Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2024
Вопросы для обсуждения:
Ваш круг чтения в 2023 году: остался прежним или изменился (расширился? сузился?),
отслеживали новинки, наверстывали упущенное или перечитывали?
Что читали больше: худлит или нонфикшн, отечественное или переводное?
Открытия года: имена и книги.
Что посоветуете не пропустить, обязательно прочесть?
Борис Кутенков, поэт, литературный критик (г. Москва)
О тенденциях и новинках, классиках и дебютантах
В 2023-м нон-фикшн занимал в моем чтении приоритетное место по сравнению с художественной литературой. Возможно, к тому располагает характер времени, которое требует более прямолинейных ответов на свои вопросы. Это, пожалуй, не касалось поэзии, с которой я продолжаю работать как редактор («Прочтение», «Формаслов», «Полёт разборов»), и открытие новых авторов и стихов, как и перечитывание знакомых, органично входило в процесс кураторства, будучи лишь отчасти чтением «для себя». Самые серьезные вопросы для редактора в этом контексте: как избежать рутинизации и остаться искренне заинтересованным; как найти грань между бескорыстной погруженностью и сферой самодисциплины, реперными точками повседневности, не дающими закоснеть и вынырнуть из рефлексивной сферы в пользу чистого (но развивающего ли?) удовольствия. Однако о нескольких сборниках, при чтении которых стерлась эта граница между «для себя» и «для работы/самодисциплины», скажу.
Пожалуй, еще одна тенденция — утрата дистанции между новинками литпроцесса и перечитыванием; это только отчасти произошло из-за уплотненного графика, но — в большей степени — опять же, из-за характера времени, которое побуждает вернуться к хорошо знакомым (о, эта каждый раз счастливо опровергаемая иллюзия!) книгам, искать в них ответы уже с позиции сегодняшнего дня. Таковыми для меня стали все произведения Лидии Чуковской, пристрастно перечитанные в этом году, в особенности ее дневники, повести «Софья Петровна», «Памяти детства». И — записные книжки и статьи другой великой Лидии, Гинзбург, которая при таком сопоставлении кажется едва ли не ее антиподом. Праведный гнев первой, направленный на мракобесные тенденции советского времени, и рациональный аналитический вуайеризм второй (в лучшем смысле слова: отстраненное и предельно внимательное, безэмоциональное, прячущееся наблюдение с непрерывным личностным акцентом; постановка умных «диагнозов» наблюдаемому обществу) — два полюса, создающие равновесие моего мира.
Таким же необходимым чтением стали две книги Сергея Чупринина: «Оттепель. Действующие лица» и «Оттепель как неповиновение» (обе — «Новое литературное обозрение», 2023). Под конец года вышли его лекции «Современное литературное пространство», читаемые студентам Литинститута (М.: Литературный институт им. А.М.Горького). Казалось бы, разные жанры — но объединяет чупрининские книги скрупулезный энциклопедизм: для историка литературы ни одна блоха не плоха, поэтому (как уже отмечалось в «дружбинской» рецензии Светланы Шишковой-Шипуновой — 2023, № 10) героями «Действующих лиц» стали не только безусловные творцы, но и — чиновники, сметенные временем, оставившие определенный след — скорее не в литературе, а в социокультурном быте эпохи. В изложении Чупринина их вплетенность в литпроцесс — и сложная порой соотнесенность с судьбами творцов истинных — обрастает едва ли не детективными взаимосвязями. Каждый очерк в «Действующих лицах» преподнесен как захватывающее мини-эссе, где оценочность (переходящая и в область этики, осознания простой человеческой порядочности или ее отсутствия) гармонирует с фактологической точностью и беспристрастностью. Статьи из «Оттепели как неповиновения» объединены сюжетом пребывания писателя во времени с его жестокой цензурой — и, опять-таки, важны нам как возможность соизмерить тех или иных персонажей с героями хаотичного «сегодня». Это все — о нас самих через историю. Зона личной ответственности, борьба с цензурой и уход в подполье, ярость против настоящего и прагматический взгляд в будущее (по Солженицыну из «Архипелага «Гулага»», выждать и сказать свою правду миллионам), — осмысление всех этих тем делает чтение книг Чупринина своевременным и обязательным.
«Современное литературное пространство» читаю прямо сейчас — и отмечаю все то же сочетание беллетристической занимательности с энциклопедизмом. Однако последнее качество здесь соотносится скорее с вниманием к массовой культуре — мимо нее автор не прокатывается на роликовых коньках снобизма, как это чаще всего бывает, но анализирует на уровне персоналий как, может быть, низменную, но всё равно неотъемлемую часть литпроцесса.
Эссе Михаила Эпштейна (книга «От Библии до Пандемии», «Азбука-Аттикус») и Ольги Балла («Дикоросль-4», издательство «7 искусств») в очередной раз доказывают подвижность границы между чтением и перечитыванием: давно знакомы основные авторские сюжеты (и это знание внушает отдельное удовольствие), но поиск ответов из «сегодня» делает осознание каждой строки в этих книгах едва ли не ошеломительно новым.
Еще одно открытие — вряд ли только нынешнего года, оно продолжается в режиме нон-стоп, но ощутилось и в 2023-м, — насколько умное, интеллектуальное и граждански ответственное сейчас поколение двадцатилетних и тех, кто чуть младше. (В недавнем интервью «Учительской газете» руководитель «Подписных изданий» Михаил Иванов осмыслил социологические причины этого: «Нас посещают дети нулевых и конца 1990-х, когда уровень жизни в стране повысился в связи с ростом цен на энергоресурсы. Эта молодежь воспитывалась в особой среде с запросом на интеллектуальную составляющую. На рубеже веков чувствовались отголоски 90-х, было модно быть дерзким, злым и агрессивным. Сейчас в обществе есть запрос на то, чтобы быть умным…») Списки лучших поэтических дебютантов уже третий год составляю для «Формаслова» (очередной выпуск — 15 декабря), о подборках и именах могу говорить много, но, поскольку речь о книгах, то отмечу четыре сборника.
Стас Мокин («Дневник», книга, вышедшая в самиздате): переживание юности, подростковости с ее потоковым выговариванием, некоторой сумятицей переживаний и — что важно — сюжетом произрастания «странного» ребенка в мире недетского ужаса. Речь с явными признаками неопримитивизма, но обнаруживающая органику внутри непривычного для поэзии типа высказывания. Здесь сложно говорить и о подражании искушенного поэта наивному письму, и о простоте массовой культуры, — стихи Мокина не встраиваются в схемы, каждый раз оставляя нас с перевернутым представлением о привычном.
«Свалка» Ростислава Ярцева («Формаслов»). Вторая книга автора, переросшего, пожалуй, статус дебютанта и занимающего полноправное место в современной литературе, — речь на краю невозможного. Здесь становятся органичными и высокопарность — ушедшая, казалось бы, из поэзии, — и редкое сочетание метафорической сгущенности с остросовременной социальностью. О возвращении «слов, образов, приемов, которые казались общими и потускневшими», об их способности «снова обретать индивидуальность и яркость» пишет и Валерий Шубинский в предисловии к сборнику, интересной статье о новом поколении молодых лириков. Но основная линия сборника — драматический нарратив, впрочем, тоже разнообразный: здесь и семейный эпос, и масштабные вещи социального характера, и краткие философские этюды, не миновавшие влияния Виталия Пуханова.
«Долгое дыхание» Павла Сидельникова (издательство «Наш современник»). «И жизнь. И жаль. И женщина шумела,/ Как яростный камыш в болоте топком,/ где водоросли — это волосы жены/ (за образ — получу по морде шлепком)./ А все другие камыши восхищены». Удивительная трансформация шестидесятничества, высокопарность которого намеренно снижена — и доходит чуть ли не до постмодерновой эклектики; одомашненная ирония, и все это — при сохранности прямоговорящего лирического начала.
«Причина идти дальше» Матвея Цапко (вышедшая в электронном варианте). Как мне кажется, после этой книги должна измениться наша привычка говорить об осознанных приемах «версификации» и «техники» как о порицаемом «умении писать». Цапко своим методом доказывает, что архитектурная сконструированность может быть продолжением поэтического дыхания, а не эквилибристикой. Вдвойне интересно, что эта изощренность — внутри подлинного верлибра, где специфически значимый для прозы сюжетный уровень сочетается с пронзительным лиризмом.
Из старшего поколения хотелось бы отметить книги «Голоса в голове» Нади Делаланд («Делаландия») и «Раздетый свет» Елены Севрюгиной («Синяя гора»); оба сборника объединяет погружение в стихию языка, так точно отмеченное Геннадием Калашниковым в предисловии к Севрюгиной. Другое открытие — «Облако всех» Евгения Кремчукова (М.: Воймега; Ростов-на-Дону: Prosodia). Сборник Кремчукова удивляет гармонией, не свойственной современной поэзии, погружает в гармонию, настаивает на ней: от образа семейственности, который становится центральным в первом же стихотворении («разные земли и воды прияли в себя остальных/ но протекает сквозь сон однокомнатной жизни/ медленный вечер в котором все еще живы/ тетки за женской беседой —/ в сторонке от них») и который красной нитью проходит через всю книгу, — до соприкосновения прошлого и настоящего, где отменяется линейность времени и все находятся рядом, священные близкие и любимые призраки.
Однако самым большим открытием стал сборник поэта ушедшего (и до сих пор не ясно, существовавшего ли; и, как ни «удивительно», — сборник, прошедший мимо критики). Книга Фёдора Терентьева (1944—1983) «Неполное собрание стихотворений» вышла в самиздате благодаря ростовским энтузиастам во главе с критиком Сергеем Толстовым. Лукавая книга, таящийся создатель которой, явно не избегший «последующих» за его альтер-эго влияний поэзии (в том числе Рыжего и Жданова), намеренно входит в образ трагического героя-маргинала. Однако в силу абсолютного инкогнито автора каждое из таких суждений остается лишь в области догадок. Важнее — стихи: «я встал от шума бензопил/ деревья режут/ как эллинов у Фермопил/ и слышен скрежет/ цепи гуляющей внутри/ ствола осины/ напоминает кровь зари/ цвет древесины». Удивительные, с их перевернутой логикой мироздания, мандельштамовской логикой ассоциаций — и его же соседствующим пребыванием в мировой культуре и авторском настоящем.