Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2024
Имперская и колониальная тема снова на повестке дня.
Была ли Россия колониальной империей? Если да, то в чем ее отличие от других колониальных империй (и в чем сходство)?
Наследует ли Россия своему имперскому и колониальному прошлому (опять же, если мы утвердительно отвечаем на первый вопрос), и как это оценивать?
Наконец, как всё это связано с русской литературой, классической и современной?
Вопросы эти возникли, конечно, не сегодня.
«…Тоска по утраченной империи овладевает массами. <…>Единая для всех и доминирующая надо всеми империя делается крайне привлекательна».
«Империя всегда начинается с того мига, когда очень много людей одновременно кричат “За что?!”. Им больно, им обидно, они работали, а их ограбили, никто их не защищает, никто за них не мстит. <…>Руки натурально тянутся к тяжелым предметам, а мозги — к Империи. <…>Империя в конце 90-х приняла роль суперавторитета, обещающего спасение».
Первая цитата взята из статьи Ольги Славниковой «Я люблю тебя, империя» («Знамя», 2000, № 12), вторая — из статьи Дмитрия Володихина «Неоампир» («НГ Ex Libris» 8 мая 2001 года). В обеих шла речь делах литературных, конкретнее — о российской фантастике. Именно в фантастических и полуфантастических произведениях конца 90-х — начала нулевых активно разрабатывается идея воссоздания империи. Некоторые упомянутые тексты (прежде всего «Жаворонок» Андрея Столярова — о некоем народном «Походе на Киев») читаются сегодня как самосбывшиеся пророчества[1] .
С «реабилитацией» империи начинает обсуждаться и проблема колонизации. В начале 2000-х у Александра Эткинда и Кирилла Кобрина, вероятно, независимо друг от друга, возникает концепция внутренней колонизации.
«Начиная с XIX века, — писал Кобрин, — русский правящий класс конструирует свой “Восток”, свой Orient внутри собственной страны. Роль загадочных чалмоносных турок и мумифицированных фараонов играет собственный так называемый “народ”<…> “Русскому народу” приписывали основное качество, которым ориенталисты наделяли Восток — неподвижность и неизменность» («Неприкосновенный запас», 2008, № 3).
Эткинд выступил с близкими идеями немного раньше и суммировал их в книге «Внутренняя колонизация: имперский опыт России» (2011). Концепция внутренней колонизации была довольно убедительной и — что важно в этом разговоре — опиралась не только на исторический, но и на литературный материал. Имена Пушкина, Гоголя, Белинского, Достоевского, Лескова упоминаются во «Внутренней колонизации» даже чаще, чем имена российских государей и министров.
Книга Эткинда не была лишена и некоторых теоретических недостатков. В ней, например, не учитывалась этническая неоднородность самого русского правящего класса — та важная роль, которую в нем играли в разное время «мобилизованные диаспоры» (термин Дж.А.Армстронга): украинцы, евреи, армяне… И особенно немцы, — если говорить о петербургском периоде, эпохе наиболее активной колониальной экспансии; ему, в основном, и посвящена книга.
Кстати, близко к концепции «внутренней колонизации» рассуждают о судьбах России герои романа Владимира Шарова «Возвращение в Египет» (вышедшего в том же 2013 году, что и русский перевод книги Эткинда). Шаров и Эткинд были друзьями, с концепцией Эткинда писатель был знаком. Но роль «мобилизованных диаспор» в формировании русской империи проговорена в романе довольно внятно. Как рассуждает один из героев, с царствования Ивана III начинается своеобразный кадровый импорт в Россию тех, «кто знал, или делал вид, что знает, толк в государстве».
«Недаром еще до Петра I две трети столбового российского дворянства указывали, что корни их иноземные <…> После Петра и разговора нет. Татары и греки, литва, венгры и итальянцы, но, главное, немцы <…> — а всё оттого, что свои держали государство за чужое, злое начало и охотников строить его было мало»[2].
Впрочем, эта идея (об имперской власти в России как результате действия некой «иноземной» силы) не один раз прозвучала в романах-антиутопиях, на которые были так богаты 2000-е. В роли этой силы успели побывать и выходцы из мусульманских стран в «Маскавской Мекке» Андрея Волоса (2004), и хазары в «ЖД» Дмитрия Быкова[3] (2006), и китайцы в «Дне опричника» Владимира Сорокина (2009)… А в недавнем романе Бориса Лейбова «Дорогобуж» (2022) в Москве будущего говорят на смеси русского с китайским, а правителем является казах…
События последних двух лет только усилили интерес к вопросам имперскости и колониальности. Из сферы академических исследований (и литературных пророчеств) они выплеснулись в сферу злободневной политической риторики[4].
Эти вопросы обсуждались в третьем и пятом номерах «Нового литературного обозрения» за прошлый год, в которых прошла заочная дискуссия «Русская литература и империализм»[5]. Коснулась она, прежде всего, самого понятия имперскости. Участники высказались против его некритичного использования. «Тема имперскости в немалой степени — продукт политической идеологии», а «то, что имеет идеологические основания, далеко не всегда бывает научно продуктивным» (Евгений Добренко). Что касается классической русской литературы, то она была столь же имперской, сколько и антиимперской. «Весь корпус Пушкина, особенно его проза, — это и песня новейшей империи, и ее подрыв» (Елена Фанайлова). (Не могу не согласиться: сам когда-то писал об этой двойственности в отношении к империи у русских поэтов — «Знамя», 2016, № 6).
Затронут был и болезненный вопрос о применимости постколониальной оптики к анализу отношений между русской и украинской литературами.
«…Именно к российско-украинским отношениям проблемы имперства относятся очень нетривиально. Украинцы в Российской империи были не “провинциалами” в римском смысле, а частью имперской нации <…> Это не значит, что украинская культура подавлялась в меньшей степени — в иные годы напротив; но в основе этого подавления лежал именно страх перед расщеплением правящей нации. То есть это не отношения англичан и индусов, даже англичан и ирландцев, а скорее отношения англичан и шотландцев…» (Валерий Шубинский).
Стоит, пожалуй, лишь уточнить, что «правящей нацией» украинцы — наравне с русскими — были не в национально-культурном, а именно в имперском смысле: составляли значительную часть административной, культурной и религиозной элиты. Что не мешало этим же элитам последовательно русифицировать Украину и подавлять любые устремления к автономии. Такова логика империи: за карьерный рост необходимо расплачиваться отказом от собственной национальной и культурной идентичности, и чем выше по иерархической лестнице поднимается имперский функционер, тем выше эта плата (в национальном государстве — всё с точностью до наоборот).
В этой оптике противоречия, накапливавшиеся с середины 2000-х между Россией и Украиной, оказываются противоречиями не между антизападничеством и прозападничеством (как это видится многим право-консерваторам) и не между «диктатурой» и «свободой» (как видится многим либералам), а между логикой империи и логикой национального государства1[6].
Украина, как и почти все постсоветские государства, развивалась и продолжает развиваться по логике национального государства. Россия — по логике империи: предпринятая в начале 90-х попытка выстраивания национального государства оказалась не слишком удачной (породив дезинтеграцию уже внутри РФ) и была быстро свернута.
То, что именно в случае с Украиной столкновение этих двух логик привело к таким трагическим последствиям, и объясняется во многом той важной ролью, которую Украина еще, по историческим меркам, недавно играла в имперской истории России.
Можно заметить, что обе логики, имперская и национальная, обладают определенной слепотой в отношении Другого (этнически, религиозно, лингвистически…). Логика империи склонна игнорировать инаковость Другого; логика национального государства — напротив, воспринимает ее слишком чутко и болезненно, как угрозу. И та, и другая склонны эту инаковость нивелировать и ассимилировать: через колонизацию (в случае империи) или дискриминацию (в случае национального государства).
И задача литературы (настоящей) — выйти за пределы обеих этих логик; увидеть эту инаковость Другого, попытаться ее понять и передать. А также разрушать стереотипы, с этими логиками связанные.
Поэтому, возвращаясь к дискуссии в «НЛО», можно пожалеть, что ее участниками почти не был привлечен материал современной русской литературы. Лишь Марк Липовецкий упомянул имена Дениса Осокина, Алексея Иванова, Гузели Яхиной и Алисы Ганиевой (в контексте «постсоветской реакции на империю и имперскость»)[7].
Вместе с тем только за последние два-три года вышло несколько интересных и талантливых романов, в которых тема имперскости и имперского Другого отражены на широком историческом и этническом материале. «Пароход Бабилон» Афанасия Мамедова (Азербайджан, 1930-е), «Комендань» Радиона Мариничева (советские финны, история и современность), «Холодные глаза» Ислама Ханипаева (Дагестан, современность), «Валсарб» Хелены Побяржиной (Белоруссия, история и современность), «Ак Буре» Рената Беккина (крымские татары, позднесоветский период и современность)…
Но, разумеется, нельзя требовать от одной дискуссии всеохватности; что-то неизбежно остается за кадром. К тому же тема колониальности в литературе активно обсуждается сегодня и за пределами «НЛО».
Константин Фрумкин в эссе «О метаколониализме» («Новый мир», 2023, № 10), размышляя о романе Киплинга «Ким», делает несколько интересных наблюдений о природе колониализма. К нему он, в частности, относит и «экспорт революции, организуемый и СССР, и Кубой, и Китаем», и «экспорт демократии (склонность к коему иногда называют “неолиберализмом”)». Интересны и размышления о колониальной природе Серебряного века, который был «Серебряным веком всей западной цивилизации, когда она собрала в горсть все богатства мира, все его развлечения и диковинки». Проблематичным кажется лишь термин «метаколониализм», который использует автор[8].
Дарья Басова (сайт «Вопросов литературы») пишет о необходимости учитывать опыт зарубежной антиколониальной литературы, а для начала — более широко переводить ее на русский. Благодаря чему «русский читатель сможет сам осмыслить и понять колониальный опыт из уст африканских, индийских, латиноамериканских, арабских писателей и поэтов, а не через призму англоязычных левых авторов, занимающихся postcolonial studies на своих уютных кафедрах»[9]. Полностью поддерживая этот призыв, не могу, однако, согласиться с тем, что касается «призмы»: тут, похоже, преувеличение. «Русский читатель» подобных studies — очень узкий круг специалистов, занимающихся этой проблематикой (на своих, стало быть, «неуютных» российских кафедрах). Как раз желательно, чтобы знакомство с postcolonial studies было шире, — включая и их рецепцию, и критику (а там есть с чем подискутировать)[10] …
Наконец, упомяну — тем более что дело коснулось англоязычных исследований — прошедшую недавно ежегодную конференцию американской Ассоциации славянских, восточноевропейских и евразийских исследований (Филадельфия, 30 ноября — 4 декабря 2023 года). Главной темой этого форума, в котором приняло участие около шестисот исследователей из США, Европы и постсоветских государств, была, опять же, деколонизация. Но об этой конференции надеюсь написать отдельно.
Пока же ставлю мысленное многоточие. Разговор об империи и деколонизации требует продолжения: с учетом всей теоретической сложности, идеологической нагруженности и той повышено-эмоциональной реакции, которую он провоцирует сегодня. Тем важнее говорить об этом: спокойно и, по возможности, безоценочно. Чтобы лучше понять современную литературу, понять современную историю, самих себя.
[1] Особенно в том, что касается международной реакции на этот «Поход на Киев» (не могу удержаться от пространной цитаты): «Европейский Союз в специально принятом обращении предупреждает, что ни в коем случае не допустит насильственного пересмотра границ. Украина — демократическое государство, признанное Международным сообществом. Всякое давление на нее будет рассматриваться как акт агрессии. Последствия такого шага могут быть очень серьезными. Европейский банк реконструкции и развития в срочном порядке предоставляет Украине льготный кредит и одновременно блокирует выплату траншей, уже согласованных, для России. <…> Даже горделивая Польша, у которой в связи с очередной сменой правительства и без того хватает проблем, широким жестом дарит Киеву соединение боевых вертолетов. Буквально за несколько дней Россия оказывается в изоляции на международной арене. <…> Только маленькая Белоруссия высказывается в поддержку “законных требований народов России”, да еще Китай в пространном обращении к Генеральной Ассамблее ООН предостерегает Объединенные Нации от поспешных действий» (Андрей Столяров. Жаворонок // «Знамя», 1999, № 6).
[2] Владимир Шаров. Возвращение в Египет. М.: АСТ, 2013. С. 319—320.
[3] Внесен Минюстом РФ в реестр иноагентов.
[4] Например, в Ванкуверской декларации, принятой в июле прошлого года на сессии Парламентской ассамблеи ОБСЕ, заявляется об «имперской и колониальной природе государства» (imperial and colonial nature of the state) в России.
[5] Точнее, две дискуссии: вторая касалась статьи Евгения Брейдо «Комментарий к стихам Бродского “На независимость Украины”» (вызывающим после февраля 2022 года особенно горячие споры). Но предложенные редакцией вопросы и в первом, и во втором обсуждении были по сути идентичными.
[6] При этом, как отметили и некоторые участники дискуссии, империя сама по себе не лучше и не хуже национального государства. «Если просто говорить, что империя — это плохо и опасно, мы рискуем повторять до бесконечности аргументацию сторонников национального государства, которые боролись в XIX—ХХ веках за независимость от тогдашних империй — но в сегодняшнем мире уже и национальное государство вместе с идеей национализма постепенно выглядит столь же устаревшим, как и империя» (Илья Кукулин и Мария Майофис).
[7] Подробнее остановился на современных авторах Дмитрий Кузьмин, но речь у него идет только о поэтах (Канате Омара, Павле Банникове, Сергее Тимофееве и т.д.).
[8] Термин этот довольно давно, лет тридцать, присутствует в англоязычных постколониальных исследованиях: то как синоним «постколониализма», то как осмысление колониализма. Фрумкин (без всяких отсылок к этой предшествующей «биографии» термина) использует его в ином смысле — как «снисходительное, с оттенками чувства превосходства отношение к любой чуждой реальности, которое свойственно вообще человеческой природе». Значение, на мой взгляд, слишком широкое и несколько запутывающее. Многие индусы, китайцы и арабы тоже смотрели на европейцев с чувством внутреннего (культурного, религиозного, этнического) превосходства, но при этом колонизировались ими.
[9] Дарья Басова. О необходимости диалога с антиколониальной литературой // «Лёгкая кавалерия», 2023, № 5 (Сайт журнала «Вопросы литературы». https://voplit.ru/column-post/o-neobhodimosti-dialoga-s-antikolonialnoj-literaturoj/).
[10] Как заметил в дискуссии на страницах «НЛО» Михаил Ямпольский: «К сожалению, сегодня исследования имперскости в основном воспроизводят модель, разработанную американскими постколониальными исследованиями. Эти исследования мне не кажутся адекватными для анализа российской ситуации».