Два письма на одну тему
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2024
Геннадий Прашкевич (Новосибирск, Россия)
Дорогой Алексей!
Когда человек изобретает безопасную булавку, или застёжку-молнию, или удобную машину для домашней уборки, или говорящую игрушку, никто не заявляет: этот человек сделал огромный шаг вперёд, вот он обогнал своё время. Да нет, не обогнал он своё время, а просто раньше других почувствовал острую необходимость нового.
Обогнать время — это нечто другое.
Это, прежде всего, глубокая вера в то, что никогда не может наше будущее, наше долгожданное прекрасное будущее, быть хоть в каком-то смысле хуже сегодняшнего дня, не дарить нам великолепных идей и изобретений. Даже когда создаётся атомная бомба, когда синтезируют слишком «бодрящие» вещества, когда выстраивается катастрофическая теория близких и роковых изменений климата, других важных условий, непременно найдётся кто-то заявляющий: это всё для нас — подарок из будущего!
Подозреваю, что многие люди это наше будущее, в общем-то условное, воспринимают чуть ли не буквально, будто действительно где-то в каком-то времени, но всегда впереди, такое будущее реально существует. Ну, не может не существовать! Ведь это наша давняя мечта. Мы давно привыкли к мысли, что всё лучшее приходит к нам, как правило, из будущего. Там всё умней, удобней, интереснее. К тому же богатства будущего неисчерпаемы. Это из каменного века мы уже ничего не можем получить, дубина и каменный топор давно при нас. Так что всё лучшее — из будущего. Мы всегда нуждались и нуждаемся в неожиданных идеях, в кардинальных, меняющих нашу жизнь открытиях. Они не столь однозначны? Нам некогда оценить перспективу их применения? Ничего! Разберёмся! Потому-то, наверное, с таким запозданием Альфред Нобель жалеет об изобретённом им динамите, а ботаник Артур Галстон пытается отговорить учёных коллег не отдавать отысканный им «агент оранж» в руки неугомонных создателей химического оружия. Да как так можно? Ведь он, ботаник Галстон, искал всего лишь метод ускорения роста самых ценных, самых нужных миру сельскохозяйственных культур, — а результаты открытий его ложатся в неприхотливую схему получения всё новых и новых отравляющих веществ? Талантливый оружейник Михаил Калашников создавал свой непревзойдённый АК-47 для защиты родины, а это оружие очень скоро оказалось в руках террористов!
Странная щедрость будущего озадачивает.
Похоже, «подарки» раздаются, скажем так, не слишком продуманно. Братья Райт, к примеру, были совершенно убеждены в том, что изобретённый ими самолёт сделает любую войну настолько ужасной, что ни одна страна не решится применить их изобретение для разрешения вечно возникающих военных конфликтов; и физик Роберт Оппенгеймер далеко не сразу пришёл к мысли о жесточайшем международном контроле над произведёнными под его руководством атомными бомбами.
Надо бы задуматься над «подарками» из будущего.
Но мы ждём, мы восхищаемся «подарками», восхищаемся гениями, предсказавшими их появление. Поэма Андрея Белого «Первое свидание» вышла в свет в России в 1921 году, когда об атомной бомбе практически никто в мире ещё не думал, но поэт, кажется, прекрасно знал, о чём пишет.
Мир — рвался в опытах Кюри
атомной, лопнувшею бомбой
на электронные струи
невоплощенной гекатомбой.
А фантаст Герберт Джордж Уэллс ещё раньше, в 1913 году, в романе «Освобождённый мир» указывал на открывающиеся перед человечеством перспективы.
«Мы не только станем обладателями источника энергии настолько могучей, что человек сможет унести в горсти то количество вещества, которого будет достаточно, чтобы освещать город в течение года или питать машины гигантского пассажирского парохода на всем его пути через Атлантику. Мы обретем ключ, который позволит ускорить процесс распада во всех других элементах. Любой кусочек твердой материи станет резервуаром чудовищно сконцентрированной силы. Наше открытие можно сравнить только с открытием огня — сразу поднявшим человека над зверем».
Правда, вместо цветущих оазисов на месте вчерашних мёртвых пустынь, вместо полярных морей, освобожденных от вечного льда, вместо зелёных садов Эдема, в которые должен превратиться мир, уже к весне 1959 года (по предсказаниям Уэллса) около двухсот центров человеческой цивилизации будет превращено в мрачные очаги негаснущих атомных пожаров.
Оружие всегда интересовало Человека разумного.
Человек разумный никогда не прекращает учиться, всё ему интересно, потому человечество беспрерывно растёт, умнеет, развивается, вот только… почему, почему, почему мы так легко, так безрассудно принимаем любые «подарки из будущего»? Почему полученное сразу пускаем в ход, награждая создателей нового оружия, других опасных изобретений почётным званием провидцев? Ведь мы даже не знаем, что это такое — наше будущее. Думающего человека к великому открытию нередко приводит самая что ни на есть случайная причина, а другой, бывает, приходит к большому открытию, руководствуясь лишь желанием урвать что-то для себя.
Вот и открывается шкатулка дьявола.
А разве дьяволу принадлежит наше будущее?
Зачем нашим неведомым, но прекрасным потомкам дарить нам атомную бомбу или отравляющий газ? В конце концов, это же мы помогли им войти в их прекрасное богатое будущее, освоить его, могли бы и они, наконец, понять, какие «подарки» нам интересны и полезны. Почему, наконец, ни религия, ни воспитание, ни уровень развития обществ не подсказывают нам, что можно брать из будущего, а чего лучше бы остеречься?
Се человек.
Этим всё сказано.
Но почему, недоумеваю я, почему обитатели нашего гипотетического, но счастливого (в общих представлениях) будущего не полистают на досуге атласы прошлых веков, политические карты прошлого? Почему умные наши потомки не удивятся своим (именно своим, ведь обитатели будущего — наши прямые потомки) надеждам, обычаям, которыми мы жили, которыми постоянно обманывались? Мир старых атласов, мир, давно уже ставший историей, на политических картах ёжится, его опаляют холод и жар страстей человеческих, его передёргивают судороги, он беспрестанно меняет цвет, заплаты государств накладываются одна на другую. Чья воля всё это организует? Ведь даже идея Евросоюза была подана вовсе не Наполеоном (полистайте-полистайте старые атласы!) — почему же мы продолжаем жить в мире давних, давно отцветших иллюзий, почему не отказываемся от всех этих странных «подарков» из будущего? Ведь будущее всегда строится нами — для наших детей…
Может, Алексей, нет и никогда не было никаких «подарков из будущего», может, даже самого будущего нет? Может, это эфемерные миры, выдуманная бесплотная мечта? Может, мы изначально (кем?) обречены жить в мире сегодняшнем, всегда в мире только сегодняшнем, потому и выдаём свои собственные жестокие идеи за подарки из будущего? Но тогда почему опять и опять жадно, с неослабевающим интересом ждём «подарков»? Откуда они? От кого? Зачем наш жаждущий мозг преподносит нам всё это?
В конце восемнадцатого века французы с оружием в руках бурно спорили о свободе, равенстве, братстве, в начале двадцатого века европейские поэты и фантасты спорили всё о тех же свободе, равенстве, братстве, даже предвидя уже страшные атомные пожары, а сейчас, в начале двадцать первого века, — о чём спорим? Обыватель (обожающий «подарки») всегда будет фыркать, выходя из концертного зала, он, видите ли, от Моцарта всегда ожидает чего-то большего, а хронический неудачник, страдающий от своих неурядиц, всегда будет поджигать дачу и автомобиль соседа, — хотя бы для морального равновесия; даже проститутка (неужели даже Искусственный интеллект не избавит нас от самых древних профессий?), провожая очередного гостя, шепчет «о Господи», уверенная, что уж Он-то, там, наверху, точно именно ей сочувствует.
«Если представить себе все загадки, когда-либо встававшие перед человечеством, в виде огромного океана, то не найдётся в этом океане ни одной капли, в которой свет разума хотя бы однажды не вспыхивал изумительными озарениями».
Оказывается, это я сам когда-то написал такое, ещё не задумываясь о «подарках» из будущего.
В далёком прошлом (в венде, геологическом времени, предварявшем кембрий) мир вообще не знал хищников. Трилобиты и прочая живность существовали сами по себе, можно сказать, мирно и счастливо, не задумываясь ни о каких «подарках из будущего»; Эдемом называли палеонтологи тёплые доисторические моря.
Но никакого будущего у обитателей венда не было.
Однажды вымерли — быстро и незаметно.
В свое время, где-то в семидесятых, один мой армянский друг (писатель) лечился от жестокой астмы у нас в Новосибирске, где практиковал превосходный врач, правда, тогда ещё не признанный своими коллегами. Помогала писателю, спасала его от ужасных приступов удушья наша общая знакомая — Таня, достойная молодая женщина. Переживая страдания сына, мама писателя, тоже приехавшая в Сибирь, не уставала шептать, прижимая руки к груди: «Господи, Господи, спаси для меня моего сына! Если ты спасёшь моего сына, я ему куплю всё!» Не знаю, услышал ли шёпот матери Господь, но сын однажды услышал. И услышав, сам шепнул, видимо, представляя своё неясное будущее: «Мама, купи мне Таню».
Вот ещё одно — будущее.
Каких ещё ждать «подарков»?
Алексей Буров (Чикаго, США)
Вот, дорогой Геннадий Мартович, и пришло время поговорить нам о времени.
Кажется, все мы знаем, что это такое — да как не знать? — но можем ли мы выразить это знание? Можно ли определить время, дать ему дефиницию — мол, временем называется то-то и то-то?
Ну, можно сказать, что время — это то, что мы измеряем часами. Чем плоха такая прагматичная, научная дефиниция? Плоха она тем, что обманчива: за видимостью ответа скрывается его отсутствие; вопрос лишь переносится на другие неопределённые слова. И, действительно, тогда уж надо сказать, что такое часы. А что о них скажешь, кроме того, что это прибор для измерения времени? Вот и приехали, круг замкнулся, а ясности не добавилось, да ещё и два других слова теперь определять надо: мы и измерять — ведь и они не слишком понятны. Любая попытка определить смысл слов будет приводить отчасти к кругам, а отчасти к новым неопределённостям — никакой иной возможности ни один язык не дает.
Означает ли этот вывод бессмысленность определений? Я думаю, что он означает безнадежность попыток достичь философской ясности на пути строгих дефиниций. Последние тем не менее могут быть полезны, — если они устанавливают существенные и не слишком банальные связи между важными интуициями, понятиями и идеями, пусть и не слишком проясненными. Мы можем надеяться на то, что по мере рассуждения нам лучше приоткроются некие структуры реальности, до какой-то степени прояснятся связи одних, не слишком ясных, сущностей с другими. И если такое случится, то уже наше рассуждение и будет оправдано, я думаю.
Ладно, оставим пока вопрос о возможных определениях времени, может, потом мы выйдем к нему каким-то образом; с дефинициями такое бывает.
Давайте скажем так: мы что-то помним о прошлом, чего-то ожидаем от будущего, а их разделяет бегущий миг сейчас. На интуитивном уровне память и ожидание представляются весьма разными сущностями; нам кажется, что время бежит только в одну сторону, и в другую оно бежать не может. И точно — можно легко разлить воду, нечаянно опрокинув стакан на стол, но чтобы собрать всю разлившуюся воду назад в стакан, потребовались бы какие-то невозможные усилия. Сгорающие дрова превращаются в золу и дым, величественные храмы — в руины, выгорающие звёзды — в холодные сгустки материи или в чёрные дыры; обратных же процессов не бывает. Физики в этой связи говорят о стреле времени, направленной на деградацию изначальных порядков, на рост энтропии, меры хаоса. Этот физический закон, тоже не до конца ясный, называется вторым началом термодинамики.
Главная проблема с этим началом связана с тем, что в мире идут не только процессы деградации, но и обратные им. Время от времени в мире появляется нечто новое, сложное, и далее не только не гибнет, но, напротив, его сложность, изощренность упорно идёт по нарастанию, а не деградации. Жизнь, мышление, наука, цивилизация — примеры таких сущностей. Возникновение жизни на нашей планете и её эволюция ко всё более богатым и умным формам есть поразительный факт, бросающий вызов второму началу термодинамики. Подчеркну, что не только нет научного объяснения этому важнейшему факту, но, более того, жизни не должно было бы быть, согласно всему тому, что мы знаем о ней и о Вселенной.
На эти темы мы с вами уже говорили, Геннадий Мартович, в письмах под названием «О том, что хотим услышать»1[1]. Чтобы не повторяться, я лишь напомню нашим читателям, что факт появления и эволюции жизни с необходимостью приводит к выводу об авторе этой Вселенной, с её весьма особенными законами, роскошью жизни и мышлением, доходящим до вселенских масштабов. Я знаю, что такой вывод многим не понравится, многие хотели бы «обойтись без этой гипотезы», не хочу никому досаждать, но не вижу, каким образом, не греша против истины, этого вывода можно было бы избежать. Дело здесь не в религиозной вере, подчеркну, а в представляющихся неизбежными выводах разума.
Итак, во Вселенной есть две стрелы времени: физическая, ведущая к деградации, и противоположная ей эволюционная, направленная ко всё более изощрённым новациям. Физическая свойственна природе самой по себе, она проистекает из совместного действия законов природы и случая, и потому её можно назвать естественной. Эволюционная же стрела связана с творческими актами. Создателя и нас, сапиенсов, творчество идет поверх законов и случайности — оно, стало быть, сверхъестественно или чудесно.
Как существо естественное, человек имеет природные качества, потребности, желания и инстинкты; страшась одиночества, изгойства, он тяготеет к стадности, к следованию «всем»; также он подвержен деградации, болезням и смерти. Как существо сверхъестественное, он может развивать в себе способность понимания чего и кого угодно, эстетический вкус, моральные качества, творческие способности, критически формировать гипотезы о предельных вопросах и следовать высоким идеям, преодолевая сопротивление животного и стадного. Естественный человек смертен, сверхъестественный видит в смерти не конец, но точку перехода в иной мир, к новым задачам.
Думаю, что в человеке заложено гораздо больше, чем он обычно реализует в жизни. Возможно, одним из главнейших препятствий развития является стадный инстинкт, как определённое отношение к миру, где во главе угла — задача быть с «нашими», быть «как все» и со всеми. Такое «бегство от свободы» — один из базовых механизмов преодоления одиночества, как писал Эрих Фромм. А Умберто Эко указывал на эту стадность как на ur-fascism, прафашизм, универсальную психологическую основу «вечного фашизма». Стадное мироотношение требует простоты и ясности различения наших от чужих или иных. Когда стадный человек сталкивается со сложным, многослойным, противоречивым мышлением, он спотыкается — а это неприятно, это грозит ему унижением, потому прафашизм враждебен подлинному мышлению, раскрытию сверхъестественного в человеке. Свободное, критическое, углубляющее себя мышление прафашист будет в лучшем случае временно терпеть; поэтому стадность неразрывно связана с ресентиментом в отношении «шибко умных».
Умберто Эко писал, что фашизм связан с культом традиции и нелюбовью к прогрессу. Тут я с ним не соглашусь: фашизм политически всеяден, он может принимать форму любой идеологии, цвета любой партии или движения. Он не левый и не правый, не консервативный и не прогрессистский, не религиозный и не атеистический, он может быть чем угодно из идеологического или политического списка. Ближе всего ему коллективистские учения, коммунизмы, империализмы и национализмы, но в принципе он может сочетаться и с борьбой за свободу, насыщая эту борьбу всеми своими ароматами, превращая её на деле в борьбу за новую фашистскую диктатуру.
Кровь, война дают фашизму психическую энергию, напитывают и усиливают его эмоциональный заряд. Поэтому политик, делающий ставку на фашизм, будет вести дело к массовому террору или войне — внутренней, гражданской, или внешней. При этом врагами фашистов могут быть как сторонники свободы, так и другие фашисты.
В обществе победившего фашизма творческие начала людей могут развиваться лишь в той мере, в какой он не вполне победил, — по своей сути творчество есть выход из стада, вызов стадности. Поэтому творческие люди бегут из тех обществ, где фашизм усиливается — бегут, потому что творчество дышит свободой, а в фашизирующемся обществе становится нечем дышать.
Но зачем же Создатель сотворил нас столь несовершенными, зачем нагрузил всем этим негативом естественного: болезнями, глупостью, леностью, стадностью, дурными страхами и страстями? Дано нам это знать или нет? Думаю, что до определенной степени да; он сам и даёт нам это почувствовать, даря божественную радость, наслаждение открывшимся светом в одних случаях и посылая чувство пустоты, маету бессмыслицы, муки совести и отвращение к жизни в случаях других. Решение трудных творческих задач — вот когда эта радость вспыхивает особенно мощно. Стало быть, ради того мы и созданы, ради того и получили как таланты, так и трудности их реализации.
Мы живём в наилучшем из возможных миров, с теологической необходимостью заключил Лейбниц, но он не спросил, в каком смысле этот мир наилучший, по какому параметру он оптимизирован. Вольтер спорил с Лейбницем, молчаливо полагая, что таким параметром может быть лишь минимум страданий и максимум удовольствий, и указывал насколько мир плох в этом отношении. Вольтеру не пришло в голову, что параметр иной, да и мало кому это вообще в голову приходило и приходит до сих пор.
Фримен Дайсон, один из создателей квантовой электродинамики, предположил, что этот параметр — интересность мира, что мы живем в интереснейшем из возможных миров. Интереснейшем для Создателя, прежде всего, но и для нас, сапиенсов, тоже, по мере взросления. Для сапиенсов мир будет выглядеть тем интереснее, удивительнее, чем объёмнее и точнее они будут мир видеть и дополнять. Отсюда и наша тяга к удивительному, чудесам, к «подаркам из будущего» — она дана нам как ценность сверхъестественного начала в нас, побуждая быть не только потребителями чудесного, но и его созидателями. Здорово получать подарки, но готовить и дарить их — тысячекратно интереснее. Да, дело это трудное, но только трудные задачи и интересны, только они никогда не приедаются. Задача человечества — не создание технологического венда-2, приятно-сонного Эдема, а рост в бодрствовании.
С этой точки зрения само время предстаёт как условие творчества, последнее и есть его смысл и сущностная мера. Время, в высшем смысле, определяется не однообразным тиканьем часов, а рождением нового, новых идей, образов, проектов. Там, где нет ничего, кроме тикающих часов или унылых экклезиастовских кругов, время по сути дела отсутствует — каждое тиканье, каждое возвращение на круги своя ничем не отличается от предыдущих тиканий и возвращений. Такой мир был бы скучнейшим из возможных и не стоил бы существования.
Решение трудных творческих проблем — вот что на самом деле движет время. Подарки из будущего случаются потому, что какие-то люди решают трудные задачи, добывая само будущее как великую ценность. Трудные проблемы — такие, что требуют от человека полной самоотдачи, до белого каления, а не только до красного, как выражался Версилов из «Подростка» Достоевского. Такая самоотдача называется энтузиазмом, что в переводе с греческого означает «захваченность божеством». В этом окрылённом состоянии человек может творить чудеса, совершать то, что было бы для него непосильным не только в обычном расположении духа, но и в состоянии лишь красного каления. Задача должна сиять в душе мощно, человек должен засыпать с мыслями о проблеме и просыпаться с ними же. И если так, и пока это так, человек будет сверхчеловеком, способным двигать горы, решать трудные задачи.
Для простого человека это не годится — так могут возразить на мой тезис о «трудных задачах», о смысле жизни как удивлению Творцу, и в особенности, удивлению Творца. Чем простой человек может удивить Создателя Вселенной со всеми её чудесами; вы что, смеётесь, что ли? — зададут мне риторический вопрос.
Нет, не смеюсь. У меня есть подозрение, что сам этот образ «простого человека», такого машинообразного, безнадежно тупого существа — ложен. Более того, эта ложь почему-то со страшной силой навязывается, и в этом её большой вред. Возможно, навязывается она по причинам экономии мышления: так удобнее «непростым людям» строить модели социума, если людей вообще уподоблять шестерёнкам. Но тогда это пример крайне неудачного и опасного упрощения. Если принять ту точку зрения, что обычный человек туп и банален, то эта уверенность и будет укреплять тупость и банальность, самооправдываясь. И тогда человек, бунтуя против несправедливости на земле и выше, будет не только поджигать дачи и автомобили успешных соседей, но и устраивать чего похлеще.
В пяти минутах езды от моего нейпервилльского дома есть парикмахерская Tonsorial, услугами которой я пользуюсь. Стригут они прекрасно, но моя привязанность к этому заведению не имеет отношения к мастерству стрижки — тут я совершенно непритязателен. Дело в том, что у них очень приятный дизайн интерьера — в стиле доброй старой Америки первой половины прошлого века, что мне страшно нравится. Приезжаю к ним, как в любимый музей, и душа поёт уже на входе. Всех, кто там работает, готов обнять как лучших друзей. Уезжаю оттуда всегда в прекраснейшем расположении духа. Парикмахер Скотт, основатель, дизайнер и владелец Tonsorial, добавляет своим посетителям сколько-то квантов счастья. Божье благословение несомненно окружает это чудное заведение — потому что там хорошо.
Смешно было бы утверждать, что проекты такого рода требуют фантастической гениальности. Они доступны уму среднего человека, который, однако, не должен верить в догму о тупости простых людей и дерзновенно браться за подобные задачи как трудные, но решаемые.
Если всё оно так, Геннадий Мартович, то мы должны будем заключить, что жизнь человечества будет продолжаться до тех пор, пока мы интересны Создателю, пока можем радовать и удивлять его, радуясь и удивляясь вместе с Ним, вступая с Ним в творческий диалог. Исходя из этого, стоит всячески содействовать фантазёрам, чудакам, юродивым, жертвенным и созидательным людям, — ведь именно они добавляют человечеству жизни. Самое же смертельное для человечества — это агрессивная, враждебная чудесному и необычному, стадность, фашизм.
Надо полагать, что и сам Господь не знает, как и когда завершится история человечества, потому как создал открытый проект с большим числом авторов. Одно можно сказать наверняка: если человечеству и суждено уйти до истечения солнечного ресурса жизни, то случится такое лишь потому, что Создатель увидит, что история стала неинтересной, что мы увязли в безнадежных тупиках. И тогда Он найдет способ закончить ставшее никчёмным существование людей. Но до тех пор, пока у Него есть надежда на «подарки из будущего», этого не случится. Не для того наш Небесный Отец работал над Вселенной, жизнью и мышлением тринадцать с лишним миллиардов лет, чтобы позволить какому-нибудь психопату этот проект своевольно сорвать раньше срока.
На этой оптимистической ноте завершаю свое послание и обнимаю вас, дорогой друг.
[1] «Дружба народов», 2023, № 3.