Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2024
Салтанова Наталья Матвеевна родилась в деревне Красноярка Ленинск-Кузнецкого района Кемеровской области. Окончила факультет журналистики Уральского государственного университета, курсы сценаристов ВГИК. Автор книг для детей «Старик и Шарль», «Новогодняя история». Рассказы печатались в журнале «Урал» и коллективных сборниках. Пьесы для детей и взрослых были поставлены в профессиональных и любительских театрах России. Преподаёт в Уральском федеральном государственном университете. Участник мастерских АСПИР. Живёт в Екатеринбурге. В «Дружбе народов» публикуется впервые.
Крик муэдзина
Удивила чистота в коммуналке. Риелтор Айседора — шумная женщина — протянула мне бахилы, чтобы не натоптать, и мы прошли на кухню.
Напротив плиты — три стола. Первый, возле окна, покрытый голубенькой клеёнкой, над ним — православный календарь. Второй легко складывается, здесь красуется мультиварка. В дальний угол задвинут третий, синий пластиковый, на нём — пиала с растительным орнаментом.
Айседора громко, словно толпе, говорила, почему эта квартира дешевле не продаётся, но если я буду покупать, то пойдут на встречу.
Возле мойки меня заинтересовал разлинованный лист. Это график дежурства по уборке кухни, ванной, туалета и коридора. Столбиком написаны имена: Анна Сергеевна, Лиза, Исмаил.
Вошла, шлёпая растоптанными тапками, старушка в цветном байковом халате, на острой голове — белый, связанный крючком берет.
Айседора втянула живот и развернула плечи:
— Анна Сергеевна, доброго здоровья! Скоро уж паковаться…
— А ты — продай! Нищему-то собраться — только подпоясаться.
Анна Сергеевна со стуком поставила на плиту ковшик с крышкой.
Завершив после захода солнца четвёртый намаз, Исмаил услышал за стеной длинное чертыхание, затем хлопнула дверь соседней комнаты, спешная дробь шагов к выходу, щёлкнул замок.
Соседка жила уже неделю, Исмаил её не видел, но Анна Сергеевна говорила: «Дикая! Голова, как у тебя, бритая, и спит весь день».
Исмаил только слышал Лизу. Обычно поздно вечером, прежде чем выйти из своей комнаты, она ругалась, стоя у двери, тяжёлым матом. Исмаил потом никак не мог заснуть, он просматривал на телефоне фотографии детей и жены, отца и матери. Это его всегда успокаивало, теперь — не помогало.
На экране монитора жил прекрасный, в отличие от этого реального, мир игры, созданный ею, и он ей нравился. Лиза погладила себя по затылку, по мягкому ёжику волос, загрузила файлы и отправила ссылку заказчику.
В окне появился сонный луч восхода. За стеной грянул зов муэдзина к молитве — у соседа по таймеру включился телевизор с мусульманским каналом. Лиза отскочила от компьютера и раздражённо заметалась по комнате.
«Господи! Как же всё бесит! Позвонить ему по телефону и всё-всё, что о нём думаю, сказать! Как узнать номер? Спросить у Анны Сергеевны? А она: “Постучись и сама спроси”. Написать записку, положить под дверь? А если он читать не умеет по-русски? Придётся с ним говорить! И смотреть в лицо. А я не могу смотреть в лицо людям! Могу смотреть только в лица собак и кошек. Как всё бесит! Бесит! Бесит!»
Лиза лупила кулаками спинку дивана.
Потом замерла, глубоко вдыхая и медленно-медленно выдыхая.
Пронзительные и тягучие звуки продолжали сверлить утро. Лиза надела наушники и села на кровать. Она положила на колени подушку, воткнула в неё локти, подпёрла голову правой рукой, а левой взяла смартфон.
— Сколько стоит тишина? — Лиза рассуждала вслух. — Чем измерить тишину? Что взять за основу? Стоимость самого насущного. Забиваем в гугл. Хлеб насущный. Цена булки хлеба, умножаем на семь дней. В месяц по деньгам — стоимость интернета. Считай, проведу себе канал тишины.
Поздним вечером в его дверь коротко постучали. Яркие кроссовки, джинсы, обвислая толстовка, накинутый на голову капюшон, пирсинг в тонком крыле носа и тёмные, на пол-лица, очки от солнца.
— Добрый вечер!
Исмаил впервые увидел Лизу и удивился, что она возраста его дочери.
— Уважаемый сосед Исмаил, предлагаю договор, — Лиза тщательно проговаривала каждый слог. — Двадцать рублей в сутки, если Вы утром будете слушать молитву в наушниках. Итого — сто пятьдесят рублей в неделю.
— Сто сорок, — мягко поправил Исмаил. — Семью двадцать — сто сорок.
Девушка стояла, задрав подбородок, белела тонкая шея.
— Я так округляю. — Затем она отчеканила: — Крик муэдзина мешает мне спать!
Исмаил смотрел на своё круглое лицо, дважды отражённое в её очках, чувствовал, как ей страшно и тяжело с ним говорить. Он ответил фразой, которую на русском языке произносил чаще всего:
— Я всё понял.
Лиза тут же попятилась и скрылась за дверью.
На следующей неделе в понедельник утром возле пиалы Исмаил обнаружил на своём кухонном столе конверт с деньгами. Повертев купюры в руке, он вздохнул и подошёл к Лизиной двери, поднял руку для стука, но прислушался к сонной тишине и вернулся на кухню. Написав квадратными печатными буквами «не надо», он подложил конверт под ножку мультиварки.
Придя с работы, Исмаил вновь увидел этот конверт, на котором синим маркером «не» было перечёркнуто.
— Миллионер? — Анна Сергеевна скосила глаза на конверт, потом посмотрела на него поверх очков.
— Товаровед на овощной базе, — широко улыбнулся Исмаил.
— Ты вот скажи, грузчик картошки, ты почему так долго ванну занимаешь?
— Омовение перед молитвой, — поморщился Исмаил, запах корвалола от старушки был ему неприятен. — Анна Сергеевна, пожалуйста, возьмите, — и он протянул ей Лизин конверт. — Купите себе что-нибудь вкусное. У вас же праздник?
— Буквально каждый день. — И Анна Сергеевна положила конверт с деньгами в карман халата.
После вечерней молитвы, тихо ступая в войлочных носках, на кухню вошёл Исмаил. Лиза стояла возле своего стола и засыпала рис в мультиварку. Заметив Исмаила, она вздрогнула, дёрнулась, зёрна защёлкали по столешнице. Лиза замерла с тарелкой в руке, словно высокая статуэтка. Исмаил обошёл её и, подойдя к графику дежурств, напротив своего имени поставил галочку.
Затем он повернулся и посмотрел Лизе в лицо. Девушка от его взгляда вновь дёрнулась и крепко зажмурила глаза.
Выбирая самые дорогие свечи на деньги Исмаила, Анна Сергеевна поймала на себе удивлённый взгляд матушки в кружевной косынке, торговавшей в церковной лавке. Довольная произведённым эффектом, Анна Сергеевна пошла к любимой иконе святых страстотерпцев Бориса и Глеба.
— Прошу защитить русскую землю! — стала молиться Анна Сергеевна, плавно и широко крестясь. — Наш народ добрый и терпеливый, всех нам жалко, а они и пользуются…
Она говорила святым о том, что срочно нужно сделать в России: девок бритых обратить в веру, чтобы дурью не маялись, детей здоровых рожали, а то русских скоро совсем не останется, а всех нехристей и нечистых отправить обратно к себе, прочь с русской земли.
Старушка долго и с удовольствием молилась. Лики святых смотрели на неё с пониманием, слегка раздвоенная бородка святого Бориса была точно такой же, как у Исмаила, а Глеб своим разлётом бровей походил на Лизу.
Напоследок Анна Сергеевна поклонилась низко до земли и покинула храм.
Через месяц я узнала от Айседоры, что та аккуратная коммуналка уже продана.
Новогодний антипод
Был удивительный Новый год. Мы встречали его без родных, в большом городе. Впервые в жизни я приготовила на студенческой общежитской кухне настоящую утку с яблоками. Сменяя друг друга каждые двадцать минут, мы с девчонками караулили её возле духовки. Самой тяжёлой была моя, последняя, вахта. На божественное благоухание дичи сбежался весь этаж. Сладко жмурясь, они наблюдали, как я поливаю уже тёмно-медовую тушку утки вытопившимся на противень жиром.
Мы ждали знакомых мальчишек — соседей по общежитию. Они сказали, что придут к нам встретить Новый год аж с двумя гусями. Когда парни вошли, мы, чтобы подчеркнуть торжественность момента, включили пластинку. Услышав: «Вы, чьи широкие шинели напоминали паруса…», ребята просияли, из своих дипломатов (кто не знает — это такие узенькие чемоданчики из кожзама) вытащили действительно двух гусей… Только сдобных, испечённых из теста, с глазами-изюминками.
Утка с яблоками улетела вмиг. Захватив бутылку шампанского, бумажные стаканчики мы пошли встречать Новый год на площадь, захватив наволочку с «предсказаниями».
Наволочку с «предсказаниями» мы готовили заранее — писали записочки типа: «в этом году вы встретите свою любовь», «ваши мечты сбудутся», «вас ждёт денежное благополучие», «вы будете счастливы». И совсем простое: «всё будет хорошо». Привязывали свёрнутые бумажки к ирискам «Золотой ключик» и «Кис-кис».
В ту новогоднюю ночь я с ним впервые и встретилась. С Виталиком. Мальчишки его знали, они были с одного факультета. Виталик был не один, он обнимал худющую брюнетку, выше него на целую голову, настоящую дылду.
Ириски в наволочке шуршали, словно шептались. «Друзья! — ликующе окликала я прохожих. — С Новым годом! Предсказание на будущий год! Всего за одну копейку!» Хотелось не столько вернуть целых пять рублей, потраченных на конфеты, сколько поделиться с миром своим новогодним радостным настроением. Копейки давали редко, в основном — пятачки, а то и увесистые полтинники. Конфеты вытаскивали горстями, тут же раздавая всем вокруг. Люди читали и смеялись. Было ощущение, что даришь само счастье, а не просто записку с ириской.
Виталик тоже купил ирисок и я, не глядя, сунула ему все остатки конфет. Наволочка оказалась пустой. Я покружилась с нею, наполняя воздухом, и предложила Виталику купить свежий мороз. Он засмеялся, и мы стали с ним говорить о параллельных мирах, предсказаниях, сценариях наших судеб. Нашу философскую беседу никто не слушал, все пили шампанское, закусывая ирисками.
На вырученные деньги мы с шиком доехали на такси до общежития. Честно протянули водителю тяжёлую горсть пятаков. «Что это?» — удивился он. «Рубль двадцать, по счётчику». «Да вы что на паперти стояли?» Он взвесил деньги на ладони, открыл окно и небрежно бросил монеты на дорогу. Ах, какой был звон. Мы, хохоча, бросились собирать монетки.
Мы виделись почти каждый день, Виталик приходил к нам, приносил батон и банку кабачковой икры. Наша комната жизнерадостно накидывалась на еду. Ничего не ела только Дылда, именно с ней чаще всего он и приходил. Но всегда следом за Виталиком в комнату набивался народ.
Длинноносый, такой обычный, пока рот не откроет — никто внимания не обратит, Виталька оказался предсказателем. Без всякого дополнительного антуража он говорил немного нараспев — что было и что будет, вводя в оторопь всех. Слава о нём ширилась. Это стало его тяготить и раздражать, он не находил объяснения своим способностям и, может быть, поэтому стал профессионально заниматься астрологией.
В ту зиму я связала для Виталика шарф. Не поверите — из чего. Выстояв в Пассаже два часа, купила четыре пары мужских полушерстяных носков красного цвета и одну пару — синего. Шарф из распущенных носков был красный с синими полосками. Я попросила Виталика закрыть глаза и набросила ему шарф на шею. Он не торопился открывать глаз, молчал, накрыв мои руки с шарфом своими ладонями. Дылда воскликнула: «Какая пастораль! Просто папа с дочкой». «Точно, точно!» — загалдели все. Так и приклеилось: «Виталька, где Дочка?», «Дочка, где Папа?», «Сейчас спросим Папу с Дочкой».
Дальше произошло вот что: я влюбилась и собралась замуж.
Виталик страдал, как настоящий отец: «Дочка, ты уверена, что он тебя любит, зачем же за него замуж-то выходить?» В ответ я шипела: «Тебя не спросила. Не вздумай на нас делать свои дурацкие гороскопы!» Виталик вручную просчитывал радиусы планет, звёздные дома. Позже у него появился компьютер, на котором всё получалось быстрее.
Этот компьютер ему подарил один из новых русских, который шагу без его астрологических предсказаний не делал. В тот день Виталик говорил ему, что нужно срочно уехать из города, хотя бы на дачу, но он впервые его не послушал. Вечером нового русского пуля нашла через неплотно задёрнутые шторы — снайпер стрелял из дома напротив.
Виталик был свидетелем на моей свадьбе, напился, перецеловал ручки всем женщинам, пил шампанское из моих туфель. Те туфли я носила недолго.
Когда родила дочь, он пришёл в гости. Сказал, что уезжает, и не надо спрашивать — куда и насколько. Первый раз в жизни он обнял меня крепко и нежно, поцеловал в щёку. Пробормотал, что лучший парфюм в мире — запах грудного женского молока. Я смутилась, потому что из переполненной груди побежало молоко, а когда он меня обнял, то и на моём халатике, и на его рубашке, появились мокрые пятна одинаковой величины.
Когда Виталик ушёл, я нашла в кармане своего халата ириску — его любимые конфеты.
…В канун Нового года, как всегда, ставлю будильник на середину ночи. Затем, проснувшись, аккуратно наношу на лицо макияж так, чтобы не было видно, что я колдовала над своим лицом около получаса. Выхожу в скайп. На экране тут же появляется длинный нос Виталика, потом его очки, следом — лысина.
— Алло! Папа? Как дела?
— Господи, Дочка, как я рад тебя слышать.
— С Новым годом и Рождеством! Желаю счастья и здоровья!
— Только в России два праздника лепят вместе. С Рождеством отдельно надо поздравлять. Весь мир, и мы здесь, его уже отпраздновали.
— Россия — отдельный мир. Мы и ваше Рождество отметили, и своё отпразднуем. Что делаешь?
— Качаюсь в кресле, пью пиво, жду твоего звонка.
— А потом что будешь делать?
— Пойду к друзьям, придётся надеть праздничные шорты.
— Шорты?
— Пора, вечно красивая девушка, привыкнуть, что в Австралии сейчас лето, жара.
— Нее, Папа, не привыкну!
Смеюсь.
— Я тут, Дочка, от вечной русской тоски соединил наши с тобой космограммы. Самое интересное в том, что мы могли быть с тобой мужем и женой, и у нас было бы пятеро детей! Каково?
— Ага-ага, ты только об этом своей кореянке не говори. А то твоя молодая жена мне глазки-то выцарапает.
Теперь нервно смеётся Виталик.
Я рассказываю, что в Россию приезжала Дылда, она стала женой американского миллионера. Мне привезла в подарок крокодиловую сумочку, неудобную, маленькую.
— От миллионера родила сына, второе имя у мальчика, после Джона, — Виталий. А когда я стала о тебе рассказывать, она и говорит: «О ком ты? Не знаю такого».
— Она ко мне сюда приезжала на яхте со своим мужем.
От такой новости я замолкаю. Вспоминаю, что после внезапного отъезда Виталика Дылда рыдала целый месяц, потом в клинике неврозов лежала.
— Виталик, почему ты тогда сбежал?
— Не почему, а от чего. От смерти или тяжёлой болезни. Было два варианта. Или ждать, что будет, или всё-таки попробовать судьбу обыграть… Я выбрал второе. Нахожусь сейчас в другой широте и долготе, в другой части земли, значит, всё совершается по-другому.
— И почему ты так веришь в свои гороскопы? Не понимаю!
— Потому что это чистая математика. Ты же веришь в умножение чисел?
— Вижу перед собою заложника собственного гороскопа, — фыркаю я.
— А хочешь, скажу, что тебя ждёт в будущем году? — Виталик хитро улыбается.
— Ой, хочу, но лучше, Папа, пришли мне на почту. Да и ты знаешь, мне раз в год примерно снится сон, в котором у меня пятеро детей. Этот сон повторяется и всегда снится к чему-то хорошему…
Виталька одобрительно мотает лысой головой и предлагает выпить, мы чокаемся через экран, он — бокалом с пивом, а я — чашкой с чаем.
Разговор закончился, Виталик пошёл в праздничных шортах в гости, а я — смывать макияж, чтобы попытаться уснуть. В ванной перед зеркалом я думаю о том, что в каком-то из параллельных миров, где Новый год и Рождество празднуют гораздо чаще, он говорит мне, своей жене: «Мне приснился сон, что мы с тобой живём в разных полушариях земли, общаемся как друзья. И у нас с тобой нет даже детей. Ты разве можешь себе такое представить?»
Гран жете
Да, и тут я решила ему отомстить. Написать о нём рассказ. Идея пришла в тот самый миг, когда он со мной не поздоровался и даже не кивнул. Понимаю. Он шёл под ручку с женой, и ему, конечно же, не хотелось скандала. Но мы успели встретиться взглядами, и он, зараза, меня узнал.
Если бы он просто кивнул. Так, лёгкий жест, штрих водомерки по глади пруда, солнечный блеск на воде, — то ничего бы не шелохнулось. Но его карие, такие, блин, холодные глаза были той галькой, которая плюхнулась в заросший пруд моей памяти. И началось. Со дна стал подниматься мутный ил воспоминаний.
Да-а-а, прошло больше двадцати лет. Мы продолжали жить в одном городе, даже в одном районе. Его жена работала в магазине «Ткани», она взволнованно кричала покупателям: «Вот тут остаточки со скидкой в сорок процентов!» Она была уверена, что все пришли сюда только ради выгоревших на солнце лоскутов, только ради этих устаревших обрезков.
Я вздрагивала от её крика, сразу вспоминала, что она его жена. Точнее так: «И это его жена?» Круглолицая блондинка с яркой помадой, пунцовыми щеками, суетливыми толстыми пальчиками отбивала на кассе чеки. А ещё я думала: «Вот ведь. Он прожил с ней жизнь. Она гладила все эти годы сначала его кудри. А потом его залысины». Как же ей жилось каждый день? С ним.
С Танцором, с солистом известного, гремевшего на всю Россию и Европу, танцевального коллектива. С Танцором, который, как Нижинский, мог зависать в прыжке на две секунды.
Однажды он так мне и сказал, — что станцует свой номер только для меня. В воздухе Танцор завис, как мне показалось, на целую вечность, словно невидимый крюк держал его за пояс над сценой. Здесь можно воспользоваться и таким сравнением: удочка и рыба. А на балетном языке прыжок в шпагате назывался — гран жете.
Да нет, конечно, Танцор это делал не для меня. Только для неё, для своего хореографа. Для этой грациозной, со спиной балерины и с вечной стрижкой «три сантиметра ёжика» профессиональной стервы. Танцор был солистом всех её спектаклей.
Когда он выходил и неторопливо шёл по сцене, зрители в зале замирали от предчувствия. Сейчас будет то, что в их жизни больше никогда не повторится. Смотришь только на него и обо всём забываешь.
Стерва ставила хореографию так, будто балета в мире до неё вовсе и не было. Бег по кругу как на школьной физкультуре, резкое пожимание плеч, боксёрский хук — всё шло в дело. Из простого покачивания ногой она создавала танец, драматический накал которого походил на цунами.
Их танцевальные спектакли я не пропускала. И заметила, что после представлений начинала легче дышать и свободнее двигаться.
Впрочем, тогда многие сходили с ума по тому танцевальному коллективу, словно всем открыли не окно, а большие ворота в мир, где каждый любит своё собственное тело и бесстрашно угловатыми узловатыми движениями рассказывает о своей жизни.
С Танцором я встретилась, когда ушла от мужа в первый раз, радуясь своей храбрости и началу лета.
В редакции глянцевого журнала дали задание написать большую статью об этом танцевальном коллективе, и я договорилась о встрече с солистом. Но Танцор мне позвонил раньше.
«Я устал, — сказал он. — Лежу на диване. Ты можешь ко мне приехать домой?»
Ну, конечно, могу. И надела комплект кружевного белья, нарядное летнее платье. Всякое же может случиться. Так, с собой — диктофон, батарейки, кассеты. Да-да, в то время были магнитофонные кассеты.
Танцор жил с родителями, но они были на даче. В своё время его мама отвела шестилетнего сына на народные танцы, уж больно он был шустрым. На одном из концертов его, уже подростка, увидела хореограф и пригласила в свой коллектив.
В комнатке Танцора были топчан, шведская стенка. И ни одной книги.
Он стремительно обнял меня и нежно назвал чужим женским именем.
Прозвучало имя руководительницы и хореографа его танцевального коллектива, а также имя любовницы моего мужа. Имя, из-за которого неделю назад я изо всей силы, уходя, хлопнула дверью.
Но я только поправила своё платье, и краешек кружевного бюстгальтера исчез из виду.
Танцор был уже пьян. Он предложил водки, но именно этот алкогольный напиток в те времена я не пила.
Справедливости ради надо отметить: он угостил и чаем с безе, хвалясь, что купил всё за полцены, так как срок хранения этого добра был на исходе. Пакетированный чай — безвкусный, а безе походило на гипсовые траурные цветы, отколотые от постамента.
Танцор достал подборку вырезок из газет на иностранном языке. Он показывал фото с гастролей. Пальцем тыкал в головы девушек и уточнял, используя незамысловатые обороты, обозначавшие интимную близость: «с ней катались на лыжах», «в кусты ходили тоже», «с этой грибы собирали», «хорошо вместе ваньку-встаньку делали», «славно куролесили».
Русский мат, который всё расставляет на свои места без сальности и жеманства, звучал бы сейчас с хрустальной чистотою и точностью.
Не стала материться и не ушла.
Танцор включил видеодвойку с записями зарубежных танцевальных спектаклей, со своими любимыми фрагментами. Я включила диктофон. Танцор говорил о современном танце как влюблённый подросток, с трудом подбирая слова, без повода и не к месту вворачивая «понимаешь».
— А зачем ты пьёшь? — Я всё-таки задала ему этот вопрос, хотя тогда и сейчас считала, что вредные привычки и кого любить — личное дело каждого.
Он прижал указательный палец к губам и слабо покачал кудрявой головой:
— Мне уже скоро двадцать пять…
Потом в коридоре зазвонил домашний телефон и окончательно спугнул лёгкий флирт, сонной мухой круживший между нами.
Почему бы и нет? Молодые мужчина и женщина, одни в квартире, смотрели современные, такие эротичные, танцы. Её тянуло к нему, его тянуло — в принципе — ко всем девушкам. Опять же есть презервативы и водка с чаем.
Звонок. Телефонный скрученный шнур качался, Танцор стоял возле тумбочки, отвечал на вопросы своего хореографа и нервно дёргался как на шарнирах.
Я смотрела на него, и его странные подёргивания мне что-то смутно напомнили. Марионетку! Танцора дёргали за нитки, и даже к кончикам его длинных пальцев были привязаны невидимые лески.
Это был танец! Бог ты мой. Как же он всё-таки двигался! Я стала понимать, откуда брала движения для своих номеров хореограф с женским именем, которое мне ненавистно.
Танцор не догадывался, что, не вслушиваясь в их разговор, я всё понимала по его движениям. Танцор утверждал, что не пьёт, а она: завтра репетиция, и если будет запах перегара, то — ой-ой. Он в ответ: я выучил сложную связку, станцую её с закрытыми глазами. Она допытывалась, кто это у него в гостях, и нудила, чтобы он не связывался с дурными бабами. Он: все женщины прекрасны, особенно такие талантливые, как ты. Танцор знал, что хореограф тщеславна, а она знала, что он трус, поэтому сама бросила трубку.
Мне в очередной раз захотелось уйти. Танцор присел на пол возле тумбочки, подтянул к голове колени, уткнулся в них лбом, а кисти с длинными пальцами положил рядом со ступнями ног, левую — с левой, правую — с правой. В тесном коридорчике крошечной квартиры я в очередной раз была очарована его звериной грацией.
Тут он заплакал, судорожно всхлипывая. Не выношу, когда «водка плачет», насмотрелась в детстве по самое не могу, и я не кинулась его утешать. Только проверила свою сумочку, на месте ли диктофон, и молча ушла. Хлопнула громко дверью, чтобы защёлкнуть замок.
В честь двадцатилетнего юбилея танцевального коллектива на сайте поместили отсканированную давнюю мою статью с фотографиями, на которых одухотворённой красотой выделялось лицо Танцора.
Больше такого уровня солиста в танцевальном коллективе никогда не было. Ручаюсь. Я ведь не пропускала ни одной премьеры.
Примерно через год после той нашей встречи Танцор уехал с французской труппой в тур по Европе. Он поставил перед фактом своего отъезда всех, прекрасно осознавая, что в спектаклях его заменить некем. «Меня больше никуда не позовут, мне уже четверть века», — оправдывался он.
Ещё через год Танцор вернулся в наш город. Женился. Стал работать художественным руководителем детского коллектива народного танца. А я к тому времени окончательно и уже бесповоротно ушла от мужа.
Стерва потом высмеяла Танцора в одной из своих постановок.
На сцену, мелко семеня, выбегал гномик с корзинкой, в которой были цветочки, похожие на безе. Гномик делал суетливые прыжки-шпагаты в воздухе, вручал героине цветочки. Затем, наклонив голову по-птичьи точно так, как это делал Танцор, забирал настойчиво корзинку обратно. Потом, оттянув ступни ног на себя, гномик, в русской присядке, тщательно собирал все до одного упавшие на сцену цветочки-безе.
Было уморительно. Но мало кто в зрительном зале понимал, что это была пародия на Танцора. А я знала, что этот номер был предназначен исключительно для него.
Танцор сидел на ряд впереди меня. Он узнал себя в гномике, густо покраснел. Рядом с ним была его жена, ещё не такая толстая. Она с тревогой посмотрела на него и взяла его руку, он вздрогнул и медленно вытянул свою длинную кисть из её пухлой ладони. С тех пор в зрительном зале на танцевальных спектаклях я его больше не встречала.
Да, ни одну премьеру известного коллектива я не пропустила. Поэтому знала, что бессменный руководитель и выдающийся хореограф, женщина с максимально короткой стрижкой, в каждом спектакле вставляла кусочки из своих первых постановок, фрагменты из лучших танцевальных соло Танцора.
Она, конечно, и не подозревала, что на все её премьеры я ходила только ради этих танцевальных лоскутков, только ради выцветших обрезков моих воспоминаний.