Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2024
Салимон Владимир Иванович — поэт, автор 25 книг стихов. Родился в 1952 году в Москве. Главный редактор журнала «Золотой век» (1991—2001), заместитель главного редактора журнала «Вестник Европы XXI век» (2001—2011). Лауреат Европейской поэтической премии Римской академии (1995), Новой Пушкинской премии (2012), премии «Венец» (2017) и др. Постоянный автор «Дружбы народов». Живёт в Москве.
* * *
Из шума вётел у реки
узнаешь, что в живой природе
никто не чахнет от тоски,
никто не сохнет по свободе.
Как ты да я,
как мы с тобой.
Как те же Моцарт и Сальери.
Как Пушкин и его друзья,
что не хлопочут о карьере.
Любовь, спасибо и на том,
не отберёшь и не отсудишь
у нас неправедным судом.
И потому —
ты любишь, любишь.
Всё не насытишься никак —
жену, детей, родные стены,
своих друзей,
вино, табак.
И жгучий перец из Кайенны.
* * *
Как-то всё не так пошло,
как должно бы по задумке,
как хотелось, как могло.
Или близостью чугунки
объясняется вполне
боль, сидящая во мне.
Лес стоит столбом, как будто
в столбняке, стоит вода —
неподвижна гладь под утро
деревенского пруда.
Трудно? Трудно! — отвечаю
сам себе в ночной тиши.
Или Богу, я не знаю.
Рядом нету ни души.
Бог смеётся — Неужели? —
мне напомнив о судьбе
старика, что еле-еле
за ослом брёл по тропе.
Ночь темна. Глуха сторонка.
Шум погони — в двух шагах.
А жена — ещё девчонка.
И младенец на руках.
* * *
Ты идёшь, а за спиной
у тебя не черти пляшут,
а с опушки мать с женой
вслед тебе руками машут.
Оглянёшься — вон они!
Приглядишься — две берёзы.
Могут быть и в наши дни
столь досадные курьёзы.
Тут не мистика — любовь
с нами злые шутки шутит,
то и дело, вновь и вновь
крутит-вертит, воду мутит.
Оглянёшься — никого.
Ничего. Туман ложится.
Только где-то далеко
бьёт крылом ночная птица.
* * *
Замкнув цепочку превращений,
вспорхнула в небо стрекоза.
Из чащи сада юный гений
следит за ней во все глаза.
Он жадно ловит цепким взглядом
взмах каждый стрекозиных крыл,
он для себя, сокрытый садом,
мир подлинных чудес открыл.
Быть может, будущий Сикорский
следит сейчас за стрекозой,
за бликом света, тенью скользкой,
мятущейся перед грозой.
Я постараюсь еле слышно,
едва заметно проскользнуть,
иль сесть поодаль неподвижно,
чтоб вдохновенье не спугнуть.
Поскольку ангел вдохновенья
и боязлив, и трусоват,
чуть что — бежит без промедленья
и не торопится назад.
* * *
Возможно ль выразить, бог весть,
в презренной прозе,
как, словно кровельная жесть,
листва грохочет на морозе?
Как чуть потрескивает лёд
на окнах,
звякает посуда,
когда, открыв буфет, берёт
старик графин с вином оттуда?
Я знаю — бедность не порок,
но жить нам хочется богато,
иль делать вид, коль есть предлог,
изображать аристократа.
Старик вино нальёт в бокал,
отставив в сторону гранёный
стакан, похожий на вокзал
пустой, огромный, полутёмный.
* * *
Свет погас. Сгорели пробки.
Дым пошёл. Пахнуло сажей.
Можно вынести за скобки
половину жизни нашей.
Множество второстепенной
и поэзии, и прозы
из эпохи довоенной —
глупый смех, пустые слёзы.
Утром ранним на скамейке
размышленьям предаёшься —
мысли всякие, идейки,
всякий вздор — не отмахнёшься.
Отвлечёшься разве только,
увидав, как с ветки ели
шарит чёрным глазом сойка
не без смысла, не без цели.
* * *
Так тихо, что услышать можно,
как прорастают семена,
как, встав всех раньше, осторожно
в сад пробирается жена.
Я сплю. И это всё мне снится.
Сад за окном. Жена в саду.
Как тщится семя разродиться
листком, упавши в борозду.
Оно его рожает в муках,
но я, не смысля ничего
в сельскохозяйственных науках,
предполагаю, что легко.
Стенанья горестные, стоны
не слышу я, поскольку сплю.
А сны безбрежны и бездонны.
Бессмысленны, как жизнь в раю.
* * *
Дивана не было.
Сидели
на койке.
Пенилось вино.
Ведь винопитье в самом деле
для нас важнее, чем кино.
Тут был не прав, Ульянов-Ленин.
Иль так считал другой мудрец?
Забыл. Не помню.
Не Есенин?
Не Блок?
Не Пушкин, наконец?
Но помню ясно совершенно
тот день, как дождь всё лил и лил,
трещал сверчок самозабвенно,
пока не выбился из сил.
Свой треск и скрежет полагая
весёлой песней, что должна
утешить тех, кому Святая
Русь — не чужая сторона.
* * *
На него никто вниманья
не желает обращать —
он флажок на крыше зданья,
что забыли поменять.
Был он красный, стал он белый.
Ветер треплет. Дождь сечёт.
Дождь с утра сегодня целый
день до вечера идёт.
Что творится непонятно,
и какая нынче власть —
красная пришла обратно
или белая напасть.
И не в силах разобраться —
кто мы и куда идём,
плакать нам, или смеяться,
осенил я лоб крестом.
* * *
В полдень тени жмутся к дому,
держатся вблизи кустов.
Люди чувствуют истому.
Избегают лишних слов.
Час безличных предложений.
Мёртвый час. Жара.
Пыльца
отцветающих растений,
словно пудра для лица,
покрывает нос и щёки,
норовит забиться в нос
нам при выдохе и вдохе
и доводит нас до слёз.
Что ж, поплачем.
Отчего же
не поплакать нам сейчас.
Добрый, мудрый, щедрый Боже,
Ты пошто оставил нас?