Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2024
Недавно одна моя знакомая, Ирина Ясина, известный публицист и правозащитник, провела вечер поэзии.
Она читала стихи наизусть в течение двух часов, даже дольше, и все слушали затаив дыхание. И не только потому, что это само по себе было удивительно и в человеческом, и в эстетическом плане. Ира вовсе не профессиональный артист и всегда читала стихи только для друзей, но она замечательно читает, замечательно интонирует — да и кто сейчас может вот так взять и прочесть огромные стихотворения на память, почти без единой помарки и подсказки?
Но дело было не только в этом.
Каждое из этих стихотворений — в диапазоне от Бориса Пастернака, Георгия Иванова, Павла Антокольского до Леонида Филатова и Вадима Жука — попадал, как говорится, прямо в сердце, обжигал и был не из вчерашнего, а именно из сегодняшнего дня. Это были стихи про нас, про наше время. Написанные сто лет назад, пятьдесят лет назад, год назад… Ни один из умнейших нынешних «аналитиков» не смог бы так точно сформулировать то, чем мы сегодня живем, как дышим, что думаем.
…То же самое чувство я испытал недавно и на спектакле по классической пьесе Шиллера «Мария Стюарт» в МТЮЗе. Пётр Шерешевский (ставший главным режиссером театра в декабре прошлого года) поставил его еще в мае 2022-го, но показалось, что буквально вчера.
Мережковский в книге «Вечные спутники» писал про «Дон Кихота», что есть в мировой литературе произведения, чей смысл раскрывается не сразу, а лишь в будущем. Да и до конца ли? Они как бы и написаны для будущих смыслов и будущих читателей.
Трудно, казалось бы, отнести эту мысль к классической пьесе, которую играли при всех эпохах и всех царях, во всех частях света и на всех языках — это же школьная классика, «учебник театра», и не более того?
Но оказалось, что более.
Сидящая в тюрьме королева Шотландии — не просто «исторический персонаж», неудачливый претендент на английский трон, «женщина тяжелой судьбы» и прочее, и прочее.
Это прежде всего угроза, главная опасность для всей системы, для государственной машины, для власти, для легитимности первого лица. Мария Стюарт — узник совести, политический заключенный, чья смерть желанна королеве. И все окружающие прекрасно это понимают.
О желательности, необходимости, важности этой смерти не говорят вроде бы прямо, но все хитросплетение интриг и переговоров ведет именно к ней. К смерти. Нарастающее ощущение трагедии, ее неизбежности. Это все — «как у Шиллера». А что не «как у Шиллера»?
Примитивность, будничность зла. Его всепоглощающая банальная бездна. Ужас от этой банальности.
Если «как у Шиллера», то все эти графы лестеры, бароны берли, мортимеры и паулеты защищены, как броней, своей высокопарной, архаичной и «аристократической» речевой тканью, лексикой и стилистикой, созданной великим романтиком театра. Историческими костюмами, декорациями. Если «как у Шиллера», то все эти персонажи — «элита общества», участники высоких политических игр, к тому же люди, искренне обуреваемые высокими заботами о благе государства.
В спектакле — из них буквально кусками, ошметками, кровавыми плевками вылезает что-то совсем другое: скучные, мелкие и оттого еще более страшные чувства, мотивы, желания.
Я вспоминаю спектакль «Играем Шиллера» на сцене «Современника». Его поставил Римас Туминас около двадцати лет назад — абсолютно черное, словно закутанное страшной тайной пространство, две женщины, противостоящие друг другу. Ненавидящие друг друга. Две вселенные, созданные из страсти и ревности.
…В спектакле Шерешевского ничего этого нет, есть просто «политическая необходимость», бездарная и плоская.
Мария Стюарт (Софья Сливина) — сидит в камере под непрерывным всевидящим оком видеонаблюдения. Крупные планы подчеркивают ее опустошенность, подавленность, близкую к нервному срыву. Молчаливое отчаяние этой молодой женщины, в общем, не совсем понимающей, за что же она приговорена. Обыденность системы, поглощающей жизнь, просто потому что она «мешает» кому-то.
Через эти же крупные планы, как через театральный «детектор лжи» (проекция на большой экран, висящий над сценой) проходят все действующие лица пьесы. Малейшее душевное движение, даже мелкий тик, любой мимический знак — мы здесь видим отчетливо и ясно. Своеобразный «суд над судьями», теми, кто так или иначе повинен в этой смерти. Смерти без приговора. Казни без даже видимости законности.
…Трудно сказать, в какой момент это отчаяние, эта безысходность — вдруг переходит со сцены в тебя. Когда ты сам начинаешь умирать при виде несправедливости.
Может быть, в тот неожиданный момент, когда в знаменитой сцене «свидания в тюрьме» Елизавета (Виктория Верберг) начинает издевательски, похабно и мерзко унижать пленницу, обливая ее водой в ванне, намыливая ее волосы, упрекая ее в том, что она «не бреет ноги», «не следит за собой»… И ты вдруг физически ощущаешь эти мерзкие прикосновения, эту степень издевательства, это так отчетливо явленное на сцене не то чтобы прямое, но оттого еще более страшное насилие.
Может быть, в тот момент, когда граф Лестер (Игорь Балалаев) вдруг вылезает из королевской постели и прямо в пижаме начинает исполнять шлягеры 90-х, и эти приторно-грустные мелодии вдруг вскрывают твое эмоциональное состояние, накопившийся в душе ужас.
Да, «Мария Стюарт» Шерешевского далека от классического канона, там очень много вольной импровизации «на темы дня» — нашего дня: и охранники в черной форме, пьющие водку и жарящие яичницу (Паулет и Мортимер, Александр Тараньжин и Илья Шляга), тем не менее, как бы сочувствующие пленнице, — это те единственные «винтики системы», которые пытаются и в этой ситуации сохранить человеческое лицо. И хладнокровный чиновник, типичный «глава администрации» со своим вечным огромным смартфоном, холодной брезгливостью, шикарным костюмом (барон Берли, Сергей Погосян). Он постоянно трет ваткой все поверхности, к которым прикасается, «дезинфицируя» от человеческих страданий и эмоций окружающую его реальность. То есть всё вокруг превращая в скучные и плоские элементы «политически необходимого». Не помню, чтобы кто-то еще так убедительно сыграл на сцене технократа от политики, с его удивительным, всепоглощающим цинизмом.
…У каждого из этих людей есть свой голос в этой симфонии зла, в этом оркестре уродства. Но, конечно, солирует в нем королева Елизавета.
На мой взгляд, это гениальное исполнение того самого душевного состояния, когда грань между нормой и антинормой вдруг, незаметно, оказывается пройденной. Того самого состояния, когда неожиданно выясняется: можно уже всё, нет и не будет больше ничего «неприличного».
Женщина, открывающая для себя эту новую реальность, конечно, выглядит значительно интереснее и значительно страшнее, чем мужчина. Каскад эмоций, граничащих то со злобной истерикой, то с восторгом: можно убивать, можно раздевать догола охранника, можно быть любой, можно играть любую роль, нельзя только одного: стесняться, стыдиться, «переживать».
Всё уже можно.
Когда королева английская и шотландская достает руками соленые помидоры из банки и смачно ест их (все та же нехитрая тюремная закуска охранников) — это сначала кажется безумным, чрезмерным, уродливым. Но потом ты понимаешь, что в этом и есть суть.
Эти люди — уже перешли все границы.
Постоянно сгущающаяся атмосфера спектакля складывается из массы говорящих деталей, из сложной вязи знаков, условностей, приемов, которые ты должен принять, но в итоге ничего «условного» в нем не остается.
Речь идет о попрании справедливости, об ужасе политического цинизма. Речь идет об очень простых вещах.
Особо, конечно, нужно сказать о внешней конструкции, визуальном ряде «Марии Стюарт» (художник Надежда Лопардина). И здесь тоже, как и во всем остальном, — всё сложно и всё просто: «тюрьма», камера предварительного заключения (ведь приговора-то нет), находящаяся в глубине сцены, — соседствует с безразмерной королевской кроватью, длинный бюрократический стол соседствует с «санузлом», белоснежные сорочки королевы или графа — с грубошерстным свитером и штанами узницы, шикарные костюмы — с домашними шлепанцами, всё происходит сразу, сейчас, здесь, без всяких переходов и проволочек, и в этом суть.
Так же, как и в парадоксальном музыкальном ряде («Мы желаем счастья вам», когда приговор уже приведен в исполнение).
…ТЮЗовские зрители с удовольствием до и после спектакля играют в предложенную театром нехитрую игру: вместо привычных исторических костюмов им предлагаются стоящие возле сцены фанерные фигуры — мужская и женская. С дыркой для лица (они называются «тантамарески»). Вот тут с костюмами и «историзмом» всё в порядке: пышные платья, узкие панталоны, кружева и жабо.
Зрители с удовольствием, как в парке культуры, фотографируются в роли «графов и графинь», может быть, даже воображая себя персонажами пьесы. Но у этого нехитрого удовольствия, «фотографии на память», есть и второй, подспудный, смысл.
А мы сами — насколько далеки от того, чтобы «перейти грань»? Приговорить другого человека ради «политической необходимости»? Закрыть глаза на происходящий ужас?
Неизвестно.
Выходишь из театра, и хочется глубоко-глубоко вдохнуть.
Неважно, какая погода. Просто вокруг город, люди.
Что-то нормальное.