Маленькая повесть
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2024
Ирина Краева (Пуля Ирина Ивановна) — прозаик, журналист, педагог. Родилась в 1966 году в Кирове. Автор десяти книг, в том числе «Дети неба, или Во всём виноваты бизоны» (2018). Лауреат ряда литературных премий — имени Владислава Крапивина, имени Александра Грина, «Согласование времён», «Новая детская книга» и др. Лауреат премии журнала «Дружба народов». Живёт в Москве.
Предыдущая публикация в «ДН» — 2023, № 11.
Посвящается Ламаре Феохаровне Келешевой и её детям
Полетели!
Самолёт оторвался от земли…
Уши заложило, а кресло с аппетитом стало меня в себя всасывать, как макаронину.
Я сглотнул — в ушах щёлкнуло, я стал нормально слышать и, конечно, уставился в иллюминатор.
И — нет, за стеклом не висели облака!
Я соскучился по морю. Я очень люблю море.
Поэтому в иллюминаторе увидел гребень морской волны.
Волна взметнулась до неба. И замерла.
Ого, какая высоченная!
Ого, какая у неё торжественная пена! Крылья самолёта режут её, а пене хоть бы что. К ней хочется обращаться «Ваше Величество!».
Я любовался через иллюминатор морем, а вовсе не облаками.
Наш самолёт держит курс на Салоники. В конце мая мы всегда улетаем в Грецию на всё лето, а возвращаемся в Москву за неделю до начала сентября, чтобы успеть купить новую форму и всякие там тетрадки. Это не такое уж лёгкое занятие для мамы, ведь нас у неё четверо: трое сыновей и дочка. Кстати, у каждого свой характер. «Да ещё ого-го какой!» — всегда добавляет мама.
Пожалуй, я с ней соглашусь.
Самый умный из нас Архи. Вообще-то мы прозвали брата Архитектором. Архитекторы проектируют дома. Для этого надо иметь ума палату. У брата ума предостаточно. Когда-нибудь он будет делать что-то очень серьёзное и важное для людей. Как дедушка, который построил тысячу домов и гидроэлектростанцию. Или как мама, которая вылечила тысячу людей. Сто раз в день попробуй выговорить слово «архитектор» — язык сломаешь. Поэтому зовём брата Архи. И это ему очень подходит! Архи — частица речи, между прочим, из греческого языка. Архи — значит самый-пресамый. Архи везде самый лучший: в футболе и в математике, а ещё ему здорово удаётся объяснять маме, что детям необязательно лопать брокколи каждый день. Архи — он и есть Архи. Кстати, не такой уж он и лапочка: Архи очень упрямый.
Зато Кио всегда уступит местечко у стенки на втором этаже нашей двухъярусной кровати. А ещё он классно показывает фокусы. И хочет научиться фокусам великого иллюзиониста Игоря Кио, про которого прожужжал нам все уши. Поэтому брата мы зовём Кио. Иногда не хочется идти в школу, или мама сердится на нас, если мы «вопим и топаем, как гиппопотамы», или Морковка ужасно нервничает накануне выступления из-за недошитого платья… Но стоит Кио взмахнуть своей волшебной палочкой или даже веником — да хоть чем, что есть под рукой! — и вот уже на его ладони квакает лягушка! Зелёная! В пупырышках! И улыбается! Это большая загадка — как Кио удаётся договориться с лягушкой насчёт улыбки. А уж нас-то не надо упрашивать. Мы просто хохочем, и уже никто ни о чём не переживает.
Морковка — наша сестра. Единственное, что она ненавидит, это — морковь. Хоть в винегрете, хоть в борще. Но своё прозвище сестра обожает, потому что его придумали мы, её братья. И нас Морковка обожает. И мы её тоже. Хотя она может отчитать каждого и всех сразу. Вообще-то сестрёнка весёлая, мурлычет весёлые песенки, если не пишет домашку по русскому языку или по математике. Ещё она умеет печь вкусные оладушки! Даже без варенья я запросто слопаю пятнадцать штук. Зато если рисую или леплю из пластилина аниматроников и ракетоджансы — сам придумал такие космические корабли, — могу вообще не есть целые сутки. Не проверял, но уверен. Больше всего на свете я люблю рисовать и лепить, а на домашку стараюсь не тратить много времени. Поэтому я — Кисточкин.
А почему мы каждое лето проводим в деревне недалеко от Салоников?
Да потому что там живут бабушка Вера и дедушка Феохарис! И ещё — мы все греки. Точнее, понтийские греки: наши предки жили на южном побережье Чёрного моря, которое в древности называли Понт. Ещё точнее — мы российские понтийские греки. Осенью, зимой, весной живём в России, а летом в Греции. Здорово, когда у тебя две родины!
Эгей, Эгегейское море!
В аэропорту Салоников без тележки, конечно, не обошлось. Мы свалили на неё кучу коробок, сумок и ЧЕМОДАНИЩЕ. Наши футболки и шорты заняли в нём крохотное местечко. Всё остальное — подарки для м н о г о ч и с л е н н о й родни.
Правда, встречала нас одна Любаша. Мы едва не сшибли её нашей телегой. Но Любаша, хоть и прыгала на одной неотдавленной ноге, всё равно смеялась и целовала нас. А мы прыгали вокруг неё. Любаша не умеет сердиться. А мы всегда смеёмся, когда она с нами. «Такой у Любаши счастливый характер», — с гордостью повторяет мама про свою младшую сестру.
Мы загрузились в Любашин опель и помчались к бабушке и дедушке. Они живут в деревне Галани. В переводе на русский Галани — голубой. Над этой деревней самое голубое в мире небо. Самое чистое и прекрасное. Потому что там живут бабушка Вера и дедушка Феохарис. Когда они были молодыми, жили в больших городах: в Тбилиси и в Москве. А после, как дедушка вышел на пенсию, понадеялись «обрести покой на родине». На исторической родине. Вот и переехали в Галани.
Мы неслись по шоссе с сумасшедшей скоростью. Ныряли в горные туннели — они такие чёрные, что кажется, ты разом ослеп и оглох. А потом выскакивали из них, и мимо нас проносились ровненькие ряды виноградников. Сквозь листочки уже виднелись зелёные грозди. А ягодки там такие: поглядишь — и будто на языке тает мятная карамелька. Мы хохотали с Любашей, рассказывали друг другу новости.
Потом подкатили к Нашему Дому, и дедушка с бабушкой тут же хорошенечко придушили нас в объятиях. Когда мы немного продышались, дедушка потащил нас на второй этаж, чтобы похвастаться, — там уже стены побелены, мебель расставлена. Всё в полном порядке.
Наш Дом построили дедушка и Любаша. Своими руками. Дедушка и Любаша — знатные строители. Дедушка указал пальцем на младшую дочь:
— Она работала неутомимо, как бетономешалка!
— А я думала, как бетонопомогалка! — рассмеялась Любаша.
Между прочим, мы тоже помогали строить Наш Дом. Даже когда были совсем маленькими. Это было нетрудно. Мы просто сидели на досках во дворе и разговаривали с дедушкой. А он нас обнимал и говорил: «Ваши попы нагревают Дому счастье. Он быстрее от этого растёт». Я долго удивлялся: Дом — он что, живой? Сейчас-то я в этом, конечно, уверен. Разумеется живой!
Наш Дом очень красивый. Почти круглый, как башня. У него два этажа. Большие окна, через которые в комнаты льётся солнечный свет. Внутри, посредине первой комнаты, — широкая лестница на второй этаж, крутая такая загогулина. Мы любим сидеть на ступенях и болтать. И что-нибудь придумывать. Скоро что-нибудь обязательно придумаем!
А ещё я тихонько поздоровался с папой. Прошлым летом на каждой оконной раме я нарисовал ангела, совсем крохотного, его крылья меньше ногтя на любом из моих мизинцев — хоть на ноге, хоть на руке. Я нарисовал папу на оконной раме, чтобы был поближе ко мне — почему-то мне кажется: так он ближе. И ему так удобнее поглядывать на нас. И ещё потому, что в любую минуту я могу посмотреть на него.
Потом мы объедались авголемоно — куриным бульоном с рисом и соком лимона.
А потом я спросил. Легко так спросил, как про само собой разумеющееся:
— Любаша, мы ведь поедем к морю, да?
Братья и сестра завопили:
— Море, ура!
Мы всегда поддерживаем лучшие предложения друг друга.
Любаша растерянно посмотрела на бабушку, на дедушку и на маму. Они отвели взгляды.
Любаша очень похожа на бабушку Веру — в молодости. Даже длинные волосы аккуратно собраны на затылке таким же узлом, как у бабушки.
«Наша молоденькая бабушка» поинтересовалась с улыбкой:
— А точно у меня найдутся помощники для строительства крепости на берегу моря?
Я понял: за этими словами скрывалось любимое Любашино изречение: «Не позволяй траве расти на пути дружбы». Я так его понимаю: ты не должен ничем осложнять жизнь друга, даже какой-нибудь ерундой, — служи ему верно и вечно. Именно так поступала наша любимая тётя по отношению к своим друзьям — любимым племянникам.
И поэтому я завопил:
— Ура! Море!
Море смешно называется — Эгейское! Мне всегда хочется крикнуть:
— Эгей, Эгегейское!
Мы так и кричали почти два часа, пока ехали.
Ехали бы ещё дольше, если бы Любаша не гнала свой серебристый опель со скоростью сто километров в час.
Стоило нам высыпать на пляж — на солнце вдруг нахлобучились тучи. Море тут же обиделось на них. Море хотело встретить нас во всём блеске! Оно рассердилось и погнало к берегу стада белых барашков. Люди стали выходить из воды на берег. Они закутывались в махровые полотенца и вытягивались на песочке огромными грустными гусеницами.
А мы не стали печалиться рядом с Эгегейским морем!
— Угнездимся поближе к воде! — предложила Любаша.
И мы угнездились там, где протяни руку — и вот он, мокрый песок. Любаша сразу стала возводить песчаную крепость. Такая уж у нас любимая тётушка, — ей только дай что-нибудь построить. Братья и Морковка на корточках принялись жать песок изо всех сил. А мама взяла меня за руку, и мы потопали в море.
Волны окатили холодом ноги и живот. Брр! Когда зашли поглубже, мама подхватила меня:
— Плыви!
Я испугался!
Дно вдруг провалилось, наглые барашки бодали в лицо! И где-то рядом плавала длинная чёрная рыба.
Я повернул к берегу…
— Морской бог не любит боячек, — засмеялась мама. — Не надо злить Посейдона!
Посейдон! В России мама редко вспоминала греческих богов. В России мы учим стихи Пушкина и других русских поэтов, читаем, к примеру, про Суворова и Гагарина. А в Греции мама старается, как сама говорит, «окунуть» нас в «культурный контекст»: «Не забывайте, что вы — потомки эллинов». Эллинами очень давно называли себя греки с берегов Понта. Эллины — это же почти эльфы, волшебные эльфы, мне кажется! И вокруг моих предков столько богов — просто не протолкнёшься…
Вообще-то иногда этот мамин «контекст» совсем неуместен. Особенно, если вокруг наглые барашки с чёрной рыбиной… А вот мама никогда ничего не боится, она говорит: «Мне всегда помогает ваш папочка-ангел!»
Морковку, Архи, Кио и меня эти слова делают в три раза сильнее и удачливее. Главное — вспомнить их вовремя!
Сразу же после этих маминых слов я вспомнил, что люблю море!
И изо всех сил замолотил руками и ногами по барашкам!
Эгей, Посейдон, хватит сердиться!
Это блаженство — плыть по бурливым волнам! Я даже попытался нырнуть. Конечно, с открытыми глазами. Под водой всё гладко-туманное, похожее на сон… На сон, который снится тебе, снится, и ты понимаешь — он про хорошее, которое обязательно сбудется.
Из воды выполз почти без сил. Но они тут же вернулись ко мне, потому что на берегу уже выросли три песчаные башни. Четвёртой очень не хватало.
Мама взяла за руку Кио и отправилась плавать с ним, а я сграбастал пригоршню мокрого песка, хорошенько его сжал, и из моего кулака вылез первый крендель для основания башни.
Если уж Любаша взялась за возведение какого-либо объекта, будьте уверены: кривым не получится. Крепкие башни выступали из стен крепости, внутри которой мы прорыли глубокие рвы и сделали высокие насыпи. Морковка ещё и разложила пожухлые водоросли — для красоты и на радость крепостникам… или крепостным? В общем, на радость!
К нам подходили всякие любопытные полуголые люди и восхищённо кряхтели. Один дядька в плавках, расписанных под павлиний хвост, сказал по-гречески маме, которая как раз появилась с Кио на берегу:
— Мадам, у вас красивые внуки!
Мы засопели. А Морковка упёрла руки в боки и уставилась на него.
— Эта прекрасная дама вовсе нам не бабушка, а мама! — по-русски заявила Морковка. — Мы её дети: я — дочь, и вот — три сына!
— О! Прошу прощения! — Дядька вряд ли понял Морковку, но растерянно пролепетал: — Я восхищён! Просто восхищён. — Он ещё что-то там булькал, но мы не очень-то понимаем греческий разговорный.
У мамы, правда, очень красивые волосы — серебряные волны, и многие сходу обращаются к ней как к бабушке. Нас это страшно возмущает.
Когда дядька, наконец, отошёл подальше на полусогнутых виноватых ногах, Любаша тихонько спросила:
— Дамара, ты так ничего и не рассказала детям?
Мама улыбнулась:
— Рассказала. Но они решили так, как решили.
Она зажмурилась от яркого солнца, которое выползло из-под облака.
И я расскажу вам кое-что очень важное.
«А я что-то знаю…»
Однажды на перемене наша одноклассница, вредина Бурлимова, подошла к Морковке:
— Я что-то знаю про вас про всех.
Я могу быть за сто километров от сестры, но если ей что-нибудь угрожает, всегда это чувствую и мчусь на помощь со всех ног. В словах Катьки Бурлимовой притаилась угроза. Я сразу учуял, хотя мы с Никисом, соседом по парте, спорили о технических возможностях моих ракетоджансов.
Морковка наклонила голову так, что два её хвостика стали похожи на рога, нацеленные на Бурлимову.
— Что ты знаешь?
— Я многое знаю про ваших маму и папу, — сказала Катька, снисходительно поглядывая на Морковку. — Но этого говорить нельзя.
— Почему? — удивилась Морковка.
— Потому что ты и твои братья сразу умрёте. — Бурлимова помолчала и добавила ласковым-преласковым голоском: — Умрёте от кошмара и ужаса.
Я подскочил к Бурлимовой и хорошенько хлопнул её учебником по спине. Катька взревела и побежала к нашей классной, та записывала на доске примеры по математике. Бурлимова вывалила про меня всякие гадости. Но учительница знала, кто из нас чего стоит, и строго спросила:
— Что ты ему сказала, Катя?
— В том-то и дело, что ничего ещё не сказала, — промычала Бурлимова. — Я ещё ничего никому не успела сказать!
— Так! — Классная хлопнула в ладоши и объявила: — Начинаем урок!
И тут прозвенел звонок. В класс вбежали Архи и Кио. Они, конечно, не знали, что произошло, мы с Морковкой не стали им ничего рассказывать даже на следующей перемене. У нас нет тайн друг от друга, просто не захотели их расстраивать.
Когда уроки кончились, мы с Морковкой пошли вдвоём впереди, мама и братья о чём-то болтали сзади.
— Катька врёт, — прошептал я.
Но сестра покачала головой и выдохнула:
— У нас самые лучшие мама и папа… Но… но Бурлимова точно знает то, чего не знаем мы.
— Ты уверена?
— Я так чувствую, — почти простонала Морковка и жалобно посмотрела на меня.
Моё сердце сжалось в ртутную каплю. И капля вдруг запрыгала и стала жалить.
— Давай расскажем маме!
Морковка отчаянно замотала головой:
— Она и так переживает за Архи. Как он выступит на олимпиаде? Вот если займёт первое место, тогда расскажем.
О результатах олимпиады всё не объявляли и не объявляли.
А Бурлимова на каждой перемене посматривала на Морковку и подмигивала: «Да-да, я знаю такое, от чего вы все вымрете, как мамонты!»
Странная эта Бурлимова! Мне жалко таких людей. Их что-то гложет. Какая-то обида. Или беда. Они хотят выскочить из мерзкого и противного, что происходит с ними, и доказать, что они — самые прекрасные люди. Бурлимова пристаёт ко многим в классе, объявляя, какие они «бедненькие». Все на неё смотрят как на дурочку. И мне её жалко.
В тот раз я ужасно разозлился на Катьку. Видите ли, она напала на Морковку! Не на меня, не на Кио, не на Архи. Она побоялась нас, мальчишек. Она выбрала Морковку!
Однажды после физры Катька оказалась в переодевалке рядом с Морковкой. И прошипела змейским шёпотом:
— У тебя и твоих братьев вообще нет ни матери, ни отца!
— Ты совсем чокнутая? — вежливо уточнила Морковка. — У каждого человека есть мать и отец. Наша мама — известный доктор, она спасла тысячу людей. А книгу стихов нашего папы, так и быть, я тебе подарю, если будешь хорошо себя вести.
— Ха-ха-ха! — Без обычной дурацкой улыбочки сказала Бурлимова и зажала нос рукой: — Фууу, воняет старьём!
Никто из девчонок её не поддержал. Некоторые даже покрутили пальцем у виска. Но Морковка вылетела из переодевалки — ещё в спортивных штанах, а поверх — уже надетая юбка. Она помчалась к нам. Мы поджидали её в вестибюле, чтобы вместе идти домой. И Морковка всё рассказала, захлёбываясь от слёз.
И тут-то показалась Бурлимова собственной персоной. Увидев нас, она попыталась улизнуть обратно в переодевалку. Но Архи не дал ей такой возможности. Он прыгнул и схватил Катьку за руку.
— Что ты всё врёшь?! — крикнул Архи.
— Я не вру! — заверещала Бурлимова. — У вашей якобы мамочки седые волосы и всё лицо в морщинах!
— У мамы серебряные волосы!
— А морщинки потому, что она часто улыбается!
Это вопили уже мы все, обступив Бурлимову.
— Она вообще старая, чтобы быть матерью! — верещала Катька. — А отца у вас просто нет.
— Это у тебя нет отца! — огрызнулся я.
— Я гуляю со своим папой по воскресеньям, и мы едим пиццу! А вы своего отца никогда не видели!
Я опустил уже занесённую для оплеухи руку. Мне расхотелось лупить Бурлимову. Она разревелась по-страшному, растолкала нас и убежала.
— Вы никто! — громко крикнула она уже издалека. — Ни-кто!
Мы стояли, как памятник из четырёх фигур. Называется: «Полные идиоты». Мы ничего не понимали. Нам было очень плохо. Каждому по отдельности и всем сразу. Каждый будто похудел на двадцать килограммов, нас мог свалить даже ветер.
— Я иногда думаю: если мы родные братья и сестра, то почему отмечаем дни рождения в разные дни? — пробормотал Кио. — Вначале мы с Архи, потом Кисточкин и Морковка. Так же не бывает, чтобы мать родила одних детей, предположим, в понедельник, а в среду дородила других? Или бывает?
Мы впали в дремучую задумчивость.
— Ладно, не будем пороть горячку, — произнёс Архи-рассудительный. — Поговорим с мамой дома, не на улице.
Кио согласно кивнул и каждому пожал руку.
— Три кулака и косичка!
Всегда, когда складывается малоприятная ситуация, кто-то из нас, очухавшись первым, произносит эти слова и пожимает остальным руки. Становится как-то полегче.
Мама каждый раз встречает нас после уроков. В этот раз она встревожилась, увидев наши физиономии.
— Вы не заболели?
Мы её успокоили и стали рассказывать, какие оценки сегодня получили, и по ходу прибавляли по баллу, а я даже два. Не хотелось огорчать маму.
Важный разговор
Дома только мы скинули рюкзаки, как позвонила наша классная руководительница. Положив трубку, мама сразу взялась за нас.
— Ваша учительница разговаривала с мамой Кати Бурлимовой. Это чудовищно! Вчетвером напали на девочку и обидели её! — Разгневанная, мама стала ещё прекраснее, чем обычно. А на нас от её взгляда начала дымиться одежда.
Кио достал из своего носа любимую мамину серёжку, которую она вчера не могла найти. Но на маму это не произвело никакого впечатления. Она продолжала ругать нас. Уже по-турецки. Мама — доктор медицинских наук и даже академик. Читает научные книги и пишет статьи на шести языках: на русском, английском, греческом, грузинском, французском, турецком! Но когда мы уж очень её достанем, она ругает нас на турецком. Наверное, чтобы нам было не так обидно!
— Мама! — сказал Архи почти спокойным голосом. — Мы тебе обещали, что никогда не будем ни на кого нападать вчетвером. Вчетвером мы будем только защищаться. Ты помнишь?
— Отлично помню! Но как вы сами об этом забыли?!
— Так вот, — продолжил Архи ещё более спокойным голосом, — мы защищали Морковку.
— Про отца Бурлимовой у меня случайно вырвалось, — признался я. — Но зато сегодня я её ни разу не стукнул учебником.
— Ну надо же, какой молодец! — всплеснула руками мама, и мне очень захотелось съесть двадцать оладушек — так бывает, когда разволнуюсь. — Так что же случилось?
Морковка принялась надувать щёки, чтобы хоть что-то произнести. Но у неё ничего не вышло. Никто не мог повторить ужасные слова Бурлимовой. Мне показалось, если я их произнесу, то на месте, где стою, образуется яма — я исчезну, будто меня и вовсе не было на свете. А рядом будут зиять ещё три дыры.
Но мама ждала. Тогда я подошёл к ней поближе и прошептал в самое ухо:
— Катька сказала, что ты нам не мама. И что у нас нет отца. И вообще мы никто.
После этих слов я с надеждой посмотрел на маму.
Она изменилась в лице. И уже не сердилась. Она была растеряна. Впервые мы видели её такой.
Мама постояла, внимательно нас оглядывая, а потом обняла — всех четверых. Не знаю, как это получается, ведь мы почти доросли ей до плеча, и у неё не такие уж длинные руки. Но у неё всегда получается обнять нас всех крепко-крепко. И нам мамы достаётся поровну.
— Давайте поговорим, — сказала она тихо-тихо. — Пришло время вам всё узнать.
Мы бухнулись на диван, а мама опустилась на стул перед нами.
— Вы чудесные и замечательные дети, — сказала она чуть погромче и каждому посмотрела в глаза очень внимательно. — И ты, Кисточкин, и ты, Морковка, и ты, Кио, и ты, Архи. Мы любим друг друга. А если человек любит других людей, хотя бы одного, ни у кого нет права говорить, что он — никто.
Я посмотрел на братьев и сестру. Оказывается, только потому, что мы есть друг у друга — такие, как есть, и любим друг друга, никто из нас никогда не провалится ни в какую яму.
А мама продолжала:
— Но это правда… Я мама только вашему папочке. Ваш папа — мой сын. — Она это произнесла необычным — и взволнованным, и спокойным — голосом. Я, правда, не понял, почему вдруг всё так необычно! Наш папа — её сын. Но он же всё равно наш ангел-хранитель и наш папа. А наша мама — она же такая — глобальная МАМА. Любаша говорит, что Дамара ко всем своим больным относится как к родным детям! Некоторые называют её «своей второй мамой», когда поздравляют с Новым годом или с 8 Марта. Наша мама — это МАМА и не может ею не быть. Мы любим друг друга и будем любить вечно.
Мама продолжала говорить. И повторила то, что мы давно знали: папы не стало, когда нас ещё не было на свете. Он сильно болел. И хотя был молодым, но всё равно умер. Папа мечтал, что у него будут дети, и заранее нас полюбил. Вот мы и родились.
— Ваш папа часто говорил: «У меня будут дети. Целая футбольная команда. И обязательно будет дочка». Когда его не стало, я поняла, что должна исполнить его мечту. Меня очень поддержали мои родители, мои братья и сёстры. И отец Кириллос, благословляя, сказал: «Не ты, Дамара, просишь Небеса о рождении внуков, но весь твой род просит. Всё в руках Господа!»
И вот что ещё мы узнали: когда папа заболел, он отдал частичку себя докторам, чтобы её заморозили. А потом передали двум хорошим женщинам. И они родили нас — такая у них была работа. Вначале родились Кио и Архи, а через два дня — Морковка и я.
— Для каждого человека очень важна его мама, — сказала мама. — Каждый ребёнок должен произнести слово «мама». Оно убережёт от многих бед. Поэтому я стала вашей мамой. Теперь, когда вы всё знаете, вы, конечно, можете называть меня бабушкой. Мне не будет обидно. Ведь я буду по-прежнему вас любить. Как и ваш папочка, который стал нашим ангелом-хранителем.
Мама смотрела на нас. Мы молчали и смотрели на неё. Мы всё поняли. Вот что — всё поняли! И сорвались с дивана, и обняли маму крепко-крепко. Ещё никогда в жизни так сильно не обнимали её. И получилось обнять со всех сторон, с головы до ног.
— Ты наша мама! Навсегда! — прокричал я ей в ухо. И добавил: — А перед Бурлимовой, дурой этой, так и быть, извинюсь!
Никто и не подумал спросить у мамы, позвонит ли она Бурлимовым, чтобы популярно объяснить: ваша Катька — дура. Мы чувствовали: больше нас никто не обидит.
Что я понял после важного разговора
После важного разговора сели обедать. Мы наворачивали куриный суп с лапшой и пыхтели изо всех сил, демонстрируя маме прекрасный аппетит, ведь он её радует не меньше наших успехов в школе. Но я-то видел, что братья и Морковка всё ещё думают о том, что услышали.
А я вот о чём думал. Мне стало почему-то очень грустно оттого, что я никогда не стану ни для кого мамой. Мальчик не может стать мамой. Хотя быть папой — очень здорово. А «мама» — правда, волшебное слово. И я вдруг почувствовал, что счастлив, у меня есть Мама, которую просто называю мамой.
Я стал думать над словами, которые она прошептала очень тихо. Будто сказала их самой себе. Я не должен был их услышать, но случайно услышал: «Рождение детей было большим счастьем, большим счастьем для всех в нашем роду. Только он один не хочет видеть ребятишек», — вот что пробормотала мама самой себе.
А кто этот «он»?
На следующий день мне пришла в голову такая мысль: «У каждого человека есть мама и папа. А кто же был папой нашего папы-ангела?»
Метеоры
Первыми в Галани к нам нагрянули дяди: Манолис, Фотя и Толик.
У нас очень много родни. Только двоюродных дядей и тётей — сорок пять.
— Все в нашем роду чадолюбивые, — любит повторять бабушка Вера. — У моей мамы нас было десятеро. В доме должно пахнуть свежим бельём, вкусным обедом и детьми.
Наши родственники живут в разных странах. Греческие дяди приезжают в Галани, как только мы туда прилетаем. Наш род — одна большая семья. Все-все-все очень любят Грецию, хотя не каждому удалось побывать здесь. Ещё давным-давно наши предки были вынуждены покинуть родину, чтобы спасти свою жизнь и продолжить род. Иначе бы их убили мерзкие завоеватели с кривыми ятаганами. Мама часто рассказывает нам про пра-пра-пра-прадедушку, доброго торговца Мисаила.
Когда пришли завоеватели, он продал все товары из своего магазина, на вырученные деньги накупил драгоценностей и спрятал их в кувшин. Поверх серёжек и бус Мисаил положил золотой крест с изумрудами. Он считал, что святой крест убережёт богатство от воров. Правда, на всякий случай оделся как нищий, в рваньё, купил полудохлого осла и отправился в Россию. Никто не захотел связываться с нищим: ни грабители, ни пограничники. Когда Мисаил оказался в России, распродал там свои припасённые сокровища и построил маслобойню, где делали вкусное масло, а ещё вместе с другими греками возвёл храм. Иногда мы спорим: что больше помогло Мисаилу: крест с изумрудами или полудохлый осёл. Если спор слышит бабушка, она призывает нас не богохульствовать и воздавать хвалу Мисаилу, ведь только благодаря его предприимчивости мы появились на свет.
Дядя Фотя сказал, что сегодня поедем смотреть Метеоры.
— Это невозможно! — Архи скептически развёл руками. — Метеор — это падающая звезда. Видеть-то мы его иногда видим — в небе. Но метеор не долетает до поверхности Земли, он сгорает раньше. — И Архи поинтересовался с важным видом: — Может, речь идёт о метеоритах?
Морковка затараторила:
— А когда эти метеориты упали на Землю? Сколько весят — несколько граммов или несколько тонн?
Дядя Фотя усмехнулся.
— Эх вы, потомки эллинов! Метеоры — это же одно из чудес света! Люди со всего мира приезжают в Грецию, чтобы ими полюбоваться!
И мы поехали к Метеорам.
На вершине огромной скалы у меня закружилась душа. Обычно говорят: закружилась голова. Но у меня — закружилась душа.
— Такое могли создать только трое: Бог, природа и человек, — торжественно объявил дядя Фотя, оглядывая окрестности.
— По отдельности ни у кого ничего бы такого прекрасного не получилось, — дружно закивали дяди Манолис и Толик.
Давным-давно, почти шестьдесят миллионов лет назад, здесь бушевало море. А потом схлынуло, ушло. И обнажились гигантские скалы. Каменные братья — я так их назвал. Сразу же видно: они вместе, один за всех и все за одного. Если какой-нибудь греческий бог им повелел бы: «Станьте людьми и идите, куда захотите, но один из вас должен навечно остаться скалой», — никто бы не сдвинулся с места.
Раньше каменных братьев хлестали морские волны, а сейчас бьют ветры, жжёт солнце. Снизу доверху их покрывают глубокие морщины и рубцы. А когда у братьев ноют старые раны, к ним приплывают облака и успокаивают своей прохладой.
На макушках горных великанов — монастыри и деревья. Представьте: огромные скалы-молчуны, а на самом верху — щепоточка жизни.
Монастыри — это и есть Метеоры. Про них говорят — «парящие в облаках».
Когда-то монахи поселились на этих высоченных скалах, чтобы быть ближе к небу. Наверное, надеялись, что так Бог лучше услышит их молитвы… Монахи поднимались на вершины в плетёных корзинах — на верёвке, которую тянули сверху. В любой момент верёвка могла оборваться… А каково было первым покорителям скал? Интересно, сколько дней им приходилось ползти по отвесным склонам, до самых облаков?
Мне кажется, что первые монахи не покинули эти места. Так и остались здесь. И сейчас летают над любимыми монастырями. Они стали ангелами.
Как наш папа.
Чему учатся ангелы
Я думаю, наш папа стал ангелом так.
Когда в больничной палате появился человек с крыльями за спиной, папа не испугался. Человек был в белой рубахе с широкими рукавами. И подпоясан широким чёрным поясом. Так когда-то одевались понтийские греки — папа, конечно, не забыл об этом. Человек с крыльями смотрел на папу добрыми зелёными глазами — так может смотреть только твой родной. И папа спросил:
— Ты мой прадед Иоаннес, да?
— Верно, я — твой прадед. И твой ангел-хранитель. Мне дарована такая милость. Теперь и ты будешь ангелом-хранителем своих детей.
— У меня нет детей. Я о них только мечтаю, — опустил голову папа. — Или уже надо говорить — мечтал? Ведь пришёл мой срок умереть, да?
— Когда научишься всему, что умеет ангел-хранитель, тогда и родятся твои дети. Ты будешь оберегать их. И ещё Дамару, свою мать, которая станет матерью твоих детей.
Ангел Иоаннес обнял папу, взмахнул крыльями, и они оба, легко преодолев больничную стену, полетели. Они летели, конечно, к Метеорам, где Земля встречается с Небом. Душа человека должна постепенно привыкать к небесной жизни, я думаю.
Ангел Иоаннес опустил на одну скалу папу, сам сел на соседнюю — напротив. Он увеличился в размерах, стал большим-большим, почти как скала. И состоял из красно-жёлтого прозрачного пламени. А пламя было особенным — оно не обжигало. Папа тоже стал огромным и тоже из прозрачного сверкающего пламени. В его руках, как и у Иоаннеса, было длинное копьё.
Над ними простиралось огромное ясное небо, летали ангелы — огненные или будто из синего плотного воздуха, — по одиночке и небольшими «эскадрильями», — именно такое слово, наверное, пришло на ум папе. И у всех ангелов были весёлые лица. Они переговаривались, шутили, кто-то даже насвистывал.
Ангел Иоаннес взглядом указал на копьё и сказал:
— Знаешь, что это? Дори. А телохранителя с копьём на плече древние греки называли дорифор. Ты тоже будешь дорифором, ангелом с копьём. Первое, чему предстоит научиться, — обращаться с дори.
И ангел Иоаннес показал папе несколько простых приёмов. Копьё может быть лёгким, как голубиное пёрышко, и может быть очень тяжёлым, как космический корабль, — по необходимости. Ангел обязан искусно владеть своим дори. Например, спасая человека из-под развалин дома, разрушенного землетрясением, ангел должен точно рассчитать, куда воткнуть копьё и как его повернуть, чтобы разбитые кирпичи и камни сложились шалашиком над человеком, сохраняя ему жизнь. А иногда ангелу приходится расставлять запятые в диктанте по русскому, от которого зависит годовая оценка. И это ему удаётся отлично: наконечник копья — острее иглы.
Папа быстро научился основным приёмам.
Подбрасывал дори высоко-высоко и ловко ловил. Крутил им над головой. От этого, кстати, тучи разлетались, как парашютики одуванчиков.
У папы даже получилось красиво написать в воздухе сияющими буквами: «У меня будут сыновья и дочка». Но когда он приказал копью стать тяжелее на сто килограммов, то не удержал его. Оно вырвалось из рук и полетело вниз. Ангел Иоаннес бросился за ним.
— Ты способный ученик, — похвалил Иоаннес, возвращая копьё папе. — Мы будем каждый день тренироваться, будем оттачивать мастерство дорифора. Но тебе предстоит познать и другое.
— Что именно?
— Чтобы помогать человеку, надо хорошо узнать его характер.
— Но как же узнать характер моих детей, которые ещё не родились?
— Для начала ты должен многое узнать о наших родственниках, близких и дальних. О тех, кто жил задолго до твоих детей. Многие черты характера передаются по наследству, как форма носа или цвет глаз. Главное дело ангела — помочь твоему охраняемому совершить правильный поступок.
— Мама много рассказывала о предках. Правда, я не всегда внимательно её слушал. — Тут папа немного смутился. — Может, начнём прямо сейчас? Например, про тебя знаю, что ты был добрым и честным.
Ангел Иоаннес улыбнулся в усы — они вдруг у него отросли, седые, и молодое лицо тотчас постарело — наверное, вспомнил свою земную жизнь.
— Мне приятны твои слова. Но ты не знаешь, что у меня росли чудесные дочери, а я мечтал о сыне, чтобы было кому передать своё дело. И сын родился, когда мне уже исполнилось пятьдесят лет. Это был твой дед Феохарис. Я закатил пышный пир — такой пир родители устраивают своим детям только на свадьбу. Я в свои годы не надеялся дожить до свадьбы Феохариса, но погулять очень уж хотелось. Наш род — род долгожителей. И я стал ангелом только в девяносто шесть лет.
— Послушай, какая мысль пришла мне в голову, — папа аж подпрыгнул на скале. — Ты удостоен чести быть ангелом, потому что очень любил детей!
— Ты догадлив,— улыбнулся Иоаннес. — И ты очень любишь своих детей, ещё неродившихся… поэтому стал ангелом-дорифором.
— Эй, малыш! — Дядя Манойлис легонько потряс меня за плечо. — Здесь так интересно, а ты витаешь где-то в облаках.
— Ээээ… В облаках? Там тоже много интересного, — пробурчал я.
— Где, как не в Метеорах узнавать о жизни своих замечательных предков? Об их стойкости духа! Об их великодушии! — воскликнул дядя Фотя. Иногда он бывает излишне красноречив.
— Продолжайте рассказывать, дяди! — попросил я и развесил уши.
У братьев и Морковки они давно превратились в лопухи. Нам и правда есть кем гордиться. Многие наши родственники получше греческих богов, мне кажется. Наши предки особенно не вредничали, много трудились и любили своих детей. А у богов с этим сложнее.
Как мы радовали ангела
Однажды утром всё пошло не так. Во-первых, запахло каким-то лекарством. Во-вторых, мама не ворковала по скайпу. В Греции она даёт советы заболевшим русским туристам, а если проблема серьёзная, помогает вызвать врача. Про маму говорят: Дамара — доктор от Бога, она не может жить, не помогая другим. Так вот, мама не ворковала по скайпу, как обычно, а что-то взволнованно говорила кому-то на кухне. В-третьих, дедушка гремел не ведром на огороде, а голосом, и обиженно, и тоже на кухне. Он так грохочет, когда всё идёт не по его плану. Например, когда заболевает бабушка! А вот её-то — это в-четвёртых — вообще не было слышно.
Бабушка!!!
Бабушка Вера всегда сияет. Сияет любовью. Она готовит обед, повернувшись к нам спиной, или спит, чуть похрапывая, или просто наблюдает за нашей вознёй на ковре возле лестницы-загогулины — и при этом она сияет. Я чувствую её солнечное тепло и знаю: бабушка сияет для нас, её внуков. Да, сияет, хотя одета всегда в чёрное: чёрная кофточка, чёрная юбка — это траур по нашему папе-ангелу.
В это утро я заглянул в её комнату. Бабушка лежала на кровати, прикрыв глаза. И сияла. Но этот свет был такой тоненький, лимонный, такой бледный. Он струился, но через силу, прерывисто, едва-едва…
Моё сердце сжалось в ртутную каплю. И капля запрыгала в груди, по всему телу запрыгала и стала кусаться.
— Сейчас приедет «скорая», и бабушку отвезут в больницу! — сказала мама, тревожно сверкнув глазами. — Я поеду с бабушкой. Вернусь, может, только завтра. А Любаша приедет из Салоников в пятницу.
Мы вытаращили испуганные глаза.
— Похоже, мы огорчили нашего ангела, и у него не хватило сил уберечь бабушку от сердечного приступа. Без меня ведите себя хорошо!
Мама переводила взгляды с одного на другого, и в наши головы въезжали её слова, как тележки по эскалатору супермаркета, и крепко там застревали.
Наконец мы уразумели: не надо волновать дедушку. Тогда наш ангел расправит крылья. Они сложились от огорчения, потому что только вчера… И мама перечислила: Архи разбил мячом окно, Кио напугал бабушку, достав из чайника гадюку (на самом деле это был уж), Морковка без ведома мамы решила ответить на письма заболевших туристов, но случайно человеку со сломанной ногой отправила совет полоскать горло содой с солью. А Кисточкин, то есть я, нарисовал десептикона на стене дома куриным помётом. Я виновато глянул на папу, который смотрел с оконной рамы, и подмигнул ему, что означало: «Понимаешь, просто под рукой не было краски, а только куриный помёт».
Через пять минут подъехала «скорая» и умчала бабушку с мамой. А к нам в комнату вошёл дедушка. Он сделал ласковое лицо, а потом рявкнул:
— Се дека вертам задик неба завтрак!
Дедушка жил в Грузии, России, Греции и прекрасно знает языки этих стран, и когда волнуется, говорит сразу на всех… Мы его поняли: надо поторапливаться с умыванием, завтрак — на столе.
С кухни несло варёными лягушками, приправленными мухоморами и тухлыми гусеницами.
— Мы не должны огорчать дедушку, чтобы порадовать нашего ангела, тогда ангел поможет бабушке! — напомнил Архи.
— Три кулака и косичка! — прошептал Кио, а Морковка пожала руку каждому.
Мы сели за стол, стараясь дышать через рот, чтобы не упасть в обморок от вони.
В тарелках исходила паром пышная каша. Такую кашу бабушка готовила дедушке каждое утро. Каждое утро, почти сто лет подряд — дедушке почти столько лет, и лишь совсем немного он прожил без бабушки. Она и в этот раз успела сварить свою волшебную кашу.
А дедушка приготовил для нас свою какую-то вкуснятину. То, что из этого получилось, вздыхало и булькало на сковородке, источая ядовитую вонь. Заглянув туда, я увидел что-то вроде лёгких мерзкого курильщика, совсем чёрных… Не знаю никого, кто решился бы это отведать. Вот дедушка и пожертвовал нам свою кашу, которая для него была важна, как молитва.
— В танцевальном кружке нам разрешают есть на завтрак не больше трёх ложек каши или омлет! — заявила Морковка и переложила ровно три ложки каши на блюдце, а свою тарелку пододвинула ближе к дедушке.
— На сытое брюхо задачки не решаются, а в моих планах на утро — готовиться к олимпиаде. — Архи осушил залпом стакан молока. — Теперь я в порядке!
А Кио, я думаю, всё-таки использовал магнитики. Его тарелка вдруг сама собой стронулась с места, подъехала к сковородке с гадостью и звонко постучала о металлический бок. Дедушка языком прищёлкнул от удивления.
А я восхищённо заорал:
— Каша! Жёлтого цвета! Мне как раз такой и нужен для граффити на курятнике!
Дедушка ловко сцапал мою тарелку и спрятал за спину.
Братья, Морковка и я запихнули в рот по бублику кулури, чтобы не рассмеяться. Мама печёт отличные бублики, обсыпанные кунжутом, а внутри — нежный сыр.
Мы вылезли из-за стола, поцеловали дедушку и заверили его, что объелись. Дедушка нерешительно запустил ложку в кашу, что-то недовольно ворча себе под нос. Мы разобрали: он поругивал бабушку, которая хоть раз заболела бы вовремя…
— И что дальше? — спросила Морковка, когда мы расселись на ступеньках лестницы-загогулины. — Чем порадуем ангела? Бедная бабушка!
— Всё просто, — задумчиво произнёс Архи. — Будем расширять свои познания. Мама любит, когда мы что-нибудь новое по-зна-ём. А папа — её сын. Его тоже порадует, что мы узнали что-то новое.
— Может, будем изучать вот это? — Кио вытащил из шкафа самую толстую книгу и прочитал: — «Акушерство. Учебник».
— Это о том, как рождаются дети, — вставил Архи.
— Да что тут нового? — смущённо хмыкнула Морковка. И добавила хитрым голосом: — Давно известно, что дети рождаются через пупок своей матери.
Кио наугад раскрыл книгу и с выражением прочитал:
— Первая встреча с беременной, как правило, происходит в поликлинических условиях (женская консультация, перинатальные центры), но, возможно, и в стационаре.
— Первая встреча с беременной кого? — спросил я.
— Конечно, мужа, — хихикнула Морковка.
— То есть муж впервые встречается со своей женой в женской консультации? — уточнил я.
— А где же ещё? — Морковка вновь хихикнула. — Мужчина, который хочет стать мужем, первым делом идёт туда и выбирает себе жену из беременных. По размеру и по красоте живота.
— Мда-а-а-а, — протянул Кио, изучая страницу. — Допустим, муж выбрал себе жену… И говорит: «Давай поженимся!» А ей он с первого взгляда совсем не понравился! В таких случаях… — И Кио прочитал: — «Нередко беременные предъявляют жалобы на тошноту, рвоту и другие нарушения самочувствия».
— Хватит, мы уже расширили свои познания в области акушерства! — Архи выхватил книгу и захлопнул её. — Думаем дальше!
Но тут входная дверь открылась, и на пороге появилась наша соседка тётя Венера. Мама ей позвонила и попросила сварить нам обед. Вот она и примчалась. Ха, как здорово, что мама попросила именно тётю Венеру! Мы её очень любим — она весёлая и блестит: у неё золотые украшения в ушах, на шее, на руках, ногах и даже в носу сверкает маленький камушек. Как и мы, в Галани она приезжает из России только на лето.
— Чем занимаемся, мои дорогие? — спросила соседка, водружая на плиту здоровенную кастрюлю.
— Нам срочно надо узнать что-то полезное! — заявил Архи и пояснил, для чего именно.
— Отлично придумано! — воскликнула тётя Венера. — Тогда, потомки эллинов, мы сварим с вами похлёбку Урана.
— Это, что ли, ещё один греческий бог? — вздохнул Архи-догадливый.
— Один из самых первых богов, — подтвердила тётя Венера.
Она вооружила нас ножами и выложила на стол овощи.
Архи взялся чистить картошку, Морковка — морковку, Кио — болгарский перец, а я — баклажаны.
— Вначале повсюду царил ужасный Хаос. Примерно такой, — и тётя Венера махнула рукой на стол, где вперемешку были навалены овощи. — А потом появилась Гея, богиня Земли. Трудно сказать, она ли родила Урана — бога Неба, или он сам как-то родился. Ясно одно: они полюбили друг друга и у них стали рождаться дети. Чистите-чистите овощи, мои дорогие, — приговаривала тётя Венера, — и режьте их, режьте, да помельче.
Мы кромсали овощи наперегонки.
Через пять минут, взглянув на то, что у нас получалось, соседка расхохоталась.
— Да, именно такими и родились дети Геи и Урана — страшнецами, — ликовала тётя Венера. — У них было по пятьдесят голов и по сто рук. А потом родились циклопы — великаны с одним огромным глазом на лбу. Папашу Урана такой вид крошек весьма огорчал. И он возненавидел своих детей.
— Ему было их не жалко? Совсем-совсем? — выдохнула Морковка.
Тётя Венера с презрением швырнула ложку в мойку. Ложка исполнила отчаянную чечётку.
— Скажу больше! Детишки обладали страшной силой. И что же сделал папаша Уран, когда про это узнал?
— И что же? — с ужасом переспросила Морковка.
— Худшее из того, что мог. Отец не должен быть эгоистом. А Уран — отъявленный эгоист. Он подумал, что когда-нибудь эти детишки его свергнут и прикончат. И тогда… — тётя Венера жестом повелела нам, чтобы мы по очереди отправили покрошенные овощи в кастрюлю с кипящей водой. Что мы и сделали, уворачиваясь от обжигающего пара и морщась. — Да, примерно так Уран и поступил. Он сбагрил своих монстриков с глаз долой — так сказать, в недра земли.
— Им там было п-плохо? — проронила Морковка, с жалостью наблюдая, как в кипятке крутятся-вертятся раскромсанные нами овощные уродцы.
— Ооооо! Их страдания трудно описать! — Тётя Венера прослезилась — она как раз крошила лук. — Гея как настоящая мать жутко переживала за деток! Она уговаривала их устроить бунт против отца!
— И что? — прошептала Морковка.
— Из всех ребят только Кронос решился отомстить Урану. И сверг его. Но в конце концов ничем хорошим для Кроноса это не обернулось. Пришёл срок — и его тоже ниспровергли собственные же отпрыски!
— И какова мораль сей басни? — поинтересовался Архи-любознательный.
— «Любовь — могучая сила» — гласит народная мудрость, — торжественно сказала тётя Венера, бросая в кастрюлю соль и лавровый лист. — Именно любовь связала Гею и Урана. Земле и Небу друг без друга не жить! И уж поверьте, настоящая любовь преображает не только двоих, но и всю вселенную. И неважно, кто влюблённые, — боги или простые люди… А в результате сложных семейных отношений Геи и Урана родились не только уродцы, но живописные горы и леса, реки и моря. И даже из пены морской вышла самая прекрасная богиня — богиня любви Афродита. Кстати, в римской мифологии её называют Венерой… — Тётя Венера зачерпнула поварёшкой варево и, попробовав, удовлетворённо причмокнула. — В общем, хаоса на земле поубавилось. Вот и вы наведите порядок на столе, тогда и пообедаем, — величественно махнула она рукой в сверкающих браслетах и кольцах.
В эту минуту, несомненно, нами повелевала прекрасная богиня Венера. Мы с радостью ей повиновались.
А вот на похлёбку, в которой мучились всякие там циклопы, если честно, мне было противно даже смотреть. И, кажется, не только мне.
Архи, уныло мешая ложкой в супе, спросил:
— А вы уверены, тётя богиня Венера, что всё так и было, как нам рассказали?
— Так мне рассказывала моя бабушка, — хохотнула соседка. — А она была доброй, такой же, как ваша мама Дамара. Что такие люди говорят — то было, есть и будет. То и добро!
Аппетит у меня никак не просыпался, и я спросил:
— И всё-таки что потом стало с Ураном?
— Мифы об этом умалчивают. Но ничего хорошего не могло произойти с тем, кто причинил зло своим потомкам! — с жаром ответила Венера.
Я даже вздрогнул, совсем немножечко, но всё-таки вздрогнул. Потому что вспомнил о том человеке, который никак не хочет на нас взглянуть. Причинил ли он нам зло — я не уверен. Если не ошибаюсь, добра от него мы пока не видели. Вдруг и с ним может приключиться беда?
Почему мысль о нём постоянно лезет мне в голову? Почему? Сам-то он знать не желает ни меня, ни Архи, ни Кио, ни даже самую добрую на свете Морковку.
Размышляя, я запустил ложку в похлёбку. И она оказалась… хороша! Даже очень!
Вскоре мы сидели вполне себе сытые, напитанные вкусной едой и обогащённые новыми знаниями. Наши головы и животы распирало во все стороны. Дедушка тоже подзаправился. Но его усы, брови и уши постоянно шевелились — было ясно, он переживает за бабушку.
— Вам есть чем подкрепиться на ужин, — улыбнулась тётя богиня Венера. — А я побегу. Сестрёнка меня уже заждалась.
— У вас есть сес… — Морковка не успела договорить: Венера исчезла.
Морковка сказала:
— Я не уверена, что мы достаточно расширили свои познания. Хотела бы я знать, как чувствует себя ангел и может ли он уже помочь бабушке.
— Я знаю, что делать, — изрёк Архи-мудрый. — Надо совершить паломничество.
Мы продолжаем радовать ангела
— Что такое паломничество? — спросил я.
— Это — путешествие верующих к священным местам, — ответил Архи-просвещённый. — Они там поклоняются реликвиям. А потом их желания сбываются.
— Наше паломничество должно порадовать ангела, — одобрила Морковка. — А куда мы совершим паломничество?
— К нашему Кресту на нашем Холме, — сказал Архи.
— Я где-то читал, что паломники стараются чем-нибудь себя помучить — тогда их желания уж точно исполнятся. Например, некоторые идут босиком, — сообщил Кио, разглядывая свои домашние тапки.
— Мы не пойдём босиком, — отрезала Морковка. — у Кисточкина ещё болит пятка после того гвоздя в доске, а Архи хромает из-за гола по моим воротам. Ангел — всё-таки наш папа, и страдания сыновей его не порадуют.
— Тогда для особых мучений мы пойдём на Холм без дедушки, — предложил Кио.
— Идти на Холм с дедушкой — это не паломничество, а просто прогулка, — заметил я. — Нас одних дедушка не отпустит.
— Мы пойдём ночью. Когда он уснёт, — подвёл итог Архи-решительный.
И мы стали дожидаться ночи.
Мама не звонила, а сами звонить ей на мобильный мы не стали. Чтобы не услышать плохие новости о бабушке. Архи засел за свои любимые задачки. Кио читал книгу о великих волшебниках. Морковка поплелась на огород помогать дедушке поливать грядки. Я слепил из пластилина парочку ракетоджансов, а потом тоже пошёл на огород помогать Морковке. Скоро к нам присоединились Архи и Кио. Провести полчаса друг без друга никто из нас не в состоянии. Мы одно целое.
У бабушки с дедушкой пышный огород. Он напоминает огромный букет, еле-еле втиснутый в вазу, ну такой — когда цветов так много, что они буквально вываливаются из неё. В общем, на огороде всё очень обильно растёт. Тропинки между грядками тонюсенькие, ведь каждый сантиметр земли используется для того, чтобы на нём выросло что-то очень полезное для нас, что можно съесть сразу или заморозить, замариновать, засолить или засахарить и отправить нам, в Россию. Если бы нас было не четверо, а в сто раз больше, даже тогда мы вряд ли могли бы всё это слопать.
Грядки, кусты и деревья бабушка Вера с дедушкой Феохарисом давно поделили между собой. Каждый ухаживает за своими. Осенью бабушка и дедушка подсчитывают урожай и ужасно спорят. Каждый доказывает, что именно на его части урожай богаче. Однажды они взяли нас в жюри, мы должны были определить, кто из них победитель. Но мы никак не могли подсчитать, что круче: пятнадцать вёдер яблок или два мешка баклажанов, двадцать пучков петрушки или три корзины красных перцев, три пакета гранатов или шесть ящиков слив…
А в тот день, когда мы выстроились перед дедушкой, он грустно посмотрел на нас, будто не понимал, кто мы и зачем тут стоим. Потом свирепо пофыркал своим большим носом. Выставил четыре ведра и стал наливать в них воду из шланга, в каждое — ровно до половины, чтобы нам не так тяжело было тащить к грядкам. А когда мы двинулись с вёдрами к дедушкиным баклажанам и перцам, он сердито поцокал языком и махнул в сторону бабушкиного участка, где росли розы, петрушка и свёкла. Как мог, он старался для бабушки.
Мы бегали с вёдрами к бабушкиным грядкам, пока там не вспучилась земля и вода не захлюпала под нашими сандалиями.
Дедушка сложил руки на груди крестом, низко поклонился, благодаря нас, и отправился в дом.
Но большой вопрос — стало ли ангелу лучше от наших стараний?
Мы поглядели друг на друга и вздохнули. Мы ни в чём не были уверены.
Спустя час, опять похлебали супчика из монстров.
Потом дедушка, едва держась на ногах от переживаний, велел нам ложиться спать. Он погладил каждого по макушке, вздохнул: «Фтохапедья, совсем умаялись!» Поцеловал нас и ушёл к себе в комнату.
Дедушка долго сидел перед открытым окном и шевелил усами, бровями и ушами. Я каждые полчаса проверял, чем он занимается. Нам не терпелось быстрее отправиться в паломничество.
Дедушка Феохарис
Мне кажется, дедушка даже немного отсвечивал красным, так раскалили его переживания. Бабушке нравится, когда я называю дедушку, как и она, Угольком.
— С возрастом Феохарис подсох и стал ещё меньше ростом, а жару в нём не убыло ни на градус, — рассказывала бабушка. Сейчас она на три головы выше дедушки, а когда-то была выше на одну. — Смолоду мой Фео горяч, таким и остался!
Бабушка говорит про дедушку-мальчика ласково, будто он её сыночек.
Однажды дедушку-мальчика кто-то в классе обидел, обозвал как-то. И тогда он притащил в школу огромного пса, прямо на урок. Чёрного пса размером с медведя. В глазах этого чудовища пылал фиолетовый огонь, а пасть смахивала на крокодилью. Вообще-то самому Феохарису родители запрещали приближаться к страхолюдине, — пёс на цепи день-деньской рычал в их дворе. Но дедушка-мальчик хотел поставить на место своих обидчиков.
При виде пса мальчишки прилипли к партам, а девочки прижались к учительнице и вместе с ней вспрыгнули на её стол. Феохарис не был уверен, оставит ли пёс в живых его самого. А если вдруг сожрёт, кто тогда спасёт одноклассников и учительницу? Уголёк-Фео быстренько отвёл его во двор и посадил в будку. Пёс, кстати, не проронил ни гавка за всю свою прогулку в школу. Он был поражён, что мир — это не только тесная будка и двор, но и много-много разных домов и разных людей. После этого пёс перестал рычать и часто впадал в задумчивость. Зато Феохариса больше никто не обижал.
— Дедушка всегда заступался за слабого, сколько бы хулиганов ни нападало на бедолагу, — хвасталась бабушка Вера. — И наш Уголёк не знал поражений. Хулиганы даже гордились, что их побил «сам Феохарис», и рассказывали об этом на каждом углу.
А сейчас Уголёк страдал. Кончики его усов дрожали, как крылья стрекозы. Он не мог помочь бабушке. А мы никак не могли его успокоить.
Когда в небе процарапались первые звёздочки, дедушку наконец-то сморил сон.
Мы — паломники
И мы отправились в паломничество.
Сверху на футболки накинули курточки. Морковка проверила у каждого, есть ли на шее крестик.
— Совершать паломничество к святыням надо по всем правилам.
Я заволновался: «Правила? Я не знаю ни одного правила паломников». Этих правил не знал никто из нас. Так будет ли смысл в таком паломничестве? Я посмотрел на лица Архи, Кио и Морковки. И у меня не осталось никаких сомнений: толк обязательно будет.
Мы прикрыли калитку и вышли на дорогу.
Ну да, я бы не сказал, что улицы Галани прекрасно освещены фонарями. Зато луна светила во всю мощь. От этого дорога выглядела золотистой и зыбкой, как река. Казалось, только ступи — и утонешь. Мы осторожно шагали. Деревья были как огромные боксёрские перчатки. Они раскачивались, будто примерялись, как нас сшибить одним ударом. Иногда пропархивали птицы. Или это были летучие мыши, которые, не разобравшись, могли вцепиться в волосы?
Впереди шёл Архи, за ним Кио, а следом — мы с Морковкой, взявшись за руки. Она всё-таки девочка, её надо поддерживать даже в паломничестве.
— Помнишь, Кисточкин: «Настоящая любовь преображает всю вселенную. И ведь неважно, кто любит — боги или простые люди»? — спросила Морковка, голос её дрожал. — Я вот д-думаю… Без тебя, Архи, Кио и меня эта ночь была бы одна-одинёшенька. Она была бы какая-то совсем б-бесчеловечная. А с нами она хотя бы немного ч-человечней. Её можно бояться чуточку меньше. Ведь д-да?
И тут я ткнулся носом в затылок Кио. Он сам едва устоял на ногах, налетев на Архи, который вдруг остановился как вкопанный.
На дороге изогнулась рыжая змея на ножках и ощерила зубы.
Тьфу!
Конечно, это лиса!
— Стоим… — скомандовал шёпотом Архи.
Предупреждение было не лишним. Иначе я бы дал дёру.
— Она такая хорошенькая, хоть и худая, — едва слышно пискнула Морковка.
— Не вздумай улыбаться! Лиса увидит твои зубы, испугается и решит напасть, — прохрипел Архи. Интересно, откуда он всё знает?
Лиса зашипела и тявкнула, припав на передние лапы. Я удивился, какие у неё глаза. Жёлтые светящиеся щёлки. Как у вампира.
— Кио, наколдуй ей что-нибудь поесть, — пошутил я умоляюще.
— Сейчас-сейчас, — пообещал брат и взмахнул рукой.
Это правда было чудом — розовый кусочек колбасы приземлился почти у самого носа лисы. Подумав, зверюга слизнула его с дороги.
И выжидательно уставилась на Кио.
И Кио снова кинул. Изо всех сил и куда-то в сторону от дороги.
Лиса прыснула со всех лап в кусты за добычей.
— Это был мой магический хрустальный шарик, — удивлённо прошептал Кио.— Обычно я храню его в шкатулке.
У меня не было сомнений: это наш папа-ангел умудрился кончиком своего копья всунуть в карман Кио шарик.
— Отходим, — приказал Архи. — Только не поворачивайтесь к лисе спиной.
И мы начали отползать. Нет, конечно, мы передвигались на своих двоих, а не на животах, но шевелили ногами так медленно, что, можно сказать, ползли. Пока я не упёрся спиной во что-то твёрдое. Нечто твёрдое скрипнуло, поддалось, и могучие лапы сграбастали меня и потащили, наверное, в недра земли. Может, на секунду я даже потерял сознание.
А когда пришёл в себя… передо мной хохотала тётя богиня Венера. Она тормошила сразу нас всех. Золотые браслеты на её руках успокаивающе позванивали.
— Эй, дорогие мои! Чего это вдруг вы разгуливаете ночью под моими воротами? Неужто проголодались?
Богиня Венера — не тот человек, которому запросто соврёшь. Мы всё выложили про паломничество и про лису.
— Паломничество — это хорошо. Что ж плохого в паломничестве? — бормотала тётя Венера, ощупывая нас по очереди и пристально оглядывая под светом лампочки над крыльцом. — Паломничество так паломничество. Лиса — ну что ж, лиса. Слава богу, не бешеная. Значит, не та, про которую писали в газете. Та покусала десятерых в соседней деревне. Двое отдали богу душу. — Наконец соседка закончила нас осматривать. — А теперь вам пора подкрепиться. Да и мне заодно! Господи, сколько переживаний с детьми! И как Дамара ещё жива?
Тётя богиня Венера распахнула перед нами двери своего дома.
— Я испекла вам на завтра вкуснятину, но так и быть — отведаем её сегодня.
В комнате, освещённой оранжевой люстрой, стоял круглый стол, а на нём возлежало нечто прекрасное. Огромный рог, испечённый из слоёного теста, не вмещал все абрикосы, груши, пряники и огромные конфеты, и они кучей, украшенной живыми цветами, высыпались из него на железный поднос.
— Это рог изобилия — символ счастья и процветания! — торжественно объявила тётя богиня Венера. — Попробуйте его — и вы, несомненно, станете счастливее.
— Сейчас наше счастье зависит от ангела и от бабушки, — сообщила Морковка.
— Мы только по пряничку… — сказал я.
Мне очень захотелось отломить острый кончик рога и узнать, какая там ягодка.
На столе уже дымились чашки с чаем. Наши восемь рук дружно потянулись к рогу изобилия.
Скоро от него остались крошки и обёртки от конфет.
Кио прислушался и спросил:
— Тётя Венера, кто это у вас хрюкает? Поросёнка купили?
— Балда, — засмеялся Архи. — Это просто большой вентилятор!
Я тоже услышал странные звуки — казалось, что из работающей стиральной машинки пытается выбраться бегемот небольшого размера.
Тётя богиня Венера всплеснула руками:
— Да это ж моя Клеопатра! Она во сне так похрапывает.
— Так это и есть ваша сестра? Я думала, храпят только дяденьки и бульдоги, — как бы извиняясь, поделилась Морковка.
— Клеопатра — моя семья. Мы с ней не расстаёмся! Час прожить друг без друга — для нас испытание! Вот что, дорогие мои, сейчас уж не будем будить Клёпу. Она дама с норовом — может и разобидеться. И вам пора спать. Я отведу вас домой.
— НЕТ! — завопили мы. — Мы пойдём к Кресту на Холме. Нам надо порадовать ангела.
— Тогда и я с вами!
Архи немного подумал и согласился:
— Так и быть. К паломникам по дороге часто присоединяются странники.
И мы отправились к Кресту впятером.
Нападение
Первым шёл Архи, за ним Кио, потом мы с Морковкой, держась за руки. Замыкала шествие шумно дышавшая богиня-соседка. Она старалась не отставать от нас.
— Наша ночь стала ещё человечнее. — Морковка улыбнулась. — Теперь я её совсем не боюсь.
И сразу же за нашими спинами ойкнула тётя богиня Венера.
Она уже отчаянно подвывала, когда мы обернулись. И кружилась волчком, а вместе с ней кружилась лиса, вцепившаяся в её плечо всеми лапами.
— Лиса всё-таки бешеная! — крикнул я и дёрнул Морковку так, чтобы она оказалась позади меня.
Архи и Кио подскочили к тёте Венере и в четыре руки вцепились в рыжую зверюгу. Она молотила хвостом по их лицам, рычала и скалилась. Вот-вот и куснёт своими ядовитыми клыками!
Я скинул курточку и набросил на бешеную лису. От неожиданности она обмякла. Этого было достаточно, чтобы отодрать её от плеча тёти Венеры и швырнуть на землю.
Тётя Венера крикнула:
— Бежим!
Может, мне показалось… но из-под моей куртки вылезла здоровенная рыжая кошка и обиженно мявкнула:
— Куда без меня?!
— Клеопатра?! — Тётя богиня Венера рухнула перед ней на колени и воскликнула: — Прости меня, Клёпочка! Я тебя не узнала!
Крест на Холме
Теперь мы двигались к Горе вшестером. Кошка Клеопатра ехала на тёте Венере, обняв её лапами за шею и беспрестанно облизывая круглые щёки сестрёнки. По всему было видно: она не держит обиды.
— Ну как, ночь стала ещё человечнее? — шепнул я Морковке.
Она улыбнулась.
И вдруг в небе появился Крест. Он вспыхнул в облаках. Будто летел вместе с облаками и в то же время не двигался. Летел и оставался на месте. Волшебное зрелище!
Только спустя некоторое время я сообразил: снизу Крест подсвечивают два луча. Он стоит на высоком холме, но темнота скрывает его очертания, и поэтому кажется, что Крест летит в потоке света и облаков.
Мы взялись за руки и молча стояли, задрав головы.
Могучий и стройный Крест летел и в то же время оставался над нами.
«А ведь он каждую ночь так летит. Уже многие-многие годы, — думал я. — И ещё есть Метеоры, великие Каменные братья… И ещё много всего прекрасного. Почему же, когда такая красота на Земле, случаются страшные беды и горести? Откуда они берутся? Почему? Как вообще что-то плохое могут совершать люди — даже те, которые видели прекрасное? Как это возможно?»
Крест летел, и ничего плохого или злого не могло быть на много километров вокруг. Ничего не могло быть плохого во всей вселенной. Ничего такого, из-за чего можно было бы горько заплакать.
Мы поднялись на Холм.
Тётя богиня Венера перекрестилась и положила ладонь на Крест. И мы сделали то же самое.
Дерево было гладким, прохладным и ласковым. Крест будто благодарил за что-то. И я тоже благодарил. Сразу всех и за всё. Душа сияла, как обычно сияет наша бабушка Вера, и ещё моя душа снова будто кружилась и летала.
— Да простятся нам грехи. Пусть Боженька не оставит своей благодатью вас, дорогие мои, ваших родных, меня и… — последнее слово тётя богиня Венера произнесла неразборчиво, зарывшись носом в рыжую шубу Клеопатры.
Не уверен, так ли должны молиться паломники. Может быть, иногда знать все правила необязательно?
И тут я подумал про того человека, который не хотел видеть ни меня, ни Морковку, ни Кио, ни нашего Архитектора. Чем мы так провинились перед ним? Почему он на нас так разозлился? Что плохого мы сделали?
— Когда-нибудь Хрисанф приедет к нам, — уверенно сказал Архи. — Помните, как царь Салтан всё-таки приехал на остров Буян к сыну Гвидону и к жене. Они помирились. И всё стало хорошо.
— Я тоже так думаю, — прошептал Кио. — Никуда Хрисанф не денется.
Я почти не удивился словам братьев. Мы часто думаем об одном и том же. Не было сомнений, что мы думаем об одном и том же человеке.
— А как вы узнали, что его зовут Хрисанфом? — спросил я.
Мне даже стало обидно, что братья знают больше меня.
— Мы просто не хотели тебя огорчать, Кисточкин, ты же художник, такой впечатлительный, — виновато улыбнулся Кио. — Про нас столько всего написано в газетах… Всё-таки четверо детей родились спустя несколько лет после смерти отца, а мама одна, без мужа, и при этом она — вообще-то бабушка… Понимаешь?
— Я нашёл в интернете, что отца нашего папы-ангела зовут Хрисанфом, — признался Архи.
Мне надо было всё хорошенько переварить. Морковка тоже вряд ли знала о Хрисанфе. Она первой из нас двоих очнулась.
— Знаете что, — выпалила Морковка, — Хрисанф не может быть совсем уж гадким-прегадким, ведь он отец нашего ангела. Может, Хрисанф думает, что мы слишком хорошие? Может, думает, что увидит нас — и его сердце сразу разорвётся от любви — на четыре кусочка, ведь нас всё-таки четверо?
Мы двинулись к нашему Дому. Шли и думали про бабушку Веру. Думали про бабушку Веру и про весь мир. Сейчас самое важное, чтобы бабушка поправилась. Но и про весь мир мы тоже не могли не думать. Очень странно. Но так было. И мы все-все были вместе: и бабушка Вера, и дедушка Феохарис, и мама, и ангел, и наши сорок пять дядей и тётей вместе со своими семьями. Мне очень хотелось, чтобы хорошо было и Хрисанфу, который пока не хочет на нас взглянуть…
Тётя Венера проводила нас до поворота к нашему Дому и, дождавшись, когда Архи взялся за ручку калитки, поспешила с Клёпой домой…
И вот кое-что ещё…
Только вечером следующего дня мы рассказали соседке-богине, как провели ночь. А ночевали мы, зарывшись в ворох травы, в курятнике — через дорогу от дома. Ха-ха! Когда мы отправлялись в паломничество, никто не подумал о ключах от калитки. И когда утром мама приехала раным-ранёшенько (даже дедушка ещё спал) и застала нас в компании изумлённых кур, она нас не ругала — ведь бабушке стало значительно лучше.
А потом вот что было…
Оказалось, что мама всё же переписывалась по электронной почте с Хрисанфом. Какая разница, как мы узнали об этом? Практически случайно, если не очень вдаваться в подробности.
Ну и вот…
Мы отправили Хрисанфу письмо якобы от имени нашей классной руководительницы. Письмо о том, что у каждого из нас есть большие проблемы с учёбой и поведением, а потому необходимо мужское влияние. Он не ответил. Но «наша классная» была очень настойчива и строчила одно письмо за другим. Она верила в нашего дедушку. Да, мы в него верили. И не уставали сообщать, как много всего плохого мы совершили, хотя, в общем и целом, неплохие ребята с большими перспективами — видимо, все пошли в своего замечательного отца.
Хрисанф не ответил. Ни разочка. Не ответил и на письмо, в котором «наша классная» советовала ему приехать на юбилей нашей мамы в деревню Галани 23 декабря. На мамин юбилей родня собиралась приехать со всего света. Почти все сорок пять её двоюродных братьев и сестёр.
Хрисанф не появился в Галани накануне, 22 декабря, когда собирались гости. И утром 23-го его тоже не было. Мы уже сели за праздничный стол… Это только называется — праздничный стол. На самом деле, на первом этаже нашего Дома выстроилась вереница из восьми столов, их покрывали десять скатертей. А сколько на них уместилось вкусностей…
И вот уже тётя Венера расставила по столам десять рогов изобилия. И вот Любаша налила в чашечки кофе. И вдруг маме позвонили из больницы и сказали, что русский грек попал в аварию и надо, чтобы она приехала и перевела докторам все его жалобы — никто не может понять, что он талдычит.
Конечно, мама не стала говорить, что у неё юбилей и что все мы сидим за праздничным столом. Мама, Архи, Кио, Морковка и я запихнулись в машину, пришедшую из больницы. Мы не хотели ни на минуту оставлять маму одну в этот торжественный день.
Думаю, вы уже поняли: мама удивилась, увидев перебинтованного Хрисанфа под капельницей.
А спустя некоторое время она распахнула двери палаты и позвала нас.
И знаете, сердце Хрисанфа, когда он нас увидел, могло бы разорваться на четыре части. Но мы все обняли его, папу нашего ангела. И он обнял нас. И сердце дедушки Хрисанфа уже никак не могло разорваться. Оно просто билось.