Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2024
Рыженко Валерий Андреевич родился в 1944 году в Луганской области. Окончил Высшую школу КГБ при Совете Министров СССР. Автор множества книг по кулинарной, спортивной лечебной тематике. Печатался в «Роман-газете», «Нашем Современнике», «Смене» и др. Живёт в городе Домодедово Московской области. В «Дружбе народов» публикуется впервые.
Везде поперёк каким бы ни было печалям, из которых плетётся жизнь наша, весело
промчится блистающая радость…
Н.В.Гоголь. «Мёртвые души»
Проскочив по мосту через Дон возле города Серафимович, глотнув свежего бодрящего воздуха, а потом, окунувшись в удушающий запах бензина автозаправочной станции, расположенной примерно метрах в ста от Дона, я выезжаю на самую верхушку невысокого бугра: летом с опалённой травой, зимой оголённого, осенью покрытого грязью, весной обсыпанного одуванчиками…
Остановив машину, выхожу и смотрю не на Дон — могучая река, но мельчает, островки в середине появляются, — а на дорогу, ведущую к Суровикину. Пустая. По сторонам хилые низкорослые посадки, запустевшая и заглохнувшая степь. Вдали горизонт. А то, что мне хочется увидеть, — не видится. И так каждый раз, когда я еду в Обливскую.
Я останавливаюсь не потому, что меня измотала почти в тыщу вёрст дорога, забитая тяжеловесными фурами, я наловчился проскакивать между ними, а воспоминания.
Постояв немного, сажусь в машину. До Суровикино сотка вёрст. Они кажутся мне бесконечными. А ведь был день, когда эти вёрсты пролетали, как секундная стрелка по кругу. Иногда я притормаживаю и ползу, словно черепаха, а порой вдруг срываюсь так, что стрелка на спидометре зашкаливает: не надейся, это был сон, это была мечта.
В тот раз, в июльский распаренный день, я тормознул, увидев на верхушке бугра женщину лет двадцати пяти-тридцати, она махала рукой.
Стоп машина. «Добыча» в руки плывёт! Эта мысль, что греха таить, всполошилась от желания.
— Куда?
— А тебе это нужно знать? — отрезала, как бритвой перед лицом махнула.
Я оторопел.
Как говорят, просел одновременно в чувствах удивления и злости.
— Зачем тогда махала, чтоб я остановился?
— Я не тебе махала, прощалась с Серафимовичем. А вообще мне нужно в Суровикино.
— Садись, — успокоившись и распахнув дверцу, сказал я. — Подвезу.
Она, внимательно осмотрев меня, бросила.
— Только я в твои игры не играю. Понятно?
Заинтриговала.
— Какие игры?
— А те, что выше коленочек.
— Это как понимать?
— А так, — насмешливо ответила она. — Приглашают, а потом говорят: расплачиваться как будешь? Деньгами или натурой. Предпочитаем натурой брать. Это твёрдая валюта. Всегда в цене.
— Я не такой, — быстро бросил я.
— Ну, конечно, — с иронией отбила она, — я не такой, я очень хороший. Все вы мужики так говорите, — повела она с сарказмом. — Предупреждаю. — Она сжала сочные губы, блеснула не глазами, а глазищами. — Я одному даже дверку снесла, когда вырывалась.
Она замолчала.
— А дальше?
— Интересно стало? Или ищешь слабинку во мне, чтоб не споткнуться? А дальше вот что. — Твёрдая на голос, мне показалось, что даже слова звенят. — Захотелось ему, родимому, — певуче начала она, — моих коленочек, в посадочку да на мягку травочку.
Как в сказке: «посадочку», «мягку травочку».
— А травочки не оказалось-то. Выпалило солнышко. Репейничек один остался. Сердитый и колючий страсть какой. Я со злости из нутри машины и саданула обеими ногами в дверку. Вернее, не саданула, а лягнула обоими копытами. Это для тебя, чтоб образней и понятней было и знал мои способности. Дверка пуф, и выломилась, — она развела руки в стороны. — Как же он матерился, боже мой, — она так сокрушённо покачала головой, что я засмеялся. — Я такого не слышала. Бросилась бежать. Он — за мной. Мне-то легче. Я бегу без мата, а он с матом да ещё с дверкой. Почему с дверкой, до сих пор не пойму. Подарить, что ли, хотел мне? Или в качестве памятника на мою могилку поставить? Чуть не задохнулся, бедняжка. Попрощались прилично. Он мне кулак показал, а я ему язык. И ты такой?
— Я выдержанный мужик, к женщинам отношусь с особым уважением и вольностей не допускаю, — похвалил я себя, даже стыдно стало.
— О, — улыбнулась она. — Выдержанный, а если я сейчас юбочку поддёрну и коленочки свои покажу?
— Не веришь? Тогда сделаем так. Ты согласна?
— Нет, — отсекла она.
— Я ещё не успел сказать, о чём речь, а ты уже паришь: нет, — сорвался я.
— Тогда говори, — разрешительным тоном. — Это с чем я должна быть согласна?
Я вышел из машины и направился к ней, она попятилась, потом, быстро нагнувшись, ухватила увесистый булыжник.
— Хочешь силой взять? Смотри. У меня каменюка и когти стальные. Ух. Порву и пискнуть не дам.
Её слова подействовали на меня, и я на всякий случай стопорнул. А вдруг припечёт булыжником?
— Это. Как бы тебе попонятней сказать, — с перебоями стал говорить. — Да. Вот так. — В таких ситуациях нужны слова лёгкие, задушевные, чтоб душу ласкали, а у меня они почему-то выходили тяжеловесными. — Каменюку для других сохрани. Машины легковые можешь водить? — В норму вошёл.
— Да что машины. Начинай с тракторов. До самолёта вот не добралась. Жизнь научила даже на велосипеде ездить, — засмеялась она.
— Тогда садись за руль, а я на место пассажира. И топи.
— Ты что, сбрендил? — удивлённо вздёрнулась она и выбросила булыжник.
— А почему бы и нет? Я устал, из Москвы качусь, малость вздремну, а ты вместо меня порулишь.
— А кустовые сидельцы?
— Кто такие?
— Гаишники. Из кустов выскакивают либо когда машину увидят, либо когда кусты горят. Во всех остальных случаях мёртво сидят, как приваренные.
— По этой дороге они не ездят. Не хлебная она. Федеральная — другое дело.
— А если я врежусь? Машину побью?
— От этого никто не застрахован.
— Выдержанный ты или не выдержанный, — не знаю, посмотрим. А то, что ты, извини, конечно, ненормальный авантюрист, — наградила, — это точно, и знаешь, даже очень интересно стало, — приняла она моё предложение.
«Вот тебе и добыча, — подумал я. — Атакующий хищник. Сама кого угодно добычей сделает, а я кто в данной ситуации? Крадущийся хищник».
— А куда едешь? — спросила она, выводя машину на узкую, поклёванную дорогу.
— В Обливскую. Тестя и тёщу проведать.
— Выходит, что женат, — улыбнулась она. — А жаль. Я бы тебя, сонного, к церкви в Суровикино подвезла, обвенчались бы.
— Вот так. Сразу.
— А зачем ждать?
— Выходит, что ты не замужем.
— Какой догадливый. Была. Ушла от мужа. Любил закладывать.
Через час показалась суровикинская телевизионная вышка.
— Лихо ездишь. Сто вёрст за час взяла.
— Это я от страха, чтоб ты не передумал и не начал приставать. Ты же не сумасшедший, — ввинтила она, — чтобы на скорости сто километров в час шарить руками по мне, хотя твоя авантюра посадить за руль совершенно незнакомого человека говорит об обратном. Слушай, — она повернулась ко мне. — У меня хорошее предложение. Просто отличное. Соглашайся.
У меня ёкнуло сердце, что задумала, но не давать же задний ход.
— Выкладывай.
— У тебя машина, а не поезд. По расписанию не ходит. Давай махнём назад к Серафимовичу. Покупаемся в Дону. Как ты на это смотришь?
— Просто, — облегчённо вздохнул я. — Разворачивайся. Только внимательно. Сзади фура.
— Послушай, я водитель или ты? — сердито сказала она.
— Ты.
— Вот тогда и помолчи, — осадила она.
Часа два мы купались в Дону. Загорали. Пацанка. Она неожиданно схватывалась с места, мчалась во всю прыть к воде, отталкивалась ногами и, блеснув телом на солнце, обрушивалась в воду. Фонтан брызг, и она среди них.
— Здорово! — весело кричала она. — Это очень здорово!
Выйдя на берег, падала на спину, раскинув руки, и, прищурившись, смотрела на солнце.
— Дразнилка, — говорил я. — Ляг на живот.
— А ты не на меня смотри, а на солнце. И вообще, что здесь такого, если женщина после купания ложится на песок спиной, чтобы её погреть? Может, у меня радикулит.
— И давно он у тебя прорезался?
— Да только сейчас. Год молчал.
— Давай массаж сделаю.
— Спасибо, но ты же говорил, что выдержанный, с особой внимательностью относишься к женщинам, вольностей не допускаешь, ну и прочую ерунду нёс. Так не мешай мне. Дай полюбоваться солнцем.
Она немного поднялась и опёрлась на локти.
— Ух ты! Какое яркое и сочное.
— Как у тебя губы, — подбросил я. — А знаешь?
— Не знаю.
— Да ты послушай. Может, вспомнишь. Мы с тобой уже виделись. В монастыре, который в Серафимовиче, на Пасху. И целовались. Христос воскрес! Воистину воскрес! Может, представим, что сегодня Пасха?
— Так и стараешься подобраться поближе, — сказала она. — А знаешь, что поближе — это действительность чурбанов, а подальше друг от друга — это мечта. Смотри на солнце. Я впервые вижу его таким.
Она перешла на шёпот и поманила меня пальцем.
— Ползи ко мне. Я знаю тайну проклятого места. Оно напротив монастыря на берегу Дона находится. Видишь монастырь?
— Тебя вижу, монастырь нет.
— Послушай мой добрый совет. Я ведь могу и оплеуху влепить. Так вот, — не сбавляя шёпот, понеслась она. — Монашки беременели и, когда рожали детей, то топили их в Дону. Люди, которые ходили к проклятому месту, говорили, что слышали плач новорождённых. В монастыре и чудесный камень Пресвятой Богородицы есть. Его ещё называют Монашкин Камень или Камень Арсении. Я одно время собиралась уйти в монашки, да услышав о проклятом месте, отказалась. Интересный монастырь. Я тебе многое могу рассказать о нём.
— Не нужно, — ответил я. — Был там. А о проклятом месте впервые слышу.
— А ещё ходила я к Камню Пресвятой Богородицы. Молилась, чтоб муж бросил пить, но видишь, ушла, возвращаюсь домой. Не думаю, что это наказание мне. Скорее спасение, потому что с пьющим мужиком тяжело жить. Самой можно запить. Да и разлюбила я его. А может, и не любила. Выскочила в восемнадцать лет. А зачем ты ходил в монастырь? Ради интереса, любопытства?
— Нет. Счастье там искал.
— Ого. Если искал, значит, знаешь, как оно выглядит.
— Знаю.
— Тогда расскажи.
— Оно похоже на тебя.
— Я серьёзно спрашиваю, а ты?
Она вскочила, отломила веточку от куста и стала чертить на песке.
— Что чертишь?
— Пишу, что такое счастье. Жаль, что на песке, ну ничего. Сойдёт и на песке…
Я поднялся и направился к ней, чтобы посмотреть, но она быстро стёрла ногой.
— Зачем?
Она не ответила, посмотрела на монастырь, на Дон, на меня и стала одеваться.
— И откуда ты свалилась на мою голову, — не выдержал я. — Ехал спокойно, и на тебе.
— А я знала, что ты едешь, поэтому и вышла на бугор, чтоб тебя встретить.
— Если вышла встретить меня, зачем тогда за каменюку хваталась?
— Ты не об этом думай, а скажи Богу и мне спасибо, что я не запустила её в тебя. А ведь могла от радости и шарахнуть.
Пришлось только развести руками.
Время мчалось с бешеной скоростью. Я никогда не испытывал такую жгучую ненависть к нему, но время — как вода. Ни то, ни другое в кулаке не сожмёшь и не удержишь.
— Пора ехать, — сказала она. — Тебе ещё нужно до Обливской добираться.
— А может, заедем к тебе, — бросил я, когда сели в машину.
— Не надо, — вздохнула она. — Мы всё испортим.
Она, оставив руль, потянулась. Я перехватил.
— Ты рули, рули, — выпалил я. — А то в кювет завалимся.
— Ты точно ненормальный. Я и так рулю. Нога на тормозе.
— А если в кювет кувыркнёмся, где твоя нога будет?
— А куда Бог положит, — равнодушно бросила она, — там и будет. А если в кювет попадём, то нужно делать вот так.
Она резко тормознула. Хорошо, что я был пристёгнут. Иначе полёт через лобовое стекло был бы неминуем.
— Не сердись. Это жизнь. Кто-то рулит, кто-то тормозит, но все мы попадаем… Понимаешь, я никак не могу узнать, куда мы попадаем. На небеса или, извини, в собственные ароматные изделия. Не подсказывай, хотя ты толком не знаешь. Я сама должна догадаться.
Половину дороги обратно она молчала.
— Что молчишь? — спросил я.
— Да, как-то на душе нехорошо. Садись за руль. Голова закружилась. Наверное, перекупалась и перегрелась.
Я посмотрел на её лицо и внутренне вздрогнул. Это было лицо женщины, словно шагнувшей в шестидесятилетний возраст. Она перехватила мои мысли, то ли интуитивно, то ли каким-то другим образом. Не понятно.
— Не удивляйся, — сказала она. — Это мимолёт.
— Это что? Болезнь такая?
— Нет, — она засмеялась. — Не пытай меня. Не скажу.
Недалеко от поста ГАИ я остановился, как велела она.
— Вот и всё, — вздохнула она. — Простенько, без обнималок и коленочек. Покатались-покатались и расстались.
Она потянулась ко мне, слегка поцеловала в щёку и нажала на сигнал.
Полоснуло.
— Суровикино! — закричала она. — Встречай свою дочь.
— Ну и выходки у тебя.
— Нормальные выходки.
— Я тебе номер мобильника дам, — сказал я. — Позванивай. Сообщу, когда в следующий раз ехать буду.
— Хорошо, — ответила она.
— Свой номер оставь.
— У меня пока мобильника нет.
Она ушла не оборачиваясь.
Я проехал по центральной улице городка, чтобы выскочить на федеральную трассу, но передумал и стал кружить по улочкам и переулочкам в надежде увидеть её. От этой затеи я отказался, когда стало темнеть.
Я нацелился уже на Обливскую, но передумал. Позвонил тещё и сказал, что сломался возле поворота на Михайловку. Машину загнал в сервис. В ней и переночую, а где-то к обеду выеду.
Ночью я почти не спал. Изредка захватывала дрёма, и я, как наяву, видел Дон, фонтаны брызг и её среди них, поднимающуюся вверх. Я даже бормотал: протяни руку, чтоб я смог ухватиться, но она отрицательно качала головой.
Утром я подумал, а где собирается больше всего людей в воскресный день? На рынке. Я направился туда. Гремела оглушающая музыка. Из палаток, забитых одеждой, доносились голоса: дёшево, недорого. Торговали свининой, телятиной… На одном конце рынка продавали цыплят, утят, кроликов… На другом — автомобильные запчасти, ковры, картины… Этот многоголосый, копошившийся клубок душил меня. В воздухе носились запахи пота, пива… Я исходил весь рынок. Запала она мне в душу. Хотелось увидеть её, услышать голос, сказать… А что сказать, если в голове моей был хаос? Моя жена и она. Подходя к палаткам, я намеревался спросить, но что я мог спросить? Я не знал её имени. Пацанка, но это не имя, а образ: мчаться по песку и, сверкнув телом в солнечных лучах, бултыхнуться в воду, а, вынырнув, закричать: здорово! Я дошёл до отчаяния и направился к мужикам, выпивавшим на скамье в сквере.
— Мужики, поможете?
— Конечно. Что за вопрос?
— Я ищу одного человека.
— Это хорошо, что ищешь.
— Но я о нём мало что знаю.
— Это тоже хорошо, что мало. Мы знаем больше, потому что коренные. Информация стоит сейчас дорого. Бизнес. Понимаешь?
— Понимаю.
— Это тоже хорошо. Купи нам бутылку, потом обрисуй человека, скажи фамилию, улицу, номер дома, и мы отведём тебя.
Ничего не вышло.
Уходил я уже с опустевшего рынка. Дорогой купил чекушку «Парламента». Выехав из Суровикина, проехал по мосту через Чир, высыхающий и зарастающий густым, почти трёхметровым камышом, свернул на степную дорожку, остановился и выпил. Гаишников я не боялся, так как знал немало дорожек в степи, ведущих к Обливской. Суровикино постепенно уходило из вида, я оглядывался, пока оно совсем не скрылось.
Я ждал её звонка, но она не звонила. Несколько раз я собирался ехать в Обливскую, говорил жене, что хочу проведать её отца и мать, но поездки откладывались.
Позвонила она через год.
— Почему год ни одного слова?
— Да это, ну времени не было. Это.
Она замолчала.
— Врать ты не умеешь, — сказал я.
Длинная пауза. Только прерывистое дыхание.
— Я боялась, сам понимаешь чего. — И тут же быстро добавила: — Выхожу замуж через неделю. Поздравишь, или как?
Я поздравил, но мне было грустно. Ощущение, что я потерял очень близкого человека, который промелькнул передо мной и должен был исчезнуть, но не исчез.
Иногда я сажусь в машину и выезжаю на трассу, и мне чудится, что я вижу, как она идёт по дороге.
Дорога, дорога! Ты единственное спасение и надежда для меня, когда в душу накатывает грусть, перемешанная с тоской, когда я чувствую, что задыхаюсь среди людей, и мне хочется вырваться на машине в неизвестность.
Колёса наматывают вёрсты с бешеной скоростью. По сторонам мелькают посадки, подлески, бескрайняя степь с полыхающим над ней солнцем, проскакивают мимо деревни, кладбища, городишки, церквушки с позолоченными куполами, одинокие могилки с деревянными крестами, почти такие же, как и были на Руси, переходящие из века в век. А дорога всё вьётся и вьётся и уводит в бесконечную даль.
О чём мечтал, то не сбылось.
О чём не думал, то случилось.
Как хороша ты, прекрасна и пьяняща в яркий солнечный день. Блестишь, словно отполированное зеркало. Не раз ты уводила меня в густые, рослые, тенистые леса, где я, останавливаясь, находил тропинки, протоптанные охотниками за грибами. Я выходил из машины и шёл по этим тропинкам, прямым и петляющим, с чувством ожидания увидеть что-то необыкновенное, неземное, но напрасны были мои мечты, они обрушивались из-за захлестнувшей меня обыденной жизни. Чаще всего я не выбирал тропинки, а шёл напрямик, продираясь сквозь мелкорослые кусты, колючие заросли, ощущая себя иногда одиноким и забытым, иногда свободным, и тогда в порыве свободы и восторга я, заложив два пальца в рот, издавал пронзительный мальчишеский свист, который срывал с деревьев птиц. Порой я скатывался в крутой овраг, родниковую балку или натыкался на небольшие лесные озерца, речушки, но не прельщали они меня, и я недолго бродил в незнакомом месте, снова возвращался назад. И ты опять расстилалась передо мной сверкающим, отливающим солнечным полотном.
Ты становилась жестокой и опасной и не щадила меня, когда попадала в темень, когда покрывалась густым туманом, когда начинал хлестать ливневый дождь, когда леденела, и мне думалось, что ты заберёшь меня к себе, и страх наваливался на меня, но проходило время, и ты, вырвавшись из непогоды, снова открывалась передо мной своей свежестью и чистотой. Нет у тебя ни начала, ни конца. Как много у тебя таинственного, непознанного и скрытого. Ты, словно время, бежишь без устали по земле.
Попадались попутчики молодые, постаревшие, и в их глазах, как казалось мне, я видел ту же страсть и любовь к дороге. Мчаться мимо суетной жизни, наполненной и радостями, и горестями, не останавливаться, и пусть Судьба решит, где сделать последнюю остановку.