Поэтические сборники — 2023
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2024
«Со смесью любопытства и отвращения я прочитал итоги года на самых разных литературных порталах», — писал когда-то на «Лиterraтуре» Евгений Никитин.
Итоги прошлого, 2023-го, я читал со смесью любопытства, радости и печали.
Радости от того, сколько всего интересного и важного продолжает издаваться. Печали — видя, какое ничтожное место занимает в этих обзорах современная поэзия.
Конкретнее: сборники современных русских поэтов, вышедшие в прошлом году.
«Что читали авторы “Горького” в 2023 году», 23 опрошенных, упомянуто-рекомендовано более сотни книг. Поэтических сборников — два[1] .
Сайт «Полка». Известные люди (писатели, филологи, режиссёры…) отвечают на вопрос, какую бы книгу они подарили «под ёлку». Из 28 опрошенных только один назвал поэтический сборник[2] .
«Литературные итоги 2023 года» на сайте «Пашня». Восемь опрошенных, около 40 упомянутых новинок. Из поэтических — одна[3] .
«Главные книги 2023 года» на «АфишаDaily». Названо 12 книг. Поэтических — 0.
Там, где поэзию и поэтическую критику публикуют, всё, конечно, не так печально. В «дружбинском» подведении итогов года (2024, № 1) по несколько стихотворных сборников назвали Ольга Балла и Борис Кутенков. На «Формаслове» — Данил Файзов, Валерий Шубинский и Владимир Коркунов[4] .
Но всё это — люди, занимающиеся современной русской поэзией (в большинстве — и сами поэты)… Опять же — замыкание поэзии в пределах самой себя. Внутри поэтического цеха еще что-то и как-то отслеживается. Делаешь несколько шагов за его пределы, и о современной поэзии и делах поэтических — почти тишина.
Вместе с тем за год вышло много заслуживающего не просто беглого упоминания, но — внимательного прочтения, рецензирования, обсуждения.
Продолжается всплеск поэтического книгоиздания. Возникло новое поэтическое издательство «Синяя гора», основанное Клементиной Ширшовой и Андреем Фамицким. Из потерь года — закрытие екатеринбургской серии «InВерсия» (впрочем, успевшей в прошлом году выпустить несколько сборников). Остальные серии продолжают работать.
Активизировалось в 2023-м поэтическое книгоиздание за пределами России. В Латвии стала выходить серия Par*les, в Алма-Ате — книжная серия журнала «Дактиль» (в которой издаются и поэтические сборники), в Нью-Йорке возникло издательство Freedom Letters, также печатающее поэтов…
На это, кстати, тоже обратили внимание в подведении итогов: Валерия Пустовая (на «Формаслове») отметила «возвращение “тамиздата”», а Михаил Визель (там же) — даже «всё углубляющийся раскол здесьиздата и тамиздата».
Если говорить о поэтических книгах, раскол пока не слишком заметен. Да, сборники, изданные за пределами России, в целом несколько отличаются. Отчетливее выражена позиция в отношении событий последних двух лет; более раскованна лексика. Но большой разницы между изданным «здесь» и «там» не вижу.
Для этого обзора, как и для предыдущих, выбирал сборники независимо от того, где и в каком издательстве они изданы (во Freedom Letters или в «Нашем современнике»), и близка ли мне позиция авторов, или нет. Главным критерием остается эстетический, вкусовой. А целью — показать современное поэтическое книгоиздание во всём многообразии. И тем самым, возможно, содействовать тому, чтобы раскол в современной русской поэзии не углублялся. И она сохраняла бы — при всём многоголосии — единое звучание.
Отсюда и структурирование этого обзора по семи разделам-«нотам». Очень условным: географическим, поколенческим, жанровым, тематическим.
Итоговая нота
Ирина ЕРМАКОВА. Медное зеркало: Стихотворения 1987—2020 / Предисл. А.Саломатина и А.Скворцова. — М.: ОГИ, 2023. — 496 с.
КУФЁГА. Кукин, Фёдоров, Гадаев. Стихи. — М.: Издательство Н.Филимонова, 2023. — 425 с.
Толстый сборник стихов современного поэта сегодня — исключение. Обычный листаж редко превышает 100—150 страниц.
Две книги, о которых пойдет речь, — итоговые. Собранные из написанного за несколько десятилетий. Обе, кстати, были не раз названы в «итогах года».
«Творческая судьба Ирины Ермаковой выглядит исключительно счастливой, — пишут в предисловии к “Медному зеркалу” Артём Скворцов и Алексей Саломатин. — С первых же публикаций — интерес литературного сообщества и любовь читателей. Ермакова — постоянный автор журналов, участник громких фестивалей, лауреат знаковых премий».
Мне творческая судьба Ермаковой тоже кажется счастливой. Но немного другим счастьем.
И дебют Ермаковой был довольно поздним[5], и постоянным автором ведущих журналов («Ариона», «Октября», «Нового мира») она стала далеко не сразу, только во второй половине 90-х. Премии, фестивали и внимание критиков — это уже начало 2000-х. И только где-то после «Улья» (2008), действительно, приходит признание — уже не ограниченное отдельно взятыми столичными поэтическими кругами.
В этом смысле, на мой взгляд, и стоит говорить о счастливой, а лучше — о состоявшейся творческой судьбе. Свидетельством чего и является «Медное зеркало».
Удачно название книги. Поэзия Ермаковой вся наполнена отражениями. «Река забылась на мгновенье/ петляя — дух перевести/ и просто ветви отвести/ со лба и далее нести/ разломленные отраженья». «Свысока отражается небо/ в измельчённом зелёном огне…» Есть и отдельное стихотворение — «Зеркало». Но приведу не его, а другое — свое давне-любимое, ставшее вдруг актуальным.
В оркестре моря фальшь, избыток медных.
Спускаешься — обрыв горит живьём:
изжелта-мелко, зло цветёт бессмертник
сухим колючим точечным огнём.
Звук въелся в запах. По морскому гуду,
прикрыв глаза, нетрудно угадать,
что мелкий бес бессмертника повсюду, —
здесь просто невозможно умирать.
Здесь вечно всё: от маревом примятой,
грузно-ленивой тёмной речи волн
до нас —
но взвизгнет галька виновато,
и весь оркестр — бессмертный сводный пьяный —
захохотал, разбрызгивая звон.
Так иногда срывается тромбон
в прощании славянки безымянной.
И вторая итоговая книга. «Куфёга» (она же «коньковская школа») — немного смешное, и одновременно теплое, уютное название поэтической группы, возникшей в конце 90-х. Сложенное из первых слогов фамилий Михаила Кукина (р. 1962), Игоря Фёдорова (р. 1963) и Константина Гадаева (р. 1967)[6].
Стихи Кукина более светлы и классичны (в чем-то перекликаясь со стихами Игоря Меламеда — поэта одного с Кукиным поколения). Поразительно живописны: некоторые даже написаны в форме экфрасиса. Основная тема — беседа: с человеком, с Богом, с сотворенным Им миром (выглядящим у Кукина как в первый день творения). Там, где возможна такая беседа, — радость и почти эпикурейская умиротворенность.
Поговори со мной, сквозь эту ночь,
со стороны другой земного мира,
негромкий голос может мне помочь
остаться здесь — не глас трубы и лиры,
но голос — сквозь светящийся экран,
под стук, точнее, шелест, быстрых клавиш,
сквозь бред политики, через границы стран
(через границу тонкую стекла лишь),
сквозь болтовню и прения в сетях,
сквозь новостные мутные потоки —
так, словно мы на даче, мы в гостях,
сидим в тени, и видно: на припёке,
над шапками гортензий, столь проста
и столь легка, капустница витает,
цветком — цветком и только — занята,
что проще, да и легче, не бывает.
У Игоря Фёдорова — больше иронии и самоиронии; неустроенного быта, неустроенного бытия. Фёдоров — не эпикуреец; скорее, киник. «Учусь смиренью у своей собаки…» (почти поэтическая передача слов Диогена).
Осень. Листья жёлты.
По ветру их носит.
Наступила жопа
В денежном вопросе.
Всё предельно жёстко.
Что ж теперь, в могилу?
Жопа — ну и жопа.
И похуже было!
И, наконец, стоическая нота — Константин Гадаев. Мир его стихов внутренне трагичен и даже где-то страшен — сам по себе, не временно, а экзистенциально.
Но этот страх возможно пережить: через веру, через терпение (даже без надежды на лучшее). «Ждать чего-то терпеливо,/ Может, музыки какой./ Из больших событий — ливень/ Вертикальною рекой…» И продолжать жить: сквозь ужас, ливень, тьму.
Выходишь из подъезда в утро раннее —
смертельно ранено оно, смертельно ранено.
Стоишь на остановке, ждёшь автобуса —
у края пропасти стоишь, у края пропасти.
И слышишь чей-то голос ошарашенно:
Ах, как Москва, смотри, под Новый год украшена!
Спешишь домой, купив бутылку к ужину, —
объятый ужасом спешишь, объятый ужасом.
Хороший ужин и вино прекрасное —
кроваво-красное оно, кроваво-красное.
Религиозная нота
Михаил КАЛИНИН. Год молитвы. — М. <б.и.>, 2023. — 88 с.
Наталия МИХАЙЛОВА. Внешнее сердце. — Оренбург: Издательский центр МВГ, 2023. — 124 с.
Эти книги, к сожалению, не были нигде рекомендованы и упомянуты. Надеюсь, только пока. Хотя то, что они не вышли в более-менее известной поэтической серии (или издательстве), оставляет на это не так много шансов.
Авторы относятся к разным поколениям (Калинин — 1971 года, Михайлова — 1990-го), живут в разных городах (Калинин — в Туле, Михайлова — в Петербурге), публиковались в разных изданиях… Но во многом перекликаются.
И Калинин, и Михайлова пишут верлибром на грани прозы и тяготеют к «долгим» стихотворениям (поэтому из них трудно выбрать для цитирования). Оба — по профессии художники. «В стихах Наталии Михайловой чувствуется рука и взгляд художника» (Евгения Ульянкина, «Формаслов»). То же можно сказать и о стихах Калинина.
Но, пожалуй, главное, что позволяет поставить рядом эти книги, — то, что можно условно назвать духовной лирикой.
Михаил Калинин пишет стихотворные медитации на христианские темы. Неторопливые, скупые по форме, глубокие.
настоящая традиция не бывает мертва
потому что она — это ты
какой есть
она — твои живые слова
которые ты откопаешь в себе после долгой расчистки
засыпанного колодца
(как всегда —
сначала песок и ничего, кроме песка
потом он сыреет
потом начинается влажная глина и грязь, ведро за ведром)
…
так что ты хотел Мне сказать —
спрашивает Он, наконец
после бесконечно долгого ожидания
ты что-то шепчешь Ему
и Он пристально смотрит
а потом говорит после паузы —
да
Размышление о том, что такое традиция (религиозная), получает поэтическое, почти интимно-лирическое звучание, не лишаясь при этом богословского измерения.
В стихах Наталии Михайловой христианская тема еще глубже погружена в повседневность, городской быт (много узнаваемых питерских реалий). И проступает сквозь них — внезапно и торжествующе. Или, по словам самой поэтессы: «…Свет евангельских сюжетов прорывается непрестанно, пронзая раскручивающуюся плёнку документальной реальности»[7]. В виде мальчика, качающегося на качелях («Уверение Фомы»), голубя с поломанным крылом («В нише у метро…») или даже замерзшего неснятого яблока — как в «Сретении»:
На улице
одного из окраинных районов
перед глухой стеной торгового центра
в один из первых кажущийся уже весенним
ясный и морозный февральский день
за кустами,
на невысоком деревце,
едва отличимом от них,
замечаю
ржавое и сморщенное
последнее
яблоко, оказавшееся первым —
настолько оно не успело.
И его оттаивающие
бока
сияют торжествующе:
«Ныне отпущаеши» —
на голубом.
Завершая разговор о «религиозной ноте», не могу не упомянуть сборник молодого воронежского поэта Павла Сидельникова «Долгое дыхание» (М.: «Наш современник»), в которой она звучит уже как прямое молитвенное обращение. Стихотворением из него и завершу (перейдя к следующей ноте, «мемориальной»):
долгое дыхание
учащённый и сбитый
пульс сердце лёгкое
словно пёрышко
так и просишь чего-нибудь
и стоишь на коленях молишься
помоги Господи помоги
Господи
птице бескрылой тощей
на земном пути
да и в небе Твоём
Боже
Нота детства
Алёна БАБАНСКАЯ. Медведи средней полосы. — Екатеринбург: «Евдокия», 2023. — 132 с.
Надя ДЕЛАЛАНД. Голоса в голове. — М.: Делаландия, 2023. — 88 с.
О сборнике Алёны Бабанской я обещал написать ещё в прошлом годовом обзоре.
Стихи Бабанской непредсказуемы. «Детские» по форме — и «взрослые» по содержанию. Приземленно-бытовые по сюжетам — и космичные по их развитию (цикл «Ближний космос», стихотворение «Калуга (Циолковский)»…). Повод, отправной пункт для поэзии может быть любой. Баня. Забытое под дождем кресло. Выкипающее молоко. Даже кипящий чайник.
У чайника с болящей головой
Причины нет для Третьей мировой,
Хотя идеи носятся повсюду,
Он — честная немецкая посуда.
Когда ты в нём завариваешь чай,
Звон ложечки, как лязганье меча,
Он кипятится: всюду вражьи силы!
И надо пить, покуда не остыло.
Чайник на плите неожиданно сопрягается с темой войны, и не абы какой — планетарной… Бывает и наоборот: большое оказывается малым, страшное — нестрашным. Как те «медведи средней полосы», давшие название сборнику. «У медведей средней полосы/ Тёплые подмышки и носы…» Да, они всего лишь игрушки.
«И жизнь игрушечна, когда/ Глядишь издалека». И этот слегка отстраненный и остраненный взгляд пронизывает всю книгу, все стихи, даже самые трагические («Положишь девочку в огонь…»). Всё равно где-то, в конце туннеля, — если не свет, то хотя бы неяркое свечение детства, утешающего быта, деревьев, бабочек, «старой травы шуршанье»…
Если у Алёны Бабанской детство — это утешение, то в новом сборнике Нади Делаланд оно скорее образ предельной хрупкости, уязвимости бытия. Жизнь сама есть детство: «жизнь радостна её нельзя корить/ она ребёнок и не изменить/ прыжков и беготни и хохотанья»; и так же уязвима. Детство сопряжено с опытом смерти («мы хоронили птичку всем двором»), сами дети — смертны («дети мёртвые тихо спят»), более того: «все мёртвые становятся детьми».
Но эта же близость детства и смерти дает возможность для возрождения.
на фотографии в закатном свете солнца
по берегу речки бегут девочка и мальчик
они достаточно далеко но я слышу она смеется
и не слышу но чувствую что он плачет
потому что она прекрасна и недостижима
потому что закатный воздух тягуч подводно
он подумал об этой жизни об этой жизни
отвернулся и вышел с фото
у него за спиною годы и горы текстов
он седеет и не понимает зачем жить долго
если только войти обратно совсем раздеться
снова стать ребёнком
И, раз уж разговор зашел о детстве и смерти, упомяну книгу Феликса Максимова «Чуть свет» (Neukirchen-Vluyn: FRESH Verlag). Автор уже немолодой, но имя новое. Ольга Седакова в «итогах» на «Формаслове» назвала ее своим «настоящим открытием года». Стихи в этой книге чередуются с прозой (что, на мой взгляд, делать не стоило — стихи и проза в близком соседстве аннигилируют друг друга), но и стихи, и — особенно — проза интересны. Проза — воспоминания о московском детстве начала 80-х — большей частью именно об опыте соприкосновения со смертью и попыткой осмыслить его. Поскольку пишу здесь о стихах, процитирую небольшой поэтический отрывок.
Местечковые скрипки, лошадки в соломенных шляпах,
Хруст арбузов, сверчки, золотой водокачки вода,
Шёпот матери бледной: Ты где до полуночи шлялся?
Но пока ты в бегах, нет упорнее в мире труда.
Детское бегство под ливнем голодным растаяло,
Ухожу в те края, где ни стона, ни смерти, ни старости.
Мемориальная нота
Наталия БУЛГАКОВА. Зимы не будет. — М.: СТиХИ, 2023. («Основа», 14). — 84 с.
«Скупые, спотыкающиеся, простые по композиции, нарочито лишенные лоска», — пишет о стихах Наталии Булгаковой (1938—2022) Алексей Алёхин, составитель этого посмертного сборника.
Лет пять назад я назвал нынешнее время «временем тихих поэтов» (в противовес поэзии медийной, блогерской, рэперской…). Ведущих «работу с “тихим” словом, словом-на-грани-тишины».
Булгакова была в этом смысле одной из самых тихих. И дело не в ее негромкой известности: единственный прижизненный поэтический сборник («Стихотворения», 2003), единственный публиковавший ее журнал («Арион»)… Дело в стихах. Их невозможно читать «во весь голос», их возможно читать только почти шепотом.
Повзрослевшие листья вьюнов,
Потемневшие листья дубов,
Почерствевшие голоса,
Невезения полоса.
Но ведь мир — нет, мир не таков.
И по сути — есть пара слов.
И для всякой сути слова,
Что расслышать можно едва.
Эти слова тоже «расслышать можно едва»: они требуют чуткого вслушивания. Как «Тихие песни» Анненского, чьей поэтике Булгакова наследует. Или как стихи Уитмена, которого она переводила.
Принадлежа биографически к шестидесятникам, Булгакова, со своим минимализмом и отстраненной созерцательностью кажется представителем гораздо более поздних поэтических поколений. Это поэзия неуверенности и вопроса. И ожидания чуда. Из стихотворения, давшего название сборнику: «Может, зимы не будет?/ Зря воробьи снуют./ Ты меня не разлюбишь./ А отца не убьют»…
Говоря о «посмертных» сборниках прошлого года, отмечу и выход третьего тома антологии «Уйти. Остаться. Жить» (М.: «Выргород»). О поэтах, ушедших из жизни в девяностые. И еще — «мемориальным», к большому сожалению, оказался первый, поэтический, том собрания сочинений Андрея Таврова (М.: «Русский Гулливер»). Успевший выйти еще при жизни поэта, теперь он (как и те тома, которые выйдут следом) будет уже читаться по-другому…
Нота «тридцатилетних»
Мария ЗАТОНСКАЯ. Люди идут по облаку. — М.: Изд. СТиХИ, 2023. («Сингл», 68). — 36 с.
Аля КАРЕЛИНА. Побег. — М.: Стеклограф, 2023. — 60 с.
Женя БОЛЬДТ. Воробьям. — М.: Стеклограф, 2023. — 66 с.
Если в других «нотах» рядом оказывались поэты порой очень разных поколений, то в этой сознательно объединены сверстники. Тех, кто едва переступил порог тридцатилетия, покинув категорию «подающих надежды».
Мария Затонская (1991), Аля Карелина (1993), Женя Больдт (1993).
Стихи Марии Затонской — попытка найти новый язык для любовной лирики через ее отрицание, сведение ее привычных и набивших оскомину примет — к минимуму, почти полному уничтожению. Любимый превращается в отсутствие любимого («я так любила не тебя кого любила»), любовная песнь — в попсу («играла попса,/ и вроде там о любви пели»), тело любимого — в отсутствие тела.
Как в полдень тень была мала.
В саду моталась медленно без дела,
набухла яблоня и полетела,
и ты пришёл ко мне
совсем без тела,
мы ели вишню
и в слова играли,
и я тебя нисколько не любила,
как и тогда,
и раньше до того,
но почему-то было важно видеть:
бежишь моими голыми ногами,
живёшь моими серыми глазами
какие-то небесные стихи.
Основную тему следующего автора, Али Карелиной, точно «диагностировала» Елена Погорелая: «…Голос детства, с некоторой болью встраивающийся в хор взрослого мира и упрямо держащий свою ноту» («Новая Юность», 2018, № 5). Я бы лишь добавил — и пытающийся переложить этот «хор взрослого мира» на язык детства: зверей, птиц, насекомых. «Бестиарий» у Карелиной исключительно богат: жуков, гусениц, воробьев, собак, рыб в ее стихах даже больше, чем людей.
Все они, впрочем, и есть люди — в детской, синкретической картине мира. Как в стихотворении «Похороны жука»:
Всем жукам, задохнувшимся в спичечных коробках,
всем мальчишкам вихрастым, жуков туда посадившим:
я вас вижу во снах; пощади, Ахерон-река.
Что ни ночь, то снятся похороны жука,
что ни ночь, то снятся похороны мальчишьи.
Если верить прогнозу, то завтра наступит снег —
подходящее слово долго искал ведущий.
Он, наверное, тоже видит жуков во сне.
Он, наверное, тоже; иначе бы знал, как лучше.
<…>
Или в давшем название сборнику стихотворении «Побег», где волк, «волчок» оказывается странноватым и страшноватым возлюбленным («Мой волчок без меня/ не живёт,/ мается целыми днями»)…
В книге Жени Больдта тоже много о братьях наших меньших: почти половину сборника (первую его часть) занимает цикл о воробье с поломанным крылом, живущем в клетке. Этот воробей, по имени Лео, и забота о нем становятся поводом для стихотворных рефлексий: о мире, о его сложности, об одиночестве… Цитировать что-то из этого цикла сложно: каждое стихотворение выглядит фрагментом (заметно тяготение автора к конкретизму), и лишь в «монтаже» с другими приобретает свое звучание — искреннее и по-своему обаятельное. Процитирую поэтому из второй, «неворобьиной», части.
Я так люблю своих близких,
Что иногда представляю их
мёртвыми.
Думаю отчего конкретно
они умерли
И
Моё состояние после…
Они живы
И мы ссоримся
(миримся)
Можно ли говорить о чем-то объединяющем этих поэтов, кроме поколения?
Четверть века назад приход в поэзию «тридцатилетних» стал заметным событием. Это было последнее «задержанное» поколение — чей полноценный дебют был отложен уже не советско-цензурными препонами, а ломкой прежних литературных институтов и волной «возвращенной» поэзии (с которой было сложно конкурировать). Этот приход случился к началу нулевых, когда и поток «возвращёнки» стал иссякать (и интерес к ней блекнуть), и на институциональных руинах стало возникать что-то новое. В 2002 году вышла даже антология поэзии «тридцатилетних», составленная Глебом Шульпяковым[8].
Нет, я не собираюсь сравнивать нынешних тридцатилетних с теми: другие времена, условия, воздух. Сегодня у тридцатилетних, скорее, другая сложность. Дебюты двадцатилетних активно поощряются (через различные поэтические курсы, премии, публикации)… А дальше, где-то с тридцати — и возможностей меньше, и спрос строже.
Казахстанская нота
Канат ОМАР. Город крадёт мёртвых. — М.; Екатеринбург: Кабинетный учёный, 2023. («InВерсия», 16). — 108 с.
Павел БАННИКОВ. На языке шавермы. — Алма-Ата: Дактиль, 2023. — 80 с.
Перехожу к поэтическому книгоизданию за пределами России.
Если говорить о постсоветском пространстве, то сегодня это, прежде всего, Казахстан[9].
Каната Омара (р. 1971) и Павла Банникова (р. 1983), кроме принадлежности к русской поэзии Казахстана, объединяет стремление к поиску и рискованному комбинированию. У Омара — различных поставангардных поэтик, а у Банникова — различных языковых фрагментов. Омар — лиричнее, Банников — эпичнее.
Сборник Омара, впрочем, начинается лишенным какой-либо лирики стихотворением «Это в меня стреляли», о жертвах январских, 2022 года, беспорядков в Алма-Ате. Но процитирую не его (слишком большое) и не менее интересное, но увы, тоже великоватое для цитирования стихотворение «Кенсай» («каждый казах желает, чтобы его останки перенесли на кенсай…»), а вот это, совсем небольшое:
выгнулся упругою дугой
какой-то невкусный
воздух и закругляется
в зарево и космос
поодаль улетающие лица
короткими курлыками толпятся
ждут последнего ау
хотя б попытки
как бы неощутимого кивка
незаметного удара
бьющихся о ткань наощупь
мыльных пузырей
Мир Каната Омара сюрреалистичен; привычные предметы и обычные слова в нем вступают в невообразимые сочетания, — из которых и рождается поэзия.
У Павла Банникова эта поляризация — высокого и низкого, трансцендентного и обыденного — идет еще дальше. Слова у него — не просто обычные, а затертые, бытовые, неправильные, взятые из объявлений, песенок… Из «языка шавермы». Как в стихотворении, давшем название сборнику (опять же, вынужденно цитирую лишь фрагмент): «наташ!/ поговори со мною/ о чём-нибудь поговори// но без масквы — мне непонятен/ твой масковский русский/ поговори со мной на языке шавермы».
В новой книге Банникова появляются и рифмованные стихи. Это скорее не измена прежней манере (прежде он писал только верлибром на грани прозы), а расширение поэтической вселенной, когда в нее включаются всё новые слои массового сознания — в том числе и фольклорно-песенные. Чтобы дать новый и неожиданный синтез.
ходит рядом непрестанно
зверик тёмный, зверик странный
не могу напасть на след —
обернусь — его уж нет:
только хвост его заметен —
на углу, из-за угла
(на спине — парад отметин
в сердце — тень его крыла)
лютый пёсик, мрачный суслик
божий кролик, адский козлик
зверик страшный, чёрный зюзя
перестань меня абьюзить —
в серой туче ледяной
что ж ты вьёшься надо мной?
Очевидный фольклорный источник («Чёрный ворон») неожиданно дополняется другим (детской страшилкой) и через него трансформируется из напевного четырехдольника в пульсирующий четырехстопный хорей, вроде апокалиптического Dies irae…
Кроме Банникова в новой книжной серии алмаатинского журнала «Дактиль» вышли Владимир Коркунов, ныне живущий в Алма-Ате («Тростник на оборотной стороне земли»), и Иван Полторацкий, выросший в Алма-Ате, живущий в Новосибирске («33 единицы зелени»). Хорошее начало.
«Гудзонская нота»
Вера ПАВЛОВА. Линия соприкосновения: Стихи 2020—2023 годов. — Нью-Йорк: Freedom Letters, 2023. — 160 с.
Бахыт КЕНЖЕЕВ. В дуновении чумы: Новые стихи, 2018—2021. — Чикаго: Poezia.us, 2022. — 100 с.
Андрей ГРИЦМАН. Личное сообщение. — Киев: Друкарський двiр Олега Фёдорова, 2022. — 140 с.
Из всех «нот» в этом обзоре эта имеет, по крайней мере собственную терминологическую историю. Возникла она в беседе Лили Панн с Соломоном Волковым («Арион», 2000, № 2) для обозначения на карте русской поэзии авторов, живущих в Нью-Йорке и его пригородах. В основном эмигрантов третьей волны.
За прошедшие почти четверть века эта нота не исчезла; состав поэтов изменился, и даже к лучшему — сегодня в «Большом Яблоке» живут еще и Бахыт Кенжеев (р. 1950), и Вера Павлова (р. 1963).
Вера Павлова, пожалуй, наименее ассоциируется с чем-то и нью-йоркским, и эмигрантским. Несмотря на долгий опыт жизни на две страны, основным «местом» в ее поэзии остается Россия, точнее даже — Москва. Вообще, лирика Павловой, с ее камерным, почти интимным звучанием, казалось, избегает больших географических пространств. Тяготеет к небольшим, укромным, обжитым.
В новой книге видно, как в это обустроенное и облюбованное «место» вторгается из большого пространства ветер истории. И как оно рушится, сжимается, корежится. «Рухнули воздушные замки, карточные крепости пали…»
Книга состоит из трех частей. «Довоенные стихи» — это еще, условно говоря, прежняя Павлова (разве что стала слышнее горьковатая стоическая нота, связанная с темой старости). Вторая часть — «Военные стихи», более, по понятным причинам, публицистичная. И третья — «Мирные стихи военного времени». Наиболее, на мой взгляд, интересная и важная: поиск новой интонации, нового языка для описания того, как жить и чувствовать в ситуации длящейся трагедии. Не теряя при этом ощущения радости и благодарности; а может, даже наоборот, переживая его наиболее обостренно.
В мае всякий сад — ботанический,
каждый сад — потерянный рай.
Не стесняйся, автор трагический,
ароматы рая вбирай,
согревай в ладонях соцветия,
радуйся букашке смешной.
Роза и в разгар лихолетия
пахнет розой, счастьем, весной.
Близкое настроение пронизывает и последний сборник Бахыта Кенжеева[10]. Сероватая обложка, ворон над полем. (Подумал было, что фрагмент вангоговского «Пшеничного поля с воронами», но нет…)
Кенжеев верен раз и навсегда найденной интонации — беседы с читателем, доброй, мудрой, немного ироничной. Разве что мир становится всё непредсказуемее, и войны и беды отбрасывают пепельную тень на стихи последних лет.
Но, как и прежде, это не поэзия прямого отклика. Кенжеев — лирик, а не эпик и не сатирик. Есть цикл «Из украинского блокнота»: но в нем — не об Украине, а об империи, уходящей и возвращающейся, и о прошлом, уходящем и возвращающемся. Об этом, собственно, и остальные стихи этого сборника. Например, это, «1952».
не переборщи со снотворным, лунатик, а то не встанешь с постели
с остекленелым взглядом, не побредёшь со свечой в руке
к своему небольшому балкону с балясинами, под которым
шелестит живыми огнями в колодце сталинская столица
не пронесётся вдали незабвенный синий троллейбус
не прошуршат по асфальту фургоны с надписью «Вымя»
не насладишься видом ни колхозниц упитанных и бетонных
ни многомудрых чугунных учёных с циркулем, с молоточком
берегись — не увидишь окна в Кремле, исходящего вечным светом
не услышишь курантов державинских, неудачник
не сгрызёшь в два часа ночи батона сырокопчёной
не потеряешь сознание в комнатке для прислуги
Обилие отрицательных частиц «не», вносящих в и без того полуреальный (при всей узнаваемости) московский вид что-то от морока, галлюцинации. И одинокая человеческая жизнь — внутри этого мрачного имперского великолепия. «…И в аравийском урагане, и в дуновении чумы» — если вспомнить пушкинские строки, из которых возникло заглавие этого сборника.
И третий сборник этой «ноты» — Андрея Грицмана (р. 1947). Возможно, самого нью-йоркского из всех трех.
«В лирической поэзии, стихотворение — это личное сообщение поэта, направленное в окружающее (обычно пустоватое и холодноватое) пространство». Так писал Андрей Грицман в эссе «Поэт в межкультурном пространстве» («Вестник Европы», 2005, № 13). Это можно полностью отнести и к лирике самого Грицмана. Она одновременно и очень лична, интимна — и обращена во вне, в пустоту мирового пространства. В котором движется лирическое «я» поэта, меняя страны и часовые пояса, пытаясь это как-то его обжить и обогреть. Стихами, неспешной, чуть хрипловатой речью.
Сквозь блажь Москвы,
Сквозь гарь пристанционных городов,
Сквозь градообразующий маразм
Негромко слышен то ли шум листвы,
То ли души, читающей с листа.
Так траектории небесных бренных тел
Вдруг сходятся в купе или в кафе.
Плывёт нетленный пух и чёрный снег и эхо —
И весь пейзаж летит к нам налегке.
<…>
И гул плывёт туманом на рельеф,
Дикорастущий быт на слух меняя,
Шумит вода, скрипит весло, паркет?
Сочится речь, неслышная, живая.
Да, это (еще раз сошлюсь на Грицмана) «поэзия над границами, но с остановками в тех местах, где душа нашла свой дом» («Интерпоэзия», 2022, № 2).
Говоря о русских поэтах в Нью-Йорке, упомяну и сборник Анны Гальберштадт «Психея с крылышками под чесночным соусом»[11]. «Гудзонская нота» в ее стихах, наверное, выражена даже сильнее. Много размышлений — об эмиграции, о поэзии; много американских зарисовок, одиночества, ностальгии…
Входишь в красный кирпичный угловой дом —
Ravenswood projects
угол Тридцать Четвёртой авеню и Двадцать Четвёртой стрит
они всегда выглядят одинаково — стоят рядами
из них выходят разные небогатого вида люди
чаще всего с кожей от оливкового до цвета жареного
ямайского кофе
стены внутри исписаны граффити
в лифт лучше не заходить поодиночке
особенно, когда стемнеет.
<…>
Отстраненная, несколько суховатая интонация. Скорее эго-документ, чем документ поэтический, но — почему бы нет? «Мир снова пришел в тревожное движение», — пишет в послесловии Полина Барскова, и Гальберштадт дает «свой, отдельный, особый взгляд» на то, «что такое быть чужестранцем, чужаком, визитером, быть вне». Возможно.
Подытожим.
«В прошедшем году вышло множество поэтических книг… — констатирует Александр Переверзин в “итогах года” на Prosōdia. — Есть ощущение, что поэтическое книгоиздание вернулось на допандемийный уровень, но из-за разрастающейся сегментации большинство авторов не получили должного внимания»[12].
По поводу внимания — уже писал в начале. Нет ни просто «должного внимания», нет фактически никакого. Крупнейшие поэтические премии прошлого десятилетия, «Поэт» и сменившая его «Поэзия», канули в прошлое. Ведущие поэтические журналы, «Арион» и «Воздух» — один закрыт, выпуск другого приостановлен… Впрочем, даже реклама через портал госуслуг, как показал опыт, еще не гарантирует внимание и успех.
Но книги — интересные, яркие, заметные (пусть даже не замеченные) — выходят. Дай Бог, найдется и читатель.
[1] Анна Бенько, «Что тебе рассказать» (рекомендовал Иван Щеглов) и Варвара Недеогло, «Русские девочки кончают свободной землёй» (Виктор Дмитриев). (Что читали авторы «Горького» в 2023 году. <Части 1—4> // Сайт «Горький», 27—30 декабря 2023 г. (https://gorky.media))
[2] «КУФЁГА» (Олег Лекманов). (Чтение под ёлкой: новогодние советы для «Полки» // Сайт «Полка». 27 декабря 2023 г. (https://polka.academy))
[3] Герман Лукомников, «Стихи из России» (Михаил Визель). (Литературные итоги 2023 года. <Подготовила> Мария Фадеева // Сайт «Пашня». <Без даты> (https://cws.media))
[4] Литературные итоги 2023 года <Части 1—2> // Сайт «Формаслов», 15 декабря 2023 г., 15 января 2024 г. (https://formasloff.ru/)
[5] Что отмечают и авторы предисловия: «Родившаяся в 1951-м, Ермакова дебютировала как поэт не ранее 1987 года, куда позже большинства своих ровесников».
[6] В этом тоже заметна самоирония: на память приходит составленное по тому же принципу название известного объединения трёх карикатуристов, Кукрыниксы». Можно, впрочем, вспомнить и британскую поэтическую группу «МакСпондэй» (Макнис, Спендер, Оден и Дэй-Льюис).
[7] Наталия Михайлова. Его подпись под миром // Сайт «Prosоdia». 10 апреля 2023 г. (https://prosodia.ru)
[8] 10/30. Стихи тридцатилетних. — М.: МК-периодика, 2002. В нее кроме стихов самого Шульпякова вошли стихи Максима Амелина, Дмитрия Воденникова, Михаила Гронаса, Инги Кузнецовой, Александра Леонтьева, Андрея Полякова, Бориса Рыжего, Дмитрия Тонконогова, Санджара Янышева. Все эти имена сегодня хорошо известны — по крайней мере, в литературном сообществе.
[9] Сборник Каната Омара, впрочем, издан в екатеринбургской серии «InВерсия», о которой говорил выше.
[10] Датирован 2022 годом, но вышел в 2023 году (как и сборник Андрея Грицмана).
[11] Вышла в той же екатеринбургской серии «InВерсия», что и сборник Каната Омара.
[12] Итоги 2023 года глазами поэтов // Сайт Prosōdia. 8 января 2024 г. (https://prosodia.ru/).