Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2024
Елена Фролова (Тенятникова Елена Александровна) родилась в Симферополе в 1976 году. Окончила Красноярский педагогический университет имени В.П.Астафьева по специальности «русский язык и литература». Автор поэтических книг «Старый синий зонт», «Непоправимое лето», «От берега до заката», книг для детей. Победитель ряда литературных конкурсов. Живёт в Москве. В «Дружбе народов» публикуется впервые.
В наш последний приезд бабушка сказала, что придёт война, война между Россией и Украиной. Мы, конечно, тихо улыбнулись, — ну что взять со старенькой бабушки, всякое причудится пожилому человеку. Откуда она это знала?
Но сначала пришла Свобода…
Это был 2014 год, и дальние родственники из Киева написали, что они прямо сразу почувствовали её, Свободу, прямо повеяло на них Европой, «мы уже были почти европейцы».
В бабушкино село над Днепром Свобода тоже добралась. И вместе с её приходом как-то сразу исчезли с улиц развозившие по дворам стариков машины с дровами, углем, заправщики газовых баллонов. Перестали работать маленькие магазины, удобные
для пожилых людей, автобусов до города стало меньше, и аптечный пункт на берегу Днепра был практически всегда закрыт. Бабушка оказалась отрезанной от своих детей в России, одна в большом доме, когда-то построенном для всей семьи. Бабушка была очень экономной. Теперь же режим экономии стал жёстче, потому что помощи ждать стало неоткуда. Ходила бабушка плохо, и каждое утро Свобода встречала бабушку холодной хатой. Топить печку непросто, за ночь печка остывала. Свобода сидела на соседней дедушкиной кровати и удивлялась, глядя на бабушку, — как может человек надеть на себя столько одежды? Еду бабушка грела себе раз в день, потому что неясно, на сколько ей хватит дров и угля, купленного ещё летом детьми, приехавшими в дом, как оказалось, в последний раз… Пока были солнечные дни, Свобода сидела с бабушкой под старым грецкими орехом и сушила хлеб, разрезая его на длинные сухари. Далеко теперь стало ходить за хлебом, а соседей просить бабушка была не приучена. Сухари эти она размачивала в воде и ела, пока не приезжала средняя дочка.
По приезде дочка закупала несколько булок хлеба, и они вместе сушили сухари на печке. Пропустят ли дочку в следующий раз на границе доблестные, «свободные» от формальностей пограничники и хватит ли сухарей до приезда дочки — не могла ответить даже Свобода. Зато она веселилась, придумав незабываемую для дочки дорогу к маме — на границе «свободные» украинские таможенники проверяли всё до самых мелочей: разворачивали пачки печенья, пытались изъять личные необходимые в дороге дочке сердечные лекарства, с шоколадки «Алёнка» снимали даже фольгу, утверждая тем самым свою долгожданную «свободу». Особенно пристрастными были таможенницы, подолгу ощупывающие женщину на предмет запрещённого ввоза контрабанды. Каждый раз дочка пыталась уговорить свою мать уехать с ней, к ним домой в город, но та была кремень. «Хату, горбом своим построенную и всё нажитое» бросать наотрез отказывалась. Они ссорились, до сердечных приступов, но всё оставалось как прежде…
Сразу со Свободой появилось много свободных от совести людей, которые легко и свободно залезали в дома, где жили одинокие старики. Закрыть их в одной из комнат была не проблема, а дальше можно легко и свободно вынести всё что хочешь. Стариков потом открывали соседи, замечавшие, что человек не выходит вот уже день на улицу, заходили поведать не умер ли человек. А он оказывался просто закрыт в комнате «свободными» новыми людьми.
Бабушка была на редкость трезвого ума и быстрой смекалки. Услышав о начавшихся налётах на дома с одинокими стариками, продумала схему: ночью ходила по дому, включала свет по переменке в разных комнатах, включала погромче телевизор, разговаривала с воображаемым дедушкой, с далёкими родными, надеясь, что это отпугнёт от её дома лихих людей. И пела, всё время пела ночи напролёт. Песен она знала несметное количество, всю свою жизнь посещала самодеятельные хоры то при Каховской ГЭС, то при электромашзаводе, при столовой от гостиницы
«Интурист», где бабушка работала уборщицей.
Свобода не спала и удивлялась, как бабушка не сошла с ума от этого пения и ночных разговоров с невидимыми людьми? Но бабушка не сходила. Утром она ложилась спать и отсыпалась весь день. Днём в дома не залезали, боялись, что соседи с огородов могли увидеть налётчиков. Порой приехавшая дочка долго не могла попасть в запертый изнутри дом, где мать спала после бессонной ночи. Тогда она убиралась во дворе, разговаривала с соседями, с дурачком дядей Борей, с тёткой Шараповой, рассказывала новости, как они есть, а не как показывала Свобода по новому украинскому телевидению. Наконец, просыпалась, и можно было зайти в хату.
Свобода привела и других людей, до этого времени не виданных в селе. Бабушка однажды открыла им калитку, думая, что это принесли пенсию. Но там стояли крайне приличного вида люди, мужчина и женщина, с Библией в руках и настораживающе-приветливой улыбкой. Они спросили, с кем живёт бабушка, на что бабушка ответила «с дочкой», будучи от природы крайне недоверчивой к чужим. Люди вручили бабушке Библию и дали свой номер телефона, пригласили приходить читать книгу вместе или обсудить её в следующий раз, когда бабушка им позвонит и назначит удобный день. Свобода, сидевшая тут же на орехе и наблюдающая этот разговор, посмеивалась, потому что у бабушки не было ни домашнего телефона, ни сотового, всё это она не признавала. Несколько раз, когда бабушка осталась одна после смерти дедушки, мы оставляли ей сотовые телефоны, подробно описывая, как ими пользоваться, но по приезде находили их в дальних углах дома: в буфете, в кастрюле с пшеном, в кроватях между матрасами. Бабушка не хотела облегчить нам жизнь, чтобы мы были с ней на связи, она не понимала и не принимала современные новшества, как всякий старый человек.
Полученную Библию бабушка не отнесла в туалет, как она обычно проделывала с другими книгами. Бабушка не уважала писателей, говорила «всё брехня, они напишут, вам продадут и жируют на ваши гроши, а вы, дураки, верите». Книги, попадающие в дом, любил читать дедушка. Потом, посредством бабушки, эти книги уходили на туалетную бумагу в нужник. Единственная книга, которую любила бабушка, была «Мцыри» Лермонтова. Она считала себя таким же Мцыри, потому что вышла замуж в другое, чужое ей на всю жизнь село. Многие стихи Лермонтова бабушка знала наизусть. Особенно часто своим детям, внукам, она пела колыбельную на стихи единственно ею признаваемого поэта: «Спи, младенец мой прекрасный, баюшки-баю, тихо смотрит месяц ясный в колыбель твою. Стану сказывать я сказки, песенки спою, ты же спи, закрывши глазки, баюшки-баю…» В самые горькие минуты бабушка пела и говорила, что именно эта колыбельная помогла ей многое пережить в жизни, особенно когда она осталась совсем одна.
Каждый раз, когда я пою эту колыбельную сыну, передо мной всегда стоит одна и та же картина: глубокая ночь, маленькая старая женщина, закутанная в платки и фуфайки, поёт колыбельную у остывающей печки в огромном холодном доме над Днепром…
…Спи, младенец мой прекрасный, баюшки-баю, тихо смотрит месяц ясный в колыбель твою…
Но вернёмся к книге, которую бабушке «подарила» Свобода. Библия удивила бабушку, тонкие, как папиросная бумага, страницы, золотые буквы… Бабушка подумала, что люди вернутся за ней, книга-то дорогая. Но никто не пришёл. Так же как и не пришёл почтальон, разносивший пенсию. Свобода сократила его зарплату, и почтальон уволился, пенсию разносить стало некому. Зато можно было разносить по домам такие вот красивые книги…
Когда бабушка умерла, Свобода в облике чиновника сообщила нам, что на похороны могут приехать только женщины, но и у тех должно быть разрешение на въезд в Украину в виде приглашения. Кто должен был дать нам разрешение, наверное, бабушка, предполагая, что умрёт? Она и правда попрощалась с нами в феврале того года, когда умерла. В один из приездов бабушка вдруг сама попросила у неё поговорить по мобильному телефону с моей мамой, старшей своей дочерью, и со мной, своей старшей внучкой. Бабушка сказала, что весной она умрёт, что она терпит до весны, «потому что копать будет не так тяжело, а то копать мёрзлую землю стало дорого», — не хотела обременять детей тратами.
И сказала: «Простите, если что не так было». Она всегда это говорила, прощаясь с нами в каждый приезд: «Простите, если что не так было». Мы расстроились
из-за разговора с бабушкой, но не придали этому значения: люди в пожилом возрасте часто прощаются и не раз собираются умирать.
Мы уехали в Рим, а бабушка и правда умерла. Из Рима мы теоретически могли вылететь в Киев и добраться до Херсона на автобусе, поезде, да на чём угодно.
Мы надеялись, что наши родственники, такие уже европейские, помогут нам, но… Свобода настойчиво просила от нас приглашение, которое разрешит нам поехать на похороны бабушки… С тех пор у моей мамы отнялись ноги, потому что доехать
и похоронить бабушку она не смогла.
Весна была ранняя, как раз середина марта, когда бабушка лежала посреди двора и тёплое таврийское солнце грело землю. Копать было не так тяжело, земля уже оттаяла. Бабушка не хотела долгих похорон, говорила: «Заверните да закопайте в огороде, всё равно Там ничего нет, всё поповская брехня». Но в доме, в самой дальней комнате, в гардеробе, где хранилось всё самое дорогое, под стопкой вещей всегда лежала маленькая иконка из дома бабушкиных родителей. Может, это она охраняла бабушку всё это время от лихих налётчиков?
Свобода сидела рядом с немногими пришедшими проводить бабушку односельчанами. Свобода смотрела беззастенчиво в глаза бабушкиного сына, который всеми правдами и неправдами, не имея необходимого «приглашения», пройдя немыслимые унижения, добрался на похороны из Москвы. Я не буду никогда это описывать, всё равно никто не поверит, пусть это будет на совести Свободы.
А по-настоящему свободным человеком была бабушка. Она много знала о жизни, многому научила и своих детей, и нас, внуков. Она умела сказать такое, о чём думаем до сих пор, умела гадать, но никогда не гадала, говорила, живи своим умом, а не глупостью. Она даже немцев не боялась во время войны, и девочкой четырнадцати лет ходила, не таясь, по оккупированной Украине, возила воевавшему брату передачи из дома. «Я у себя дома, это моя земля, батьковщина, нечего мне бояться каких-то немцев. С дому да с родины — не тикают», — говорила она. И, удивительно, её никто ни разу не тронул.
И я ничего не боюсь, как научила меня бабушка. Я знаю, что настоящая Свобода внутри человека, и никакие времена, политические веяния, мода, трудности не могут вытравить её из человека, если она есть у него и он осознаёт её в себе. И ещё я знаю, что всякое можно пережить, если ты дома, на своей земле. Потому что с батькивщины не тикают.