Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2024
Феликс Чечик — поэт. Родился в 1961 году в г. Пинск (Беларусь). Окончил Литературный институт имени А.М.Горького. Автор нескольких сборников стихов и многих публикаций в литературных журналах. Лауреат «Русской премии» (2011) и международной премии им. И.Ф.Анненского (2020). Живёт в г. Нетания (Израиль).
* * *
Дома и стены, тем более потолок, —
не говоря уже о любимых книгах.
На полке бюст: А.А.Блок,
снявший крылья ангела, мечтающий о веригах.
Лист А4, икеевский карандаш.
Что ещё нужно для счастья? Две-три вещи:
тридцать шесть лет брака — приличный стаж,
взрослые дети — редкие встречи.
В общем-то всё! Ну, может быть, самую малость:
мрак кромешный и беспощадный стыд,
жизнь, что была исправна и вдруг сломалась,
Кремль, Дума, ВС, МВД, МИД.
Малой родины белая сажа или
млечной родины лажа и неглиже.
Счастлив тот, кого уже разлюбили!
Счастлив тот, кто разлюбил уже!
Чёрт знает что — висят на гвозде рога.
На потолке верёвка грустит о вые.
Вместо стен: степи, поля, луга.
А потолок — небеса голубые.
* * *
Выйду я из подъезда,
закурю, как живой,
и захлопнется бездна
над моей головой.
Будто не было этой
пустоты навсегда
над прекрасной планетой,
что страшнее суда.
Будто не облажалось
человечество и
не давило на жалость,
не молило любви.
Будто — снова и снова —
ждёт и верит оно,
что взойдёт в полшестого
золотое руно.
Не взойдёт — не надейся, —
ни за что, никогда,
опереньем индейца
на рассвете звезда.
Умолять бесполезно,
дать мгновенье взаймы:
не захлопнется бездна —
бездна — мы.
* * *
Сутулясь и горбясь, мы жили с тобой.
Мы пропили глобус и шарф голубой.
Но хочется верить, что жили не зря,
осенние листья куря.
Мы ехали шагом — всегда на бровях —
от города Ош и до станции Ах, —
с фингалом под глазом, разбитая бровь.
Но ставили вновь на любовь!
Мы всё, что стояло, — спустили давно.
И пенилось ало заката вино.
И радовались, что живём однова,
поставив опять на слова.
Пора успокоиться бы наконец!
Под звуки пальбы и разрывы сердец —
поехать бы по небу — мать-перемать,
чтоб травы небесные мять!
Так нет же — никак не уймёмся… И мы:
на фоне зимы и зловонья тюрьмы
военно поём на манер снегиря,
весенние листья куря.
* * *
Ты знаешь, как ни странно —
душе необходим
берлинского тумана
иссиня-белый дым.
Я им дышал — каких-то,
быть может, полчаса,
как на рассвете пихта
вдыхает небеса.
Так на закате птица
поёт, совсем как ты,
чтоб в бездну провалиться
полночной немоты.
Что ж, наша карта бита,
и тишина в груди.
Лишь призрак Моабита
маячит впереди.
Взошла на небо мама
и светит, как звезда.
Мы вышли из тумана,
оставшись навсегда.
* * *
И разбитую — я
скотчем склеивал чашку,
понарошку живя,
как «Памир» не взатяжку.
Стыд кромешный без дна
и Сенатская площадь,
словно капля одна,
не убившая лошадь.
Два — навеки — в одном:
меч картонный без ножен…
Дивный сон о ночном,
несмотря, что стреножен.
* * *
В.Г.
Пусть не сейчас, но очень скоро
увижу, подмигнув в ответ,
единственного светофора
в ночи потусторонний свет.
Как мой неутолённый голод, —
скорей снаружи, чем внутри:
он был одним на целый город
на фоне утренней зари.
Ты помнишь? Помню. Не забуду, —
с безумием накоротке,
как и разбитую посуду
в одноимённом кабаке.
Где наши Маши, Раи, Ани?
Да, там же, где и мы с тобой:
мы стали «убылью» по пьяни
и проиграли смертный бой.
И нам положенная фора —
растаяла за столько лет.
И мы стоим у светофора
и молимся на красный свет.
* * *
Было дело до войны —
grosso без concerto.
Было дело до вины
нашей, а не чьей-то.
Невесёлые дела,
и почище бреда.
Не поверишь — жизнь была
музыкой Альфреда.
Ты уверен, что она
в тишине звучала
и пьянила без вина
с самого начала?
Я уверен, что сердца,
музыке внимая,
собирались без конца
жить победой мая.
И жилось и пелось нам,
как в иголке нитке:
возвращением к корням
и любовью Шнитке.
Птицы певчие слышны
в небесах зачем-то…
Было дело до войны —
grosso без concerto.
Что ж, у Баха попроси,
млечная Россия:
ноту «до» и ноту «си»,
и прощенье сына.
* * *
Подозревая, что лету
нет и не будет конца,
я призываю к ответу:
память, надежду, Отца.
Сделайте, хоть на мгновенье,
не культивируя зло,
чтобы моё подозренье
семенем не проросло.
Чтоб, как от «выдоха-вдоха»,
крови меняя состав,
облако вышло из дока,
тучей беременной став.
Чтобы пролился, как песня,
утренний дождь наконец…
— До смерти жаром упейся, –
рек триедино Отец.
Что ж, значит — снова и снова,
значит — опять и опять,
счастья не зная иного:
жить-умирать.
* * *
Не подписывался на такое.
Опускаясь на самое дно,
я мечтаю уже о покое,
не мечтая о воле давно.
Я мечтаю, мечтаю, мечтаю…
И за это я был награждён
не смотреть на осеннюю стаю,
проливаясь счастливым дождём.
Повезло, наконец-то, пролиться
и сподобиться жизни такой,
омывая родимые лица,
обретая покой.