Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2024
Проводница Альбина заранее договорилась с Валентиной из соседнего вагона, чтобы та встретила на следующей станции её пассажиров. Самой Альбине на этой станции нужно было к мужу, начальнику встречного поезда, чтобы пересадить свекровь.
Нурия апа[1]1 в свои девяносто кочевала из поезда в поезд от снохи к сыну. Одна дома оставаться она боялась. Словно ребёнок, могла выйти на улицу и заблудиться. А у Альбины с мужем часто рейсы совпадают, и не на кого стало Нурию оставлять. Вот и решили они тогда до отпуска возить её с собой. Часть пути едет в одну сторону, часть в другую. Уже байки про этот маршрут стали ходить. Мол, завелась домовушка-старушка, пассажирам в глаза заглядывает и просит кипяточка да хлебушка. Пока сноха и сын работают, она незаметно ускользнёт из купе, и ищут её потом всем скопом, не поездка — приключение. Условились тогда муж с женой перед пересадкой запирать Нурию, чтобы не искать по всему поезду. Служебное купе для этого оказалось самым подходящим местом: оно закрывается на ключ снаружи, а внутри есть и стол, и сиденье — удобно.
Перед Тюменью — санитарная зона. Альбина сводила Нурию в туалет, помогла ей умыться и переодеться. Потом усадила рисовать, налила горячего чаю и подала печенье «Юбилейное». Пока Нурия отвлеклась на чай, Альбина закрыла двери в купе, чтобы успеть разбудить тех, кому выходить, бельё и посуду принять да и самой к пересадке подготовиться.
Поезда Москва — Владивосток и Владивосток — Москва пересекаются в Тюмени. Поезд из Владивостока прибывает на пять минут раньше поезда из Москвы, одновременно находятся они на станции всего десять минут. Тюменский вокзал не самый удобный: столько платформ, путей, переходов, не сразу сообразишь, куда идти. Поэтому Альбина заранее собрала вещи свекрови, приготовила бутерброды. Положила в сумку раскраски: страсть как свекровь их полюбила рассматривать да разрисовывать. Сменное бельё положила, носки тёплые — на станции Ишим купила. Подошла к служебному купе — ключ в дверях. Забыла, видно, закрутилась. Открыла — никого.
* * *
— Чистое наказание, — возмутилась Альбина и кинулась по вагону. — Уважаемые пассажиры, никто моей бабулечки не видал?
А никто и не видал. Ночь — все спят. Альбина туда-сюда по вагону пробежалась — нету. Вернулась в купе, вот тебе раз: сидит, горемычная, в уголочке, прислонилась к стенке, рукой голову подпёрла и в окно уставилась.
— А-а-а, вот ты где, — Альбина выдохнула. — Ну хорошо, хоть людей не придётся тревожить, как в прошлый раз. — И заботливо добавила: — Мамка, я тут тебе носки тёплые прикупила, как к Раифу сядешь, сразу надень, у него холодно, а не то замёрзнешь. Слышишь? — Альбина посмотрела на свекровь. — Чего притихла-то? Или обижаешься?
Нурия молчала, смотрела в окно, на сноху ноль внимания.
— Ну молчи-молчи… — в сердцах сказала Альбина, застегнула замок сумки и поставила её рядом со свекровью. — Будто я виновата, что тебя одну дома не оставить. Будто мне нравятся эти твои прятки по вагонам… перед пассажирами извиняться, да и вообще… — Альбина едва сдержалась, чтобы не высказать всю обиду на мамку и её сына, загулял на старости лет.
Дверь в купе открылась, в проёме встал полусонный вахтовик.
— Мне бы… э-э… водички. — Он дыхнул перегаром.
— На вот, — Альбина сердито сунула ему в руку стакан в подстаканнике. — Ну, чего встал? Иди. Вон вода-то.
— А-а, м-м, — мямлил вахтовик, позвякивая подстаканником и указывая в угол. — Старуха-то, кажись, того… — Он не договорил, поднял руку ко лбу, уронил к животу.
— Чего?
— Преставилась, похоже, матушка, — продолжая креститься, заключил он.
Альбина медленно повернулась и посмотрела на свекровь: та всё так же сидела и не мигая смотрела в окно. В стекле отражалось перекошенное от злости лицо.
— Иди ты, напугал! — Замахала на вахтовика Альбина. — Живая она, чё ей сделается, просто сердится, вот и отвернулась.
— Э-э… я открыл дверь-то, а она… фьить в тамбур, а там дубак… — он не смог выговорить полностью.
— А вы все без спросу лезете в служебное помещение?!
Вахтовик махнул рукой и прошлёпал босиком к титану.
Альбина закрыла дверь, надела тёплую жилетку, подвела губы помадой, глянула в зеркальце — уставшая — и набрала коллегу:
— Валюш, ну так мы договорились? Примешь моих пассажиров, пока я мамку пересажу?
Поезд качнуло, и Нурия стала заваливаться на постель. Альбина поспешила подхватить её, выронила телефон, но, едва коснувшись плеча свекрови, отдёрнула руку — холодное.
* * *
— Валя, Валюша, — подняла Альбина телефон и сдавленным шёпотом продолжила, — ты меня слышишь? — Всхлипнула. — Зайди ко мне сейчас, срочно.
Валентина появилась через минуту, окинула купе взглядом:
— Вот этого-то я и боялась!
Вынула из аптечки нашатырь и поднесла каждой поочерёдно. Альбина закашлялась, чертыхнулась, а старушка не шелохнулась.
— Так, — руководила Валентина, — не реви, одевай её. Только трупа нам не хватало! — Она посмотрела на ручные часы. — Остановка через три минуты. Высадишься тихо, и с мужем сами решите, что дальше. А нам такая история ни к чему. Начнутся вопросы-расспросы, как да зачем…
Альбина размазывала слёзы, те всё никак не останавливались. Ослабевшими руками натянула она на свекровь куртку, повязала платок, зачем-то побрызгала духами.
Поезд остановился. Предприимчивая Валентина организовала высадку: привлекла неугомонного вахтовика достать из рундука[2]1 в её вагоне коляску и помочь спустить старушку. Вскользь пояснив, что, мол, поплохело бабушке, в больницу повезём.
Через несколько мгновений Альбина катила свекровь к виадуку и внимательно вслушивалась в непонятное бульканье громкоговорителя. Сообщалось о прибытии поезда из Москвы, но, на какой путь, Альбина не расслышала.
— Бедный Раиф, как я ему сейчас мёртвую мать передам, что скажу? Ещё меня и обвинит в её смерти. — Мысли так и скакали. — А мамка-то совсем как маленькая сделалась, малютка, да и только. Всё раскраски у меня просила, карандаши новые да хлебушка. — Альбина остановилась. — Прости меня, мамка. — Она прижалась щекой к голове свекрови. — Прости…
— Альбина Петровна, Аля!
Она вздрогнула, но тут же узнала голос помощника мужа, Николая.
— Вот вы где! — зачастил Николай. — А меня Раиф Габдуллаевич отправил помочь Нурию апа встретить. Сам-то он сейчас занят, у нас там пьяный дебош, разбираются.
— Коля! — вскинулась ему навстречу Альбина. И запричитала: — Ой, Коля-а, что теперь будет-то?
— Да чего? Впервой, что ли, — Николай взялся за ручки коляски. — Разберутся. А мы поспешим, нам на второй путь надо. Лифт не работает, по подземке пойдём, а это во-он какой крюк!
Он развернул коляску, прибавил шагу. Альбина засеменила рядом, перекидывая из руки в руку сумку. Нурия всё время скатывалась вниз, и им приходилось останавливаться, усаживать её снова.
— Нурия апа, чего накуксилась? — Николай, не дожидаясь ответа, поспешил обрадовать: — Сегодня сын ваш распорядился в отдельном купе постелить, до самого Омска никого не будет. Одна, как царица, поедете. Согреетесь, там так тепло! — Николай подкатил Нурию до нужного вагона и свистнул.
Двери открыл второй помощник, и они вдвоём внесли коляску.
— Альбина, давайте сумку-то. — Снова высунулся Николай. — Да бегите скорее, ваш поезд скоро отходит.
Альбина протянула сумку.
— Коля, мамка-то того…
Но Николай перебил:
— Всё честь по чести сделаем. Как королева поедет!
И исчез.
— Вот балабол! — обругала его Альбина. — Не дал сказать! — Она расстроенно всплеснула руками и заспешила.
Располневшей, ей было тяжело быстро ходить, а бегать она и раньше не могла, сразу одышка появлялась. Сегодня и вовсе двигалась с трудом, ноги так и подкашивались.
— Аля! — снова окликнул её Николай.
Альбина похолодела: «Увидел!»
Обернулась.
— Здорово ты с коляской придумала! Удобно!
— Это Валентина придумала, — она выдавила из себя улыбку, ещё раз взмахнула рукой. Объясняться уже не было времени.
Решив, что по телефону всё мужу расскажет, заторопилась, оступилась и подвернула ногу. Сильно прихрамывая, едва поспела к отправлению. Валентина помогла ей подняться в прокуренный тамбур, пройти по пропахшему дошираком вагону в душное купе, подала стакан и приказала:
— Пей. Да не спорь. Как лекарство пей!
Альбина выпила залпом и стала хватать ртом воздух. Спирт обжёг горло.
— Теперь спать. Я присмотрю тут.
* * *
Уснула бы, да не спится. Так и лезут воспоминания, так и скачут. Как-то там Раиф? Что там Николай говорил: разборки, позвонит, как закончат. Альбина посмотрела на экран телефона — нет сети. Она повернулась на бок, задела больную ногу, вскрикнула. Стянула с полки сумочку, достала картинку, раскрашенную карандашами. На ней женщина и девочка — с одной стороны, неровная надпись — с другой.
— Моей любимой Алечке, — прочитала Альбина и заплакала.
Вчера вечером ей эту картинку, смущаясь, протянула мамка.
Убаюкивающе стучали колёса, мерно качался вагон. Альбине казалось, что это Нурия апа… Да, это она укачивает внучку Сонечку. Да нет же, не Сонечку, а её саму, Алю. И напевает без слов: «А-а-а… а-а-а…»
Альбина вздрогнула — задремала. В сонном отупении она долго смотрела в заплаканное окно. Вспоминались мамкины рассказы о далёком голодном детстве, об эвакуации.
«Было так холодно, — говорила Нурия апа, — так холодно, что я впадала в оцепенение и даже дышать переставала. Через раз вдыхала студёный воздух, грела его, маленькими глоточками пила и потом замирала опять».
Вспомнила Альбина и искажённое от ужаса лицо мамки при виде поезда, когда впервые взяла её с собой в рейс. Ни в какую тогда не хотела Нурия взбираться в вагон, кричала: «Разбомбят нас, всех перебьют!»
Опять же Валентина выручила, сделала укол. Нурия обмякла и потом несколько часов спала, а как проснулась, так и пошла по вагону с мольбой: «Дяденьки-солдатики! Дайте кипяточку, а я вам спою».
Как раз полный вагон вахтовиков был. Мужики домой возвращались, перед посадкой пили, видимо, сердитые с похмелья ехали, а тут старушка к ним: солдатики. Целый концерт военных песен для них устроила. Нурия раньше в клубе работала, в хоре пела, солировала даже. Вот и заводила она то «Землянку», то «Тёмную ночь», то «Синий платочек», то «Клён кудрявый». Стояла в центре вагона, маленькая такая, сухонькая, смуглая, почти чёрная. Беззубо улыбалась, откашливалась между песнями, одною рукою за поручень придерживалась и пела. Мужики подхватывали, сами себе удивляясь, что знают слова, помнят мелодии.
Конечно, на столах сразу появились и закуска, и выпивка, и хлеб, и просимый старушкой кипяток. Нурия с детской непосредственностью и жадностью ела, пила чай, а в карманы и за пазуху прятала гостинцы: карамельки, яйца, хлебные корочки. Альбине тогда никак не удавалось увести её отдохнуть. Почти три часа отстояла, отпевая свои гостинцы, радовала «солдатиков». И дальше бы пела, да доехали мужики до своей станции. Выходили, обнимали старушку, прощения просили, желали долгих лет. Тогда-то один из них и подарил ей раскраску: «На-ка, бабушка, порисуй. Дочке вёз, да она у меня ещё маленькая, а тебе в самый раз будет».
Нурия так подарку обрадовалась! Старательно красила картинки. Слюнявила карандаши, чтоб ярче писали, и очень расстраивалась, когда из-за тряски вагона выходила за контуры.
* * *
Альбина очнулась от тяжёлого сна. Села, осмотрела ногу: стопа отекла.
Вошла Валентина.
Аля собралась с духом:
— Валя, я сойду на ближайшей станции. Поеду домой. Не могу я так. — Горестно вздохнула. — Раиф так и не позвонил. Нехорошо вышло. — Она опять вздохнула. — Надо мамку по-человечески проводить, а он кого… мужик, одним словом.
— Я и сама хотела тебе предложить на больничный пойти, — Валентина кивнула на ногу. — Скоро двухминутная стоянка в депо, высадишься. — Она перешла на деловой тон: — Через полчаса пойдёт скорый из Екатеринбурга, подберёт. Я Насте-диспетчерше позвонила, она и подсказала. Свои подхватят.
— Спасибо, Валюша. — Альбина проверила документы, аккуратно сложила раскрашенную картинку и убрала в сумочку. — Всё равно работница из меня никакая, все мысли там.
* * *
На полустанке было холодно. Ноябрь набирал силу. Ветер раскачивал провода, с них сыпался снег. Доносились отдельные слова из сообщений диспетчеров: состав в парк, поезд номер…
Одинокая лавочка на пустынной платформе пятого пути. Над ней узенький навес, на стене — расписание, несколько полуоборванных объявлений и яркая большая афиша всероссийской переписи.
Альбина присела на лавочку, сверилась с расписанием. До поезда из Екатеринбурга чуть меньше получаса, но странное чувство, что она оказалась не на своём пути, не оставляло её. Она застегнула пуховик, в кармане нащупала яблоко.
— Наверное, мамка припасла. — Альбина покрутила яблоко, потёрла его о рукав и надкусила: сок брызнул в разные стороны. — Сладкое! Мамкино любимое…
Опять сердце сжалось от воспоминания об утрате, от неприятного ожидания встречи с мужем, предстоящих объяснений и печальных хлопот, похорон, поминок — от всего, что с этим связано.
Она глубоко вдохнула морозного воздуха с лёгкой примесью креозота — неизменного запаха железной дороги и её кочевой жизни.
Приближался проходящий поезд. Казалось, что он непременно разнесёт в щепки лавочку и вместе с ней её, Алю. И как страшно от этого становилось! И одновременно думалось: как было бы сейчас хорошо мгновенно лишиться жизни, мыслей, угрызений совести и обид.
Поезд отстучал своё и умчался дальше, увозя с собой чьи-то радости и беды. Альбине сделалось совсем тоскливо.
— Жизнь пролетела, — призналась она себе. — Вот и самой уже шестой десяток пошёл. Дочь Сания, Сонечка, выросла, замужем, живёт в Турции. Приезжает раз в пять лет, звонит тоже редко: на Новый год да на день рождения. Да это и понятно: муж, работа, другой часовой пояс… Раиф, — она пнула маленький камешек, — муж, объелся груш!
Весь рейс, как сговорился, шушукался за её спиной, мол, завёл Раиф Габдуллаевич себе молодуху, буфетчицу.
Наверняка Альбина этого не знала, но дыма без огня не бывает. Только и было у неё теперь из близких и преданных людей — мамка.
Мамкой свекровку Аля стала называть сразу после свадьбы. Ох и строгая была Нурия, не бывало и дня, чтобы замечание Альбине не сделала. Всё не так, всё не эдак. Не нравилось ей, что сын русскую в дом привёл. Долго обижалась, что мамкой сноха кличет, а не мамою зовёт, но потом привыкла. А в последние годы и вовсе полюбила такое звание и стала Альбине ближе и роднее всех. Свою-то мать Аля давно уж схоронила, и только со свекровью теперь и могла поделиться переживаниями и страхами. Та всегда выслушает, не перебьёт, не осудит, а потом просто так скажет: вот и порешали. Стала эта фраза у них как секрет, объединяющий их секрет. Бывало, вместе после разговора её произнесут — и засмеются. И сразу полегчает.
А в последние месяцы и вовсе мамка в детство впадать стала. Они с ней словно поменялись местами, где Аля — мать, а Нурия — ребёнок.
Три недели назад отмечали её день рождения, юбилей: накупили сладостей, пирожков напекли. Нурия всё гостей ждала почем зря: подруг никого не осталось — померли все, коллеги тоже кто где. А она, как маленькая, ждёт и есть не садится. Хорошо, что переписчики зашли, словно специально подгадали. Нурия их за стол усадила.
— Вот видишь, пришли гости-то! — радовалась она до слёз.
Все вместе чаю напились, не спеша ответили на вопросы анкеты. А как закончили, объявили имениннице новое звание: «С сегодняшнего дня вы, Нурия апа, — долгожитель!» Нурия потом всех соседей обежала, поделилась новостью. Невозможно было не радоваться вместе с ней.
А в эту поездку Аля сильно сердилась на мамку, из-за слухов этих сердилась, из-за Раифа: «Хотя подумать если, ну она-то тут при чём. Коли бес в ребро… Вот каково сейчас этому бесу? Плачет, наверное, убивается да на меня злится. Но ничего, к вечеру буду дома, повинюсь, расскажу, как было, — и легче обоим станет. Вот и порешали».
* * *
С таким настроем добралась она до родной станции. Тут, прямо на перроне — импровизированный рынок, не протолкнуться. Разные товары, нужные в дороге, по круглой цене, чтоб время не тратить на счёт и сдачу. Альбина обогнула торговцев и уже на ступеньках увидела, что какой-то парень продаёт наборы карандашей.
— У мамки-то все карандаши растерялись, — вспомнила она.
А парень, заметив её взгляд, подскочил:
— Купите карандаши в подарок!
— Дай-ка два набора, — Альбина протянула сторублёвки, и когда уже взяла в руки гладкие коробочки, вспомнила, что мамки-то нет. Горестно вздохнула и заспешила.
Вечерело. Полетел снег.
К дому пошла Аля через дворы: и быстрее, и никто с расспросами не задержит. На ходу засунула карандаши в карман, вынула телефон — звонил муж:
— Аля, ну наконец-то! Ты чего трубку не берёшь?
Альбина посмотрела на телефон — пять пропущенных.
— Раиф… — она замялась.
А он перебил:
— Аля, ты давай, домой едь, тут такое дело… — Он тоже замялся, стал с кем-то препираться и вдруг заговорил мамкиным голосом: — Алечка, бросай работу, сколько можно по поездам мотаться!
Альбина поперхнулась, закашлялась и не расслышала, что ещё сказала мамка. А телефон смолк — как всегда некстати, разрядился.
Она припустила домой, не обращая внимания на боль в ноге. Несколько переулков Аля пронеслась в каком-то мороке, и веря и не веря своим ушам, и вот, наконец, остановилась у небольшого крепкого дома на шесть квартир. Посмотрела на свои окна: на кухне свет, и две фигуры друг напротив друга — мамка и муж. Альбина, забыв и о ноге, и об одышке, вбежала на второй этаж, распахнула двери.
Нурия апа выглянула из кухни и зачастила:
— Аленька-а, моя ж ты милая-я! А мы тебя только к завтрему ждём!
Альбина кинулась обнимать её и зарыдала.
— Да чего ты ревёшь-то, случилось что? — Выглянул из кухни муж.
— Слава богу, ничего! Как вы-то дома оказались?
— Как-как, — начал Раиф. — Зашёл я после разборок тех маму проведать, а она мне и говорит: надоело, мол, мне из поезда в поезд скакать, хочу домой, и баста!
Он развёл руками, точь-в-точь как мать:
— Мне отпуск сдвинули. Николай согласился поменяться. — Раиф немного подумал. — Пожалуй, хорошим начальником станет, — пожал плечом. — Всему, что знал, научил.
Нурия апа засуетилась:
— Чего же это мы у порога стоим? Раиф, помоги Алечке раздеться.
Раиф взял из рук жены пуховик.
— Ты только посмотри: мама-то — прежняя! Хлеба напекла, уборку затеяла и мною, как раньше, командует, — он обнял мать. — Всё, хватит, говорит, вам с Алькой по поездам маяться, дома надо жить, всем вместе.
Нурия закивала:
— Вызывай, говорю, Альбину! Скажи, мол, мать при смерти, её и отпустят.
— А потом и вовсе увольняйтесь, говорит, — продолжил Раиф. — И это наше семейное «вот и порешали!» добавляет, — он приобнял Альбину. Немного помолчав, добавил: — Да я и сам думаю на станцию переводиться… старею.
Альбина слушала мужа вполуха, она смотрела на мамку и не верила: Нурия апа, как раньше, говорила осмысленно, всё помнила и, главное, была жива-здорова!
Альбина вынула из кармана пуховика карандаши.
— Это мне, это мне! — захлопала в ладошки Нурия.
— Тебе!
* * *
Утром Нурия апа не проснулась. На её лице застыло радостное выражение, в руке она крепко сжимала карандаш. На столе лежала раскраска, все картинки в ней были раскрашены.
Альбина полдня сидела подле мамки, легонько похлопывала её по плечу и, немного раскачиваясь, напевала: «А-а-а… а-а-а…»
— Аля, — негромко позвал Раиф.
Она поглядела на него. Раиф старался не смотреть на мать в саване, был серьёзен и сдержан, как всегда в сложных ситуациях. Он уже сообщил в больницу и полицию, съездил на кладбище. Чувствовалась профессиональная выдержка: сначала решить вопрос, а эмоции после.
— Сания звонит, — он протянул мобильник. — Говорит, они вчера условились с мамой сегодня созвониться, — он помолчал. — Я не знаю, как ей сказать.
— Алло-алло… мама, мам?! — настойчиво звал мобильник.
— Да-да, Сонечка.
— Мамка!
Альбина вздрогнула.
— Что у вас там стряслось? Опять связь плохая? Как апа, мамка? Она просила зачем-то обязательно позвонить сегодня. Где апа? — Сания, когда нервничала, всегда задавала сразу несколько вопросов.
Альбина немного помедлила, посмотрела на мамку, на мужа и твёрдо сказала:
— Теперь я — апа.
[1] Апа — высокоуважаемая и почитаемая женщина в татарском обществе. Означает «мать», «бабушка».
[2] Рундук — ящик под нижней полкой для хранения багажа.