Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2024
Вараксин Сергей Викторович — член Союза фотохудожников России. Родился в 1957 году в посёлке Чупа (Карелия). Окончил Ленинградскую лесотехническую академию. Рассказы печатались в журналах «Нева», «Урал» и др. Живёт в Петрозаводске.
В «Дружбе народов» публикуется впервые.
— А ведь шинель-то моя! — сказал один из них громовым голосом, схвативши его за воротник.
Н.В.Гоголь. «Шинель»
«Хрум, хрум…» — Слышите? — это Абрам Абрамович Башмачкинд грызёт сухарь. Он сидит в землянке на снарядном ящике, глаза у него закрыты. Наверху, над брёвнами наката, метёт метель. Абрам Абрамович вспоминает Машу, высокую некрасивую девушку, дочку советского писателя Гомберга.
Он зашёл к ним попрощаться, неловко топтался в дверях и вертел в руках запотевшие круглые очки. Маша сказала: «Снимайте шинель, у вас пуговица скоро отвалится». Абрам Абрамович снял шинель, и Маша унесла её в свою комнату, а они с Владимиром Германовичем пили на кухне чай из чашек с почти прозрачными стенками.
— Заснул, что ли? — подёргал Башмачкинда за плечо Нагаткин. — Давай бегом, Печёнкин зовёт.
Капитан Печёнкин вызывал его к себе уже второй раз. Сначала он водкой дышал Башмачкинду в лицо, толкал Абрама Абрамовича в грудь и заговорщицки шептал на ухо разные слова, щекоча Башмачкинда роскошными будённовскими усами. Абрам Абрамович стоял, держал руки по швам и старался не рассмеяться. Сейчас Печёнкин молча достал из кобуры пистолет и зло посмотрел Башмачкинду в глаза.
Эта почти невероятная история случилась то ли на Волховском, то ли на Ленинградском фронте холодной зимой 43-го года. Батальон капитана Печёнкина третий день пытался с боем взять станцию Любица, из которой его выбили части дивизии СС «Мёртвая голова». Печёнкина вызвали в штаб полка и грозились сорвать погоны. Приказ был простой: «Взять назад!» Печёнкину дали неделю сроку. Теперь каждое утро вой миномётов будил окрестности, дрожала земля, и чёрные фигурки с криком «ура-а-а!» катились вперёд к деревне. «Та-та-та-та!» — стучал в ответ пулемёт, и фигурки откатывались назад, а некоторые так и оставались лежать в снегу тёмными холмиками, пока холодный северный ветер с печальным свистом не выравнивал поле. Капитан Печёнкин ругался матом, пил водку и просил подкрепления.
— Ну чё, Абрамыч, не сберёг шинель?! — заржали бойцы, когда Башмачкинд вошёл в землянку в овечьем полушубке капитана Печёнкина.
— Идите в жопу, ребята, — интеллигентно сказал Абрам Абрамович, присаживаясь поближе к печке.
Он сложил руки лодочкой, уткнул в них лицо и покачал большой головой из стороны в сторону. Абраму Абрамовичу стукнуло сорок, он был мудр и в данный момент печален. На фронт Башмачкинд попал по недоразумению. Так считала вся первая рота, упорно называя его без «д» — Башмачкин. Что думал по этому поводу рыжий мальчишка лейтенант Нагаткин, неизвестно, но случай с Башмачкиндом произвёл на него такое сильное впечатление, что материться он стал, как совершенный сапожник. Да и у кого, признайтесь честно, от этих дел не съехала бы крыша?
Сам Башмачкинд узнал о необыкновенных свойствах своей шинели три дня назад. Подгоняемый криком Нагаткина, с винтовкой наперевес он бежал к Любице и упал, отброшенный пулемётной пулей назад, и думал, что уже всё — умер. Полежав немножко убитым, он приподнялся на корточки и сначала пополз, а потом побежал вместе со всеми назад и свалился в траншею прямо на лейтенанта, который очень удивился живому Башмачкинду. На следующий день Абрама Абрамовича убили уже два раза подряд: первый, когда он бежал к Любице, а второй, — когда обратно. Теперь вся рота ходила вокруг Башмачкинда, его дёргали за руки, хлопали по плечам, предлагали махнуться, в шутку, конечно, завидовали. Нагаткин лично исследовал шинель, но, кроме одной неуставной пуговицы, ничего странного не обнаружил. «Ни буя не понимаю!» — весело сказал он и, сдвинув набекрень шапку, доложил капитану о происшествии. Абрам Абрамович был доставлен к Печёнкину. Печёнкин выгнал всех из блиндажа и расстрелял шинель Башмачкинда, которая действительно оказалась непробиваемой. После дополнительного тщательного обследования Печёнкин потребовал шинель в обмен на «всё что хочешь».
Теперь, в роскошном полушубке Печёнкина, Башмачкинд сидел, прислонившись к сырой стене, и думал: «Как это всё случилось?»
Они встретились в редакции «Огонька». Башмачкинд принёс статью о Гоголе, и Владимир Германович Гомберг, разговорившись, пригласил его к себе в гости. Тогда Башмачкинд увидел Машу и сразу утонул в её огромных чёрных, с длиннющими ресницами, глазах. Маше тоже понравился странный смешной Абрам Абрамович. Гомберг снял с полки два томика «Мёртвых душ» и рассказал историю с перезахоронением Гоголя. Это было в 1931 году. Владимир Германович, присутствовавший на эксгумации, не удержался и вырезал из сюртука классика кусок ткани с пуговицей. Тканью он переплёл «Мёртвые души», а пуговицу подарил Маше. Башмачкинд ушёл от Гомбергов потрясённый рассказом Владимира Германовича и, конечно же, Машей, к которой потом не раз заходил в гости.
Башмачкинд вздохнул, выудил из кармана ватных штанов лист бумаги, послюнявив карандаш, написал: «Здравствуйте, Маша! Я не смог выполнить данное Вам обещание. Простите меня». Он подумал, дописал ещё несколько строк и сложил листок треугольником.
На рассвете с криком «ура-а-а!» батальон опять штурмовал Любицу. Абрам Абрамович бежал во второй цепи, тоже кричал «ура-а-а!», сжимая в руках винтовку. От станции длинными очередями стал бить пулемёт, и чёрные фонтанчики брызг рассыпались по белому полю. В первой цепи начали падать, вторая дрогнула. Абрам Абрамович, тяжело дыша, ткнулся лицом в землю. Рядом упал Нагаткин, но тут же заорал, озираясь вокруг: «Чего легли! Вашу мать! Вперёд!» Он встал на колени, выстрелил вверх и побежал, загребая снег большими ногами. Башмачкинд бросился вслед за ним, задыхаясь и с хрипом втягивая в себя раздирающий горло воздух. Пули свистели вокруг Абрама Абрамовича, пытаясь попасть ему в грудь. Комья чёрной земли сыпались на него с неба, гарь забивала нос, грохот разрывов закладывал уши. Его обгоняли справа и слева, кто-то упал впереди него, и Башмачкинд с трудом устоял на ногах, успев увернуться. Передняя цепь уже подступала к окраинам станции, стали видны заваленные сугробами низкие окна домов и частокол огородов. Из траншей выбегали немцы. «Давай, славяне! В бога, в душу, мать!» — стонал капитан Печёнкин в шинели Абрама Абрамовича, стреляя в выкатившегося ему навстречу фрица. Башмачкинд вцепился глазами в спину Печёнкина и старался больше не выпускать её из вида. Он два раза падал, проваливаясь в воронки, вставал и снова бежал за своей шинелью, пока выскочивший откуда-то жирный немец не воткнул в него штык прямо под брезентовый ремень с медной пряжкой. Сразу стало вдруг тихо вокруг, и всё остановилось для Абрама Абрамовича. Он медленно сполз на колени, стал внимательно разглядывать свой живот, а потом завалился вбок с выпученными глазами.
К обеду Любица была наша. Батальон закреплялся на новых позициях. Командиры взводов опять ругались из-за жилья. Дымили походные кухни. Мёртвых пересчитали, раненых отправили в санбат. Башмачкинд пропал без вести. Как ни странно, но похоронная команда нашла только пробитый штык-ножом полушубок, в кармане которого лежало письмо, залитое кровью, и круглые очки в железной оправе. Тело Башмачкинда исчезло в неизвестном направлении, как будто его и не было.
Письмо и очки Абрама Абрамовича достались лейтенанту Нагаткину. Несколько с трудом разобранных слов: «…сибо» и «за …уговицу…» — так возбудили его любопытство, что он решился поговорить с капитаном Печёнкиным. Хмурый Печёнкин послал его к чёрту, и вообще, был пьян беспробудно. Он играл на трофейном аккордеоне «О чём ты тоскуешь, товарищ моряк», а по ночам стрелял в небо трассирующими пулями. Шинель Абрама Абрамовича он не снимал даже в постели, а, просыпаясь, хлопал руками вокруг себя и, нащупав волшебное сукно, опять забывался коротким, беспокойным военным сном.
«Тук! Тук! Тук!» — постучались в штабную дверь.
— Кто? Кто там? — вскочил Печёнкин. Босые ноги прошлёпали по полу, скрипнула, открываясь, дверь.
— Это Башмачкинд, товарищ капитан, — испуганно сказал из темноты ординарец. — Вас требует… — добавил он жалобно.
— Совсем охренел! — заругался Печёнкин, взял кобуру и вышел на улицу.
Снег хрустел у него под ногами. Луна освещала двор. Огромный мёртвый Башмачкинд висел в воздухе и, улыбаясь, смотрел на капитана.
— Зачем ты украл мою шинель? — ласково спросил он и засмеялся совершенно дурным голосом. Печёнкин пытался вытащить из кобуры пистолет. — Не стреляй, Печёнкин, а то плохо будет, — сказал Башмачкинд и погрозил ему пальцем.
Печёнкин достал ТТ и несколько раз выстрелил в Башмачкинда. Башмачкинд печально вскрикнул и разлетелся на множество мелких шариков, которые, хихикая, как от щекотки, стали лопаться друг за другом.
Печёнкин вздрогнул, проснулся и, помотав головой, всхрапнул, как лошадь.
— Гогель-могель! — выругался он. — Башмачкинда сюда из первой роты! — крикнул кому-то в угол.
Ординарец вылетел из блиндажа, на ходу надевая шапку.
— Заснул, что ли? — подёргал Абрама Абрамовича за плечо лейтенант Нагаткин. — Давай бегом, Печёнкин зовёт.
Капитан Печёнкин вызывал его к себе уже во второй раз.