Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2024
1
Степь здесь сухая, вся в солончаках. Сушь и пыль, сквозь которые пробивается редкая трава, тянутся на восток, до самого синего моря. Только в стороне, в пойме Терека, покрытой сетками каналов и усеянной прудами, по глазам лупит буйство зелени — садов, пастбищ и огородов, окружающих многочисленные посёлки, выросшие на местах кутанных хозяйств. В старину горцы арендовали там у кумыков земли для летнего выпаса скота, возводя пастушьи времянки. Из тех времянок и народились новые, нигде не учтённые аулы.
С юга на север край рассекает дорога. Она стартует свороткой с федеральной трассы около Хасавюрта, ползёт мимо Бабаюрта и исчезает далеко-далеко в тростниковых низменностях. Параллельно, иногда почти прижимаясь к ней, стучит железка. Её проложили в 1941—1942-м для отправки горючего из Баку в Астрахань и далее вверх по Волге, в обход захваченного немцами Ростова-на-Дону. Немцев давным-давно разбили. Война завершилась, потом заявилась другая — тягомотная, непонятная, похожая на каспийский ветер: резкий, надоедливый и очень холодный.
Уцепившись за трассу и железку, на берегу Терека торчит городок под названием Кизляр. В переводе с тюркского сие означает «красный обрыв». Кизлярка — так именовалась мелкая речка, впадающая в Терек. В честь неё прозвали основанную рядом крепость. Постепенно кизлярский посад расширялся, саму крепость упразднили, и в начале XXI столетия город представлял собой типичный постсоветский предкавказский урбанистический ландшафт: слои частного сектора, обступающего кварталы измученных жизнью панелек, раскиданных на подступах к историческому центру с парком, церковью, мечетями, музеем казачества и татарской слободой.
Чуть западнее, за шоссе, продолжалась волнистая, выбеленная солнцем степь. Она длилась до горизонта, обширная и пустая, днём иногда посещаемая овечьими отарами. А ночью — маленькими ватагами лихих людей на старых легковушках. На заре второй, нудной, войны подобных ватаг было много. За ними в степь устремлялись группы спецназа и «вертушки». Шёл забой непримиримых. Когда накал страстей снизился, война изменилась, спрятавшись в пойме Терека, в бывших станицах и крепостях, в Кизляре. А степь осталась огромным безмолвным пространством, нависающим над судьбами обитающих вдоль её нечётких границ.
2
После Крыма я четыре года периодически — за свой счёт, находясь в отпуске, — ездил в Дагестан военкором. Писал про теракты, спецоперации, зачистки. Про «эскадроны смерти», состоявшие из сотрудников силовых ведомств. Они похищали подозреваемых в причастности к подполью, пытали и отправляли на зону или в расход, выдавая за убитых в перестрелках боевиков. Это был один сплошной кошмар, но так вершилась история. И потому я отдавал предпочтение кошмару. Впрочем, рано или поздно наступало время полёта домой, на Урал, к скучной, рутинной офисной работе.
Помню, очередная летняя спецуха отгремела на окраине Каспийска. В частном секторе, на улице Алиева, менты заблокировали коттедж. Внутри сидели двое моджахедов с жёнами и детьми. Взрослые сдаваться отказывались. Тогда туда привезли родителей джихадистов. Старики уговорили сыновей отпустить девушек и малышей. Как только ухтишки с мелкими выбежали за ворота, их горе-мужья сыпанули по ментам свинцом и очень быстро дом превратился в густой, заметный издали костёр. Зафиксировав произошедшее в блокноте, я отчалил в Махачкалу, где жил в гостинице, и вечером встретился с местным правозащитником Сиражуддином, знакомцем моего приятеля Ершакова.
В модной кафешке напротив отеля было многолюдно. Молодая смеющаяся публика распивала разные виды кофе и чая, сметая круассаны, булочки, блинчики с джемом и чудушки с маслом и сыром. Сиражуддин, повесив синий пиджак на спинку стула, рассказывал о текущей работе: о сопровождении уголовных процессов по делам о терроризме, юридических баталиях с прокуратурой, бумажной волоките в ГУФСИН, ленивых следователях и запуганных родственниках обвиняемых.
Я спросил, что именно он мог бы выделить из доступного массива историй. Мой собеседник призадумался. Город медленно проглатывала тьма, и по проспекту неслись красные и оранжевые колесницы, сотканные лучами света автомобильных фар. Наконец, Сиражуддин очнулся и посоветовал обратить внимание на Кизлярский район.
3
Война протекла туда лет пятнадцать назад. Когда империя обрушилась на раздражавшую её своими набегами Ичкерию, несколько десятков здешних уроженцев из числа чеченцев, ногайцев и кумыков по-тихому собрали вещички и «откочевали» за Терек. Уходили ночами, чтобы никто не заметил. Но все соседи знали. И молчали. Возвращаться начали через полгода-год. Половина легла в землю, а остальные либо затаились в степях и поймах вдоль реки, иногда нападая на тыловые колонны, либо, так же по-тихому, огородами, пробрались домой и не высовывали носа.
Федералы перво-наперво взялись за тех, кто партизанил. Степи и поймы наполнились раскатами взрывов и стрёкотом перестрелок. Постепенно гром стихал, молнии исчезали и новостные сводки пучило от снимков обгоревших автомобилей и автоматов, камуфлированных бородатых мертвецов с брошками и ожерельями из мух на свежих ранах. Разумеется, этим не ограничилось. Распутывая клубки теневых социальных сетей, спецы из «конторы» всё чаще интересовались районом. Их страшному любопытству не было предела. Родственники, друзья, да те же соседи… Бесчувственная машина познания молола всех, сортируя, как говорилось выше, своих жертв по могилам и колониям. И тогда возникла ответка. Не казавшие носа откопали стволы, сговорились, позвали кое-кого из двоюродных-троюродных братьев и одноклассников и огрызнулись.
Так появился подпольный джамаат. Они отслеживали милиционеров и чиновников и убивали их. Чаще, конечно, милиционеров. Чиновникам присылали флешки с требованием поделиться доходами — «на джихад». Те, как правило, делились. Несогласных чуть позже находили расстрелянными во дворах и подъездах или тлеющими в почерневших остовах собственных машин. Данное правило относилось и к бизнесменам, довольно быстро разобравшимся, что к чему.
В тамошнем РОВД от всего этого охренели. Особенно от резко возросшего уровня потерь. Очухавшись, попытались отыграться: шерстили адреса, устраивали засады, прессовали знакомых и родню боевиков. Иногда даже получалось завалить или задержать кого-то из джихадистов. Впрочем, впечатляющего эффекта не наблюдалось. Общий счёт сохранялся прежний — в пользу джамаатовских. За каждого «двухсотого» они забирали жизни двух или трёх патрульных, постовых или участковых на окраине города или в каком-нибудь ближайшем селе.
Тогда за район решили взяться всерьёз. Во-первых, возле города поставили базу внутренних войск (ВВ). Вэвэшники, имея возможность привлекать авиацию и артиллерию, с энтузиазмом принялись за дело. Просторы усеяли блокпосты, по дорогам мотались колонны, а между сёлами, по лесополосам и буеракам, разведгруппы в поисках замаскированных блиндажей и лагерей. Порой рейдовые команды натыкались на боёвки моджахедов — крошили друг друга в упор, а потом вызывали «огня», и обозначенную координатами точку перепахивали НУРСы, мины и снаряды.
Во-вторых, к теме вновь, на сей раз более плотно, подключилась «контора». Её оперативники набрали сотрудников из районного центра противодействия экстремизму и предприняли определённые движения. Буквально средь бела дня стали пропадать те, кто был связан с моджахедами узами крови или дружбы. Случалось, пропадали по два-три человека за раз. Случалось, вслед за пропажей кого-либо спецназ внезапно, и не беря пленных, заходил на адреса, где укрывались целые группы подпольщиков с жёнами. Но чаще исчезнувшие просто пополняли графу с пометкой «ушёл и не вернулся». Что могли в этих условиях предпринять загнанные в угол обстоятельствами и собственным поведением мужчины, в мирное время жившие между мечетью и спортзалом, а затем, в силу различных причин угодившие в трясину войны? Только одно — применить оружие массового поражения.
Но поначалу не срослось. В городе, на пустыре, в специальных вагончиках жили командированные ставропольские омоновцы. К ним отправили потерявшего братьев тридцатилетнего парня, увешанного взрывчаткой. По какой-то причине детонирующий механизм сработал раньше времени, и несчастного разорвало в ста метрах от цели. В следующий подход подготовились лучше. К дежурившему на дороге экипажу ДПС подъехало заминированное авто и взорвалось. Погибли двое правоохранителей и прохожая. На месте стала собираться толпа, прибыл глава РОВД. В какой-то момент из соседнего переулка вышел дядька, одетый в милицейскую форму, и подорвал себя. Поражающими элементами — гайками, болтами, обрезками арматуры — скосило пару зевак и семерых стражей порядка, в том числе — упомянутого начальника райотдела.
И затем гремело без остановки. Крупная спецоперация — в качестве реакции атака смертника. Следующая крупная спецоперация — опять атака смертника. В «конторе» и МВД крепко задумались. Надо было отыскать некое филигранное средство, которое позволило бы радикально изменить баланс на поле боя, заваленном трупами. И такое средство нашлось.
4
Шамилю было около двадцати пяти. Невысокий, худощавый. Стандартный. Весной, или летом, или ранней осенью в Махачкале, ближе к вечеру, выйдите в городской сад или на бульвар Стальского, или на Родопский бульвар. Там таких много. Сидят на скамейках компашками, обсуждают поединки борцов, авто, работу. Свои мужские дела, короче говоря.
Яркие цвета не любил. Предпочитал джинсы с кедами или кроссовками и футболки с толстовками. Лучше серые или тёмно-синие. А толстовки — непременно с капюшоном. И без принтов желательно. Нечего в глаза бросаться. На зиму вытаскивал чёрную короткую, как раз по фигуре, дублёнку. Она не сковывала движений, удобная на улице и в машине.
Конечно, учился. В электромеханическом колледже, на автомеханика. Оплачивали родители. По утрам ходил на пары. Потом в качалку возле дома. Его бывший одноклассник, профессиональный кикбоксер, арендовал и привёл в порядок подвал и собрал знакомых ребят заниматься. Разумеется, не бесплатно. Давал им простейшие приёмы. Но тренировались не как специалисты, а больше для поддержания формы и настроения. В драке все эти хуки и апперкоты вряд ли пригодились бы, но для молодцеватого вида — самое то.
Впрочем, в плане оплаты колледжа он тоже старался. Подрабатывал на рынках и стройках, устроился в школу ночным сторожем. Затем приняли в автомастерскую. Неплохо зарекомендовал себя и уже не прыгал с места на место в поисках копеечного вознаграждения. Правда, из школы не сразу уволился. Какое-то время ещё ходил туда для подстраховки — мало ли в мастерской не заладится. Но, слава Аллаху, проблем не возникло.
По пятницам посещал мечеть. Хотел жениться — ему нравилась одна соседская девушка, — но денег на приличный калым не имелось. Накопить не получалось. Заработанное уходило на еду и ежедневные нужды. Любил автомобили. Думал взять в кредит, например, подержанный Volkswagen или Hyundai. Но куда там…
Одним словом, плыл по течению. О причинах особо не задумывался, наперёд не планировал. Внешние обстоятельства оставались фоном, на который он практически не обращал внимания. А зря. Эти обстоятельства в итоге сыграли с ним злую шутку, поломавшую его маленькую, затерянную на степной окраине, жизнь.
5
В нём журчало множество кровяных ручейков. Прапрадед по отцу в начале XX века оставил родной аварский аул и в поисках работы приехал в Кизляр. Здесь и обосновался. Трудился пастухом и перегонщиком скота. В Гражданскую дрался за красных, а в конце 1930-х встал к стенке. Сын его чинил башмаки, потом разный сельскохозяйственный и домашний инструмент. Войну прошёл в инженерном подразделении. Прошёл еле-еле, надорвал здоровье и долго-долго мучительно умирал. Внук всю жизнь отпахал на электромеханическом заводе. А правнук — на коньячном. Иногда употреблял, но как-то умудрился не спиться. В супруги они брали кумычек, чеченок и девушек из таких же бывших горских семей.
Их родовой аул лежал далеко и высоко. При Деникине селение разорили белые, во время восстания Гоцинского — сожгли красные, а дальше постепенно, но неуклонно добивала советская экономическая политика. К середине века ухватившееся за склон хребта гнездо бросили. Прапрадед там не появлялся. Какая-то тёмная история, связанная с набегом карательного отряда большевиков, проложила между ним и односельчанами пропасть, в которую со временем сползло всё: отношения, воспоминания, душа селения. Жуткое в своём запустении, оно возвышалось где-то там, — затерянное в угодьях семейных намёков и недомолвок, возле облаков, на просторах каменного волнистого ковра.
В 1990-х, летом, они с отцом, навещая родственников, проезжали мимо. Остановились. Поднялись наверх. Побродили по развалинам. Не найдя ничего, кроме руин, стачиваемых солнцем, ветром, дождями и снегом, вернулись. Да и что ещё можно было там увидеть? Изредка, уже в 2000-х, доходили слухи о том, будто аул хотят объявить туристической достопримечательностью, немного подреставрировать и показывать приезжим из России. Мол, экзотика. Но дело ограничилось разговорами. Лишь иногда туда заглядывали отдыхающие «дикарём», выкладывая у себя в соцсетях фоточки, сделанные на фоне осколков старины и мусора, оставленного их любопытными предшественниками.
Родителям было не до прошлого. Как принялось колошматить при Горбачёве, так и не отпускало. Мать числилась бухгалтером в разных магазинах, подвизалась в кооперативах. Отец держался за предприятие. И если во второй половине 1980-х городу подложили свинью, переключив завод на выпуск соков, то уже в следующее десятилетие производство коньяка возобновили, и он, заменив рубли, стал спасителем многих семей — верующих и неверующих. Порой в их приватизированной двушке алкоголь занимал всё свободное место. Бухло — полезная вещь. В пригородных станицах три или четыре бутылки запросто менялись на продукты.
Старшего сына после такой «прекрасной» жизни, поднатужившись, отправили в Махачкалу на юридический. Средний вообще рванул за горизонт — смотался в Астрахань, поселился там в Больших Исадах, включившись, при помощи земляков, в рыбный бизнес. А младший, как водится, остался при отце и матери. Кто-то должен обеспечивать их на старости лет.
Родня у них была изрядная. И в Дагестане, и в соседней Чечне свои люди имелись. Но самым важным числился дядька по матери, являвшийся замначальника в территориальном отделе милиции. Но тут как посмотреть — с одной стороны, авторитетный человек. С другой — в самом начале списка «приговорённых» здешними подпольщиками. В него уже и стреляли, и бутылки с горючей смесью в окна дома бросали, и машину взорвать пытались. Правда, бомба почему-то не сработала. Иными словами, должность интересная, но больно уж опасная по тем временам.
6
Школа Шамиля торчала на окраине, в частном секторе. Двухэтажное здание из серого кирпича, сооружённое то ли в 1950-х, то ли в 1960-х. Невзрачное и приземистое. Там учились родители. Туда же они отвели всех своих сыновей. Те не стали отличниками, довольствуясь тройками и четвёрками. Дружили с ребятами, дрались. Летом отрабатывали, вытаскивая из школьного подвала разный хлам. Как-то раз нашли там большие портреты Ленина и Сталина и древко с позолоченным наконечником. Изображения вождей революции прислонили к стене и ради смеха принялись метать в них обретённое «копьё».
В школе у него имелся приятель Багаутдин. Такой же щупленький, но гораздо общительней. Мама приятеля преподавала физику, а папа путешествовал по стройкам. Учёба у Багаутдина шла совсем не ахти, он постоянно списывал, но товариществу не изменял и однажды свернул челюсть какому-то семикласснику, решившему прессануть Шамиля. Потом Багаутдина записали в секцию карате, и он регулярно демонстрировал новые приёмы Шамилю, которого на спорт пока ещё не тянуло.
В колледж Багаутдина взяли каким-то чудом. Правда, на другое направление — подготовка специалистов по работе на нефтяных и газовых месторождениях. Они продолжали общаться, но теперь, в основном по выходным. Будни были принесены в жертву образованию и подработкам. Впрочем, как выяснилось позже, у Шамилевского приятеля имелось ещё одно важное дело.
Какой-то из двоюродных братьев Багаутдина связался с «джамаатовскими». Как говорится, увяз коготок — всей птичке пропасть. Но ведь брат. Значит, надо помогать. И Багаутдин помогал. Носил флешки и записки по названным адресам. Таскал в лес продукты, медикаменты и одежду, оставляя в условленных тайниках. Передавал, пряча у себя дома, из одного отряда в другой оружие и боеприпасы. Наблюдал за тем или иным «объектом», когда просили.
А потом случилось то, что должно было рано или поздно случиться. Багаутдин стал «нелегалом» — присоединился к подпольщикам. Скрывался где-то в городе, затем перебрался на село. Вместе со всеми бегал по зарослям, иногда участвовал в убийствах ментов. Шамиль о нём толком ничего уже не знал. Так, иногда долетали обрывки слухов. Но не более того. Родители Багаутдина подали заявление о розыске, а вскоре его фото украсило специальный стенд в РОВД, пополнив коллекцию снимков участников джамаата.
Новоиспечённого моджахеда хватило ненадолго. Всё закончилось через месяц, после ухода «в лес». Их обложили в Муцал-ауле — Багаутдина и ещё одного джихадиста. Они прятались у сочувствующего. Незадачливых повстанцев то ли отследили, то ли сдали. Хозяин помещения не собирался к гуриям и, прихватив жену и детей, выскочил на улицу. А вот гости вытащили «калаши». Дабы ускорить процесс ликвидации, осаждавшие строение вэвэшники подогнали пару БТРов, и те обратили домовладение в пылающее решето.
7
Официальное опознание длилось несколько месяцев. У погибших взяли образцы ДНК и отослали на экспертизу в ростовскую лабораторию. Одновременно обратились к родственникам «пропавших». На самом деле, силовики знали, кто сгинул в Муцал-ауле, но требовалось соблюсти все формальности. Ничего хорошего близким Багаутдина это не сулило. Но события развивались закономерно. Каждое действие имело определённые последствия. Особенно на Кавказской войне.
Родителей шахида стали регулярно дёргать на допросы. Квартиру обыскивали. Потом взялись за остальных. С пристрастием отнеслись к двоюродным и троюродным братьям и сёстрам. Дальше на очереди оказались соседи по этажу, дворовые товарищи, бывшие одноклассники и однокурсники. Оперативники выявляли пособническую базу. Раз гражданин обнаружился на тропе террора, значит, ему кто-то содействовал. Кто-то не чужой.
Добрались и до Шамиля. Вызвали. Он явился. Рассказал, что учились вместе в школе и колледже. Затем периодически общались. Ничего подозрительного не замечал. О своей теневой жизни Багаутдин не говорил. «Ну, хорошо». Отпустили. Через неделю опять вызвали. Опять интересовались. Попросили поведать о том, как поддерживал приятеля, куда носил ему продукты и лекарства. «Ничего я ему не носил». — «Ну, как это не носил, когда есть показания свидетелей». — «Каких ещё свидетелей?» — «Неважно. А оружие где хранил?» — «Кто?» — «Ты». — «Ничего я не хранил». — «А сейчас хранишь?» — «Нет». — «Точно?» На сей раз отпустили утром.
Отмазал его дядька. Сходил куда надо, поручился за племянника. Мол, парень ни при чём, прослежу за знакомствами, дабы не вляпался в какую-нибудь историю, так-то он нормальный, дружбу с бородатыми не водит, оступился немного, но ведь никто не застрахован, а я сколько лет уже работаю, всегда рядом, вы только скажите, а парень ошибки не повторит, вот увидите. «Ну, ладно», — ответили и по-византийски ухмыльнулись.
Шамиль немного успокоился. По-прежнему работал, посещал зал, но внутри, чуть ниже солнечного сплетения, поселилось чувство дискомфорта. Странная тревожность, заставляющая напрягаться, повергающая в депрессию. Она давила на живот, царапала остеохондрозные рёбра, лишала аппетита и лелеяла свою сестру — паранойю. Шамиль не понимал, как избавиться от них. Стал пропускать тренировки, задерживаться в мастерской. Словно ожидал чего-то нехорошего.
На закате лета дядька предложил ему зайти в гости. Беседовали во дворе двухэтажного коттеджа из красного кирпича, рядом с Toyota серебристого цвета. Дядька умел вертеться и обеспечил свою семью приличным жильём и авто. Кратко обсудили здоровье старших, а дальше, как бы между прочим, он сказал Шамилю, что того, всё-таки, хотят закрыть. Шамиль вздрогнул. Сидевшая в груди тревожность лопнула ядовитой волчьей ягодой и разлилась по всему телу. Да-да, к сожалению, вопрос не удалось решить до конца. «И как теперь быть?» Его охватило смятение, перерастающее в панику. Дядька взял паузу, кашлянул в кулак и, отведя взгляд, выдавил: «Знаешь… есть один способ».
8
На тот момент в джамаате было человек тридцать. Плюс примерно полторы сотни сочувствующих. Из них треть — в Кизляре, прочие — по ближайшим станицам и селениям. Чем дальше — тем меньше. В определённый момент казалось, что боёвка близка к разгрому. Но моджахедам удалось перегруппироваться и наладить регулярную поставку свежей крови. Кто-то постоянно погибал, но рекруты не переводились. Всегда находились молодые мужчины, желающие за кого-то отомстить, или юнцы, насмотревшиеся джихади-роликов в интернете.
Командовал ими тридцатипятилетний Фахрутдин, среднего роста, коренастый, с длинной курчавой персидской бородой, в профиль похожий на воинов со старинных иранских барельефов. Скорых решений не принимал, но если уж на чём-то остановился, сдвинуть его было невозможно. До ухода «в лес» кем только ни работал: охранником на рынке, универсальным трудягой на стройке, грузчиком на складе. Устраивался туда, где платили без проволочек. В мечети, во время рейда, угодил под раздачу. В ментовке били всю ночь. Рано утром выбросили за ворота. Он еле-еле добрался до молельного дома. Пожилой помощник имама вызвал врача. Тот осмотрел стонущего Фахрутдина: «Ну, потерпи-потерпи…» «Да сколько же ещё терпеть?» «А что, надоело?»
Надоело Фахрутдину, надоело ещё кому-то, надоело Багаутдину. «Лес» выглядел решением всех проблем, но на деле оказался источником новых и, по большому счёту, билетом в один конец. Кроме того, за мёртвых расплачивались живые. Родителей Багаутдина изводили допросами и обысками, уволили. Они выживали благодаря помощи родственников и знакомых, хотя круг последних резко сократился после смерти сына. Иногда к ним заглядывал Шамиль поддержать по хозяйству, но всё неизменно заканчивалось разговорами допоздна, слезами Багаутдиновой матери и потерянным взглядом отца.
Зато у Шамиля продолжалось по-прежнему. Работа, зал. В гости захаживал дядька — на обед или на ужин. Пока старшие беседовали, Шамиль ковырялся в тарелке. Изредка ловил на себе выжидающий дядькин взгляд и еле заметно кивал. После еды провожал до машины. «Ну, как дела?» — интересовался тот. «Дела идут». «Надо бы поторопиться». «Почему?» «Люди беспокоятся. А их беспокойство тебе не на пользу». «Знаю. Я стараюсь». «Молодец. Ты, главное, помни, что я всегда прикрою». «Да. Спасибо».
Тут надо отметить, что старикам Багаутдина старался подсобить не только Шамиль, но и однокурсник их погибшего сына. Паренька звали Магомед. Иногда они с Шамилем пересекались, и Мага сидел за столом, скорбно опустив голову, тихонько размешивая сахар в чае, словно боялся оборвать шёпот матери товарища, изведённой горем. Вечером, уже выйдя на улицу, оба какое-то время шли вместе, обсуждая, что ещё можно сделать для родителей покойного.
Как-то раз Мага позвонил и попросил помочь: сам он, якобы, приболел, а надо отвезти продукты впавшей в нужду верующей семье, живущей в пригороде — ничего сложного, просто передать пакет. Шамиль согласился, тем более позже, находясь в маршрутке, полюбопытствовал, но не обнаружил внутри подозрительного — только шоколадки, говяжьи консервы, печенье, упаковки чая. По указанному адресу калитку открыла полная пожилая женщина в цветастой чадре. Она пустила Шамиля во двор, но не в дом, взяла у него пакет, поблагодарила и скрылась в дверях. Больше никто не появлялся. Шамиль постоял пару минут и отправился восвояси.
Дальше — больше. Мага ещё несколько раз просил его о подобной услуге. Сам отговаривался по-разному: то плохо себя чувствует, то некогда, то надо куда-то за город срочно ехать. Шамиль соглашался. Причём порой вновь оказывался возле знакомой калитки. Постепенно ему явился параллельный мир, где люди жили по собственным правилам, имели особые суждения и отношения с теми, кто был снаружи, — прежде всего, с властями и силовиками. Изначально его сторонились и чурались. Но со временем привыкли. Мужчины кидали ответный «салам» и похлопывали по плечу. Девушки секунду смотрели на него, чтобы в следующее мгновение отвлечься на какое-то дело, а затем вновь легонько уколоть чёрным смеющимся зрачком.
Когда ему озвучили задание, он уже не удивлялся. Поручили проследить за хозяином автомойки, который после очередной спецухи — на адресе шахидами стали трое «братьев» — обнаглел и перестал сдавать на джихад. Шамиль, снабжённый фотографией клиента, устроился с телефоном и чашкой чая в соседней кафешке так, чтобы подходы к «объекту» было хорошо видно. Строптивый коммерс оказался рослым толстым мужиком в джинсах и кожаной куртке. Он приезжал на работу примерно к десяти, а потом, в течении дня, то уезжал, то снова возвращался. На графике и подловили. Шамиль скинул инфу, а назавтра вредного бизнесмена расстреляли возле автомойки.
9
В общем, так и таскался. Принеси-подай. Еда, лекарства, одежда. Отремонтировать машину, перегнать машину. Перепрятать стволы, перегнать машину со стволами или машину со взрывчаткой. За кем-нибудь присмотреть. За кем-нибудь несговорчивым. Или слишком активным в погонах. Или без погон. Дабы неповадно было мешать «братьям» и «сестёр» обижать. Аллах всё видит. А от ангела смерти не спрячешься. Ни у себя дома, ни в пункте милиции. Но ближе к зиме ему захотелось более серьёзного. Сколько ещё «волонтёрством» заниматься? Ну, правда?
Фахрутдин не сразу ответил, но взял на заметку. Спросил Магомеда. Мол, что думаешь? Ты же привёл. Мага сказал, вроде человек подходящий, косяков за ним не замечено. Когда Шамиль в очередной раз притащил на условленный адрес сумку с запасами для переправки «в лес», заранее подъехавший Фахрутдин позвал на кухню. «Знаю про твой вопрос. Тема хорошая. Но нужно проверку пройти». «Какую?» «Мента завалить». У Шамиля в груди сжалось. Страх студёной водицей побежал вокруг сердца. На мгновение вспомнилась та встреча в дядькином дворе. «Хорошо». «Джигит», — добродушно улыбнулся амир.
В качестве жертвы выбрал участкового — долговязого парня, примерно одного с ним возраста. Ссутулившись, тот шёл на работу, одетый в гражданское: коричневые туфли, джинсы, чёрная куртка. С тёмно-зелёным рюкзаком за плечами. Форму не надевал. А зачем? Хочешь жить, — не выделяйся. Но на районе участкового, конечно, знали. Особой прытью в делах он не отличался, не доставал никого придирками или подозрениями. И на том спасибо. Но принадлежность к силовой системе сама по себе являлась не только шансом, но и приговором.
Сказавшись на работе заболевшим, Шамиль тщательно изучил маршрут. Держался поодаль. Вот участковый покидает подъезд, пересекает двор, сворачивая на улицу, нарезая тротуар метровыми шагами. Идёт мимо панелек, магазинчиков и киосков. Ждёт зелёного сигнала на перекрёстке, берёт левее, сквозь тенистую аллею, и огибает шлагбаум на КПП. Днём обедает на работе или с коллегами в кафешке. Вечером проделывает обратный путь. Всё стандартно.
Ствол ему передал Магомед. Это был воронёный «макаров», маленький, тяжёлый, охлаждавший ладонь. Магазин полный. Отливающие розовым патроны. Восемь штук. «А как пользоваться?» «Завтра покажу». Утром уехали в пожухлую осеннюю степь. Ветер бил наотмашь. Под подошвами ботинок хрустела жёлтая мёртвая трава. Стреляли по жестяным банкам. Бах. Бах. Бах. Бах. «Не торопись. Бери чуть ниже». Бах. Бах. «Не торопись, говорю». Бах. Тишина. Бах. «Ну вот. Попал».
Убивать решил вечером. Сидел в сквере, дожидаясь. Пристроился уже после перекрёстка. Дистанция — метров пятнадцать-двадцать. Какое-то странное, непривычное спокойствие охватило его. Затем появилась мелкая дрожь. Мелкая, нарастающая, потливая. Футболка взмокла, взмокла изнутри куртка. Сзади подуло — словно холодным лезвием провели по вспотевшей шее. Наконец, поворот во двор. Участковый вильнул за угол. Шамиль ускорился, расстегнул куртку, вытащил из-за пояса ПМ, догнал долговязого у крайнего подъезда и разрядил пистолет почти в упор. Он даже не заметил, как милиционер упал. Вышедшая из подъезда тётка с мусорным ведром дико заверещала. Шамиль уставился на неё и спустя секунду вылетел на улицу, перебежал дорогу и нырнул в противоположный двор.
10
На работу он уже не вернулся. И домой тоже. Родители хватились к вечеру. Бегали по знакомым. Потом подали заявление о пропаже. Дядька обещал помочь с поисками. Демонстрировал заботу, внимание и усердие. Сидел с ними. По телефону отдавал строгие приказы подчинённым. Отец всё куда-то рвался: на осенние окраины, проверять переулки, заглядывать в подвалы и на чердаки. Мать ревела не переставая.
Но Шамиль находился в потустороннем мире. Его приняли по-дружески. Накормили, налили чаю. Пистолет не забрали. Потом вместе смотрели новости. Корреспондент обводил рукой злополучный двор. Представитель РОВД что-то бубнил в камеру. Моджахеды смеялись, ломая лепёшки, осторожно прихватывая горячие чашки. К ночи некоторые ушли огородами. Шамилю постелили на полу в комнате с ещё двумя «братьями». Он долго ворочался, не в состоянии заснуть, и вырубился за полночь под песенку степного ветра, приникшего снаружи к старым рассохшимся окнам.
Так предстояло провести ближайшие месяцы. Ему хотелось домой, но он понимал: сейчас пути назад нет. Впереди — неизвестность. Его объявили подозреваемым в убийстве участкового, а потому Шамиль даже на хозяйском дворе не появлялся лишний раз. Мало ли, с улицы заметят. Мало ли, донесёт кто-нибудь. А тогда ворота вышибут, забор развалят, домик «разберут» по кирпичику и под развалинами похоронят всех без разбора — и «братьев», и «сестёр». Впрочем, это могло произойти в любое время. В одном Кизляре примеров было более чем достаточно.
На зиму акции не прекращались. Городскому подполью зелёнка не нужна. Хотя её и по району особо не наблюдалось. Дела стандартные — «обработать» ночью блокпост, открыть огонь по ДПСникам в упор из проезжающей тачки, убить выстрелом в затылок милиционера на рынке, отправить флешку коммерсу или чиновнику, забросать бутылками с коктейлем Молотова торгующий алкоголем магазинчик, навестить поздно вечером гадалку или знахарку и выбить ей мозги. Иногда моджахедам не везло — блокпост прицельно огрызался, ДПСники успевали отреагировать и в ответ нашпиговать машину нападавших свинцом, милиционера на рынке прикрывал коллега, коммерсант или чиновник начинал выпендриваться, магазинчик с бухлом не загорался, а на адресе у гадалки или знахарки сидел племянник с дробовиком.
К середине весны укрылись в пойме. Жили в блиндажах. Передвигались зарослями. Если требовалось куда-то отъехать, неслись в темноте через поле к припаркованной на обочине машине с выключенными фарами. Набившись в салон, колесили просёлочными дорогами между лесополосами — от лагеря к лагерю. Порой тачка тормозила на окраине хутора и шофёр превращался в проводника, за которым они, стараясь не шуметь, петляли огородами и закоулками.
Вылазки были под стать. Устраивали пятиминутные засады на маленькие колонны вэвэшников или старались подловить одинокий милицейский патруль. Били по окнам сельских ОВД. Караулили в подворотнях сотрудников станичных администраций. Всё также навещали гадалок и знахарок. Иногда в перелесках встречали разведку федералов. Завязывался скоротечный бой. Джихадисты, поливая из всех стволов, пытались оторваться до появления «вертушек». Если не получалось, обнаруженных «вычёркивали» — спецназ брал их на прицел и уже не отпускал, а Ми-24 не позволяли улизнуть.
11
Где-то в июне с ними именно так и случилось. Отряд передвигался в зарослях поймы, перемещаясь к новой базе. У излучины нос к носу столкнулись с разведкой вэвэшников. Сначала даже не среагировали — так и пялились друг на друга, выпучив глаза. А затем из глоток вырвалось «бля!» и «Аллаху акбар!» Бойцы метнулись кто куда, опустошая рожки «калашей». Кто за деревом спрятался, кто за кустом. Но федералов было больше, и потому моджахеды спустя полминуты пустились наутёк.
Ломились напрямик, не разбирая дороги. Пули то и дело сбивали ветки вокруг, шмякались в стволы орешника. Одна угодила Шамилю в правую голень, покарябав кость. Он споткнулся и грохнулся, растянувшись. Двое «братьев» ухватили его под мышки и потянули за собой. Рыча от боли и отчаяния, он пытался ухватить болтавшийся на груди автомат. Штанина и кроссовок набрякли от крови. Рюкзак неудобно волочился по земле. Свинец ложился всё плотнее и плотнее.
«Да пустите! Убьют ведь!» — гаркнул Шамиль, не узнавая собственного голоса. Те, тяжело дыша, остановились и изумлённо посмотрели на него. «Всё, давайте, — сплюнул он, отползая к ближайшему дереву. — Делайте дуа». И они, опешивши, попятились в зелёную тьму. Отвернувшись, Шамиль вскинул автомат и принялся садить одиночными в сторону преследователей. Израсходовав патроны, упёрся лбом в шершавую кору. Боль в ноге накатывала волнами.
Он не заметил, как перед ним выросли трое в камуфляже. «Дохлый, что ли?» — предположил качок. «Щас проверим», — ответил щуплый и пнул Шамиля в лицо. Вскрикнув, Шамиль повалился на спину. Третий, высокий с короткой русой бородой, сдёрнул с него автомат: «Живой вроде». «Да просто зацепило», — удостоверился щуплый, наступив пленнику на дырявую ногу. «Добить надо», — бесстрастно бросил качок. «Ни в коем случае. Пусть конторские им занимаются», — отрезал высокий.
Шамиль повернулся на бок, прижавшись щекой к сухой земле. Вокруг сновали федералы, о чём-то переговаривались. Он попытался подняться, но ему ткнули в подбородок стволом «калаша», потом наспех перевязали рану. Иногда вэвэшники подступали к нему, безучастно глядели и отходили. Наконец, нацепили на руки пластиковую стяжку и куда-то потащили сквозь лес по корням, порой отвешивая оплеухи и награждая пинками.
Его приволокли на кромку лесополосы, закинули в кузов военного грузовика и повезли. Через двадцать минут показался устроенный в степи лагерь: десятки палаток, БТРы, БМП, «Уралы» и УАЗы. Проехав КПП, грузовик затормозил, и Шамиля вытолкнули наружу. Он неудобно упал и застонал, кое-как наложенная повязка пропиталась кровью и частично сползла. Его снова подхватили. Мимо поплыли палатки, камуфлированные ноги в чёрных ботинках, огромные грязные колёса бронетранспортёров. А когда всё осталось позади, лязгнула дверь металлического вагончика, и тяжёлый, удушающий мрак поглотил Шамиля.
Позже к нему пришли. Усадили на стул. Из дальнего угла воняло мочой. Задетая пулей голень ныла, а повязка отяжелела от засохшей крови и сукровицы. «Сам расскажешь, или как?» — «Вы кто такие?» — «Тебе не покуй?» — «Нет». Удар промеж глаз опрокинул его на пол. Нос внезапно онемел. «Позвоните майору Кебедову», — проскрипел Шамиль. «Кому-кому?» — «Майору Кебедову из кизлярской милиции». — «Будет тебе майор». И дальше тумаки посыпались градом. Так продолжалось несколько дней. Из обрывков разговоров Шамиль понял, что джамаат сумел оторваться от вэвэшников, а потому нить его жизни оставалось одной из немногих, которые могли привести силовиков к Фахрутдину и подпольщикам. Его посещали утром и вечером, задавали вопросы, он требовал майора Кебедова, его избивали, но он упорно, выплёвывая осколки зубов, шепелявил одно и то же: «Пошвоните… маору… Кебедову».
Дядька был гарантом того, что Шамиля не пристрелят после получения нужной информации. С ним в итоге связались. Он сразу приехал, объяснил ситуацию. Мол, племянник мой, ваши коллеги в курсе, не беспокойтесь, всё будет нормально. Слова майора проверили, Шамиля выпустили из вагончика, обработали рану, напоили, усадили с дядькой в палатку, и целый час их никто не видел и не слышал.
12
Пока Шамиль лежал в больнице под охраной, происходило вот что. На военных аэродромах «вертушки» под завязку загружались боеприпасами и, тяжело отрываясь от взлётно-посадочных полос, они брали курс на пойму Терека. Машины появлялись над степным горизонтом в виде чёрных рокочущих точек и начинали сеять смерть, прорежая огнём и железом базы «братьев». Затем разворачивались и шли назад, но вместо них возникали другие, и взрывная карусель продолжалась без остановки.
После авиации за дело взялся спецназ. Группы под прикрытием Ми-24-х высаживались в условленных точках и зачищали разгромленные лагеря. Раненых добивали. Уцелевших гнали на маячившие на границе степи и леса оцепления из других вэвэшных подразделений и ментов. Это был проверенный метод борьбы с партизанами, и если спецотряды действовали слаженно, а части, в сторону которых теснили «лесных», уверенно контролировали территорию, выживших среди загоняемых не оставалось. А тогда, в силу определённых причин, всё складывалось именно так.
Одновременно загремело в самом Кизляре и пригородах. Спецназ республиканского управления «конторы», усиленный калмыцкими, ставропольскими и московскими коллегами, нагрянул на десяток адресов. В большинстве случаев сопротивления не оказывали. Да и не было там никого, кроме женщин и детей. Зато на трёх «точках» — в двух частных домах и на квартире, — огрызнулись. Силовики попятились, унося раненых, но участь осаждённых не вызывала сомнений. Подкатили БТРы и, под прикрытием гранатомётчиков и огнемётчиков, с помощью КПВТ превратили очаги неповиновения в почерневшие, изрубленные бетонные коробки.
В тот же день погиб Фахрутдин. Серия кизлярских спецух заставила его встрепенуться. Он с парой сопровождающих успел вырваться из города в расположенное неподалёку сельцо Новокохановское, где у него имелся запасной адрес. Но когда грязная серая легковушка, вырулив на тихую безлюдную улицу, притормозила и амир уже собирался открыть дверь, по машине влупили с трёх позиций. Водителю размозжило голову расколовшей лобовое стекло пулей. Сидевший рядом боевик получил очередь в открытое боковое окно. А командир, настигнутый куском свинца, угодившим в шею, наполовину выпал из салона, ткнувшись лбом в дорожную пыль.
13
В больнице Шамиля продержали полмесяца. Уколы, капельницы, перевязки, таблетки. Пресная еда. Костыли. Сперва боялся, что за ним придут. Проберутся ночью, грохнут дежурного мента, накинут пакет и вывезут в степь. Ищи-свищи. Но тягомотные дни шоркали хрустящими бахилами по каменному полу коридора. За Шамилем не приходили, и он устал бояться. Им овладело тоскливое равнодушие. Он просто лежал, часами глядя в окно на газон, металлический решётчатый забор, на девушек и автомобили, или изучая трещины на когда-то белом потолке палаты.
Родителей пустили на вторые сутки. Мать плакала, обнимала и причитала. Отец молча сидел возле и смотрел на сына так, словно знал будущее, — с грустью, любовью и отчаянием, сдерживая трепыхание губ. В стоящей на полу чёрной сумке виднелась домашняя еда: пирожки, лепёшки, банка жирного супа и кастрюлька с котлетами. Дверь оставалась приоткрытой, и сидевший рядом милиционер с автоматом то и дело косился на принесённые яства.
При выписке Шамиля забрал дядька. Подъехал на своей серебристой, поднялся, помог выйти на улицу, поскольку тот передвигался пока на костылях, устроил в салоне. «Ну, ты как?» — «Да нормально». — «Молодец. Работой твоей довольны. Привлекать за участкового не станут. Спишут на Фахрутдина этого или ещё на кого-нибудь». — «Спасибо». — «Тебе спасибо. Ты, главное, не высовывайся. Светиться не надо. Пару-тройку зачисток проведут, добьют недобитых, и всё норм». — «Хорошо».
Дома ничего не изменилось. После еды он торчал перед телевизором или бездумно пялился на лето. Его даже не интересовало, каким образом дядька преподнёс случившееся отцу и матери. Она-то была счастлива — ребёнок вернулся. А вот отец явно подозревал, что история непростая. Ну, подозревал и подозревал. Сейчас рассуждения ни к чему. Всё уже случилось.
К осени стал периодически спускаться на улицу. Мать купила ему трость, и Шамиль плёлся до продуктового, где покупал необходимое и ковылял обратно. Иногда присаживался во дворе на скамейке. Казалось, о нём забыли. В милицию не вызывали. Сигналов от джамаатовских не поступало. Да и от кого бы они поступали? За последние три месяца подполье так перетрясли, что если там кто и уцелел, то лишь попрятавшиеся перепуганные новички, которых не успели взять на карандаш.
Однажды в сентябре он вышел подышать в привычное вечернее время. Только-только закончился дождь, и отовсюду тянуло свежестью. Сидеть около детской площадки не хотелось, и он побрёл вдоль дома, упирая трость в мокрый асфальт. У въезда во двор заметил незнакомую тёмно-зелёную легковушку. У капота, спиной к Шамилю, торчал парень, державший руки в карманах чёрной толстовки. Шамиль прищурился — парень показался знакомым. Он продолжал медленно идти. Парень обернулся, и Шамиль вспомнил Магомеда. Мага смотрел на него пару секунд, а затем вскинул пятерню, мелькнувшую мрачным железом, и выключил свет.
14
Разумеется, о нём не забыли. Поначалу считали, что Шамиля убили тогда в лесу. Но потом кто-то заметил его в больнице — милиционер у дверей палаты в любом случае привлекал внимание, а Кизляр — маленький город. Проверить сведения не составляло труда. После выписки за ним уже приглядывали. Отсутствие суда за убийство участкового добавило подозрений. А когда источник в силовой среде слил вероятный расклад, сомнений не осталось. «Ты привёл, ты и разберись, — велел Магомеду новый амир. — Если не хочешь, чтобы с тобой порешали».
Выполнив поручение, Мага, не дожидаясь расправы — ведь он, вольно или невольно, внедрил в подполье предателя, — погнал на север, в сторону Астрахани и казахской границы. Степь разбегалась по обочинам фиолетовыми силуэтами холмов, огоньками редких посёлков, руслами высохших речек, похожими в ночи на бездонные провалы. Магомед, маленький человечек в жестянке на колёсиках, летел и летел, не снижая скорости, а степь длилась и длилась, обманчивая, словно жизнь, и постоянная, словно смерть.