Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2024
Цирульников Анатолий Маркович — ученый и писатель, академик Российской академии образования, доктор педагогических наук, профессор, главный научный сотрудник Федерального института развития образования РАНХиГС и страстный путешественник. Вот уже много лет его очерки в «ДН» позволяют нашим читателям не только странствовать по самым отдаленным уголкам России, но и знакомиться с самыми разными системами и новациями в педагогике.
Предыдущая публикация в «ДН» — 2021, № 11.
Часть I. Христина и Юлия
Я бы не решился публиковать эти записки, но люди, которым я рассказывал о моих поздних радостях, неожиданно воспринимали их как свои, из чего я заключаю, что и в наше время детей хотят иметь многие. К тому же по странному совпадению незадолго до рождения дочки мне в руки попали дневники столетней давности, которые вел от лица своей дочери другой отец — князь С.В.Голицын. Оказалось, что мы с ним сверстники и оба немолодые отцы. Так возникла тема.
Я появляюсь на свет
Суббота, 8 февраля 1874 г.
«Со временем, читая этот дневник, я удивлюсь, что отец заранее так положительно утверждает, что у него родится дочь, и, может быть, подумаю, что дневник ведется не аккуратно и что в нем иногда, под формой пророчества, вписываются происшествия, уже случившиеся. В этом я ошибусь: дневник пишется всякий день…»
Две толстые тетради в твердом переплете, озаглавленные «Дневник Христины», вместили 1526 первых дней жизни маленькой княжны Голицыной. Первая запись была сделана во вторник, 4 мая 1871 года — в день крестин, пятый от роду.
«Ночь до пяти часов провела я очень бурно и не давала спать матери, — записывает отец. — Это от погоды — дождь льет ливмя…»
Век с четвертью спустя тоже будет много воды. Моя дочь Юлия родится у нас дома, в ванне, в половине десятого вечера, во вторник, 1 сентября 1998 года. «Крестные» — акушеры Юля и Антон — размотают под водой стягивавшую девочку пуповину, и моя дочка сделает первый свободный вздох. Потом я перережу пуповину, соединявшую ребенка с матерью: считается, что это должен сделать отец.
На домашние роды, если бы не обстоятельства, я бы не решился. Но идти против желания жены рожать дома я не стал. Да, конечно, был риск. Но роды — всегда риск, всегда нахождение между жизнью и смертью. Как там у Льва Толстого: «Между зародышем и рождением — пучина, между несуществованием и зародышем — непостижимость». Не просто физический, но духовный процесс, выражаемый в категориях «любовь», «вечность», Бог. Во всяком случае, я после всех страхов, мучений, опасений, грехов и мук совести прихожу к выводу, что рождение ребенка и то, каким он оказывается, не является случайным и определяется не только отцом и матерью, но, может быть, всем бесконечным родом, находящимся позади и спереди, плюс небеса. Здесь нет никакой мистики, но «таинство, торжественнейшее в мире»[1]1 .
Я начала узнавать свое имя
Четверг, 7 июля 1871 г.
«…Я делаюсь заметно понятливей. Отца я уже твердо узнаю, особенно когда он в красной блузе, не принимаю его больше за мать, не лезу к нему с просьбой, чтоб он накормил меня, а просто улыбаюсь ему и ловлю его за седую бороду <…>.
Перед обедом принесли земляники, и няня пошла отбирать ее, оставив меня с деревенскими детьми, из коих один мальчик, очень маленький, закричал во все горло и испугал меня, тогда отец заметил няне, что я дороже земляники…»
Совсем иной, чем наш, поток времени, с иным отсчетом в календаре. Совсем иной поток времени, чем тот, который бурлит вокруг современников маленькой княжны и ее стареющего отца. С другими событиями, отсчитываемыми от рождества Христины. На 18-й день она терпеть не может пеленок. На 36-й — села, держа прямо голову. День сотый — опасно дует из окна, не простудилась бы… прорезываются зубки… Христина жует фиалковый корень. Ни волнения в Польше, ни покушение на государя, ни споры об эмансипации не нашли отражения в дневнике — только чем кормили, во что играли, в котором часу укладывали…
О князе Сергее Владимировиче Голицыне знаем немного. Считай — ничего не знаем. Он из прекрасного семейства, известного до двадцатого колена. В роду много знаменитостей. Прабабка Наталья Петровна — прообраз «Пиковой дамы». Бабушка Наталья Фёдоровна — лермонтовская «загадка НФИ». Раскидистое родовое древо: виноградари и полководцы, сановники и профессора, историки и писатели…
Сергей Владимирович был тоже кем-то вроде писателя. Сочинял роман, а молодой жене давал переписывать, чтобы исправить ее почерк и приучить к правильному выражению мыслей. Нужно это было князю для того, чтобы и в его отсутствие записи не прерывались и продолжался дневник жизни дочери.
Похоже, она стала главным его произведением. Об остальном — вскользь. В Москве князь с семьей снимал маленькую «дурную квартиру» невдалеке от Бутырок. Посещал артистический кружок, играл в карты, сочинял шахматные этюды. На лето уезжали во Владимир, под Мстеру. Гуляли, ходили по грибы, князь стрелял из ружья в полдень и вечером, отпугивая ястребов. Нет, не составить по этому дневнику портрета эпохи. «Нынче в первый раз начала узнавать свое имя и оборачиваться, когда меня зовут».
Зачем он писал этот дневник? По той же причине, что и я. Позднее отцовство спасительно для человека, почувствовавшего себя последним в роду. Все старшие ушли — и ты вдруг встал в затылок уходящей в никуда очереди, а за твоей спиной уже никого. Вдруг пропал смысл жизни. Какой смысл — если никого за тобой нет…
В молодости я не думал обо всем этом. Все мои родные были живы, еще не стары, и, находясь в их окружении, я не ощущал себя последним. Острое чувство крайнего возникло позже, когда ушли близкие и я встал в хвост уходящей в никуда очереди. Рождение Юлии развернуло меня на сто восемьдесят градусов. Теперь я уже не был последним в этой печальной очереди, но она сама, развернувшись и повеселев, шла за моей дочкой, поддерживая ее. В ночь перед родами жене явилась покойная бабушка и успокоила: все будет хорошо. А я, незадолго до того простившийся со своим дедом, с удивлением обнаружил, что эпизоды его смерти прокручиваются передо мною, как на кинопленке, задом наперед — в жизни его правнучки. Последний вздох, предсмертная горячка, влажная постель, немощь, неустойчивые шаги — все, что вело там к концу, здесь развертывалось из начала!
Я начинаю любить тех, кто меня любит
Понедельник 15 марта 1871 г., 204-й день.
«Погода стоит прехолодная… Ночью я часто кашляла. Отец приходил ко мне в начале 10-го часа и гулял со мной по комнатам. Играли на новом креслице, оно так похоже на старое, сделанное для иного употребления, что я часто принимаю одно за другое, к великой досаде домашних.
Перед обедом у меня очень озябли ноги: отец подержал одну в теплой руке своей, и когда он отнял руку, то я показала ему, чтобы он опять приложил ее. Вечером получили письма от бабушки № 1, Ако, и тетки Обресковой с припиской дяди. Все эти письма наполнены заботами обо мне, отец положил их в мой портфель на память».
В дневнике сущие пустяки. Играла, ударилась о стул, заплакала, отец приложил холодный компресс, боль прошла, маленькая шишечка осталась. Откуда любовь? «Умственные способности мои, то есть память, как говорит Гельвеций, с каждым днем развиваются, — записывает отец, — и я начинаю любить тех, кто меня любит».
Сто лет спустя я замечаю, что младенец улыбается всем — как иностранец. Потом становится избирательным: различает своих и чужих, хмурит брови, плачет. Вряд ли это проявление национального характера. Может быть, ему просто недостает любви окружающих?
Отец не может, конечно, заменить матери, но это не значит, что его роль заранее расписана. Сердце подскажет, в чем он нужнее своему чаду, и недостаток одного восполнится избытком другого.
С первых дней Юлиной жизни у нас возник собственный язык взглядов, прикосновений, с помощью которого мы понимаем друг друга. И как подарок родилась улыбка моей дочки, сначала слабая, как бы пробное подергивание губ. А потом настоящая улыбка. Утренняя, как у Микки Мауса, полуденная, сквозь сон, дневная, вечерняя. Эта расцветающая улыбка увеличивает наше сходство, делая дочку похожей на меня, каким я был когда-то и, возможно, каков я есть, если снять толщу наслоений, встряхнуть и вычистить, как старую одежду.
С первого месяца я начал придумывать ей сказки про лампочку и увидел, что дочка слушает их. Стоит мне вечером усесться в кресло, взяв ее на руки и показывая рукой на горящую лампочку, начать сказки, как Юлия замирает и сидит спокойно, пока я не заканчиваю. Между сказкой и лампочкой возникает явная связь: одной лампочки при моем молчании недостаточно, как и одной лишь сказки. Может быть, потому, что последняя все же вымысел и становится правдой лишь в соединении с горящей лампочкой — первым, что увидела дочка, появившись на свет.
У меня гениальные способности
Понедельник 29 мая 1872 г., 396-й день.
«В 6-м часу разразилась над нами огромная туча, висевшая со вчерашнего вечера и ночью прибавившаяся, поспел проливной дождь при таких сильных громовых ударах, что няня едва успевала от них открещиваться.
Была у отца и играла с ним в разные игрушки. Он плясал мне: “Глисе, глисе, ште асамбле”, как учат русские учителя французским танцам.
Евдокия Ивановна уверяла мою няню, что ее внук семи месяцев говорил по-французски и по-немецки и сидел за обеденным столом вместе с большими. Отец на месте няни спросил бы у Е.А.: “Как по-французски сивый мерин?”»
У немолодых отцов случаются необыкновенные дети. Князь Сергей Владимирович об этом не задумывался, а просто играл с дочкой, развивая ее задатки. Игры и игрушки были разные. В семь месяцев тешились серебряным стаканчиком: всякий раз, как отец показывал его дочке, она открывала рот, потому что привыкла пить из него молоко. В девять, громко смеясь, играли с чулочком в «тю-тю» (на детском языке — «спрятался»). А в два года, когда Христина стала уже «большой девочкой», — с маской, которой она сначала побаивалась, но, увидев, что это просто вырезанная и выкрашенная бумага, стала примерять ее на всех окружающих. Очень нравились Христине часы-ходики с кукушкой. Отец делал фокус с кукушкой, приказывая ей куковать на счет «раз, два, три!» и замолкать, когда прокукует девять раз.
Няня при этом ставила кукушку в пример послушания.
В воскресенье 22 октября, на 542-й день, произошло примечательное событие: отец нарисовал первые буквы азбуки, и дочка быстро научилась их различать. Присутствовавшие при этом домашние заявили, что у нее гениальные способности.
Еще из дневника часто слышится музыка: скрипка, пианино, шарманка…
Моя дочка Юлия запела в четыре месяца, не гулила, а именно пела «а-а-а-а», пела она все чаще и дольше, и я пел с нею. Не знаю, откуда взялось. Может быть, это был ответ на мое пение, как улыбка на улыбку, но теперь оно явно было самостоятельным. Могла лежать в темноте на балконе с открытыми глазами и петь. Может быть, она будущая народная артистка? Пение было столь настойчивым, что я побежал к психологам, но в ответ не услышал ничего определенного. Скорее всего, ей просто хорошо.
Она пела непрерывно до пяти месяцев, а потом так же неожиданно перестала и начала прыгать. Наивный отец. Он одолел во мне профессора педагогики. Я забыл, что дочь проходит этапы, свойственные всем детям. Но то, что проявляется, может и не пройти, остаться, если дано Богом и поддержано отцом. У Моцарта, как нам известно, был отец, научивший его играть на скрипке. За гениальным учеником следует искать гениального учителя. Возможно, когда-нибудь будет понято, что самые гениальные учителя — родители, они же от корня гений, гены, род, просто мы еще не умеем этим пользоваться.
Отпрыгавшись, Юля стала ползать по всему дому, забираясь бог знает куда. Чаще всего — под дубовый стол, старинный, которому больше ста лет, он сверстник князя Сергея Владимировича, под ним ползало столько народу, что в его выемках, трещинах, перекладинах наверняка остались какие-то младенческие послания потомкам — бумажки, бусинки, перышки…
Потом стали учиться говорить.
Я говорил:
— Па-па.
— А-ка-ка, — отвечала она.
— Ах, какая, — говорил я. — Скажи «па-па».
— А-ба.
Я обижался, думая, что она мне предпочитает бабушку, еще не зная, что «аба» на иврите означает отец. Юлия знает множество языков, она умнее меня.
Я рисую портрет отца
Середа, 23 марта 1874 г., 1059-й день.
«…За обедней меня причастили, и за этим торжеством я вела себя не очень прилично: во-первых, когда меня поднесли к чаше, то я попятилась назад, закричав: «Не! Не!», а во-вторых, у креста, когда священник поздравил меня с принятием святых таинств и поклонился мне, то я преважно протянула ему руку, поцеловать которую он не догадался.
…Ложась спать, я много говорила об отце, спрашивая, скоро ли он приедет. Рисовала его портрет и говорила: вот я сделала нехорошего отца, а теперь сделаю хорошего…»
Есть такая теория, что любящие ребенок и взрослый отражаются друг в друге. Благодаря дневнику можно увидеть не только дочку глазами любящего отца, но и отца, каким он предстает в жизни дочери. К сожалению, не сохранилось ни фотографии князя Сергея Владимировича, ни портрета, но я и без того ясно его вижу: немолодого, но еще не старого человека в просторной домашней блузе по моде того времени, с карманными часами на цепочке и в очках, которые он надевает, когда пишет или читает.
Как и у меня, у него седая борода. Он отягощен прожитым, дурными привычками, болячками. Кряхтит по утрам, кашляет, часто болит спина, а надо плясать мазурку. У него старинные приятели и воспоминания о глупых романах и неискупленных грехах. Его портрет, настоящего, не понарошку отца, пишется на фоне семьи. Семья — то, что наполняет его жизнь день за днем. Когда дочь вырастет и прочтет дневник, то лучше поймет всех, упомянутых там в связи с нею: маму, бабушек, теток, крестных, горничных, почтмейстеров, близких и далеких, и полюбит их. Но прежде и больше всех — отца, которого к тому времени уже не будет.
Зачем он записывал все эти 1526 первых дней от рождества Христины? Что тут? «Жизнь наша продолжает течь однообразно, — выведено красными чернилами круглым почерком матерью в отъезде отца. — Нынче опять не случилось ничего, достойного перейти в потомство».
А что было? «Вечером плясали, играли, пили чай, ели орехи…»
И это вся жизнь? Ничего достойного?
О матери: «У нее очень болит правая грудь, и когда я сосу ее, боль делается невыносимой. Тем больше я должна буду ценить и любить мою мать».
О будущих супругах: «Лишь бы мы были хорошими людьми и любили друг друга».
О детях: «Я буду растить их в презрении всяким предрассудкам».
О ближних: «Какая несносная моя няня. Ни в чем не знает она умеренности: ест, так объестся, квас готова пить ушатами. Начнет мыться, так всю воду, весь пар и жар готова потребить на себя одну. Перессорилась со всеми… Впрочем, — замечает князь, — отец любит брать в людях то, что в них хорошо, снисходя к их недостаткам».
О себе: «От чувства пользы не может быть покоя, а угрызения совести бывают часто».
Обо всем: «Роптать на судьбу стыдно…»
Кому это адресовано? Для кого писался «Дневник Христины»? Ее уже давно нет на свете, она умерла в 1932 году. Родственница ее, Наталья Алексеевна Пузыревская, урожденная Маклакова, диспетчер «скорой помощи», незадолго до своей смерти передала дневник в «Народный архив», что в старой Москве на Никольской улице, где я и нашел его. Разбирал с лупой день за днем, пока моя дочка спала, параллельно писал свой дневник. Авось кому-то пригодится…
Ничто не вечно, когда-нибудь всему приходит конец. Слабеет былая мощь, тускнеет слава, развеиваются иллюзии. Остается незыблемым то же, что и всегда, — детство, отцовство.
Такая старая страна. Усталая страна. Но кто сказал, что у нее не может еще родиться ребенок? И начаться новая жизнь, исчисляемая от его рождества?
Часть II. Тыканая каша
Князь Сергей Владимирович подтолкнул меня к собственным дневникам, фиксирующим нашу с Юлей жизнь. Я понял, как это интересно. Каждый может написать одну книжку, способную стать вечным, бессмертным произведением, хотя предназначается для одного читателя. Этот читатель — ваш ребенок, а книга — дневник его раннего детства. Про свое, как правило, мы знаем мало — случайно запомнившиеся воспоминания близких, блики, тени… Но детство наших детей и внуков, если не поленимся, может быть записано со всеми милыми подробностями и сохраниться в их сердце и памяти.
И вот они перед вами — листки незаконченного дневника. Пускай они, как открытки из детства, дойдут когда-нибудь до моей дочки. А то, что не записал, останется навсегда белой страницей.
Две горошины за щеку
1998 г., 29 октября, Юленьке 2 месяца. «Вечером нервничала, заснула в десять часов на балконе, ночью стула не было. Две горошины на ночь за щеку». 1 ноября. «Утром — веселая…» 11 ноября. «Много разговаривала», — записала мама.
Разговаривала — сильно сказано. Хотя бабушка уверяет, что я в год уже декламировал стихи. Сам я к раннему развитию отношусь спокойно, считая, что раньше или позже получится примерно одно и то же. Обыкновенные люди. А у необыкновенных (хочется, конечно, необыкновенных, но пусть чаша сия нас минует) — свои сроки. Впрочем, первые недели думаешь не о том. Отчего такой стул? Почему беспокоится? Часто срыгивает? Всевластие телесного: ножки, ручки…
17 ноября. Стала больше цепляться ручками за предметы. Через месяц — проползла по всему дивану, толчками, на четвереньках, за игрушкой. Слава богу, все идет как положено. Видел детей с диагнозом ДЦП — они не тянутся, не цепляются, хотя им пытаются помочь любыми способами. Видел, как дельфин играет с больным ребенком мячиком, дает себя погладить — лишь бы цеплялся. Из истории болезни: у одной мамы — нормальная беременность, вдруг резкий скачок температуры, проходит. А потом рождается больной ребенок. Что это было, предупреждение? И как отличить действительную опасность от мнимой?
25 декабря. «Язык кладет направо. Ночью крутится», — записала мама. И одолевала папу с этим языком: почему ребенок язык заворачивает направо? А если бы налево? Все равно плохо. Почему отклоняет?
Стали делать массаж — прошло.
1999, январь, 4 месяца. «Настроение хорошее, засыпает сама, без укачивания. Ночью просыпается часто, есть не требует, писает обильно. На четвереньках, — записала наблюдательная мама, — поднимает левую руку».
Спустя неделю села на попу, ручками упирается в пол. Мама попыталась изобразить в тетрадке, как это выглядит, и написала в скобках «как лягушка».
1 марта (6 месяцев) прорезался нижний зуб. И сколько радости, счастья в доме от этого первого зуба. Всем сообщают. Вот — событие. Вот настоящие новости, а не те, что по телевизору. Еще через неделю показался соседний. Попробовала яблочко, кашу. Иногда капризничает, кричит, но ест.
В апреле стала вставать без опоры. В мае — уже может простоять несколько секунд, присесть и опять встать, взяв что-то в руку. Знает, где часы, чайник, различает близких.
Люблю маму и сову
Лето 2000-го, Юленьке скоро два. Когда-то (в прошлом веке) при мысли о том, каким буду в двухтысячном году, становилось нехорошо — а что может быть хорошего, когда человеку за пятьдесят? А вот, оказывается, хорошее: «масяк» — Маршак, «синя» — печенье, «гага» — что-то светящееся, луна, ну, это мы говорили еще в прошлом году, в прошлом веке. А осенью двухтысячного — словоизвержение.
«О, папа писёл! Конец!» — в смысле «наконец» — воскликнула Юленька, раскинув руки, и побежала встречать папу, который приехал из командировки.
Юля с папой играют с куклой, привезенной из Финляндии. Папа говорит: «Это финн». Юля: «Нет, не финн». Папа уточняет: «Он финн, а ты еврейка». — «Я не евейка». — «А кто ты?» — «Я людя» (в смысле, человек).
Так кто же кого учит?
«Маленький котик сидит на даёге и пакет (плачет)».
«Я надену кутику, поду на йеку, буду купаться и пить тяй».
Поставила на голову не вылитый горшок и стала бегать по комнате. Вся голова была залита. Папа спросил: «Ты что, принцесса?» — «Я пицесса», — подтвердила она.
Работаю в кабинете. «Окой дев». — «Что?» — «Окой дев». Не понимаю, чего она хочет. «Окой дев, — настойчиво повторяет она. — Окой дев! Окой дев!» Наконец до меня доходит — «открой дверь».
Вот так ребенок достукивается до взрослого.
2001 г., февраль. Появляется избирательность в любви. «Люблю маму… Люблю маму и сову».
Ходит и часто декламирует стихи. Очень хорошо запоминает, даже сочиненные папой.
По поводу творчества. Когда у тебя маленький ребенок, обнаруживается, что ты не умеешь многое из того, что ему нужно. Скажем, в детстве не научили рисовать, поэтому не можешь научить его. Обидно. Но можно компенсировать неумение другим умением. Например, я могу сходу сочинять нелепые стихи, рифмовать, импровизировать. Смотрю, и Юля бормочет ритмическую чепуху. Так что рекомендую: смело учите тому, что знаете и умеете, а для остального подыскивайте учителя.
Апрель. 2 года 7 месяцев. Любит «кашалат» — шоколад. Сочинили каламбур: «Кашалот разинет рот и съест Юлю вместе с кашалатом». Смеется. С чувством юмора у нее все в порядке.
Очень любит кружиться, танцевать. Начнешь напевать что-то ритмичное, тут же слезает с дивана, стола и танцует. Пока, правда, похоже на козу, которая ходит по кругу. Что из этого выйдет, неясно, в четыре месяца «пела», а в пять — перестала. Любящие родители путают возрастные периоды с индивидуальными способностями.
Пришли с улицы. Легла на пол, пытается лежа снять туфлю. Хочу помочь. Кричит: «Это мое, это мое! Не надо меня обижать».
Уронила маме терку на ногу. Говорит: «Теперь тебя надо лечить».
2 года 8 месяцев. «Я тебя любу». «Я тебя не любу». «Любу» выражает, может быть, не любовь (а может, и любовь?), а просто положительное отношение. Рассказываю про предстоящее лето, деревню, как будем собирать грибы и жарить с картошкой. Радуется, обнимается: «Я тебя любу. Улыбайся», — то есть, покажи, что тоже любишь. А если недовольна, обижена: «Я тебя не любу. Уди! Я любу маму».
Вчера «не любу» ни маму, ни папу, на всех обиделась. «Никого у меня нет. Поду одна гулять». И, встав с горшка, пошла со спущенными штанами.
На майские праздники катались в парке на лодке. Ходила с девятилетней Алиной по бревну и очень разумно общалась, декламировала: «Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять». Не заметили, как стала человеком.
Раньше принимала все, а теперь приходится выступать «по заявкам слушателей». «Пой литопад», «пой солнышко», «пой огонь». «Пой капитан» («Капитан, капитан, улыбнитесь!»).
2001, 8 мая. Работал, а она рыдала перед запертой дверью: «Де мой папа? Де мой папа? Почему я его потеряла?» Встала на четвереньки и пыталась просунуть пальцы под дверь.
Все же проявляется явная любовь к танцам. Стоит услышать (от меня или по телевизору) танцевальную мелодию, тут же начинает кружиться. Пробовал удовлетворить ее потребности в ритме, барабаня вместе с ней по собственному животу. Это ей интересно. Но танцевать все равно интересней. Танец, движение — по-моему, для нее сейчас ведущий способ выражения эмоций. Жаль, если пропадет. Надо отдать учить.
До опушки и дальше
2001, 4 июня. Вчера переселились в сельскую местность (Ступинский район Московской области, село Хатунь). Живем в светлой горнице с большой белой печкой, все деревянное, бревенчатое, как в 1910 году. Понимаешь, как в сущности мало (и как много) человеку нужно. Юлечка утром проснулась, раздвинула занавески: «Ой, соника!»
5 июня. Сочинила свой первый в жизни стих: «Папа с утокой идет, папа утоку несет». В смысле, удочку.
В первую ночь в деревне два раза падала с раскладушки. Мама ночью нашла ее на полу спящей.
Эволюция сексуального развития. Некоторое время назад констатировала: «У Сони (одной из бабушек) большая гудь (грудь)». Месяц спустя, спросила: «Папа, а у тебя есть гудь?» Теперь осматривает свою.
Говорит как будто на деревенском диалекте: «Виш, что такое?» (В смысле «видишь»).
К вопросу о детской логике. Сидим на крылечке, как два воробушка. «Тебе, — спрашиваю, — где больше нравится жить, в Москве или в деревне?» — «В деревне». — «Почему?» — «Потому что меня папа любит».
«Ты какой больше всего фрукт любишь?» — «Печенье».
Вернулся с реки промокший. «Папа, сними кутку. У тебя талия мокрая».
«Гава мамозя» — голова замерзла.
«Кавоя» — корова.
Неподалеку от нашего дома деревенское стадо переходит речку, и Юля с удивлением наблюдает. Рассматривает корову, лошадь, козочку, трактор, который возит сено. Ей интересно, но она их всех боится, даже котенка, который увязался за нами на рыбалку, в итоге папе пришлось держать в одной руке удочку, а в другой — пищащую от страха перед котенком Юлю. Сравнивая таких «городских котят» с деревенскими ребятами, нельзя не увидеть громадного различия. Деревенские дети, конечно, самостоятельней, раньше взрослеют. Не боятся того, чего боятся городские (хорошо бы изучить сельские и городские детские страхи). Они особо не восхищаются природой, потому что в ней живут. А у городских, вроде моей, на природе происходит большая эволюция. В городе она даже мысленно не могла зайти в чащу и, когда в сказке ей надо было пойти с воображаемой подружкой Машей в лес за грибами, соглашалась «только на опушку». А за это лето в деревне столько увидела — никакая методика не даст. Перестала бояться не только котенка. Сама гладит бычка, жеребенка — в общем, освоилась. Ходила везде босая.
В конце июня спрашиваю ее: «Что лучше: купить дом или строить?» Немного подумала. «Жить». Мудрая, как сова. Запомнила и повторяет: «Юля — как сова».
Литературные беседы. Что-то слушала-слушала и говорит: «Бывает другой лев, а бывает лев Толстой». — «А кто это, лев Толстой?» — «Лев Толстой — который хочет писaть. А который не хочет писать, пускай уходит и забирает моёженое».
Читаю газету. «Не читай, не читай газету!» Откладываю. Беру на руки. «Ты — моя газета». — «Не хочу быть газетой. Я не газета. Я Юля…».
Диалоги все усложняются. Идем по дороге. «А где Вая Поёнский? (Валя Полонский — товарищ папы.) «Он скоро приедет». — «А где Вая Поёнский?» — «Он приехал, сидит, наверное, на ступеньках». — «А где Вая Поёнский?» и т.д.
Монолог любящей.
«Я хочу твои усы». — «Угм». — «Я хочу твою бороду». — «Ага». — «Я хочу твой лоб… Я хочу твои щечки… Я хочу твой подбородок…» и т.д. до бесконечности.
Любящей не хватает двух месяцев до трехлетия.
2001, 7 июля. Сидели на крылечке и смотрели, как меняется облако. Вот была рыба, теперь собака, а вот — морда смеется. Смотрели-смотрели, и вдруг оказалось, что облако тает, исчезает и мы наблюдаем процесс его исчезновения. Вот облако пропало, нет его. И вон то пропало, и то. Смотри, говорю, забыв, сколько ей лет, если мы видим, как облако исчезает, значит, можно увидеть и как оно появляется. И увидели — как раскрывающийся бутон…
Интересно, что я увидел это первый раз в жизни, как и она. «Чтобы вырасти умной и красивой, — сказал я ей, — надо больше смотреть на небо…»
Разумеется, она этого еще не понимает, но ведь что-то с облаками поняла. Запомнила. После дневного сна сказала: «А где мое маленькое облако?»
Оказывается, мы наблюдали не только смерть-рождение облаков, но и процесс изменения погоды. Кучевые облака собрались и ушли далеко за церковь, а над нами теперь перистые.
Мы лежали на кровати на террасе. «Гроза», — сказала она. Я молчал. «Гроза», — повторила она, имея в виду гром. Я не слышал. «Может, трактор?» — предположил я. «Нет, гроза», — сказала она. Только через полчаса я явственно услышал раскаты грома.
Почемуха
8 июля. Папа в хорошем настроении пел советские песни, потом спросил: «Юля, кто такой Ленин?» Юля подумала и ответила: «Олень».
Урок русского языка. Обсуждали отличие «пей» и «пой» (она путается, говорит «не пей» вместо «не пой», и наоборот). Я объяснил разницу, сказав, что, когда она будет вместо «пой» говорить «пей», я буду отвечать: «Чай с сахаром». «Так что мне сейчас делать?» — спросил в заключение. «Пой чай с сахаром», — ответила она.
Сочиняем вместе. Я говорю: «Муха, муха, муха…» А она обобщает: «Почемуха?»
14 июля. Когда слышит о новых, незнакомых предметах, говорит «не знаю». Или «не вижу», если этого предмета нет перед глазами. Произносит таким тоном, как будто перед ней стена. Но это не стена. Скорее, тончайшее покрывало. Столб света в лесу. И я могу помочь ей увидеть и узнать.
Допытываюсь, какая на картине кошка: веселая, грустная, злая, добрая, глупая, умная? Юля, подумав: «Красивая».
«Куда ты лезешь?» — «На плечи». — «Куда?» — «На плечи. На плечи я лезу!»
Они хотят стоять у нас на плечах. А мы, предшествующие поколения, этому сопротивляемся.
Юля, похлопывая меня по спине: «А зачем ты такой большой и толстый?»
Дождался.
Скоро 3 года. Из вопросов этого периода: «А куда уходит дождик?»
Действительно, куда? Был и ушел.
Вот интересно, не только я что-то могу сделать, чего не может она, но и наоборот. Например, я не могу пролезть рукой в банку с узким горлышком. А она своей ручкой — может.
Август. Рассказываю сказку: Маша с Юлей сели на поезд, идущий в волшебный город, и за окном полетели поля, леса, речки… Юля: «Поля, леса не летают». Я: «Да? А речки?» Юля: «И речки». Я: «А что они делают?» Юля: «Речки движутся».
Ну, правильно, вот и в песне поется: «Речка движется и не движется…»
Ходит по комнате, бормочет: «Нет, я не Юля, я — другая». Прямо по Лермонтову: «Нет, я не Байрон…» Спрашиваю: «Когда вырастешь, кем будешь? Доктором, балериной?» Она отвечает: «Я буду большая Юля».
Насколько ответ точнее вопроса.
Через несколько месяцев «бабочка Иночка» (бабушка Инна) принесет новое слово: «тыканая каша». Догадайтесь, что это такое? Тыквенная. «Ест она ее давно, — объяснит бабушка, — а назвала только на той неделе».
Ругаем ее: не делай так. Вот ручка, бумага, тут рисуй. Она порисует-порисует, и опять за свое. Опять отмывать. Ну что же ты делаешь! А что она делает? Одни рисуют на тротуарах, другие на стенах, а она разрисовывает себя. Каждый вечер. Зачем-то ей это нужно. Может быть, это самое высокое искусство?
Поле, тени, мягкое тепло августа. В траве, как пух, маленькие березки — начало будущего леса. Дети-деревца. Голландские, розовые сосенки — потомки тех, с графских времен. Сколько всего пронеслось, какая мельница молола, а выжили. Смотрю на будущий лес. Прекрасное лето первого года третьего тысячелетия.
Укусила оса. Кричит: «Надя бинт!» Перевязали. «Не болит? Прошло?» — «Прошло». Запомнила, что бинт — когда больно (когда-то ножку оцарапала и теперь перенесла на укус пчелы). В другой раз спрашиваю: «У тебя горло болит?» — «Да, надо кизю» (клизму).
Не всегда способ лечения, соответствующий заболеванию. А у врачей — всегда?
Прибежала, радостно показывая случайно сложившуюся из соломинки букву. «Это буква А! Это буква А!» Решили, отталкиваясь от случайности, набрать соломы и делать соломенную азбуку. Она хочет делать, а не просто учить. Учиться, делая, — азбучная истина. Пробуем складывать буквы из соломинок. Буква «н» — лесенка. «А куда она?» — «На небо». — «Хочу по ней». И легла на соломинку. Очень удобный материал для импровизаций. Соломенные буквы можно превращать друг в друга: П превращается в С, М в О. Буква К у папы получилась случайно, от одной соломинки отслоилась другая. Можно сделать русский алфавит, можно иврит. Согнуть семисвечник. Изобразить древнеегипетские иероглифы. Лодку бога солнца Ра. Можно весь мир — из соломы.
В деревне учитель с ребенком могут сделать то, что трудно сделать в городе. И не только для самых маленьких. Метеостанция, счетчик грозы, мало ли что. Педагогика деревни, несмотря на великих (Л.Толстой, С.Шацкий и пр.), практически не исследована.
Кощей Бесметный
Диалог бабушки Сони и внучки насчет наследства.
«А ты живешь на Фрунзенской?» — «Да». — «А я буду там жить?» — «Да, конечно, это будет твоя квартира». — «А сейчас это твоя?» — «Да, сейчас моя». — «А когда будет моя?» — «Будет». Вдруг, без всякого перехода: «А когда ты какаешь?»
Сентябрь, 3 года. «Папа, ты куда уходишь?» — «Я иду на круглый стол». Посмотрела с удивлением и показывает: «Да вот же он!»
Вопросы все более философские.
«Когда я буду мамой?» Попытался объяснить. Дошли до замужества. «А за кем я буду?» — спросила она. — Не знаю, — ответил я, — ты его найдешь, или он тебя». «А где он будет жить?» — «С тобой». — «А ты где?» — «Наверное, здесь». Подумала… «Не хочу замуж», — заключила она и перешла к другому. — «А когда я буду папой?»
15 октября, 3 года 1,5 месяца. Говорили про героев. Юля: «А кто такой герой?» Папа: «Тот, о ком говорится в сказке». Юля: «А кого герой боится?» Папа: «Другого героя». Юля смеется. Папа: «Но бывает герой, который никого не боится». Юля смеется еще больше: «Такого не бывает».
Если подумать, она высказала две очень разумные мысли. Сообразила, что герой как-то связан с бесстрашием, точней, со страхом. И догадалась, что нет таких, которые ничего не боятся.
Юля сказала: «У дома — рот». Папа развил: у дома рот — это подъезд. Сколько подъездов, столько ртов. Дом — многоротый. А глаза у дома, что это? Побежала к окну — показать…
Папа работает. Зовет: «Иди, иди, мне нужен кто-то танцевать» (в смысле, партнер). Танцуем, рука в руке, танго 30—40-х (первый серьезный танец, правда, пока еще на руках папы).
Примечательно: на танцах, куда ее водит мама, говорят, что успехи неважные, не может повторить простейших движений, а дома, оставаясь наедине с музыкой, кружится как вихрь, растворяясь в движении.
Учительница танцев, отставная балерина из кордебалета, худая, нервная, сказала, что на Новый год наша будет снежинкой (это максимум, сказала балерина, имея в виду уровень наших достижений). «Ну, не так плохо, — заметил я, — главное, ей самой нравится, вон, улыбается». «Да, — ответила мне учительница, — она улыбается, а я плачу». «Что ж, — сказал я, — это ваша профессия».
Очень внимательно слушала церковные песнопения «О дивный остров», которые папа привез с Валаама. Вообще, все, что связано с церковью, воспринимает особенно, проявляя невиданное для ее возраста терпение. Дай-то Бог…
«Морозено хочу». — «Потом». — «Морозено хочу!» — «Холодно, простудишься. Давай лучше булочку». Соглашается. «Отлично, купим тебе булочку, и дома съешь». — «Нет, булочку на холоде», — соображает она.
2001, 26 ноября. «Кататасия» — фотография. Юля: «Я сейчас на кататасии?» Папа: «А кто тебя снимает?» — «Папа?» — «Ну, разве я тебя сейчас фотографирую?» Улыбается: «Не-ет…» Через некоторое время залезает на кресло и, стоя на спинке, спрашивает: «А сейчас я на кататасии?»
Она хочет быть на фотографии. И в сущности она там и есть, на миллионах моментальных снимков. Непонятно только, кто фотограф — мои глаза, время?.. «А как же ты такая большая, — спрашивает папа, — поместишься на такой маленькой фотографии. Как ты это сделаешь?» Она сжимается, пытаясь показать. «Ты волшебница?» — «Да, — говорит она, — я волшебница. А ты волшебник?»
Я — фотограф.
21 декабря. Внутри шарика воздух, а если выйдет — шарик сдуется. Человек дышит, внутри него — тоже воздух, и в кошке, и в собаке. Если воздуха не будет, человек жить не сможет. «А что будет, — интересуется Юля, — он сдуется?»
И вот наконец этот вопрос, которого все боятся.
Говорили про бабу Ягу. «Где баба Яга?» — «Ее нету, улетела». — «Куда?» — «В гости». — «К кому?» — «К Кощею Бессмертному». — «А что они делают?» — «Пьют чай». — «А кто такой Кощей Бесметный?» Пришлось объяснять, и так дошли до остальных, нас всех — «сметных», которые появляются и исчезают. Она спросила: «А я исчезну?» Ну, сказал я, ты только что появилась. Но вопрос, видимо, ее страшно заинтересовал. Через день опять спросила: «А когда я исчезну?» Еще через пару дней: «А у тебя есть папа?» — «Был». — «А сейчас?» — «Сейчас нет». — «Он умер?»
Откуда она взяла это слово? Я не говорил. Или обронил, не заметив, а она запомнила. Какие-то вещи запоминаются — непонятные и невероятно важные.
А если к шарику, надутому воздухом, привязать корзину, полетим на небо. Заветная мечта моей другой, уже взрослой дочери, которая живет на другом конце света, и мы переписываемся по имэйлу латинскими буквами по-русски: PRIVET, PAPA…
В свое время так вышло, что я был «воскресным папой» и не смог дать ей того, что должен был. Может быть, хоть сейчас попробовать осуществить ее мечту: сесть вместе в корзину и полететь на воздушном шаре?
Когда-то я считал, и не без оснований, что в чудесной стране, где говорят вроде бы на том же, родном мне и моим детям, языке, жить нельзя. Надо улетать. Хотя догадывался, что это просто перемещение из одной точки в другую, с теми же проблемами, которые все равно придется решать, там или тут. С рождением Юли эти проблемы смягчились. Или, верней, переместились в другую плоскость: из быта — в бытие.
Может, проблемы, которые стоят перед страной, можно решить по аналогии?
А младшая сочинила стих: «Разные колесики, разные вопросики».
«Хвостун — это такая кошечка с хвостиком?»
«Давай, когда ты с мамой ругаешься, я буду плакать» (имеет в виду «вместо мамы»).
«А где маленькие ноги?» — спрашивает Юля, подразумевая те ноги, которые были у нее раньше, когда была совсем маленькой.
Действительно, где теперь те маленькие ноги? Где маленькая Юля? Где маленький папа? Куда они делись? Где они теперь все находятся?
Часть III. Девочки не бывают старенькими
Почему дневник жизни ребенка интересен не только его родителям? Действует ли механизм узнавания? Или в частных событиях, запечатленных на бумаге, обнаруживается всеобщий смысл, которого не замечали в жизни? Но, если дневник воспринимается как эссе, значит, жизнь ребенка, наша жизнь с ним — что-то вроде художественного произведения. И надо только услышать, записать, снять на видео летящее мгновение — журчащую речку слов, набежавшее облачко обиды, солнечный луч улыбки… Неужели это менее важно, чем наши взрослые дела?
Психолог скажет, что в дневнике раннего детства запечатлена «субъективная общность». Философ заметит, что нет ничего интереснее тайны обыденности. Педагог, может быть, обнаружит в семейной хронике народную педагогику. Сам я как отец не склонен придавать этим дневниковым запискам глубокого смысла и отношусь к ним как к части жизни, которая с рождением моего ребенка задает мне разные вопросы. «Почему лужа голая?» «Почему рука босая?» «Отдай мне тебя» (пытаясь поднять меня с дивана). «Папа, ты чей?»
Я тебя люблю только утром
30 декабря 2001 г., Юле 3 года 4 месяца. Первый раз встала на коньки и неожиданно довольно уверенно побежала (держась за папину и мамину руки). «Я уже умею?»
А что значит — уметь? Это значит, когда отпустят руки, которые тебя держат, ты сможешь сама. Учишься ходить — руки тебя держат. Отпустили, идешь дальше — значит, научилась.
17 января. Долго выясняла, почему на качелях нельзя улететь в «Агнлию» (дочка маминой знакомой качается на качелях и говорит, что скоро поедет в Англию).
А несколько дней назад пришла посылка от Юлиной взрослой сестренки Вики из Иерусалима: домашние туфельки, мягкие, в форме собаки, колготки в бабочках и мишках, музыкальные игрушки. Наибольшее впечатление на Юлю произвела открытка с «секретом» — когда ее раскрываешь, играет музыка. Изумленно смотрела и слушала.
27 января. Неожиданно принялись изучать законы всемирного тяготения. Папа брал разные предметы (подушечку, тапочку, книжечку, листочек), отпускал их, и они падали. И спрашивал Юлю, почему они падают. Юля удивлялась. Папа сказал, что их притягивает волшебная сила земли. Потом папа стал спрашивать, кто быстрей упадет с одной и той же высоты: подушечка или тапочка, книжечка или листок? Юля отвечала, а папа демонстрировал. Оказалось, что Юля правильно ответила во всех случаях! Даже догадалась, что две одинаковые книжечки упадут одновременно (ответив на папин вопрос «что быстрее?», — «и это, и это»).
Удивительно! В три года — понимание физики!
7 февраля. «Я тебя люблю только утром. А ночью я тебя не люблю. Ночью я люблю маму».
Это потому, что папа спит в другой комнате? Объяснил, что ухожу спать в другую комнату потому, что ночью Юля приходит к папе и маме и укладывается посередине, в результате папа висит на краю и чуть не падает с кровати на пол. Засмеялась. «На полу душно и пыле… пылесосно».
Распределение обязанностей у нас такое: вечером я мою Юлю в ванне, потом читаю ей «страшные истории» (по седьмому кругу, из книги «Очень страшные истории» Даниила Хармса), потом рассказываю одну и ту же (другие не хочет) сказку. А после этого, уже в темноте, Юля говорит: «Маму! А ты иди в свою комнату и не плачь».
Ночь — не папина. Но утром, проснувшись, Юля первым делом бежит ко мне, и каждое утро я делаю «Машу на спинке» — легкий массаж, который мы договорились делать вплоть до ее свадьбы, чтобы спинка была ровной и красивой и никогда не болела. Массаж делаю под ту же, что и вечером, сказку «Юля и Маша в волшебном городе», правда, каждый раз приходится придумывать какие-нибудь вариации, чтобы не наскучило.
Итак: «Я люблю папу утром, а маму ночью». — «А днем?» — «Днем только бабу Ягу».
11 февраля. Количество переходит в качество. Вдруг увидел не только округлившееся лицо, но повзрослевшие, посерьезневшие глаза. Как бы все понимающие. Или то, что не понимали раньше, понимающие теперь. Раньше говорила: «Не пей» (в смысле «не пой»). Теперь: «Пой, пой!» И слушает все. И старые детские («Спят медведи и слоны»), и «Милая моя», и «Калитку»… С «Калиткой», которую жадно слушала прежде, вышла накладка. После слов «отвори потихоньку калитку…» спрашивает: «А там магазин?» — «Какой магазин?» — опешил я. Оказывается, под калиткой она имела в виду магазин, в котором продают ее обожаемые шоколадные конфеты…
Вот тебе и романсы!
Мама с Юлей ходили к логопеду — надо всех обойти перед детским садом. Не выговаривает «р» («ыба» вместо «рыба») и «щ» («шука» вместо «щука»). Но логопед смотреть Юлю не стала, заметив, что еще рано. Посмотрела внимательно на маму: «Я вижу, вы разумный человек…»
Видимо, разумные родители у логопеда — редкость.
14 февраля. Сидит в комнате на полу и что-то режет круглыми ножницами. «Ты что делаешь?» — «По линии режу». Никто не учил, сама выучивается. «Какая ты умная». — «Да, — говорит, — как заяц». Почему заяц? А, вспомнил: когда была совсем маленькой, мягкую игрушку — зайца в очках, с книжкой — назвали «ученым зайцем».
«А что значит — умный?» — спрашиваю трех-с-половиной-летнюю дочь. — «Умный — это значит, что читает, пишет…» Ну, в общем… Спросил маму, что такое «умный». Та подумала и ответила: много знает и умеет знаниями пользоваться. То есть от Юли в определении ума мама ушла недалеко. Потом сам подумал: что такое «умный»? Ничего особенно умного не придумал.
Утром, видя, что Юле нездоровится, мама сказала: «Не болей, пожалуйста, а то я буду переживать». В результате весь день Юля спрашивала маму и папу: «Ты переживаешь?»
15 февраля. «Уйду отсюда и приду куда-то туда. И буду спать там, на потолке».
Барокамера
Говорили о том, что через две недели весна, но она приходит не сразу. «А как?» Сначала день становится чуть светлее. Голубеет небо, тает снег, прилетают птицы. Распускаются цветы… Сказал, что очень люблю сирень и говорил о сирени. Вдруг Юля сказала: «Сирень не твоя». — «Она наша, сказал я, твоя и моя». — «Нет, — повторила Юля, — сирени нет. Дороги нет, дома нет, стола нет, окна нет…» — «А что же есть?» — «Ничего нет». — «Как ничего, вообще ничего?» — «Ничего», — ответила она. — «А что же есть?» — «Осколки». — «Осколки? — удивился папа. — Осколки чего?» — «Чего-то», — сообщила Юля так, будто была занята разглядыванием этого чего-то.
Может быть, ребенок изначально видит то, что взрослый различает к концу? Прошлой ночью снилась глобальная катастрофа — в форме надвинувшейся громадной тучи. И было такое ощущение (видимо, насмотрелся на ночь рисунков гениальной девочки-художницы Нади Рушевой), что люди появляются, как на акварели, прозрачно, хрупко, на «отрывок жизни», будто взбираются на бугорок. Когда на него поднимешься, в этот отрывок попадаешь — жизнь как бы приближается, становится звонче, ярче, но все это только на отрывок, все имеет смысл только в этом отрывке, «на этом бугорке», а до и после него — гаснет.
18 февраля 2002 г. Ходил устраивать Юлю в детский сад. Заведующая сказала, что программы у них обыкновенные, но воспитатели ласковые, если что, попу подотрут. Уже неплохо. Но вот на что обратил внимание, может быть, с непривычки. В группе — большое количество детей в замкнутом пространстве. И они, в основном, все время здесь находятся.
В педагогиках типа Монтессори ребенок занят с разными материалами: изучает, проводит опыты — замкнутое физическое пространство не страшно, потому что оно переходит в «умственное пространство». А в обычном детском саду чем они заняты? Ну, сядут в кружок, поговорят, послушают сказку. Замкнутое физическое пространство все равно давит. Получается, детский сад — это «барокамера».
27 февраля. С утра, в отсутствие мамы, лепили цветы из пластилина. Сотворили подсолнечник, ромашку, колокольчики. Все благодаря Юле, без нее разве бы этим занялся? Чувствуя себя немного художником, не можешь не осознавать, что Господь Бог, сотворивший мир, — великий художник. О чем я и сообщил Юле. «Что значит “мир”?» — спросила она. В ходе объяснения — не знаю уж какая тут логика — вспомнили: в морозильнике лежит мороженое. Но наступало время обеда, и на настойчивое Юлино желание съесть его на закуску я сказал, что так делают только «кукуки» и «бабуки» (в нашем лексиконе — существа с отрицательными свойствами). На это Юля неожиданно провозгласила: «Я — кукука! Я — бабука!»
Ю: «А ночь спит?»
Непростой вопрос.
«Смотря когда, — отвечает папа, — ночью, наверное, не спит».
Ю: «А у ночи есть глаза?»
П: «Есть. У ночи много глаз».
Ю: «А что ночь делает утром?»
П: «Засыпает. Утром засыпает, а днем спит».
Ю: «А когда ночь приходит?»
Вот на это не знаю, что и сказать. С одной стороны, похоже, что ночь наступает в полночь. Но тогда же приходит и новый день. С другой стороны, в языке ощущение прихода и ухода ночи явно присутствует. Говорим же: одиннадцать вечера. Двенадцать ночи. Час ночи. Два. Три. Но — четыре утра!
24 марта. Юля уже неделю настойчиво интересуется своей фигурой. «А я буду толстой?» Ее успокаивают: нет. А она снова: «Я буду толстой?»
30 марта. Рассматривает дырку на колготках. Сунула в дырку руку. Папа: «Не надо, пусть дырка спит». Юля: «Дырка не спит, не спит!» — «Хорошо, скажи, а что такое дырка?» Подумала. «Дырка — это когда порвалось. Порвалось и что-то делает…» — «Что делает?» — удивляется папа мировоззрению ребенка, усматривающего в «ничто» — «все», как в современных научных трактовках вакуума. «Так что, по-твоему, — интересуется папа у юного философа, — дырка делает?» — «Ест капусту». — отвечает философ.
Стена, за которой думает зайчик
Юля все допытывается, когда она станет тетей. Папа уговаривает, чтобы не спешила, девочкой быть лучше. По ходу дела выяснили, что в папе тоже есть частичка девочки (так как он — папа девочки). А мама — дважды девочка (была девочкой, а теперь — мама девочки). А бабушка, получается, даже трижды девочка. Неплохое название для рассказа: «Бабушка — трижды девочка».
16 апреля. Юля — папе: «Ты меня любишь, а я тебя плачу».
«А волки едят детей?» — «Иногда, когда очень голодные». Бормочет: «Нет, волки едят кашу, хлеб, мясо, зайчиков, мальчиков… А девочков волки не едят…»
12 мая. Папа читает книгу и напевает. Юля удивляется: «Ты поёшь в книгу?»
10 июля 2002 г., в деревне. Шли с папой через поле по дороге. «Нет, — говорит Юля папе, — иди по своей дороге. У тебя своя дорога, а у меня своя. Это моя дорога. А ты иди рядом». Вот оно как. А я-то привык — все одно. А оказывается, уже нет. Уже своя дорога. А ты, папа, иди рядом.
12 июля. Осваивает понятия. «…Вечерний горшок, вечернее небо, вечерний папа, вечерний волк, вечерняя шляпа, вечернее печенье, вечернее молоко…» — «Все?» — «Нет, еще… ягода вечерняя» — «Все?» — «Нет, вечерняя луна». — «Все?» — «Все!»
«Не надо, она чужая!» (Про какую-то тетю.) И снова: «Чужая тетя, чужой дядя, чужая улица, чужой дом, чужая речка, чужой песок, чужой совок, чужой грибок, чужие листочки, чужое яблоко…» Это ладно. Ужасно, когда чужая мама, чужой папа…
Через пару дней то же самое со словом «любительница». Она, оказывается, любительница всего на свете, а я — кофе и таблеток…
28 июля. Юля: «Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять. Вдруг охотник выбегает, прямо в зайчика стреляет. Пиф-паф, ой-ей-ей…» Папа: «Убегает зайчик мой». Юля: «Нет, не так». Начинает сначала, опять доходит до «пиф-паф, ой-ей-ей…» Папа: «Уходи скорей домой». Юля смеется: «Нет, нет!» И так далее.
«Вечно живой зайчик», — говорит папа. «Нет, — говорит Юля, — он умияет, умияет («р» все еще не выговаривает)». — «Нет, — говорит папа, — он живой, давай его нарисуем». — «Давай», — соглашается Юля. «Только вот как? — думает папа, который не умеет рисовать зайчиков, вообще, к сожалению, не умеет рисовать. — Давай, — говорит папа, — нарисуем зайчика, думающего за стеной. То есть нарисуем стену, за которой — думающий зайчик. И подпишем: “Стена, за которой думает зайчик”. Или нет, нарисуем капусту и подпишем так: “Это капуста, о которой думает зайчик за стеной”. Или уберем капусту, он ее съел. Напишем: “Тут была капуста, о которой думал за стеной зайчик”». Чистый лист бумаги и все.
Но это ее не удовлетворяет. «Давай нарисуем зайчика», — настаивает Юля. «Давай, — говорит папа, — вот чистый лист бумаги — это снег». — «А зайчик?» — «А зайчик там, за листом, в лесу». — «Нет, пусть придет сюда». — «Зачем, чтобы охотник его убил? Там ему хорошо. И снегу хорошо. Белый-белый снег».
Юле становится отчего-то смешно, и она хохочет. «Снег, — говорит папа, — тает и писает дождем». Зря он так сказал. Юля от смеха делает то же самое, что дождь.
30 июля. «Хочу, чтобы руки были длинные, вот такие, достали до потолка». — «Как это?» — «Подними меня».
Уже понимает, что для достижения цели — другой может быть орудием.
Обрадовалась — увидела торт к вечернему молоку. Я решил, что обычных «хлоплей» (кукурузных хлопьев) не понадобится. Какой-то есть психологический закон доминанты — когда одно из сознания вытесняется другим, более значимым. Ничего подобного. Если это касается сладкого, у нее ничего не вытесняется, а добавляется. Добралась и до хлопьев.
3 августа. Придумали «Бармоглаза» (троюродного брата Бармалея). Мама читала «Линейную алгебру» — готовила новый курс в институте. Мы сказали ей: «Эту книгу не читали ни разу — два Бармоглаза».
Рассказывал Юле всякие истории по мотивам «Гулливера в стране лилипутов» и вдруг подумал: она же мне ниже талии — я для нее и есть настоящий великан. А если еще рассержусь, громко крикну — то чудовище. Нет, надо быть добрым великаном, заботливым, к которому обращаются за помощью.
Взрослые — великаны. Удивительно…
Кощей, детский писатель
С соседскими девочками Наташей и Дианой играет в прятки, в мам-пап — для нее это первые «коллективные игры». Юля явно не играет лидирующей роли, но уже и не совсем пассивная «тютя». Правда, по-прежнему боится в игре волка, плачет. Я попробовал сам сыграть волка, встал на четвереньки и пошел за печку. Они там спрятались, я увидел в полумраке четыре ноги на раскладушке, и еще две — под ней. Завыл по-волчьи. Они запищали, Юля расплакалась.
Больше никаких волков.
«Бородацкая мама» (это я, с бородой).
Днем заходят человечки. «А Юля?» — «Ушла с бабушкой».
Это их нимало не смущает, проходят в дом, просят снять со шкафа лисичку и занимаются своими делами. Сюда же приходят старшие ребята, говорят: «Здрасьте». В общем, народный дом. Я не возражаю. Надо ли детей ограничивать? И как это делать? Мне кажется, тут нет правил, просто, если создают неудобство, мешают работать, — надо прямо сказать. А если нет, то нет. По ситуации, как вообще с людьми.
15 августа. Шли по лесу. Юля сочинила присказку: «Между елок нету елок». А ведь правда…
17 августа. Говорили про Кощея Бессмертного, как он выглядит, какие у него глаза… Пришли к выводу, что, скорее всего, печальные (друзей же нет, все время один — он же бессмертный). А что он делает? Какая у него работа? Юля высказала предположение, что он пишет, то есть писатель. А папа добавил — наверное, детский.
Спросил Наташу, которая младше Юли на полгода: «Вы подружки?» — «Нет пока». — «А кто?» — «Мы игруши. Попрыгуши». И, обняв Юлю, стала с ней прыгать.
Интересно: когда Юля играет с Наташей, все хорошо. Стоит появиться Диане с Колей (старше Юли на год-полтора) — тут же слезы. Пугается, когда те начинают играть в разбойников, громко, хрипло кричать, хватать за руки, за ноги.
Попытался разобраться. Стали все вместе играть на коврике, строить волшебный замок. Желания у детей сильно различаются. Разная среда, очень разная, в 4—5 лет это уже ясно видно. Те играют в «дурака», «пьяницу», любят есть сало. Находиться Юле вместе с ними можно, только если я буду организовывать какую-то общую игру. А оставлять одних — только слезы.
Поговорили с Юлей о том, что в детском саду или в другом месте можно встретить ребенка, который «пугает». Что тогда делать? Вначале — предложить ему не делать этого. А потом — отойти в сторону. Найти другого, который не пугает.
Так ведь, по-моему, и во взрослой жизни?
В детский садик пошла с удовольствием. Мы вначале думали водить всего часа на два. Мама отвела, приходит после обеда: где Юля? Оказывается, она посмотрела на других, разделась, и спать легла.
Но несколько дней спустя в садик идти не хочет, пришлось уговаривать стать помощницей воспитателя. «Будешь, — говорю, — девочкой-воспитательницей, детей на горшок сажать». «Я воспитательница», — гордо согласилась Юля.
13 сентября. Вчера приключилась история. Повел Юлю записывать в танцевальную группу при детской библиотеке. Там сказали: посмотрите занятие, а потом решите. Сели в уголке (зал хореографии, станок, зеркала), смотрим. Вдруг Юля расплакалась. Хореограф говорит: «Ну, куда же вам на танцы ходить, если уже — плач?» «Ладно, — говорю, — пошли домой». Ревет. Повторяю: «Пойдем». Рыдает. Не понимаю. «Хочешь уйти?» Нет. В чем же дело? Оказывается, она плачет потому, что… танцевать хочет! Сейчас же! Пришлось ее раздевать и выпускать «на сцену». Удивительно: повторяла все, что там делали, — и получалось. Смотрела не на хореографа, а в зеркало, на других детей — и повторяла.
После такого всплеска желания не записать ее в группу было невозможно. Как поется в мюзикле: «Я танцевать хочу…»
Столь явное желание — возможный признак способности. Хотя, если припомнить подобный случай из собственного детства, понимаешь, что не обязательно…
16 октября, среда. Юля: «Алёшка, алёшенька…» Это она так не мальчика называет, а звоночек. «Аллё, аллёшка, алёшенька…»
17 октября. Диалог бабушки и внучки.
Б. «Скажи, как маму зовут».
Ю. «Ия».
Б. «Не Ия, а Ира. А папу как зовут?»
Ю. «Толя».
Б. «Как маму зовут? Скажи: Ира».
Ю. «Давай лучше скажу: Толя».
29 октября 2002 г., понедельник. Юля выговаривает все буквы! Последним сегодня сдалось «р». Подошла и вдруг сказала: «Рыба». И теперь радостно повторяет за мной: ребята, работа, Рим, римляне… Р-рычит! Сжав зубы, но рычит! Победа!
Как трудно, оказывается, выговаривание дается человеку. Звук еще какой-то неполный, сквозь зубы, но — звук! «Радость», «рассвет», «родина» (родина вчера в театральном центре на Дубровке отравила газом сто двадцать своих сограждан). Родина, Норд-Ост, Дубровка — этого Юля пока не понимает, слава богу. «Рыба», — говорит она. Пусть будет «рыба», «роща», «страна».
«Плохо», — говорю я. — «Хорошо», — не соглашается моя четырехлетняя соотечественница.
Одна надежда на них. «Хорошо», — соглашаюсь я…
Игра из кабачков
30 октября. Рассматриваем картинку. Я: «Это кто?» Юля: «Ребенок» — «Он улыбается?» — «Улыбается». — «А почему он улыбается?» — «Потому что он веселый», — объясняет Юля. «Хм. А отчего он веселый?» — «Оттого что улыбается…»
Прочли четвертую в жизни большую книжку — «Винни Пух». До этого были «Незнайка», «Буратино», «Чиполлино». Больше всего Юле понравился «Незнайка». А до Пуха она еще не доросла, надо подождать немного. Благодаря Юле я перечитал или прочел впервые замечательные книжки. Благодаря ребенку, развивается и взрослый…
10 декабря. Ходил к учительнице танцев объясняться насчет отметок. Дети приносят на занятия дневники, и она ставит в них хорошие в основном отметки. Но зачем? Четырехлетним?
Чтобы не обижать учительницу, начал издалека, поинтересовался Юлиными успехами. Учительница сказала, что успехи стали лучше после того, как она махнула рукой и перестала Юлю ругать, стала только хвалить.
Ну, вот, обрадовался я, в этой связи я хотел вас попросить, нельзя ли вместо отметок в дневнике записывать просто «хорошо», «молодец», «тяни носок выше», ну, что-нибудь в этом духе. «Почему?» — удивилась учительница. Объяснил, что мы якобы готовимся к школе, где «безотметочное» обучение. «А что же они ставят?» — спросила учительница. Об Амонашвили и прочих она и не слыхала. Еще больше удивилась, узнав, что я доктор педагогических наук. Попросила консультацию. Я обещал, если понадобится, помощь всей Российской академии образования. В общем, расстались в самых лучших отношениях.
И Юля получила за очередное занятие 0 (солнышко).
Это значит, ответил я на ее вопрос, что ты танцевала, как солнышко, ты улыбаешься, как солнышко, ты вся — солнышко…
Насколько это богаче, чем «5» или «4». На следующий день Юля все время вспоминала: «А мне поставили солнышко…»
С воспитателями тоже надо — как с детьми. Утром, когда привел Юлю в детский садик, она увидела Л.П. и начала плакать. Почему-то (в данный период времени) любит другую воспитательницу, О.И., а увидев Л.П., заплакала. Та говорит: не плачь, будет тебе О.И., но сама, вижу, обижена. Недоумевает: «Первый раз такое…» Пришлось объяснять и обнимать Л.П., чтобы не обижалась.
Папа не так вырезал жирафа. Не стоит, падает. Юля сообщила об этом маме. Папа сказал: «Я не разобрался в этой вещи». Юля сделала обобщение: «Папа не разбирается ни в каких вещах».
Вот уж дожил.
Чуть что напоминаю про балерину, которой она собирается стать. «Будешь есть много печенья, станешь толстой, а балерина не бывает толстой». «Не дашь намазать зеленку, не станешь балериной, а станешь бабой Ягой». Когда рыдает: «Будешь плакать, не станешь балериной. Балерины улыбаются, а не плачут». В ответ, сквозь слезы: «Не-ет, балерины плачут… иногда».
11—12 января. Я сказал: «У меня для тебя есть кое-что». «Что это? — спросила она. «Кое-что». — «Дай». — «Нет, пусть лучше оно вырастет…»
Запомнила. Утром, проснувшись, первым делом поинтересовалась: «А кое-что выросло?»
14 января. Воспитательницу детского сада, приготовляющую кислородный коктейль, называет «воспитательницей коктейля».
Юля папе: «Давай поиграем в игру из кабачков». Так ей послышалась «икра из кабачков».
«Когда я буду тетей, мама будет старенькая. И ты будешь стареньким… — Подумав: — А я не буду старенькой никогда. Девочки не бывают старенькими».
Хотя есть выражение «как старичок» — когда ребенок не по возрасту серьезен, — но это аномалия. Девочки никогда не бывают старенькими. И мальчики. Они остаются в детстве, с его тайной и вечностью. Сколько бы ни прошло времени, минута, день, век, они всегда остаются какими запечатлелись в памяти родителей, в дневнике, в истории рода.
Остановите мгновенье! Ощутите всю полноту и радость детства! Молодым родителям, случается, оно дарит мудрость, а зрелым — частичку бессмертной молодости и любви.
«Папы любят дочков, а дочки любят папов».
Часть IV. Там будет страшно и весело
Когда моя дочь станет взрослой, ей будет интересно читать эти записки, в милых сердцу подробностях она найдет, возможно, объяснение себя выросшей, может быть, дневники окажутся полезными ее детям.
Храните дневники своих предков! И продолжайте их…
Вкусное настроение
25 января 2003 года. В моем детстве горка во дворе, наверное, казалась мне большой. Потом я вырос и перестал ее замечать. А когда появилась маленькая дочка, горка опять стала большой и опасной. Теперь вышли во двор, а она опять не такая уж большая. Я воспринимаю горку через растущего ребенка: прежде через себя, теперь — через дочку.
В детском саду была проверка, и почти всю группу забраковали логопеды. Юлю — тоже. Говорят, у нее мягкое «р», «с» с открытым ртом и что-то там еще. Предлагают перейти в логопедическую группу, там меньше детей и лучше подготовка к школе. Но мы решили остаться со своими воспитателями…
Среди первых в Юлиной жизни воспитателей хотелось бы, чтобы запомнилось несколько человек. Воспитательница Катя вела в детской библиотеке вальдорфскую группу1[2]. Запомнилась не только вальдорфская — какая-то рождественская, праздничная — педагогика, но и то, как Катя смотрела на Юлю, когда та плакала. Катя смотрела на нее с такой жалостью, что другого педагога и не надо. А ведь Катя была совсем молодой женщиной. Человечность от возраста не зависит.
Две наши нынешние воспитательницы — Ольга Ивановна и Лидия Петровна — постарше. Особенно хороша Ольга Ивановна, у которой собственная дочь выросла, и в этих детках она как бы повторяет материнство. У нее воспитание, или, лучше сказать, общение, жизнь с маленькими детьми — дар божий. И когда она каждого в головку целует, это не педагогический прием, она их действительно любит. Расстраивается, что хотят расформировать ее группу.
В общем, мы остаемся.
4 февраля. На градуснике —20о. Юля, собираясь в сад, рыдает — не хочет надевать валенки. Мама требует, чтобы папа удалился в свою комнату и запер дверь, иначе Юля будет бегать к папе за поддержкой, и они никогда не уйдут. Папа скрепя сердце закрывается. Юля стучит в дверь и рыдает. Папе ее очень жалко…
15 февраля. Юля — папе: «Ты скверный, невоспитанный мальчик». Ну, вот…
Гуляли. Юля: «Сегодня солнце потому, что выходной?»
«Мориковка» — морковка. «Предаватели». Бабушка Соня: «Кто-кто?» — «Предаватели… продаватели. А ты не продаватель» (в смысле — не преподаватель).
Другая бабушка, Инна, рассказала- пела на 23 февраля: «Мне купила мама шапку со звездом».
3 марта. Вечером Юля плачет, узнав, что мама не придет на праздник 8 марта в детский сад. «Ну, я не могу. Придет папа». — «Нет, это не папин праздник, это мамин, мамин праздник…»
Когда после ванны папа несет Юлю в кровать, она смотрит в зеркала в ванной комнате и в коридоре по-разному. Одно зеркало у нее «серьезное» (она смотрит, насупив брови, мрачно), а другое «веселое» (смотрит и смеется).
Время от времени заводит эти повторяющиеся — даже по дневнику видно — разговоры. Раньше — о Кощее Бессмертном, теперь о том, что дедушка умер (год назад), а когда папа умрет, а когда она? Отвечаю правду: про себя говорю, что не знаю, а ты еще только родилась…
4 апреля. Юля ходит в мамином платье, оно ей до пят. Хочет ходить только в длинном платье и устраивает по этому поводу крик. Когда я говорю, что куплю ей платье для взрослой тети, не соглашается. «Не тети, а девочки». — «Разве бывают взрослые девочки?» — «Бывают, бывают», — уверяет Юля папу…
Читали сказку «Аленький цветочек». Юле так понравилось, что прочитали за один раз. Смеялась над выражениями («писаная красавица»), переживала, задавала вопросы, на которые я не очень-то мог ответить («мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало» — как это? почему?).
Потом спросила: а где чудище живет? Я предположил, что в лесу. Нет, сказала, оно в цветочке живет…
Ну, конечно, как я не догадался, чудище живет в цветочке аленьком…
9 апреля. Читаем Хармса.
А вы знаете, что ДO?
А вы знаете, что НO?
А вы знаете, что СА?
Что до носа
ни руками,
ни ногами
не достать…
«Почему не достать?» — спрашивает Юля и достает… ногой до носа.
14 апреля. Вечером мылась, полоскала водой рот и приговаривала: «Вкусное настроение».
15 апреля. Юля: «В лес, где медведи, я не пойду». Папа: «А зайчики?» Юля: «Где одни зайчики».
Лес, где одни зайчики…
«То, чего не бывает, это глупость», — говорит Юля. Папа не совсем с ней согласен. Ему кажется, что в том, чего не бывает, есть и кое-что умное. Но суть Юлиной точки зрения понятна: она вырастает из мира, где фантазия и реальность слиты, и переходит в мир, где они различаются. Это нормально, между ними должна быть дистанция. Важно, чтобы со временем она не оказалась уж слишком велика, непроходима. Жить в мире без фантазии, особенно в России, тяжеловато…
По утрам стала плакать: не хочет идти в детский сад. Ну что ее ругать — взрослые всегда хотят идти на работу? Иногда, наверное (я-то не хожу, дома работаю), тоска берет. Так что Юля просто непосредственно выражает то, что чувствуют многие. Конечно, неплохо бы ходить в детсад (на работу) «как на праздник». Но это такая редкость…
24 апреля. Дождались. По дороге из детского сада домой Юля призналась папе: сегодня Владик поцеловал ее вот сюда — показала на губы. «Он меня любит».
Папа чуть не упал в обморок. «А как это было?»
Владик взял ее за руку, завел за дерево, и, сказав, что она ему нравится, поцеловал. «А ты?» — «А я сказала, что пожарю ему картошку и свожу в цирк». — «А он что?» — «А он сказал, что сводит меня в театр».
Театрально-цирковой роман…
26 апреля. Мама: «Ну почему ты такая капризная?» Юля: «Потому что я хочу играть с тобой».
Ребенок объясняет взрослому — как будто из учебника по психологии.
«А девочки могут быть мальчиками?»
Как выяснилось, у нее такое представление об эволюции человека: девочки становятся старухами, старухи превращаются в мальчиков, а мальчики… умирают.
1 мая. Юля с папой гуляли в Нескучном саду. Юля сказала: «Можно я в траву ногу засуну?» Травка зеленая, только что вылезла и действительно хочется «засунуть в нее ногу».
3 мая. Проснулась и начала впервые в жизни рассказывать сон. Ей снилось, что в танцевальном зале стояла молча Марина Анатольевна (ее прежняя учительница танцев), а напротив — маленькие девочки, среди которых Юля (не такая, как сейчас, а маленькая). И еще двое — тетя и дядя. У дяди в руке был коровий хвост. Потом выяснилось, что в зале еще были маленькие коровы, которые раздавали молоко, и маленькие девочки выпивали молоко и танцевали, а дядя хлопал их по попам коровьим хвостом. При этом он был «чимпатичный», — сказала Юля (а тетя — красивая).
Вот такой первый в жизни сон. Или, может быть, первый сон, который она пересказала.
4 мая. «Почему тетя Валя не похожа на дядю Валю?»
Дядя Валя — московский папин товарищ, а тетя Валя — хозяйка домика, который мы снимаем в деревне, они даже друг друга ни разу не видели. Но вопрос имеет основание — общее имя.
8 мая. Выясняли, что было до Юли. Папа жил в одном доме, а мама в другом. «А когда меня еще не было, наш дом был?» — «Был». — «А в нем кто-нибудь жил?» — «Жил». — «А кто играл в мои игрушки?»
8 июня. Юля: «Можно спать с конфетой?» «Почему бы нет», — ответил папа, думая, что конфета лежит рядом на подушке. Но Юля имела в виду другое. «Нет, — сказала она, — подавиться можно».
Итоги годичного пребывания в детском саду (интервью).
— Кто тебе больше всех понравился?
— Галина Михайловна (временная воспитательница, занимавшаяся с ними всего три дня).
— А из детей?
— Алёна и Федя (целовал ее Владик, но понравился Федя).
— Что самое интересное запомнилось?
— Как мы рисовали куколку.
— Что было самое веселое?
— Поезд — разноцветный, колесики одинаковые, а вагоны разные.
— А что было самое грустное?
— Как упали со стульев.
— Чего бы ты хотела в детском саду в следующем году? Какая у тебя мечта?
— Куклу, которая бы летала.
— Кем ты хочешь стать?
— Учительницей.
— Чему учить?
— Наряжаться на праздник.
9 июня. Просится гулять, а у самой насморк. Я сказал ей, что у писателя Гоголя нос ушел гулять, а у нее наоборот будет: она уйдет гулять, а нос останется дома. Смеялась…
13 июня. Показала на палец ноги и сказала: «Указательный». Никогда об этом не думал. На руке — да: большой, указательный, средний, безымянный, мизинец. А на ноге? Ну, большой — да, средний, мизинец, безымянный — еще кое-как, но — указательный? Как можно указывать — пальцем ноги?
Юля взяла ногу в руку и показала.
Папа рассказывал Юле сказку «По щучьему велению» и поинтересовался, что бы Юля попросила у щуки на месте Емели. «Мороженое», — не раздумывая, ответила Юля. «И всего-то? — удивился папа. — Ну хорошо, а если два желания, что бы ты еще попросила?» — «Два мороженых». — «А три желания?» — спросил папа для проформы (и так было ясно).
Что интересно, оказывается, папа может стать для своего ребенка той щукой из сказки, и в этом не только нет ничего невозможного, а очень даже просто. Изумительная, сказочная вещь — детство и родительство.
Утро переходит в день
23 июня, понедельник, 2003 год. Ходит, повторяет: «Камень, ножницы, бумага. Карандаш, огонь, вода. И бутылка лимонада. Су-е-фа». — «Суета?» — «Нет, суефа». — «А что это такое?» — «Ничего, вот так надо крутить, — показывает, — у живота». — «А ты знаешь, что такое суета?» — «Нет». И, кажется, ее это не интересует. «А суефа?» — «Знаю». — «Что же это?» — допытываюсь я. «Это такая игра, — отвечает она. — Камень, ножницы, бумага…» И все сначала.
14 июля. «Юля, я тебя люблю!» — сказал папа в порыве чувств. В ответ Юля высунула язык. Ну какая другая любимая женщина придумала бы такое? Вот почему я люблю ее больше всех на свете.
16 июля, среда, вечер. Пошли за молоком всей семьей, Юля взяла свою куклу Машу. Сзади обогнал нас трактор, тащивший бревна, привязанные к каменным балкам, и царапавший асфальт, высекая искры. На дороге остался уродливый след. «А где Маша?» — спросила мама. И вдруг все увидели клочья.
Это была любимая наша кукла, сшитая самой мамой в вальдорфской группе. Мама, как демиург, лепила ее, обтягивала материей… Это была больше, чем кукла. Это была наша любовь, семья и мечта о доме в деревне — раннее детство, под которым, подумал папа, так грубо подведена черта.
…А Юля, кажется, ни капельки не расстроилась. Жизнь так мудро устроена. Само себя детство не рефлексирует…
18 июля. «Урок ржи с переменкой на малинку».
Учились чтению по методу Льва Толстого и прочитали рассказ про мужика и медведя, как мужик медведя обманывал с корешками и вершками. Юля никак понять не могла про рожь. А в огороде у нас (на даче, которую снимаем) хозяйка рожь посеяла, и папа послал Юлю посмотреть, что у ржи съедобно — вершки или корешки. Юля побежала, по дороге остановилась на переменку (съела малинку с куста), вернулась и правильно ответила урок.
29 июля. Серьезный разговор на берегу реки. Участвуют: папа (родился в середине прошлого века), Юля (без месяца пять лет) и сосед Коля (пять с половиной).
Я высказался в том смысле, что маленьким быть лучше, чем большим. Коля не согласился, ему, наоборот, хочется побыстрее стать большим, чтобы кататься на машине (Юля молчит, слушает). «А кем бы ты хотел стать, когда вырастешь?» — спрашивает папа Колю. «Банкиром». — «Почему?» — «У него много денег». — «А что бы ты купил на них?» — «Крутой джип». — «А еще?» Долго думает. «Мобильник». — «А еще?» Еще дольше думает, наконец выдает: «Водяной мотоцикл».
В отличие от банкира-Коли, у Юли очень скромные намерения. Сказала, что хочет стать художником. Всего-то. Наверное, в меня.
На всякий случай я спросил Колю (не сомневаясь в характере ответа): если бы волшебник сказал, что выполнит одно желание, что бы ты загадал? Коля подумал и неожиданно ответил: «Чтобы не ругали». И объяснил — ругают все время: туда не ходи, сюда не ходи.
Вот, господа волшебники, заветное желание растущего человека. Я подумал о Юле. Зачем мы ее ругаем? За что? Что сует палец в сметану? Что просит поиграть, когда мы заняты? Что не хочет одеться потеплее вечером?
Лежали с Юлей на крылечке и смотрели на облака. Лицо женщины приближалось к лицу мужчины и, когда коснулось, появилось что-то третье. Что?
Спрашивал Юлю, как утро переходит в день. Вот мы проснулись, встали, позавтракали, пошли к подружке — это все утро. А когда день начался — не заметили?
Тут я понял, что именно появилось, когда облако-женщина коснулось облака-мужчины. Вечер пришел. Небо сразу стало другим, затянулось облаками. И свет стал другим. И лай собак глуше. И стрекот кузнечиков — вечерний. Мы с Юлей поймали миг перехода дня в вечер. «А когда будет ночь?» — спросила она.
Я подумал, что приход ночи мы наверняка проспим…
5 августа. «Юля, кто такой Будённый?» Подумала. «Это умывальник».
19 августа. Разбирали понятие «коллекция» (это слово принесла Юля). Папа объяснил, какие бывают коллекции: монет, марок, фантиков. А еще, как ты думаешь, какие? Юля подумала и сказала: «Коллекция мух». «Живых или сухих?» — поинтересовался папа. «Живых».
Коллекция живых мух… Почему бы нет? «Коллекция леса, — продолжила Юля, — коллекция поля, коллекция неба…» Вот какие бывают коллекции.
Уже исполнилось пять, поменяли детскую кроватку на диванчик. Всё, говорят, свершилось, человек сформировался. Дневники пора заканчивать, а не хочется, может, еще что-нибудь будет интересное? Что? Бесценный подарок — жизнь, которую мы проживаем день за днем.
1526 записанных в дневник дней князя Голицына с маленькой княжной Христиной, сколько-то — еще не подсчитанных — наших с Юлией, чьих-нибудь еще… Эту бесконечную летопись из народного архива мы пишем сами. Это то, чего никто не сделает, кроме нас. Не сложит частную, принадлежащую только нам историю. О немолодых отцах и всегда юных чадах. О родительстве, детстве. Когда рядом мама, и папа, и бабушки, и дедушки, — ребенок должен пребывать в мире полнейшего согласия, находиться под защитой ласки и любви, и пусть детство будет как можно дольше и безоблачней, ибо неизвестно, что впереди.
Идем в кукольный театр смотреть «Аладдина и волшебную лампу». «А там будет страшно?» — «Нет». Молчит. «А немножко страшно будет?» — «Ну, немножко страшно будет». Довольна. «Немножко, — рассуждает вслух, — должно быть страшно. Если немножко не страшно, то неинтересно». Через какое-то время: «А там будет весело?» — «Да, я думаю, там будет очень весело». Удивлена. «А что же там будет страшно, если будет весело?»
[1] Лев Толстой. Война и мир. Часть 1, глава 8.
[2] Вальдорфские школы работают по принципу «неопережения» развития ребёнка, предоставления всех возможностей для его развития в собственном темпе. Приоритетом является не освоение суммы знаний, а выявление сильных сторон ребёнка, практическое воплощение его собственных идей и проектов — чтобы ребёнок не потерял интерес к учёбе, понял, что ему интересно и чем бы он хотел заниматься в своей жизни.