Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2024
Комаров Константин Маркович — поэт, литературный критик, литературовед. Родился в 1988 году в г. Свердловске. Окончил Уральский федеральный университет им. Б.Н.Ельцина. Кандидат филологических наук. Публикации в журналах «Знамя», «Дружба народов», «Урал», «Звезда», «Нева», «Новый мир», «Вопросы литературы» и др. Автор нескольких книг стихов и сборников литературно-критических статей и рецензий. Постоянный участник Форума молодых писателей «Липки» (2010—2023). Живёт в г. Липецке.
Вяземский
(1792—1878)
Познавший зов пустыней мрачных
и перемену всех идей,
принципиальный неудачник
и арзамасский Асмодей,
трезвящему предавшись горю,
оберегая огнь в золе,
он душу, устремленну к морю,
стреножил, приковав к земле.
Сроднившись с веком (не с веками),
он зрит из-под тяжёлых век —
на дружеский могильный камень,
на прошлогодний первый снег
и мыслит так, в унынье строгом,
переступивши страха праг,
как мыслит русский перед Богом —
сознаньем чист и духом наг.
И — золотых годов наследник,
слезы не проронивший зря —
молчит поэт не из последних
и декабрист без декабря.
Фет
(1820—1892)
Ни до славы, ни до женщин
дела вовсе нет,
если ты вчера был — Шеншин,
а сегодня — Фет.
Значит, надо крепко взяться
разрыхлять пласты,
дабы тонкости хозяйства
обсуждать с Толстым.
Духом же уйти в пещерный
одинокий лаз,
где росу огней вечерних
различает глаз,
где с природой можно слиться,
возвышаясь вниз,
где словам привольным снится
импрессионизм.
А с утра — подать прошенье,
написать устав…
И ложится в землю Шеншин,
Фета не застав.
Волошин
(1877—1932)
Тебе ль помол жестоких мельниц
пить, как медовый знойный хмель,
гостеприимный коктебелец,
вулканный увалень, кобель?
Кого, когда и чем убили —
нет разницы, раз кровь красна,
зато в покоях Черубины
пирует вечная весна.
Сюда ли должен доноситься
вой нищеты и смерти стон,
где правит бал дионисийство
и потеснился Аполлон?
Восстать над схваткою во имя
последней правды — не порок,
и всеми силами своими
петь неисповедимый рок…
Кого молил, с кем был и жил как —
потомки разберут потом.
Но пусть на шее бьётся жилка
и воздух перехвачен ртом…
Кручёных
(1886—1968)
Святость пустого не есть обнищание места,
из средоточья огня прорастает пожар.
Дырка от бублика есть обещание теста,
новая дрожь колосится на новых дрожжах.
Буквы теснятся, хохочут, горят и дерзают
ополногласить стотрубно любое увы.
Выплющив площадь, ликующе шествует заумь,
в лилии хилой разлился цветок еуы.
Сдвиги сдвигают себя по весёлой науке,
эякулирует красным цветной карнавал,
пленному солнцу скрутили усохшие руки,
пыльный чердак переписан в подлунный подвал.
Смелая брань истлевает в базарную ругань,
рот задвигает язык самолётом в ангар,
мысли мышиные ловят в капканы друг друга —
авангардисты хоронят в себе авангард.
Неологизмом звучит дряхлый скрежет зубовный,
страх прогрызает пути в середине нуля.
Голая память спасается только любовью.
Яблоко речи лежит, червяком шевеля.
Поплавский
(1903—1935)
Пора глотнуть из мутной фляги
глазам — чердачного окна
и сочные увидеть флаги,
все флаги в гости будут к нам.
Истомою напичкан хмурой,
под звуки трупные трубы,
снег ночью слёг с температурой
в сугробов бледные гробы.
О, этот белый торф горючий,
трофей распавшейся зимы,
где мир — сплошной несчастный случай —
исполнен жидкой рыжей тьмы.
А свет, горячечный и голый,
к небесному кресту прибит,
там, выстужая альвеолы,
чужая смерть про жизнь хрипит.
И наконец, румяной тенью,
сквозь стыль парижскую и ржавь,
идут на выданье виденья,
холодный пот к лицу прижав.
Тарковский
(1907—1989)
В природы волшебном кристалле
хранится дыханья тайник,
а что там срифмовывал Сталин,
толмачить — удел невелик.
Ведь образ есть, Господом данный,
а в нём соразмерны Христу —
и таинство первых свиданий,
и дробный судьбы переступ.
И ширится в росте решимость,
и мыслью твердеет скелет,
и дома вобрав нерушимость,
и жимолость, и бересклет.
Стремительней птичьего свиста,
зеркального зренья верней
текучая крови ветвистость,
тягучая цепкость корней.
И рвётся из чаши коленной
грядущее новой травой.
И для новоселья вселенной
натянут шатёр шаровой.
Васильев
(1909—1937)
Лихо прорастает семя речи,
скал прочнее и нежнее льна.
Говорят, у тех, кто с Семиречья,
кровь до белоты раскалена.
Вот и рвётся ввысь хмельное слово
строчкой виноградною, а в ней —
ветра свист — солёного степного
да хрипенье взмыленных коней.
Той же, с кем сроднишься сердцем шалым,
с кем сольёшься в ласковый союз,
поднесёшь не расписные шали —
хрусткой песни треснувший арбуз.
Толком не успевши разгореться,
пламенем сгоришь в большом костре
(ежели прислушаться, в «аресте»
полыхает буквами «расстрел»).
Побредёт, как бесприютный голем,
дальше век, на гибель не скупясь…
А на землю, выжженную горем,
русский снег спешит успеть упасть.
Твардовский
(1910—1971)
Стали все уравнены,
как хотела власть,
но страна муравия,
чтой-то не сбылась.
Просто так не сводится
краснота с лица.
Отвечать приходится
сыну за отца.
Не по разу пройдена
выжженная даль,
тяжелее ордена
совести медаль.
Стыдно пёстрой птичкою
услаждать эфир —
нужно по кирпичику
строить новый мир.
И завет таинственный
до конца пронесть —
действенный, единственный:
говорить как есть!
Слуцкий
(1919—1986)
Строгость политрука
не позволяет коряжиться.
Щедро полита рука
кровью прозрачной вражеской.
А в черноте жерла
памяти — спирт и выстрелы.
Но умерла жена —
выцвело всё и выстыло.
Стыдно как все плясать
в лёгкой манере плисовой.
Не тяжело писать,
да тяжело подписывать.
Лесть подменяет честь.
Подлость стыдливо царствует.
Главное — в строчке есть
выправка комиссарская.
Мимо глядит начальство.
Задрана выше планка.
Главное — докричаться.
Выдохнуть. И заплакать.
Вознесенский
(1933—2010)
Горло разогрелось — говорите,
в молоко молчанье измельча!
Не молчите, громкоговоритель!
Говорите! Замолчать молчать!
Говорите, вы же не из робких,
салютуйте градом новостей —
под давленьем черепной коробки,
а не обезвожденных властей!
Языку болотисто и вязко,
он горящей музыкой распух.
Налетайте, стереостервятник!
Мусорный расклёвывайте слух!
Только эхо — бумерангом дошлым —
свой маршрут запомнило прямой,
и ландшафта звонкие ладоши
накрывает материнской тьмой.
В серверах жиреют гигабайты,
а планета крутится назад…
Громкоговоритель вырубайте:
он сказал всё, что имел сказать.