К столетию со дня рождения Расула Гамзатова (1923—2003)
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2023
Однажды, когда уже были прожиты три четверти века, Расула Гамзатова спросили: «Вы хотите жить до ста лет?» И он ответил полушутя-полусерьёзно: «У меня разногласия между головой и сердцем. Голова-король дает умные советы, сердце-принц не слушается их. Идет спор, постоянный, упорный и настойчивый. Конечно, хочется жить, потому что на земле еще осталось много дел, которые надо исправлять, много еще несовершенных молитв. И в то же время сто лет — это архитектурное излишество. Не хочу быть обузой. Да к тому же столетнего человека потерять не так жалко».
Уйдя из жизни в восемьдесят, в мире людей Гамзатов жив и сегодня, в год своего столетия: в сердце родных и его знавших, в памяти народа и в своих стихах.
Его «Журавли» — отзывающаяся болью и благодарностью поэзия на все времена.
Гамзатов говорил: «Стихи, которые будешь повторять всю жизнь, пишутся за один раз».
И ещё:
«Три учителя у нас: природа, годы и гениальность веков».
«Слава не делает поэта. Поэта делают талант, правда, красота».
«Наши книги — это наши паспорта».
«Тем, кто любит меня, скажу: не переоценивайте меня. Не все знают о моих недостатках. Не такой уж я хороший, как обо мне говорят, но и не такой плохой, как говорят завистники…»
«Моя жизнь не борьба, а любовь. Когда я пишу стихи, их диктует не злоба, а доброта».
Это он снова и снова повторял, как завет:
«Поэзия немыслима без любви».
Жизнь прожита большая, если судить со стороны — и счастливая, и непростая.
Воспользуемся «характеристикой», предваряющей интервью с поэтом в перестроечном «Огоньке»:
«Расул Гамзатов. Поэт. Философ. Сын Гамзата Цадасы. Отец Патимат, Заремы и Салихат. Дед четырех внучек. Балагур-рассказчик. Дипломат. Поклонник Бахуса. Эпикуреец. Хитрован. Сама наивность. Открытая душа, распахнутый щедрый характер. Человек-эпоха. Удачливый, везучий. Обласканный Сталиным. Гаргантюа и Пантагрюэль одновременно. Санчо Панса и Дон Кихот. Собеседник Шолохова. Друг Твардовского, Фадеева и Симонова. Живой классик. Легенда. Непоседа, объездивший полмира. Проведший часы общения с Фиделем Кастро и Индирой Ганди. Вечный слуга двух самых преданных ему женщин на свете: поэзии и жены Патимат. Коммунист. Наш прославленный современник. Автор сотни книг. Почти памятник. Народный поэт Дагестана. Лауреат Государственных премий. Лауреат Ленинской премии. Секретарь правления Союза писателей СССР и РСФСР. Член Президиума Верховного Совета СССР. Герой Социалистического Труда…» (Феликс Медведев, «Над и под крылом орла», июль 1987 г.)
А впереди еще полтора десятка лет в новой, постсоветской, реальности, и «время, полное напастей,/ В засаде поджидало, как абрек»…
С «Дружбой народов» Расула Гамзатова связывали многолетние добрые отношения. Он был членом редколлегии. «Очень многие его произведения пришли к читателю со страниц нашего журнала, — вспоминал Леонид Теракопян (первый заместитель главного редактора «ДН» в позднесоветские и двухтысячные годы). — Для нашей литературы Гамзатов значил очень многое. Это был действительно выдающийся поэт, литератор. Огромным потрясением для людей моего поколения стала его книга “Мой Дагестан”. Она открыла нам психологию людей, живущих в Дагестане, их культуру. Помимо прочего, выдающееся значение этой книги заключалось в том, что поэт поднял голос в защиту родного языка от вульгаризаторов, которые считали языки малочисленных народов бесперспективными. Тогда это был важный и мужественный поступок. Я думаю, что Расул Гамзатов принадлежит к замечательной когорте поэтов, которые остаются славой нашей многонациональной литературы».
На излёте дней Гамзатова волновало, «чем закончится этот великий концерт нашего бытия — знать бы». Судьба закольцевалась. Он всегда с благодарностью вспоминал, что в конце пятидесятых «ДН» напечатала его, молодого поэта, поэму «Горянка» (1958, № 9) и готовил ее к публикации сам Ярослав Смеляков — тогдашний зав. отделом поэзии. Последняя поэма Расула Гамзатова «Времена и дороги» — горькие размышления о судьбе своей («В заснеженном окне встаёт рассвет,/ Уже декабрь, который мне пророчит,/ Что к белым журавлям ещё короче/ Мой путь теперь, и возвращенья нет»), своего народа и всей большой страны — тоже была напечатана в «Дружбе народов» (посмертно — 2004, № 8). Её переводчик — народный писатель Дагестана Шапи Казиев акцентировал в предисловии к публикации очень важные для понимания (особенно — не-аварцами) всего творчества Гамзатова моменты:
«Аулы горцев напоминают античные амфитеатры, где вместо крова — небо и звезды. Горским поэтам, жаждущим донести свое слово до людей, приходилось вступать в диалог с вечностью. И когда поэзия Гамзатова, не обремененная подстрочниками и не скованная рифмами, предстает в своем первозданном виде, возникает ощущение невозможности передать всю ее прелесть иным языком, с другими поэтическими традициями.
Одно из главных свойств творчества Расула Гамзатова — предельность.
Страстность и вместе с тем чеканность мысли, пронзительная точность характеристик, завораживающе образная речь, обращённая куда дальше, чем просто к читателю… Всё это рождает ощущение, что Расул Гамзатов — нечто большее, чем наше представление о нём».
Н.И.
Расул Гамзатов
«Земля — это люлька людская»
Стихи. С аварского
Поэма «Горянка»
(фрагмент)
Мне с детства знакома картина
Живёт и поныне она:
В седле восседает мужчина,
А сзади — плетётся жена.
Спросил я однажды такого:
«Далёко ль отправился, Рзу?»
«Жена, дорогой, нездорова,
Вот видишь, в больницу везу…»
От сладкого слова о мёде
Без мёда не сладко во рту.
Что женщине речь о свободе
При старых порядках в быту?
В горах революция сабли
Вздымала, но женщину прав
Порой и теперь ещё в сакле
Лишает семейный устав.
Он верен минувшему веку.
Но долго протянет едва ль…
Мне кажется, вижу я реку,
Сквозь время летящую вдаль.
Несёт она воды с востока.
И реет в седой вышине
Зелёное знамя пророка
На правой её стороне.
Под ним для спасения грешных,
Забывших свой долг мусульман
Имамы в чалмах белоснежных
Читают священный Коран.
(Пророк, кем написана книга,
Изрёк поначалу всего:
«Муж есть в своём доме владыка,
А жёны — тень слова его».
Намного хитрее, чем двести
Асхабов, державших совет,
В ученье понятие чести
Свёл к слову пророк Магомет.
Имел, возвратившийся в Мекку,
Он девять покорнейших жён.)
Мне кажется, вижу я реку,
Что стала границей времён.
Над берегом правым густая
Нависла минувшего тень.
Над левым заря золотая
Венчает сегодняшний день.
И женщины тянутся к свету,
Восстав против воли родни,
Бросаются вплавь через эту
Опасную реку они.
Иные нашли в ней кончину.
Печали по ним не тая,
Гляжу на седую стремнину
Реки символической я.
Течёт она в сакле и в поле,
Она — и в сознанье рубеж
Меж берегом женской недоли
И берегом светлых надежд…
Перевод Якова Козловского
(«ДН», 1958, № 7)
* * *
С шерстью овечьей я сравнивал слово,
Сравнивал с буркой стихи иногда.
Сколько от шерсти до бурки готовой
Долготерпенья и сколько труда!
Слово — лишь нитка, а стихотворенье —
Многоузорный стоцветный ковёр.
Сколько вложили труда и терпенья
В каждый оттенок и в каждый узор!
Перевод Наума Гребнева
(«ДН», 1963, № 2)
* * *
Был мой родитель горским стихотворцем.
За долгий век он написал в стихах
О всех соседях, всех хунзахских горцах,
Об их деяньях светлых и грехах.
И вот пришли однажды старики
И так сказали: «Мы понять не можем,
Как вышло, что о той, кто всех дороже,
Не сочинил ты ни одной строки?»
Но было у отца своё сужденье:
Кто, мол, жену возносит — тот глупец,
А кто жену поносит — тот подлец.
…А я всю жизнь писал стихотворенья
О собственной жене, и наконец
Я понял лишь теперь, что прав отец.
Перевод Наума Гребнева
(«ДН», 1972, № 5)
* * *
Земля — это люлька людская.
Качается люлька с людьми.
Веками качается, нам намекая,
Что мы остаёмся людьми.
А в люльке веками скулят не смолкая,
Веками ревут и ревут…
Качается люлька такая людская,
Где маму веками зовут!
Одни в этой люльке от голода плачут —
Веками хотят молока,
Другие — веками от радости пляшут,
Любимую куклу схватив за бока!
А третьи хотят кувыркаться всё время,
Устраивать трам-тарарам!
А эти всё время сражаются с теми —
Как петухи по дворам!
Земля — это крепкая люлька людская.
Качается люлька с людьми,
Веками качается, нам намекая,
Что мы остаёмся детьми.
А в люльке одним улюлюкает вьюга
В то время, как жарко другим…
И мы донимаем веками друг друга
То смехом, то плачем своим.
Просящий, дающий, скулящий, поющий,
Всяк сущий, какой-никакой,
Однажды — не дважды, не на ночь — навеки
Уснёт в этой люльке людской
Перевод Юнны Мориц
(«ДН», 1978, № 4)
* * *
Прекрасная, лучше помиримся!
Омар-Гаджи
Акация, как раненая птица,
Крылами бьёт на выжженной скале,
Как будто тщится
В поднебесье взвиться,
Где плещутся зарницы и во мгле
Растаяли пернатых вереницы.
Так женщина, предав дитя земле,
Над свежею могилою томится.
Любимая, нам надо помириться!
Тур, обезумев, к пропасти стремится,
Ревёт в тоске, но милой не найдёт.
Не для него родник в траве струится,
Искрится лёд, альпийский луг цветёт.
О, где та милосердная десница,
Что пулей скорбь навечно оборвёт?!
Я слышу зов, и в горле ком встаёт,
Страницу застят слёзы на ресницах.
Любимая, нам надо помириться!
Струится кровь, повержен в пыль возница,
В Койсу кружится жалкий фаэтон,
А конь тоской предсмертной полонён,
На мёртвого напарника косится.
Сменяет ночь туманная денница.
Мой сон забыт, а песня словно стон.
Да, я влюблён и обречён казниться
Тоскою всех народов и времён.
Любимая, нам надо помириться!
Перевод Станислава Сущевского
(«ДН», 1981, № 1)
* * *
Одни времена миновали,
Другие пришли времена,
Но стала иною едва ли
Священной Каабы стена…
Я вновь причащаюсь к святыне,
В родные вернувшись края:
Мой дом — моя Мекка отныне,
Кааба святая моя.
Он близок, мой хадж,
к завершенью,
И, движимый силой любви,
Прошу у Аллаха прощенья
За все прегрешенья свои…
Не знаю, поверишь ты, нет ли,
Но, кажется, не было дня,
Когда б не молил, чтоб немедля
К тебе отпустили меня.
Но всё получалось иначе
И с разных звучало сторон:
«Ты должен!.. Ты выбран!..
Назначен —
Творить и бюджет, и закон…
А ты — ты не можешь и взглядом
Уныния скрыть своего,
Когда заседаешь ты рядом
С великими мира сего!..»
Но всё же в течение века
Всему наступает конец…
Мой дом — он теперь моя Мекка,
Мой дом — он Кремлёвский дворец.
Там ждёт меня, глаз не смыкая,
Всевышнего главный презент —
Моя Патимат дорогая,
Единственный мой президент.
Она всё умеет и может,
В ней — суд и спасенье моё…
Пяти континентов дороже
Пять тоненьких пальцев её…
Она исцеляет и ранит,
Накажет меня и спасёт —
И Дума моя, и парламент,
Надежда моя и оплот.
Из прочих компаний я выбыл,
И в нашем орлином краю
Она — мой единственный выбор,
Свой голос лишь ей отдаю.
И дом мой, в порыве едином
Поднявшись над всей суетой,
И Мекка моя, и Медина,
И камень Каабы святой…
Перевод Елены Николаевской
(«ДН», 2003, № 10)