и здоровы: и мы, и вы, и они.
Зеки замолчал, продолжая смотреть на собеседника, лишь беглым взглядом окинув стоявшего у окна Рагима и женщин с детьми в глубине комнаты. В этот момент снова заплакал ребенок.
— Живы и здоровы, живы и здоровы… — задумчиво повторил Искендер, выдерживая твёрдый взгляд Зеки и слегка похлопывая ладонями по покрытому цветастой скатертью столу. — Здоровым я уже точно никогда не буду, живым — может быть, но только если не попаду к большевикам. Так что ты сказки мне не рассказывай, Зеки, — криво усмехнулся он. — Мой отец служил им верой и правдой, вступил в партию и командовал отрядом чекистов, воевавших с повстанцами в тридцатом и в Нухе, и в наших краях. Он со своими людьми расстреливал пленных на месте, а в тридцать седьмом его самого забрали ночью из дома и через две недели расстреляли как врага народа. А что уж обо мне говорить! Или ты думаешь, они меня пожалеют, потому что я добровольцем на фронт пошёл в сорок первом? Потом, в сорок втором, под Севастополем был ранен, немного отлежался — и опять в бой, а в июле большевики сдали город немцам, всех своих начальников быстро вывезли судами и самолётами, а десятки тысяч людей, тысячи раненых бросили, как ненужное барахло. Я тогда вместе с другими четыре дня прятался в скалах под обрывом у Херсонеса — мы до последнего надеялись, что приплывут за нами и эвакуируют, уже не было ни патронов, ни еды, ни воды, но никто за нами так и не вернулся. Раненые кричали так, что уши лопались. Вдруг смотрим, вечером на горизонте появилось несколько катеров, и тысячи людей, и я с ними, бросились в море, поплыли им навстречу, а катера подобрали чекистов из особого отдела — и ушли. Обратно плыть уже не было сил. Я и ещё несколько человек доплыли кое-как, а многие так и утонули. Помню, лежу я, чтобы отдышаться, на земле, голову поднять нет сил, только слышу сплошной рёв в воздухе — это тонувшие кричали. А утром, на рассвете, смотрим: всё море покрыто всплывшими телами. Вода прозрачная, и видно, что под верхними ещё и нижние есть. Умираю от жажды, а мне один медик-грузин говорит, чтобы я морскую воду не пил — только свою мочу. Говорит, сначала будет противно, потом привыкнешь. Ну я и пил. На четвёртый день пришли немцы, всех раненых тут же пристрелили, а остальных погнали в лагерь. Так я попал в плен. — Искендер замолчал, исподлобья поглядывая на Зеки и словно решая для себя, стоит ли продолжать. Затем, бросив быстрый взгляд поочерёдно в сторону заложников и Рагима, продолжил: — Самое худшее — это когда ты теряешь сознание и уже нет сил, но дерёшься с другими за место у грязной лужи с водой, чтобы напиться. И в этот момент немцы для забавы спускают на тебя собак. В лагере под Джанкоем я уже умирал, всё тело было покрыто язвами, когда туда из Берлина приехал какой-то вербовщик из наших эмигрантов. Оказалось — земляк, ленкоранец. Немцы уже собирались меня пристрелить, но он их отговорил, убедив, что я человек образованный, да ещё и опытный боец, поэтому очень ему нужен. Долго он потом со мной разговаривал, рассказал про легион, про то, что мы восстановим независимость Азербайджана, ну и разное в этом роде. Тогда я и подумал: моего отца, верно служившего большевикам, сами же большевики и расстреляли, я, несмотря на это, пошёл воевать за Сталина, а они на меня наплевали и бросили, так почему я должен за них умирать? Нет, я не дурак, конечно, и понимал, что Гитлеру нужна не независимость Азербайджана, а азербайджанская нефть, но… видишь, как судьба сложилась. Ну вот и оказался я, как и тысячи наших, у немцев, прошёл подготовку в горах Баварии, потом воевал во Франции, а уже под конец войны нас перебросили в Чехословакию. — Сделав паузу, Искендер вдруг спросил: — А ты из какой деревни будешь?
— Гяравуд — слыхал, наверное? — ответил Зеки.
— Ну как же, у вас там самые известные в наших краях знахари были. К ним издалека, даже из Лерика и Астары, приезжали. И ещё охотники у вас хорошие, один мой знакомый на леопарда там ходил. А тебе приходилось? Сколько добыл? — оживился Искендер.
— Встречаться с ними приходилось, мог легко добыть, да только рука не поднялась застрелить, — ответил Зеки. К тому моменту он уже решил, что скажет это, как только представится возможность, независимо от того, как повернётся разговор: — Расскажу тебе кое-что о себе, Искендер, чего никто, кроме самых близких, не знает. В тридцатом году, когда стали отбирать землю и скот в колхозы и сельчане поднялись против Советов, мне было семнадцать, и я с ружьём ушёл к повстанцам в лес, чтобы воевать против большевиков. Иногда, когда мы отстреливались от чекистов неподалёку от села, моя мать узнавала, что я жив, различая среди прочих звук выстрела моей двустволки. В конце концов из Ленкорани прислали большой отряд, чтобы покончить с нами. В последнем бою нас разбили, мне удалось пробраться домой, и мать спрятала меня в дымоходе, но чекисты пришли в дом и нашли меня, исколов через дымоход штыками. У меня вся спина в шрамах. Меня и ещё нескольких сельчан повели в лес на расстрел. Я сквозь слёзы шептал Фатиху[1] , а чекисты уже вскинули винтовки, как вдруг со стороны деревни прискакал гонец, что-то шепнул командиру, и меня вывели из строя приговорённых. Оказалось, мой отец подкупил их начальника, всё семейное золото отдал, чтобы спасти меня. Это я рассказываю к тому, что жизнь меняется и мы вместе с ней. Прошло много времени, я почти четыре года воевал рядом с теми и спасал жизни тех, в кого когда-то стрелял, и знаю, что сейчас воевал за правое дело. И в твоей жизни всё поменяется, и ты тоже сможешь начать новую жизнь. Отпусти женщин и детей, все вернутся в свои дома, никто не умрёт.
Искендер некоторое время молча, с загадочной усмешкой смотрел на Зеки, откинувшись на стуле и вытянув перед собой руки на столе, после чего тихо произнёс:
— Новая жизнь для меня будет или на чужбине, или на том свете. Так что не уговоришь ты меня, земляк. А если сейчас выживу, проживу ещё лет семьдесят: моя мать родом из деревни Пери, у них там все до ста лет доживают. — На мгновение он оживился и, чуть подавшись вперёд, понизив голос, добавил: — Просьба у меня к тебе будет: как вернёшься, найди в Ленкорани на Кичик-базаре чайханщика Алекпера, это мой брат, передай ему весточку от меня. Передашь? — Зеки молча кивнул. В следующее мгновение Искендер, хлопнув два раза ладонью по столу, резко встал и отрывисто бросил: — Иди к своим, Зеки. Мы скоро выйдем вместе с заложниками. Отпустим их у первого американского поста. Если попробуете нас остановить, всё, что случится, будет на вашей совести.
— Подожди, а в каких деревнях был с отрядом твой отец — не знаешь? — Зеки отчаянно пытался спасти разговор.
— Всё, больше тянуть время у тебя не получится — иди, быстро, разговор закончен. — Искендер повелительно указал на дверь.
— Отпусти хотя бы детей, — продолжая сидеть и глядя на вставшего собеседника, проговорил Зеки.
Искендер резким движением взял со стола свой «вальтер» и, передёрнув затвор, твёрдо добавил:
— Если не уйдёшь, клянусь Аллахом, — застрелю тебя.
В этот момент опять расплакался ребёнок, пожилая чешка громко запричитала, а через мгновение разревелся и старший мальчик.
— Искендер, они там все за домом зашевелились, сейчас на штурм пойдут! — вдруг истерически закричал стоявший у окна Рагим.
Продолжая что-то выкрикивать срывающимся голосом, он резко вытащил из-за поясного ремня немецкую гранату на длинной деревянной ручке. К воплям присутствующих добавились повелительные окрики Искендера, велевшего Рагиму успокоиться. Всё произошло очень быстро. Зеки успел заметить, как Рагим дрожащими руками открутил предохранительный колпачок в нижней части ручки, резким движением дёрнул выпавший изнутри запальный шнур и, широко размахнувшись, метнул гранату в направлении раскрытого окна. Резко срикошетив от верхней планки рамы, граната пролетела через всю комнату и упала в самом дальнем углу, прямо под ноги сидевших на стульях женщин с детьми. Все, кроме младшего ребёнка, замолкли, устремив взгляды на гранату. Не прошло и двух секунд, как от стола в сторону заложников метнулась высокая фигура Искендера. В четыре прыжка он подскочил к гранате и, бросившись на пол, накрыл её собою. В следующее мгновение прогремел взрыв. За ним в комнате воцарилась тишина, а несколько секунд спустя вновь закричали женщины и заплакали дети. В наполнивших комнату клубах дыма Зеки различил фигуры вбегающих в дом разведчиков Морозова.
— Старшина, живой? — услышал он рядом с собой голос капитана.
Сквозь оседающее облако пыли они увидели женщин, прикрывающих собой детей, и лежащего в луже крови Искендера. На залитом кровью лице зияла пустотой левая глазница, грудь была пробита осколками. Подойдя ближе, Зеки услышал шёпот и наклонился над ним.
— С братом моим повидайся, не забудь… В кепи зашито, возьми — это твоё, отец мне рассказывал. Я понял, кто ты. Мать мне дала, когда на фронт уходил… Не хотел тебе отдавать, думал, на чужбине пригодится… Похорони меня сам, если сможешь… Ясин[2], наверное, не знаешь, Фатиху хотя бы прочитай.
Зеки с Морозовым осмотрели женщин и детей и, убедившись, что те не пострадали от осколков, передали их на попечение подошедших к дому жителей деревни во главе со старостой и местным доктором. На лужайке перед домом в окружении разведчиков сидел Рагим, уставившись в одну точку и обхватив руками голову.
— Тот, у окна, хотел метнуть «колотушку» подальше, но в панике сделал слишком высокий замах и попал в створку. А фельдфебель, когда подбежал к упавшей гранате, понял, что время на исходе, он уже не успеет поднять «колотушку» и через всю комнату выбросить её прицельно в окно, поэтому и накрыл собою. Ну, в общем, по-мужски поступил, хоть и предатель, — покуривая, рассуждал вслух Морозов, обращаясь к сидевшему рядом на траве Зеки.
— Капитан, разрешите его… похоронить… здесь.
— Похоронить? — Морозов внимательно посмотрел на Зеки. — Ну… добро… разрешаю.
Зеки долго копал могилу в лесу сапёрной лопаткой. Похоронив Искендера, он прочитал над могилой Фатиху и вернулся в свой медсанбат. Вечером он украдкой уже в который раз рассматривал найденную зашитой в подкладке кепи Искендера с детства знакомую и спасшую ему когда-то жизнь золотую монету с изображением римского императора.
Прохладным сентябрьским вечером он вернулся домой, где не был долгих четыре года. Посаженная им перед войной виноградная лоза во дворе радовала глаз большими и яркими гроздьями. Дверь сверху, над лестницей, открылась, на пороге показалась его младшая пятилетняя дочь и с криком «папа!» упала сверху прямо ему в руки. Вечером он бросил в колодец трофейный «вальтер», а через несколько дней поехал к родителям в деревню, в которой родился и вырос. Семейную реликвию — старинную золотую монету с профилем древнего правителя — он передал своему племяннику, сыну не вернувшегося с войны брата. Потом отправился в лес, к священному тису. Говорили, что этому дереву больше двух тысяч лет и к его ветвям мужчины, уходившие на войну, привязывали лоскутки ткани — как залог возвращения домой — ещё со времён битв царя Дария с Александром Македонским. Вот и Зеки, вернувшись, отвязал ленточку, повязанную тут перед уходом на свою войну. На соседней ветке трепетали ленточки брата и восемнадцатилетнего племянника.
Неожиданно, как часто случалось с ним после контузии, у него закружилась голова, земля поплыла под ногами, и, зашатавшись, он тяжело осел под деревом. Казалось, кто-то огромным молотом колотит внутри головы, стараясь пробиться наружу. Зеки застонал от боли. Лёгкий осенний ветер зашелестел в продолговатых вечнозелёных листьях, и ему показалось, что он слышит взволнованный, ободряющий шёпот деда, приснившегося ему в мае в далёком чешском лесу.
[1] Фатиха — первая сура Корана.
[2] 36-я сура Корана.