Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2024
Алёна Шварёва — драматург. Училась в СПБГАТИ на факультете сценических искусств, в магистратуре на курсе Н.С.Скороход «Драматургия и проектирование спектакля». Работает в театре. Живёт в Санкт-Петербурге.
Первая публикация автора.
Ш Б
М Н К
Первые два ряда — это легко, вот с третьим хуже: буквы какие-то скользкие, меняются прямо на глазах, выворачиваются, не поймаешь.
В четвёртом они уже просто кверху брюхом, точь-в-точь прошлогодние гуппи в аквариуме. Остаётся просто заучить, как стих, и дело в шляпе.
Ы М Б Ш
Их даже повторять не надо — толкаются, сами в глаза лезут.
Главное, чтобы плакат не поменяли. Очки — страшная гадость, уж лучше глисты, чем очки. Всё что угодно, только не эти окуляры, как банки с прошлогодними огурцами. Хотя видно в них и правда всё чётко, но радость от чёткости изображения сильно преувеличивают. Ходить лупоглазым уродом ради того, чтобы видеть, что у Вити Пузырёва диатез по всему лицу. Как потом с ним клады искать? Какой он пират или Робин Гуд, если весь в прыщах? А те, кверху брюхом, которых смыли в унитаз только потому, что они отказывались просыпаться? Зачем было это видеть? Вот теперь ходи и думай: если ты утром откажешься просыпаться и идти в школу, тебя тоже сольют и крышкой прикроют?
Б Ы Н К М
Это ж надо, врачи какие глупые, один и тот же плакат и в поликлинике, и в медкабинете в школе повесили. Думали, Аля слепая, не заметит. А слепые-то, они лучше видят, чем кто другой.
«Аля, Аля, да что ж такое, я ушла, так и знай», — это мама.
В коридоре яркая лампа. Огромное зеркало до самого потолка, а на верхушке две девушки с кувшинами. Аля знает, что мама ещё никуда не ушла, она разглядывает своё лицо в зеркальном стекле. Поворачивает голову, пытаясь увидеть себя в профиль, кусает заусенец, сама себя одёргивает. Мама всегда недовольна своим отражением, хотя никто на всём белом свете не умеет так восхитительно доставать кончиком языка до носа, как она. А это сложно! Да просто невозможно! Если достанешь, — быть счастливым. Верная примета! Счастье — это талант! Не каждому дано. Маме повезло, и она действительно, как ни крути, счастлива, — у неё же есть Аля, и папа, и бабушка. Но она мечтает о греческом профиле, мол, так красивее. И радуется, что Алин нос в бабушку. Глупая! Разве нос важнее счастья? А она из-за какого-то профиля ходит грустная. Аля бьёт кулачком по столу, тот смешно крякает. Она знает много секретиков у вещей в этом доме. Например, под сиденьем дивана пастбище засохших козявок, и далеко не все Алины. Или ещё: если подставить стул к двери в гостиную, сесть и не моргая смотреть прямо в хрустальную ручку, то там всё переливается, множится, и, возможно, даже есть гномы, там что-то очень настоящее, и оно требует серьёзного изучения, на которое, как всегда, не хватает времени, потому что ать-два: бежать, учить, отвечать, одеваться, переодеваться, мыть, кушать, спать, называть доктору буквы, подбирать очки, — короче, единственная мечта Али, ну, конечно, после говорящей куклы и двухколёсного велосипеда, — её главная мечта — что бы все отстали. И вполне возможно, там, в ручке, и есть тот самый другой мир, в котором, как говорит бабушка, мы все будем счастливыми. «И отсталыми», — добавляет Аля.
И Н Ш М К
Интересно, что бабушка понимает под счастьем? Когда она спустила в унитаз рыбок, то сказала: «Отмучились, счастливые».
Але сильно тогда хотелось превратиться в соседскую болонку и укусить бабушку за ногу. Или стать комаром и ужалить прямо в глаз! Ведь можно было просто подождать, когда те очухаются. Они же только отдыхали после сытного обеда, которым Аля их угостила. Мякиш свежей булки с маслом и сахаром, а то плавают, морды кирпичом, и всё время порошок скучный цопают, какое уж тут рыбье счастье? А бабушка головой только покачала и сачком выловила. «Ничего, они по трубам, по трубам — и в море». Это с каких же это пор клозет к морю ведёт? Моря Аля никогда не видела, но была уверена, что будь море хрустальной ручкой, то открывало бы дверь в самый прекрасный из всех миров. И потом, как может тёплый чищеный аквариум быть мученьем или несчастьем? Взяла и смыла.
Н Ш Ы И К Б
А дальше? Дальше забыла, и плакат точно будет другой, хотя он всегда один и тот же, и просто ужасно тоскливый. Что это за буквы? Б, Ы, Ш, Н, К, М, Ы, К, М — не буквы, а судороги. Вот так же бабочка дрыгалась, когда её отец булавкой к картонке пришпилил.
Ей же больно! — Аля в недоумении.
Что ты, это же красота! — Отец восхищён.
Мама выгнулась дугой, боится ступить в уличной на паркет, выглядывает Алю.
«Аля, всё… Я ушла».
Звенит ключами громко, в доказательство идёт к входной двери, отпирает замок, топает.
Аля бросается к кровати, там должна быть кукла Маша, но посреди подушек только слон и одноглазая собака. Может, очки бы и не помешали. Но только сейчас. В данный момент. И всё.
Мы опоздаем, Аля! — Очень строгий голос у мамы.
Входная дверь захлопывается, проворачивается замок.
Коронный трюк: говорит, что ушла, а сама только пугает. И вообще, если бы маме пришлось сдавать нормы ГТО, то она бы была королевой черепашек, вот поэтому-то она и ужасная торопыга. Аля спокойна, времени вагон, ещё как, обычно, придётся узлом от скуки завязываться перед кабинетом.
Аля бежит в гостиную, может, кукла на кресле. Но и там Маши нет. Аля тоже начинает сердиться. Она грозит пальцем, топает. Слава богу, телефонный звонок. И вот, пожалуйста:
Мама берёт трубку, значит, никто никуда не ушёл. Аля приоткрывает дверь в комнату бабушки.
В комнате светло и свежо. Окно нараспашку. Шумят прохожие, воробьи, гаркают вороны — всякий весенний сброд. А в комнате никакой спешки. Только солнце и пыль. И ещё бабушка. Но сейчас она почему-то сидит на подоконнике, свесив ноги прямо на улицу. Для прохожих с высоты пятого этажа, наверное, она кажется малюсенькой, как бабочка. Как-то очень по-весеннему она сидит, смотрит на небо. Небо похоже на голубой ситец с белыми барашками. Бабушка тоже в светлой ночной сорочке, хотя уже почти полдень, впрочем, у бабушки пенсия, это значит — море времени. И вообще бабушка не тот человек, про которого можно было бы сказать: «Кто не работает, тот не ест». Бабуля и сама покушать любит, и Алю пичкает: бульон чтобы до дна, морковь для глаз, крошки в рот. Сама же эклер с пивом трескает, Аля собственными глазами видела. На самом деле бабушка никогда не работала, только два раза в жизни, и оба — сестрой милосердия. В первую мировую на огромном военном лайнере, куда её сразу после свадьбы взял с собой дедушка, усатый полковник. Гражданских на лайнер не пускали, так что весь медовый месяц бабушка щеголяла в наряде монашки. И во вторую, тоже мировую, в Ленинграде медсестрой. К тому времени у усатого полковника уже разорвалось сердце, чем спасло всю мамину семью от тридцать седьмого, что это такое — тридцать седьмой, — Аля не понимает совершенно. Только один раз слышала, как папа сказал, что это не сердце усатого полковника, а он их спас от загадочного тридцать седьмого. И бабушка странно дёрнулась, схватилась за горло, из которого хлестнула кровь. Кровь проросла огненной бородой по всему подбородку, залила шею и изгадила накрахмаленный воротник, отчего тот стал алым, как пионерский галстук. Потом выяснилось, что то, что видела Аля, только казалось кровью, а на самом деле обыкновенный йод, бабушка перепутала пузырьки, хотела взять с каплями валерианы, а схватила и глотнула йод, пара пустяков, даже гортань не обожгло. Словом, пенсию бабушке дали за инвалидность. И вовсе не из-за йода. На инвалида бабуля, конечно же, никаким боком. Разве инвалиды каждое утро делают причёску, или читают по-французски басни Лафонтена? А она брови подведёт жжёной спичкой и басни наизусть шпарит, как будто сама их написала. Инвалидность у неё липовая, как говорит сама бабушка, но зато со штампом из нервного диспансера, хотя Аля слышала, как отец однажды сказал, что она и правда психованная.
А мама сразу захохотала и объяснила, что это такой казарменный юмор. И что отцу простительно, потому что из простого орловского сироты не каждый становится начальником со звёздами на погонах, и не каждый строит прекрасный новый мир, и вообще, папа устал, потому что очень много работает. Словом, они с бабушкой точно из двух разных миров. Аля пыталась расспросить маму, как можно быть из разных миров, если мир вот он — один, прямо перед тобой, и вот, в одной комнате бабушка на окне, в другой мама по телефону смеётся, а папа до позднего вечера в органах устаёт, но все вместе — это один и тот же мир, в который она открывает глаза каждое утро. И даже трубы из их собственного унитаза ведут к сияющему морю, которое где-то очень далеко, но всё равно часть их мира. Или они догадались про хрустальную ручку на двери?
Ш И Н К Б Ы
Чем абракадабрее абракадабра, тем легче запомнить. Вот, например, Аля слышала, как одна знакомая сказала, что бабушка из приюта взяла Алину маму, когда та ребёночком была, чтобы все поверили, что она с усатым её полковником-мужем «не враги народа», а другая знакомая ей ответила, что дело было вовсе наоборот, Алину маму специально записали в сироты и справку подделали, что та из детского дома, чтобы «если что» «за собой не потянуть». А третья сказала, что время изменилось. А первая сказала: ничего не изменилось. Люди-то те же. Аля запуталась окончательно и зачем-то запомнила всю эту абракадабру.
Но вот почему бабушка сидит на окне, а не в кресле или за столом? Почему у бабушки волосы убраны в две жиденькие косички, совсем как у куклы Маши, а не в обычную причёску. Это же не: Ш И Н Б К Ы.
Это комната, бабушка, окно, это же всё имеет смысл! Бабушка сидит тихо, едва раскачиваясь взад-вперёд. За её спиной прямо в воздухе медленно кружится пыль. Обычно Аля даже не догадывается о её существовании. А сейчас всё очень чётко. Медленные узоры. Хоть складывай в сундуки и храни. На стене в чёрной массивной раме, украшенной резными вензелями, висит бабушкин портрет. Аля не любит его, раньше, когда все говорили, какая бабушка тут красавица, Аля каждый раз удивлялась. Что же красивого в сморщенной, мелкоглазой роже, у которой нос — распухший огурец? Как-то Аля не выдержала и спросила у мамы: зачем говорить «красиво» про то, что, совсем наоборот, страшно? Мама рассмеялась и показала ей, что Алин монстр, не бабушка, а только складки рукава пухлого платья. Сама же бабушка — это та женщина, что повыше рожи, та дама с профилем камеи, у которой в уложенных волной волосах два чёрных пера, шея с жемчугом, белые плечи и не единой морщинки в уголках глаз. Та женщина и правда царственно великолепна, это на неё мама хочет быть похожей, да и бабушка, наверное, тоже, но одутловатый урод из рукава всё равно тут как тут. «Пережитки», — говорит отец каждый раз, глядя на портрет. Бабушка вздыхает: «Старость». Это про этого одутловатого урода, понимает Аля. У него много имён. Это и есть «тридцать седьмой», «враг народа» и «если что за собой не потянуть». И сейчас он, прищурившись, смотрит на Алю. Становится жутко. Бабушка же очень занята весной за окном. Але не хочется её отвлекать, так гармонично она смотрится в контровом свете. Комнату рассекает солнечный толстый луч на три части. Центральная отдана под кружение пыли. А в двух боковых голубоватая тень и сверкает хрусталь на полках этажерки, создавая восхитительно спокойный ритм. Впервые комната так похожа на захрустальный мир из дверной ручки.
Аля раскрывает рот чтобы истошно закричать, но безмолвно закрывает дверь. У неё нет ответа ни на один вопрос.
В прихожей мама грозит Але указательным пальцем и хмурит брови. А в телефонную трубку говорит.
Аля дёргает маму за рукав, но та кивает ей, а сама отворачивается и смеётся.
Аля подходит к радио, включает звук.
Радио поёт: «А, Б, В, Г, Д, Е, Же — прикатили на еже».
Аля выключает звук.
«Пойдём, пойдём», — торопит Аля. На стене висит энтомологическая коробка с бабочкой.
Аля снова включает звук: «П, Р, С, Т, У, Ф, Ха — оседлали петуха».
Мама вешает трубку.
Аля выключает радио.
«Когда взрослые разговаривают, мешать нельзя», — это мама.
По лестнице бегом. Мама упирается в толстую парадную дверь. Та всегда поддаётся не сразу, по сравнению с дверью мама очень слабенькая. За витражным стеклом солнце. За солнцем глухой удар, что-то упало. Крик. Голоса. И снова пыль в солнечных лучах. Очень красиво. Мама толкает сильней, ещё раз, другой, мама дёргает почему-то в обратную сторону, заметила, выбила плечом воспалившуюся, как нарыв, чёртову дверь, и вот они на свободе. Мама застывает, сгибается пополам, скручивается, оседает. Кто-то закрывает глаза ладонью Але, и становится темно. Но она успевает увидеть бабушку, лежащую на мостовой. Её нога неестественно вывернута, так не могла вывернуться ни одна нога в мире, нога отменяла все законы анатомии, под головой тёмное густое пятно, очень похожее на разлитый йод, и одна из косичек пропиталась алым. Но главное, что это была вовсе не бабушка, а кукла, обмякшая, безвольная, тряпичная кукла, совсем как потеряшка Маша, только больше и несчастней. Але всегда было жаль кукол, ведь все они были определённо живые, но никогда не могли преодолеть некую злую несправедливость, из-за которой не способны ни жить, ни умереть, потому что они просто набитые тряпками чучелки. Они, как бабочки, приколоты на булавку ужасающей несправедливости. Теперь стало понятно, что значит «из другого мира», потому что в этом такого случиться просто не могло. Действовать требовалось безотлагательно. Где-то Аля сослепу заплутала, срочно требовалось выбираться!
Аля закрыла глаза и представила, как она несколько минут назад стояла в комнате бабушки, но вместо того, чтобы закрыть дверь, окликает бабушку, и та поворачивается, слезает с подоконника, говорит: «Засранка такая, пол мытый, а ты в сапогах!»
Но подходит милиционер, кто-то толкает Алю, и всё рушится.
Аля снова закрывает глаза. Сажает бабушку на подоконник, отматывает назад, перед дверью снимает сапоги, тихохонько проскальзывает в комнату, залезает на стул рядом с окном и закрывает ладошками глаза бабушке. Бабушка смеётся: «Вот засранка, напугала бабушку, ай, я тебя сейчас!» — говорит бабушка и слезает с подоконника.
Дальше всё останавливается, Аля быстро снова отматывает назад, скидывает сапоги, громко стучит в дверь и зовёт: «Бабушка!»
За дверью тишина, и долгий, как проносящийся мимо товарняк, крик с улицы.
К Н Ш М Ы Б И
Аля даже не открывает дверь, она возвращается в раннее утро. Мама зовёт Алю, булочки в яйце, сахар на столе, чай чёрный, ванна белая, тапки «где?»; Аля уже у бабушки, та ещё спит, Аля рядом.
Бабушка приоткрывает один глаз: «Вот, засранка», — говорит бабушка.
Аля снова и снова проигрывает эту сцену. Пока, наконец, бабушка не начинает ласково улыбаться. Аля усаживает бабушку на кровать. Даёт ей гребень. Ленты.
Бабушка заплетает косички Але, потом Аля заплетает бабушке, и вот уже вдвоём заплетают Машу-потеряшку, все окна плотно закрыты. А потом они все вместе идут в поликлинику проверять зрение, Але пора менять очки. У Али очень плохо с глазами, и без очков всё похоже на сказочный мир внутри хрустальной ручки, где всё переливается радугой, множится, где, наверное, тот прекрасный мир, где все люди и все куклы счастливы. Особенно Аля любит момент, когда они с мамой и бабушкой открывают парадную дверь, та поддаётся легко, как стрекоза с замшевой спинкой, витраж ликует, воробьи орут, будильники молчат, во всех окнах кипит солнечная лава. Они выходят и бегут по улице, падают в весеннюю лужу, барахтаются в грязи, и Аля носом пускает сопливые пузыри в бурой грязище, так восхитительно пахнущей тёплым навозом и счастьем:
ЫыыШ, НК-ккккк, МИК, ЫЫЫ, НШшшшш…
«Бабушка! — зовёт Аля. — Посмотри, какое море! Чистое-чистое, как хрустальная ручка!»
«Ох, засранка ты, засранка, куколка моя ненаглядная», — бабушка обнимает Алю. Огромная. Нежная. Бесконечная. И снова оказывается на подоконнике в белой сорочке, свесив ноги прямо в ситцевое небо. Тоненькие Машины косички раскачиваются в такт движениям бабушки, взад-вперёд.
На мостовой буквы, они усталые и молчаливые. Моргают и смотрят на тряпичную бабушку.
…
Так что это за буква? — спрашивает доктор Алю и показывает на самые жирные в верхушке плаката.
«А»? — говорит Аля.
А это?
«Б»? — предполагает Аля.
Доктор молчит, он-то видит, что дело дрянь.
В, Г, Д, Е, Ё, Ж, З, И, Й, К, Л, М, Н, О, П, Р, С, Т, У, Ф, Х, Ц, Ч, Ш, — говорит Аля.
Ты что-нибудь видишь? — спрашивает врач.
Аля закрывает глаза
Шар
Берег
Множество
Наледь
Кувшинки
бЫстро бегать
Мигающие огни
Бутерброды с сыром
Шёпот
Бутерброды с вареньем
звёздЫ падают
Ноль
Километры в час
Мамина улыбка
Ириски
Несколько любимых книг
Шрам на коленке, было больно, но если бы я не сдирала корочку каждый раз, как она появлялась, то шрама бы не получилось. Он красивый.
Моргать быстро-быстро
Кричать в лесу
Норы кротов
Шлагбаум у железнодорожного переезда
пЫль
Иногда весело без причины
пёс Калека, его давно когда-то сбила машина, и теперь он хромает и у него трясётся голова.
Барбарис
два Шага — это метр
Иногда грустно просто так
Новый велосипед
Корки хлеба, натёртые чесноком
Буду ходить задом наперёд
Я хочу бЫть слепой, — говорит она.