Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2024
Мариничев Родион Сергеевич — поэт, прозаик, журналист. Родился в 1984 году в г.Саранске. Детство и юность провёл в Санкт-Петербурге, окончил факультет журналистики СПбГУ. В настоящее время — сотрудник ТАСС. Финалист литературных премий «Лицей» (2019) и «Большая книга» (2023). Живёт в Москве.
В «Дружбе народов» публикуется впервые.
* * *
Когда поезд подходит к Москве, —
снег.
Улица, город, страна…
проступает в холодном окне
путевая стена.
С нами Москва, а зачем Москва?
Почему, из чего и в чём?
Далеко и близко, мертва и жива,
холодно — горячо.
Опершись о кулак и прикрыв глаза,
с вагонной углядишь высоты,
как сто восемьдесят сантиметров назад
вышел из тёплой воды.
Мама,
навсегда оглушён тишиной,
слышу как наяву —
за твоим большим утеплённым окном
вырастал, поднимался звук:
барабан, колокольчик или гобой,
медленно тающий свет,
где за белыми шапками подоконников,
карандашами столбов,
огоньки увозя с собой,
шли поезда в Москву,
и снежинки летели вслед.
* * *
Между Чуком и Геком
взрослым идёшь человеком,
шестилетнего сына держа за руку, –
стал и сильней, и смелей —
по неизбывному кругу:
Звёзды. Стена. Мавзолей.
Камни — они словно горы,
словно земная опора
твоему неспешному шагу
и маленьким детским шажкам.
Оторвавшись от стаи,
чей-то шарик цветной всплывает
в рваное серое небо
к светлым и тёмным мазкам.
От калитки детского сада,
из-под тихого снегопада,
к наугольным стрельчатым башням,
к молчаливой воде у моста…
Ярче, красней и краше
рубиновая звезда.
Старый большой телевизор,
шелестящий свёрток под ёлкой…
Укрытые снегом ели
в утреннем свете синей.
Упакованы в звуки оркестра
Твой большак, твоё лобное место,
утра твоего мавзолей.
* * *
Танк в Телеграме
приближается к бывшему дому –
то к одному, то к другому,
но неизменно бывшему,
лишённому крыши,
окон,
балконов,
птичьей кормушки за форточкой,
старой ковровой дорожки
на входе в подъезд…
Танк под остовом дерева,
во дворе,
на усеянном кирпичом бульваре.
Танк в Бахмуте-Артёмовске
и Соледаре.
Вид через триплекс,
будто сквозь лобовое:
едешь, едешь по городу,
и тут — такое!
Солнечный луч в холодном осколке стекла,
чудом не ставшем пылью,
смешанной с бетоном и солью…
В детской какой-то песенке:
«Будет даль светла!»
Мир снова перевернётся,
сбросит железный панцирь,
схлынет цунами,
стихнет землетрясение.
И я тыкаю «нравится»,
обуздать не пытаясь пальцы,
не в силах своей стране
желать поражения.
* * *
Подожди,
пока не увидишь тело
в вечерней реке,
плывущее мимо, мимо
и ещё раз мимо.
Силуэт твоего врага
темнеет невдалеке.
Неотступно,
непоправимо
хрупкие стебли травы
пронизывают тротуар.
Перевязочная. Солнце в зените.
Перебивая друг друга,
вступают Амон Ра,
повстанец
и мирный житель.
Земной пилигрим,
обитатель своей страны,
взмывал над рассветом,
бежал,
полз на сбитых коленках,
остановившись
в двух саженях от той войны,
от того простенка.
Небо ровное-ровное,
и теплынь стоит.
Покрытые тонкой пылью,
нагреваются половицы.
Дети мои,
гулкие голоса мои.
Воробьи, синицы…
* * *
Умереть в ноябре,
где сгустившийся воздух толкает в сумерки день,
где свет от машинных фар
вспыхивает, скользит,
подсвечивая вчерашний ледок на дорожной воде,
оттаивающий бензин.
Окна выходят в дождь.
Минуя фрамугу, балкон,
голубым фонарём горя,
жизнь разворачивается, расправляется,
словно бабочка махаон, —
от света до ноября.
От рокота кольцевой
до шёпота подорожника и лебеды
волны звуковой длина.
В молчании горизонта,
в плотности дождевой воды —
музыка, тишина.
Группа крови на рукаве,
окна выходят в сад…
Эта скрипучая белая дверь,
этот шиповник и этот свет
о четырёх концах.
* * *
Пока не иссяк хлорофилл,
поживём.
Мир зернист и продолговат,
как разрез человеческих глаз,
как быстрая капля воды.
Провода над шоссе.
Поезд за бурым полем
тянет цистерн крепкие животы.
Поживём! В этом слове –
твоя и моя теплота,
наши кончики пальцев,
мокрые от дождя.
тонкость сырых травинок.
На тропе —
следы от резвых ботинок,
высохшая полынь, повилика.
Детский испуг
во мне совершает круговорот.
Неотступная прибывает вода,
заполняя прожилки и провода,
полевой разнося кислород.