Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 2023
Колчин Денис Сергеевич — поэт, журналист. Родился в 1984 году в Свердловске. Окончил журфак УрГУ. Работал военным корреспондентом в Крыму (2014), Дагестане (2015—2019), Карабахе (2020) и на Донбассе (2022). Автор книг стихов: «Подготовительный курс» (Екатеринбург, 2017), «Фронтир» (Екатеринбург, 2021) и нескольких книг прозы в жанре нон-фикшн. Печатался в журналах «Урал», «Звезда», «Знамя» и др. Живёт в г.Екатеринбурге.
В журнале «Дружба народов» публикуется впервые.
* * *
Опасность опавшей листвы очевидна вполне.
Листва прикрывает кассетные киндер-сюрпризы.
Не дай бог заденешь. Окажешься где? В тишине,
в объятиях Герды Таро, в коготках бедной Лизы.
Не дай бог наступишь, подселят к лежачим. Домой
уже не поездишь. Отсюда убойные виды
на горы, на город. Хоть послевоенной весной,
хоть летом. Ботаника в силе, и все гоминиды,
задевшие киндер-сюрприз, остаются при ней,
а также поймавшие прочие формы чермета.
Она подготовила каждому кров из корней,
камней, хворостинок, осколков убойных предметов.
А кто и откуда… Без разницы. Хоть Ереван,
хоть Ёбург. Везде одинаково треплется мышца
над рёбрами левыми, против лопатки, изъян,
допущенный богом. И мне почему-то не спится.
У нас тут листва под дождём потонула в грязи.
А ночью — ноябрь. И уже холодком прихватило.
На полке святой гоминид супер-змея разит.
Но, боже ты мой, неужели подобное было?
* * *
Когда улитка на войне
в Шуше или Степанакерте,
садовый воздух — пралине
на абрикосовом концерте
средь монастырского двора
после ракетного обстрела.
Листва — жива. Кора — гора.
Улитка на неё успела
до фейерверка, до трубы,
пронёсшейся над лабиринтом
дворов, садов. После ходьбы
ускоренной похожий ритм
сердцебиенья. Хорошо,
когда летит куда подальше.
Улитка — сгусток, биошов,
надежду талисман хранящий.
* * *
Не в силах заснуть,
русско-турецкие войны считаю.
Хотел прибухнуть,
изгой, живущий вблизи Уралтау.
Январь на крыльце
ночной, два-три огонька на деревню.
«Так вот что в конце…
Не повидаю ни Трою, ни Плевну».
Ни зги, ни тоски
вселенской. Только тоска человечья.
Привстать на мыски —
верхнюю прорубь опробовать. Теча
воздушная здесь —
звёзды, кометы и звездолёты,
улов и обвес.
Спасибо, Господи, за щедроты.
За то, что забыл
и не вспоминаешь — учишь смиренью.
Я тоже остыл,
вместо бухла вкушаю варенье
малиновое,
сам себе ёжик и медвежонок.
При мёртвом конвое
алмазный сверчок, небесный обломок.
* * *
Сначала было слово «каша».
Потом Господь налил вина.
А я, предатель Уралмаша,
пустил себя на семена.
Взошла и расцвела гордыня,
покрытая живой бронёй,
как отуреченная дыня,
запущенная по кривой
над перепаханным кварталом,
набитая, — такой рецепт! —
любовью и тротилом (в малом
отображается букет).
Когда гордыня потускнела,
Любовь малиновым кустом
пошла по улице, вспотела,
простыла, вспыхнула флажком
сигнальным, косточки сложила,
подорванная БМП,
заслуженного старожила
измена самому себе.
* * *
Батырь Бурундай снаряжает винтарь.
За Волгу собрался, далеко-далеко.
За Волгой под снегом лежит пономарь,
скучает вратарь. Бордовое молоко
бордовою наледью к морю скользит,
оставляя дымные сёла и города,
пока Бурундай поправляет щит,
навигатор настраивает…Бидъа!1
Не найдётся прежнего ничего.
Шлях покрылся бетоном. Хайтек, совок
громоздятся на месте кочевий. О,
Аллах, Бурундай несчастен и одинок!
Модное титановое пальто,
сабля с гравировкою Iloveyou,
дроны и трансформеры… Только то
неизменно, что славяне про смерть поют.
* * *
Чум из костей оленей и людей
привиделся однажды на войне.
Я поступал в разрушенный лицей,
основанный в исчезнувшей стране.
Молчала тундра, ластилась река,
чум превращался в костяной доспех.
Отцовский отдыхающий АК
чернел, к стене приставленный, на всех
дагерротипах памяти, мерцал
оружьем новгородским на заре.
Сперва доспех мне оказался мал,
потом — велик. Потом Гиперборейск
напалмом освящённым воспылал,
покрылась пеплом Обская губа.
Доспех распался. Костяной кинжал
под сердце мне забрался, и труба
взыграла. И прости-прощай, лицей.
Смерть жахнула снарядом во дворе.
Переменившись тотчас же в лице,
очухался — ещё бы, с таких цен —
и полетел на голос батарей.
* * *
Под разговор мобилизованных,
под пересуды уезжающих
глоток осеннего озона.
Холодный свет — преобладающий.
Хлеб расползается по озеру,
растёт подводными текстурами,
воздушный — чистое молозиво! —
осклизлый, как буксир заптуренный,
на дно ушедший преждевременно,
раскинувшийся по пригорочкам,
под боевые переделанный.
Лихая выдалась размолвочка.
Озёрный край осенним вечером…
Земля сырая — мать и мачеха.
Сверкающие «грады» веером
скользят над удивлённым мальчиком.