Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2024
Ломовцев Андрей Иванович родился в 1968 году в Подмосковье, печатался в журналах «Волга», «Урал» и других. Лауреат премии ДИАС—2022. Живёт в Мытищах Московской области.
Предыдущая публикация в «ДН» — 2024, № 2.
Передо мной три сверкающих солнца, по сюжету — где-то в созвездии Ориона. Я сижу на куче песка, на ободранном коврике, ладони на груди, ноги крест-накрест. Мучаюсь в позе лотоса, колени вот-вот развалятся.
— Ом… махадевайя, намах.
Склоняю голову к центральному солнцу, самому большому из трёх, что плывёт на экране в синеве бездонного неба. От прожектора сверху жарит, как от печи, сбоку жужжит камера оператора. Проговариваю вторую строку:
— Ом, Бен Дза Са То Са Ма, я ма…
Это нагромождение слов в сценарии для меня самое сложное, всегда боюсь позабыть, не страшно, в принципе, озвучка закроет нюансы, но ситуация требует достоверности. Помню, учил эту фразу почти два часа. Про назначение не в курсе, вроде молитва.
Делаю вдох. Во рту пустыня, от обилия света слезятся глаза, чувствую сигаретную вонь из курилки. Медитация, на мой взгляд, затянулась.
Обернуться и спросить не могу — запорю съёмку. Слышу металлический скрип операторской тележки и нервный шёпот осветителей.
— Ещё дубль, — орёт в мегафон бритый под ноль Потапов. — Монах, не спи, мать твою! Поворот головы чётче, почтительнее. И почему у тебя руки отваливаются от груди? Руденко, добавь верхний свет, у монаха тень ползёт на нос. Все по местам! Тишина в студии. Поехали.
Глубже, чётче, ему можно орать — он режиссёр. Ладно, ещё дубль, перетерплю, пять минут в позе скрюченных ног, и съёмочный день отработан — получите аванс, распишитесь. Пока не слышно хлопушки, незаметно утираю лоб.
— Мотор.
— Три солнца. Сцена двадцать три. Дубль два.
Это Мариночка, ассистентка Потапова. Услышали голос? Будто жаворонок пропел солнечным утром. Ох, мать моя женщина. Маринчик — чудо. Длинноногая, с чёрной косой, вздёрнутым носиком и каменно-серьёзным лицом. Редко когда улыбается, ну только если я какую пошлятину брякну. Всё мечтаю склеить её, но, кажется, она влюблена в режиссёра.
И всё-таки душно, прожекторы мощные, да и на улице не мороз. По роли я тибетский монах, века шестнадцатого, если не путаю, путешествую по мирам при помощи мантр, но застрял на Планете Трёх Солнц, и тут меня должны грохнуть. Умереть хочется побыстрей. В переносном, конечно, смысле.
На мне чумовая оранжевая рубаха до пят, пропахшая нафталином и пылью того самого века, шестнадцатого. И откуда её только достали? Сидеть в ней удобно, но жарко. Со лба мерзкая капля пота ползёт вдоль щёки, огибает губу и заползает под халат, останавливая движение на животе. Я представляю, как в гримёрке Мариночка нежно слизывает эту капельку языком. Её грудь с тёмно-коричневыми сосками прижимается к моему бедру. Моя рука на её аккуратной попке. Её рот…
О… Стоп, стоп, стоп. В паху возникло движение, стало вдруг неудобно сидеть, а ведь я на работе. Фу-фу-фу. Срочно вспоминаю противоядие: «Загородное шоссе, мёртвая собака на сером асфальте, оскал пасти, вывернутое бедро в крови и машина с разбитым бампером. Водитель, копия Потапова, в недоумении трёт рыжую бороду.
— Смотри, куда прёшь, чудила, — говорю я назидательно торопыге. — Быть тебе собакой в следующей жизни.
Водитель тараторит извинения, я снимаю его на телефон и с радостью жду ментов.
Собачку, конечно, жаль. Я бы подложил в эту сцену кота, но не работает, проверял.
Так. Успокоился, переключился, мысли и сознание на Планете Трёх Солнц. Я снова в работе.
— Ом… махадевайя намах.
Склоняю голову к левому солнцу, едва успев закрыть глаза от вспышки прожектора.
— Снято, — устало машет рукой Потапов, и оператор снимает наушники. — На сегодня закончили, увидимся в понедельник.
Я распутываю конечности с кошмарными ощущениями. Смогу ли ходить, вот в чём вопрос. Потапов лыбится:
— Ну, Судаков, надо для тебя сцену в шпагате придумать, ты прям истинный дервиш.
Умно, ничего не скажешь. Я молчу про то, что дервиши — мусульмане, члены суфийского братства, и никогда не использовали практик буддийских монахов. Смейся-смейся, гениальный Потапов, осветители мне уже подмигнули, что ждут после смены: пятница, вечер, и мы его не пропустим. Хотя, с другой стороны, я благодарен Потапову: и роль дал, и по имени не зовёт, а фамилия у меня более-менее звучная.
* * *
Усатый служащий за узким канцлерским столом поправил нелепый лиловый галстук и выжидательно посмотрел на просителя.
— Можно ваш паспорт, пожалуйста? Имеете вид на жительство? И ещё, документы на собственность. Она у вас кооперативная?
Горислав кивнул, ощущая, как намокли от волнения подмышки. Очень хотелось, чтобы банкир повторил последнюю фразу. Вроде про документы спросил, с чешского сложно переводить, хотя в бытовых вопросах проблем у Горислава не возникало, но тут юридические закорючки.
— Can you repeat last phrase, sorry1.
Но банкир не пожелал переходить на английский и выделил каждое слово в цветастом, как новогодняя гирлянда, наборе фраз:
— Документы на собственность, понимаете? На дом, квартиру, — что оставляете в залог банку? Машины не оформляем, это к русским, в бюро «Три монеты» на соседней улице. Или, возможно, у вас есть поручитель?
— А, нет, не машина. Я понял, — улыбнулся Горислав, дрожащей рукой вытаскивая из пластиковой папки красную книжицу с двуглавым орлом и свидетельство о браке, выданное чешским загсом.
Пока усатый всматривался в поданные бумаги, Горислав отёр ладонью пот у виска, не понравилось упоминание о «Трёх монетах». Хозяева, недружелюбные дагестанцы, известные в городских кругах как мастера дел криминальных, терпеливо ожидали его в прокуренной душной конторе. И ему следовало поторопиться.
Горислав вспомнил счастливое лицо тётушки Оли, и её реакцию, если узнает. Нет, об этом лучше не думать.
В ту ночь ему приснился дурацкий сон: он стоял на берегу горной реки, с каменистого берега, сквозь грохот воды, ему кричали двое детей, ни лиц, ни слов разобрать он не смог. Дети махнули на прощанье и пропали среди кустов. Горислав проснулся в лёгкой испарине и долго не мог заснуть.
* * *
Сотни раз я слышал от матери: «Ты нестабилен морально и неустроен душевно». Слышал в детстве, юности, слышу и сейчас раз в неделю. Думаете, моя любовь к ней от этого пострадала? Да никогда. Ничего иного не может сказать доктор психологических наук великовозрастному сынку ранним утром субботнего дня, когда тот вползает в кухню, отравляя помещение перегаром. Я бы, к примеру, назвал его отщепенцем и алкоголиком. Точно вам говорю. Да будь он хоть трижды гениальный актёр. И лишил бы денежного довольствия, если бы сынок сидел на моей шее, как я.
После института я два года обивал пороги московских театров: улыбался, заискивал, лебезил и кланялся на просмотрах. Читал с выражением стихи и кривлялся в надежде получить предложение. В ответ слышал однотипное и безжизненное:
— Простите, ваш типаж — не подходит нашему театру.
Куда уж мне, с моей челюстью да в калашный-то ряд. Кстати, челюсть у меня красивая, квадратная, массивная, с ямочкой на подбородке, как у героев голливудских боевиков.
Не спасает.
Но, бывает, отвечают более обидно и гадко:
— Вы отлично справились! Мы с вами обязательно свяжемся.
Это худший исход, такие не позвонят никогда. И то, что я иногда монах, иногда попрошайка в довоенной Москве, а чаще всплываю в массовках мало опознаваемым лицом, по чесноку — большое везенье. И это не сделало меня миллионером. Даже просто богатым — никак. И не обеспечивает нормально. К концу недели наваливается тоска, шепчет: «Гори, Слав, всё огнём, пора выпить лекарства, очистить голову от раздумий, от мечтаний о больших ролях, популярности, женщинах, ну и прочему, причитающемуся актёрской богеме».
Осветители и другие рабочие сцены, наливая на сабантуях по соточке вискаря, не перестают утверждать расхожую фразу: «Наша жизнь — это театр, а мы стоим в очереди за контрамаркой».
А я не согласен! Категорически, чёрт побери. Жить без надежды сыграть короля или занять царскую ложу — скучно и не прикольно. И порой у нас возникают интересные споры, но финал всегда одинаков: наступает больное утро субботы.
И вот, мать скрипит и заливает умные речи об утере нейронных связей в моей пустой голове. Но протягивает для облегченья стакан холодной воды. Мамуля!
Хочется в ответ почитать ей из «Онегина», но она отворачивается к плите и вытирает глаза. Отойдёт. Я единственный у неё, этим пользуюсь, нагло и безответственно, да простит меня искусственный интеллект. Это выраженьице, кстати, зацепил у знакомого айтишника на одной вечеринке. У него оно вместо молитвы, и я неверующий, а интеллект в виде говорящей Алисы общается со мною каждый день. Потому прижилось.
* * *
— Принёс, нет?
Бородатый Закир курил, положив ноги в остроносых ботинках на круглый стеклянный стол. Клубы дыма с ароматом аниса заполонили комнатушку. Сквозь окно донёсся скрип тормозов трамвая, и Горислав слышал, как грохочущий монстр свернул на улицу Mostecka (Мостовая), чтобы через минуту остановиться на Малостранской площади, напротив фотогеничного здания Беседа Галерия.
Выбритые до синевы низкорослые Рамис и Темир в одинаковых свитерах и галстуках, похожие на студентов колледжа, скрестив руки, смиренно стояли позади Закира. Крутили недовольными лицами, отгораживаясь от дыма, отчего Гориславу, замершему навытяжку, как перед серьёзным экзаменом, стало не по себе.
— Сказали завтра, им надо проверить бумаги.
— Чё завтра, брат. Какой завтра? Ты, блин, завтра мёртвый будешь, мамой клянусь, да!
Закир сдёрнул ноги и резко выбросил вперёд руку, словно намеревался схватить Горислава за горло. Но не встал, а лишь вяло откинулся на подушки. Черноволосые за его спиной засмеялись, обнажив крепкие белые зубы, и теперь Гориславу эти мальчики казались похожими на добрых гномиков, которые, отложив кирки и лопаты, переоделись в парадное, намереваясь посетить воскресную школу. Вот только колпачки забыли дома.
«С такой же добродушной ухмылкой, — подумал Горислав, чувствуя, как слабеют в коленях ноги, — они выбьют мне зубы, все до единого, и вырвут язык».
Язык стало особенно жалко, — как тогда вымаливать прощения у тётушки Оли?
При воспоминании о супруге Горислав скривился: не дай бог узнаёт про инцидент. Надо как-то решать, а вариантов нет, только идти ва-банк, играть роль невозмутимого сумасшедшего. Как там у Дементьева: «Кто-то однажды выкрикнул в мою сторону, что я сумасшедший. Я не стал оспаривать его. И вы ведь знаете, он был прав. Да, да, да! Всецело прав. Не пытайтесь меня разубедить! Теперь я вижу, что я сошёл с ума…
Но вот беда… Я не помню, в какой момент это произошло… Всё как-то враз изменилось, и я вдруг понял, что я сумасшедший. Когда, главное, я это понял? Ах да, я понял это сейчас. Да… Именно сейчас, но почему я не чувствовал этого раньше? Вроде бы жил, завтракал, ужинал, как вы. Люди считали меня чудаком, но не сумасшедшим. И это ведь так, я действительно чудной. А теперь и сумасшедший».
Горислав не стал проговаривать монолог вслух. Подумал: зачем, раз всё это правда и он не просто сумасшедший, а клинический идиот, раз позволил такому случиться.
Закир ждал его реакции, выпуская дым в сторону. Колечки норовили осесть на нос Горислава. Он нервно сдул их и пожал небрежно плечами.
— Можно убить меня прямо сегодня, но деньги, один чёрт, только завтра.
* * *
— Когда ты женишься, наконец?
Это мамуля ворчит, ловко переворачивая оладьи. Её любимый вопрос после лекции о здоровом образе жизни. Сладкий запах ванили кружит по кухне, вызывая у меня слюну.
— Не хочется огорчать вас, маменька! — перевираю я слова Глумова из пьесы Островского.
То была единственная моя большая роль — на выпускном в институте. Хочется выйти из-за стола и, облокотившись на спинку стула, поправить воображаемую бабочку на груди. Мне кажется, внутренне я схож с Егор Дмитричем, такой же рьяный поклонник денежных знаков.
— Я, страстный, робкий юноша, давно искал привязанности, давно искал тёплого женского сердца, душа моя ныла в одиночестве. С трепетом сердца и страшной тоской я искал глазами ту женщину, которая бы позволила мне быть её рабом.
— Лицедей и бездельник, — вздыхает мать, выставляя передо мной тарелку. — Прекрати паясничать и жарить спирт со своими киношниками.
Мамуля обожает поэзию и критически относится к театру. Четыре года моего театрального пережила на успокоительных, не могла поверить в моё желание проживать придуманные кем-то судьбы.
— Я бы назвал её своей богиней, — завершаю я монолог, вскидывая взгляд к потолку, словно мне должны подмигнуть сверху седовласые боги-отцы. — Отдал бы ей всю жизнь, все свои мечты и надежды. Но я был беден, незначителен, и от меня отворачивались.
— Говорила дураку, иди в Первый Мед. — Мамуля злится, раскуривая электронную сигарету. На кухне висит пар, как от паровоза Черепановых. — Галина Францевна помогла бы. Консультировал бы сейчас толстосумов от непотребных кожных болезней. Всегда при деньгах.
Я кивнул. В паху зачесалось. Галина Францевна, подруга матери с институтских времён, профессор, венеролог с именем, консультировала и меня. Краснела, ворчала и обещала не говорить о нюансе мамуле. Хорошая тётка, не взяла ни копейки, а ведь анализов было прилично.
Я, свернув образ Глумова, принялся за оладьи.
— Согласен, ма, но поздняк пить боржоми, как-нибудь вырулю. Вот ты говоришь «женись», а где их искать, мамуль? Молодых и красивых? Да, кстати, и обязательно обеспеченных. Не только они принцев ждут, хочется и простолюдину — принцессу.
Я погладил себя по животу, словно намеревался заглотить пару красавиц. Мамуля покачала головой и уткнулась в окно, выпустив струйку дыма.
Я подумал о принцессе — типа Мариночки, которая приезжает на съёмки на красном «Кайене» и обедает в сербском ресторане «Биро» с конским ценником. Поговаривают, её папа содержит, на двадцатилетие подарил двухкомнатные хоромы на Вернадского. А может, речь про папашу иного рода? Нет, уверен — всё это сплетни. Хотя неплохо иметь такого папашу. Я вот отца своего и не помню, мать удалила все фотографии, вырвала его с корнем из истории нашей семьи. Но частичка её любви к неизвестному мне мужчине осталась, иначе откуда взялось несуразное — Артемьевич? Я согласен — Горислав весьма странное имя, мать увлекалась в своё время русским фольклором, и «пылающий в славе» ей показалось интересным решением. Свято верила, её мальчик, названный столь редким именем, вырастет внимательным, неспособным на подлый поступок, человеком волевым, честным и целеустремлённым. Нормально так, да?
А по славянским поверьям он ещё и не должен чувствовать физической боли. Последнее — точно обманка, остальное напридумывала мамуля. Я, кстати, всех прошу называть меня просто — Слава (можно на выдохе и протяжно).
Осенью, когда причитанья мамули о женитьбе и прочих прелестях взрослой жизни мне порядком поднадоели, я провёл почти научный эксперимент. По совету одноклассника Мишки, с кем сохранились дружеские отношения, попробовал в качестве свахи — всезнающий интернет. Благо сайтов подобного рода великое множество.
Квартира свободна. Мамуля укатила на симпозиум в Вену. Съёмок у меня не было, кастинги вялые. Агент как воды в рот набрал. Я накупил пива и залёг на квартире в надежде не выходить в свет до воскресенья.
Всё размышлял, что я вознамерился найти, собственно говоря? Разовый секс, бесконечность свиданий или серьёзные отношения?
Три сигареты и две чашки кофе ответа не принесли. Позвонил Мишке, мастеру дел амурных.
— Чудила ты, Славик, — просипел Мишка в ответ. — Ты свободен как ветер, пользуйся, пока можешь, охомутаться успеешь. Сейчас скину приличный сайт.
И прислал на вотсап ссылку. Я зарегистрировался, вставил фото, где я в костюме офицера времён царской России. Снимался как-то в роли генеральского адъютанта. Взгляд пронзительный, подбородок квадратом — мужественный мужчинка. Да ещё в фуражке с орлом.
Нашлёпал приветствие: «Привет, меня зовут Слава. Мне недавно исполнилось тридцать, я актёр театров, больших и малых. Именно сейчас я свободен и, заметь — всё ещё холост. Красотка — не упусти момент. Рост сто восемьдесят, позволяю себе курить, но почти равнодушен к спиртному».
Ну а что, если врать, так по полной, кто там проверит. А потом, может, и завяжу, если какая краля соблазнится. Подумал ещё и дописал: «Приглашаю отужинать и обсудить многообразие мира».
Написал и задумался, что с деньгами? Проверил тугой кошель (чёрт, молния заедает, надо отнести в металлоремонт) — тысяча мелкими. С ужином перебор, но править не стал — ведь красиво. Подумал: займу в сейфе у матери. Она не знает, что код мне известен.
Вывесил объявление. Глотнул пива, волнуюсь, как рыбак, закинувший удочку в запретное озеро. Смотрю — наживку схватили. За полтора часа пришло сто тридцать пять сообщений и сорок два лайка. Вау! Да тут рыбок успевай подсекать, одна краше другой. Их здесь специально разводят?
«Юля. Двадцать четыре года: — Привет. Волшебница не нужна?»
Нужна Юлечка! И не только волшебница, а может, и не одна.
«Настя. Двадцать восемь лет: — Молодой человек, у вас огоньку не найдётся — зажечь между нами искру».
Настенька, милая, огнетушитель неси. Горю!
«Марина. Двадцать шесть лет: — Привет, тебе явно не пятнадцать, ты взрослый и с БОЛЬШИМ жизненным опытом, ведь так?»
О-о, вот это заход. Пойду измерю свой жизненный опыт, сам не знаю величины.
* * *
Уютный дом тётушки Оли в Шестайовице банкир в лиловом галстуке оценил в полмиллиона евро, но попросил пару дней для проверки оригинальности документов. Горислав вышел из банка в крайне подавленном состоянии. Его знобило, хотя Малостранскую площадь заливало солнце. Туристы за столиками под густыми вязами неторопливо тянули кофе. Он прошёл меж сувенирных палаток на парковку, завёл машину, пустил печку на полную мощность. Через час встреча с Закиром и его подручными.
«Денег нет, и мне пипец, полный и окончательный», — Горислав отстранённо разглядывал в зеркале заднего вида прыщ на левой щеке. Стало смешно и грустно, — от страха прыщ выскочил, надо же, как у ребёнка. Он втянул живот и усмехнулся бледному отражению:
— Не знаю, как сказать это без грубых выражений… но вы тряпка, Горислав. Как в негодной машине, — у вас есть какой-то скрытый дефект внутри, — он повернулся к пассажирскому креслу и ткнул пальцем в мягкую кожу. — И у вас, Закир. — Потом посмотрел в зеркало заднего вида. — И у вас, молодые люди. У всех здесь присутствующих. Мы все — тряпки. Мы выглядим как остальные, но нас отличает ото всех наш дефект.
Горислав замолчал, далее Уолтер в исполнении Аль Пачино из фильма «Деньги на двоих» размышлял о природе человеческого азарта. Дефект Закира и мальчиков был понятен без объяснений: свой, имевший ярко выраженный сексуальный характер, Горислав считал генетическим «даром» неизвестного ему отца. Не зря мать вычеркнула отца из жизни, видать, имелась причина.
— Гадство, — взвыл Горислав, времени и вариантов найти сто тысяч наличными не имелось. Никогда ещё случайная сексуальная связь не обходилась ему столь дорого. Дурость, корил он себя. И жаль было не денег, терзала обида — развели как ребёнка. Жгучая брюнетка в ночном клубе, с виду натуральная сербка, казалась ему ищущей развлечений. Они выпили, потанцевали и укатили на виллу. Всё как обычно, если бы не одно но…
* * *
Я читал отклики на объявление и строчил ответы на письма. Полдня отсыпался. Выпил к обеду кофе. Голову снова терзал мысль: зачем читаю глупые, однотипные, лишённые смысла вопросы и сообщения? Зачем отвечаю? Чтобы получить на выходе учительницу, живущую с мамой в тесной однушке в Люберцах? Офисную простушку с амбициями «дремлющего генерала»? Продавщицу из супермаркета, преданно заглядывающую в глаза и желающую ребёнка?
Всё это я проходил, и новые обломы мне ни к чему. Я пускал в потолок кольца сигаретного дыма, и туманные размышления о будущем неизменно приходили к единственному выводу: мамуля права, мне нужно жениться. Годы бегут, про блажь звёздных ролей можно забыть, когда-нибудь у матери иссякнет терпение содержать великовозрастного нахлебника или иссякнет поток клиентов, да простит меня искусственный интеллект за такие непотребные мысли.
Я выбросил в мусорную корзину пиво и пошёл продышаться, голова нуждалась в свежести московского воздуха. К утру мысль о женитьбе обжилась, пустила корни и, подкормленная фантазиями, дала нежно-розовые побеги: «Я найду себе Королеву!»
— Гениально, — сказала бы мамуля, рисуя на тетрадном листе квадрат Декарта. — У тебя налицо проблема искажения жизненных принципов: мужчина обязан создать очаг, передать его женщине и защищать, а не пользоваться всем готовым.
Всё в порядке, дорогой мой психолог, Гориславом Артемьевичем свёрстан новый проект по достижению всего и сразу. И не надо меня учить жизни, я давно вырос и напитался ненужных моралей. Пора сбросить ненужную паутину и начать жить красиво.
Итак, я для себя прояснил главное: принцесс мало, и все они на учёте. Их отцы с детства занесли в канцелярскую книгу имена будущих принцев-супругов и согласовали партии с их отцами. Каждому своё, и принцесс я оставлю в покое. Другой вопрос, что короли умирают, оставляя королев с их владениями. Эти женщины одиноки, дети выросли, а королевам, как вампирам, нужна свежая кровь. Свежая плоть, если хотите. Да и королевство, согласитесь, требует мужского пригляда.
* * *
Полгода в солнечной Праге Горислав жил так, словно его укусил страдающий сексуальным голодом пёс. Тётушка Оля, как Горислав звал про себя супругу и властительницу королевства «Мини-отелей и СПА», разбросанного на берегах Уссурийского залива, прилетала в Пражское гнёздышко строго раз в две недели. Супруга напоминала ему Регану, дочь короля Лира, блистательно сыгранную Галиной Волчек в одноимённом фильме. Одно их отличало: Олюшка, а так Горислав называл супругу тет-а-тет, любила красить волосы в цвет восходящего солнца.
Когда их отношения разгорались подобно костру с дровами, подмокшими во время грозы, она показывала ему «королевство». Переезжая от отеля к отелю, из домиков в два этажа, c красными вывесками «Аромат ночи», Горислав ловил себя на мысли, что в какой-то момент тётушка Оля примет его скучающий взгляд за неуважение к её возрасту и положению и, подобно Регане, даст команду охране на входе: «Повесьте-ка этого негодяя немедленно».
По возрасту, о котором, конечно, не принято говорить в обществе женщин, тётушка Оля легко подходила в подруги его матери, но женщины не заладили с первой встречи. Мать не любила рестораны и алкоголь, мечтала о внуках и категорически отказалась прилететь в Прагу на свадьбу. Горислав не выразил сожаления, ему было абсолютно до фонаря, чего там хотелось бы матери. Его всё устраивало. После регистрации брака Горислав остался присматривать за домом с широким балконом, откуда можно было любоваться бассейном на узкой лужайке и закатом над тёмной кромкой далёкого леса. В зону ответственности вошёл джип супруги (Олюшка обожала большие машины) и магазин женского белья на пешеходной улице в центре зелёной Праги.
Тётушка Оля успела к тому времени разругаться с дочерью и искала диалога с молодым мужем в звонках посреди ночи. Часто в самый неудобный для Горислава момент. И он выскакивал из гремящего музыкой клуба и мчался в переулок, прикрывая микрофон потной ладонью.
— С…славик, сгоняй с утра в магазин, он там бездельничает, этот Стефан. В…вообще не ловит мышей. Вчера наторговали на две тысячи. Ра.з..б.ер.рись.
— Олюшка, ну два часа ночи, милая, давай я тебе утром перезвоню.
Потом он просто стал выключать телефон после десяти вечера.
Ей казалось, бизнес приносит мало дохода. Управляющий Стефан разводил руками при его появлении и на плохом английском жаловался на малый поток туристов. Гориславу думалось, что Стефан воспринимает его как неожиданно появившегося соперника, но было на то наплевать. А вот предприниматель из Горислава вышел никудышный, и разбираться в сложных процессах закупок и маркетинга ему было попросту лень. Перед ним распахнулись двери невиданного ранее мира. Он изучал город, его характер, повадки и ночное дыханье. Он играл в этом городе запретные роли, и это доставляло ему истинное наслаждение. Представлял себя тайным жигало и шлёпал по спортивным попкам в клубе Hot Pepper, словно выискивал себе жертву. Примерял образ наркоторговца, прогуливаясь по кривым улочкам старого города в надежде прикупить хорошей травы, и наблюдал, как работает наркотрафик. Тусил в ночных клубах на Ve Smeиkбch, притворяясь биржевым брокером, познавшим тайны блокчейна, и соблазнял наивных хорваток, которые бродили стайками по танцполу.
Днём, когда город радушно обнимал солнцем туристов, орошая улицы запахом жареных колбасок, трдельника и глинтвейна, Горислав присаживался в ресторанчике на Вацлавской площади и дегустировал вина, вникая в регионы, сорта и вкусовые оттенки.
Тётушка Оля обожала хорошие вина, ему необходимо было быть в теме.
Из самолёта супруга выходила в состоянии лёгкого возбуждения от подаваемых в бизнес-классе напитков и к вечеру постепенно плыла от Бароло региона Пьемонт к Амароне региона Венето, погружалась в опьяняющий винный омут. Он не позволял скользнуть ей за грань, уводил нежно под руку и ловил в глазах окружающих усмешки.
Жёнушка выныривала с утра из тумана похмелья, чтобы услышать горячие заверения Горислава в преданности, выцедить бокал другой шампанского у бассейна и заняться любовью.
Она была на голову выше молодого супруга, тугое тело её начало оплывать и выдавало хозяйку складками на боках, лишь грудь после операции отлично держала форму. И до Праги Горислава всё устраивало, но… Стала вдруг раздражать готовность супруги не покидать владения Диониса, перестали нравиться её глухие стоны и удушливый аромат восточных духов. И она это чувствовала. Отворачивалась, сердилась, всхлипывала, отталкивала его вялый член и грозила отправить к мамочке. Горислав вспоминал чёрный Х5, золотую карточку виза, отдельную спальню на втором этаже, где обожал играть роль любовника с девочками из ночных клубов. Терять это ему не хотелось, и он безропотно опускал мокрый от поцелуев рот меж её пухлых бёдер и… получал индульгенцию до следящего приезда.
Горислав нервно сглотнул слюну. И какого чёрта он позволил той черноглазой красавице, выдававшей себя за сербку, снимать их игры в постели? Сцену насилия — как она предложила. Вот идиот, и ему ведь понравилось, как истерично она визжала. Подумал ещё — такой талант пропадает. А может, это была не игра? Он был пьян, но ведь это не оправдание.
А если, как обещают недружелюбные дагестанцы, заявление перекочует в полицию, — это же срок. Реальный тюремный срок.
Горислава пробил озноб. А если тётушка Оля узнает о документах на дом и его попытке получить кредит?
Зазвонил телефон — неизвестный номер. «Наверняка Закир», — Горислав принял вызов:
— Алё, слушаю вас.
— Слышь, э, Закир говорит. Через пятнадцать минут, синий минивэн на стоянке. 4500 номер. Шагай.
— Понимаешь, Закир, тут возник некий нюанс.
— Э, тупой совсем? Шагай, говорю.
* * *
Королевы и королевства. Понимаю ваш насмешливый скептицизм, видали мы такое не раз. Но соглашусь, продать себя, молодого и красивого задорого — задачка совсем не из лёгких, нужен взвешенный, ювелирный подход. Я почитал истории в интернете, успешных немного, но шанс всё же имелся.
Завёл профиль на платформе Teamo.
Подсластил свои хорошие стороны и привычки, сбрызнул их соусом нежности к животным, хотя вот котов не люблю. Добавил аромата поэзии, — в школе, помнится, баловался стихами. Украсил образ слабостью к музыке (вспомнил гитарные классы) и обвалял всё в итальянской кухне — мамуля научила в своё время варить спагетти и яйца-пашот.
Получилось весьма неплохо.
Связался со знакомой визажисткой. Люсьен истинный мастер, откорректировала мой образ, едва опознал себя в зеркале. Она же вызвала Семёна, бога по фотошопу.
И передо мной парадные фотографии, где я: в кабинете в строгом костюме, узел галстука чуть приспущен, смотрю в окно задумчиво на закат.
Реально — герой голливудского сериала про удачливых трейдеров. Эй, режиссёры, ау?
Вот стою в бамбуковом шлеме в окружении пальм и кормлю с руки очень длинношеее животное под чудным названием «жираф».
Можно податься на кастинг «Диалоги о животных».
А вот я на бархатном пляже, загорелый, с короткой стрижкой и в шортах, отбиваю в падении мяч.
Снимайте меня в «Спасателях Малибу» двадцать второго сезона.
* * *
Тонированный минивэн с номером 4500 ждал на углу площади. Горислав постучал в окно, дверь отъехала, и волосатая рука небрежно втащила его в салон. Сиденья напротив друг друга, столик по центру, не машина, а офис. Внутри было прохладно, пахло мужским парфюмом и потом. Закир выглядел задумчивым и на удивление спокойным, а выслушав заиканье Горислава про отсутствие денег, жёстко ударил его в подбородок. В глазах Горислава потемнело, тело откинулось на мягкую кожу, и минивэн плавно тронулся с места.
Он очнулся от резкой боли в области паха. Лежал на кровати голый, пятки холодил кафельный пол, а ремни под коленями тянулись к металлическим ножкам. Руки, пристёгнутые наручниками к изголовью, слегка затекли, языку мешал жёсткий кляп. По комнате разливался запах подгнивших фруктов и крепкого табака. Седая старуха стояла перед ним на коленях и стягивала мошонку тонким шнурком. От боли у Горислава потемнело в глазах. Завязав шнурок, старуха невозмутимо намылила помазок и принялась скрести внизу волосы тупой бритвой.
«Потапова здесь не хватает» — отрешённо подумал Горислав, уставившись в потолок. Возле широкого плафона, похожего на прожектор, ползала муха.
«Осветителей бы сюда да оператора Димку, — пришла в голову глупая мысль. — И Мариночку с хлопушкой в руках. Выходит она и говорит своим ангельским голоском:
— Возмездие: часть заключительная — «Кастрация идиота». Сцена первая и последняя. Дубль единственный. Мотор!
На стоны заглянул недовольный Закир.
— Э, тихо брат, не мычи, член твой оставим. На первый раз яйца отрежем. На второй раз — уши. Понял? Давай, Зула.
Старуха, не моргнув глазом, нагнулась и хрустнула ножницами. Гориславу показалось, будто в область паха ударила молния, и лампа под потолком погасла.
* * *
До приезда мамули я расписал-таки квадрат Декарта и основательно поработал с критерием будущего отбора. Она славянка, до пятидесяти пяти, вдова, худощавая, темпераментная, не потерявшая вкуса к жизни и сексу. Последнее особенно важно: мамуля рассказывала про женщин, апатичных после климакса к сексу, таких следовало избегать, дабы не тратить время.
Разместил объявление. Но то ли погода испортилась — в Москве зарядили дожди, — то ли осень не лучшее время для подобных знакомств: королевы, видимо, загорают на морях-океанах. Наступило затишье.
Спустя месяц я получил ответ, подходивший по всем параметрам, но который ввёл меня в некоторое замешательство.
— Привет, красавчик! Скинь ещё фотки, а я скину свои. Чем точнее занимаешься по работе? Есть ли собака? Как найти тебя в фейсбуке, инстаграме или одноклассниках? Можешь прислать страницу паспорта?
Мы договорились встретиться в ресторане «Матрёшка» на Кутузовском.
* * *
Горислав очнулся от прикосновения к щеке. Она была рядом, он почувствовал запах её любимых духов: сандал и кардамон. Мамуля предпочитала подобные. Он открыл глаза, большие пальцы его ног сморчками выглядывали из-под серой простыни. Тётушка Оля сидела в изголовье, причёска чуть сбилась, макияж поплыл, словно хозяйка попала под дождь. По комнате расхаживали полицейские, и где-то вдалеке Горислав явно различал рычанье Закира.
— Эх ты, чудо, — шептала тётушка Оля, поглаживая его жёсткие волосы. — Ведь взрослый мальчик, и так обосраться. Хорошо, мне вчера позвонил Лукаш из «Фиобанка», успела на самолёт. Хорошо, он не поленился и проводил тебя до площади и записал номер машины. Чем ты думал вообще?
— Прости, любимая, задницей, вероятно. — Щёки Горислава залило огнём. — Вообще не думал, идиотам не дано сие удовольствие, да простит меня искусственный интеллект.
Ему захотелось выдать эмоциональный монолог, чтобы прожгло Олюшку до макушки, — ей всегда нравилось, как он читал. Только вот, наверно, сейчас не к месту.
— «Любимая», ишь как запел, соловушка, — она потрепала его по щеке. — Язык не отрезали — и хорошо, без остального жить можно.
Она откинула простыню, матрас под его задницей набрался крови. Горислав увидел её округлившиеся глаза, сморщенный в смятении рот. Ему не хотелось видеть, что там осталось ещё от мужского.
В комнату вошли санитары с носилками.
— Забирайте комедианта. — Она встала и закрыла простыней его голое, непотребное, всё в крови тело. — Как же ты похож на моего Сашку, господи, один в один, столько же дури.
Горислав вздохнул радостно, санитары вынесли носилки под дождь, хлопнули дверцы медицинской кареты. Тётушка Оля вернулась в комнату, полицейские нетерпеливо переминались у входа. Она вытащила из сумки пачку евро, отсчитала каждому зелёных бумажек. Офицеру пожала руку.
— Спасибо, Франтишек, выручил.
— Всегда к вашим услугам, млада пани, — поклонился офицер, снимая фуражку.
Прядь густых волос упала ему на глаза.
Закир вывалился из туалетной кабинки, застёгивая на ходу ширинку.
— Франти-брат, а ты знал, насколько кровожадная млада пани? Не пожалеть собственного манжело2. Я бы не додумался.
— Зато исключили последствия, — подала голос Зула из ванной.
К тому времени она уже не выглядела старухой. Расчесав волосы, успела переодеться в тёмный костюм и навести макияж. То ли врач, то ли учитель, не разобрать, строгая женщина средних лет. Она вытерла руки и бросила на диван полотенце.
— Правильное и своевременное решение, пани Ольга. Театрализованное, но тем не менее. Когда вы узнали? Ещё пару месяцев, и мы бы наблюдали рост метастазов.
Закир выглядел удивлённым.
— Я чего-то не знаю?
— А тебе и не надо, — бросила тётушка Оля, провожая Закира и офицера к выходу. — Сделка завершена, исполнители вознаграждены. Остальное, простите, — личное.
Закрыв дверь, тётушка Оля присела на стул, стёрла с лица игривое настроение. Зула присела рядом.
— Когда ты узнала? Рак яичек — это вполне серьёзно.
— Мать его позвонила, он был на приёме у её подруги, врача-венеролога, при пальпации прощупала уплотнения, сняла анализы. Долго не могла сказать матери.
Пальцы тётушки Оли дрожали, Зула погладила её по руке.
— Не волнуйся, всё позади. Радуйся, всё обошлось. Анализ пришёл: поясничные лимфатические узлы в норме, концентрация маркеров в сыворотке крови в норме. Вот интересно другое: либидо у него возросло, хотя должно было упасть, вот этот факт интересный, расскажу о нём профессору Кройницу.
Тётушка Оля кивнула, вытирая слезу:
— С той волны и мне перепало, будто второе дыханье открылось, вторая молодость. Теперь насовсем прилетела, продала бизнес к чёртовой матери, надоело, теперь будем с моим Славиком качаться на спокойно-счастливых волнах.
— И то верно, пани Ольга, на счастливо-семейных, — улыбнулась Зула. — Смешной он, и удачливый. Береги.
1. Извините, не могли бы вы повторить последнюю фразу (англ.).
2. Муж (чешск.).