Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2023
Дунаев Владислав Иванович (род. в 1937 г.) — журналист-востоковед, много лет проработавший в Японии в качестве собственного корреспондента АПН — РИА «Новости». Автор книг «Японцы в Японии», «Японцы на рубежах», «Япония глазами перестройки», «Достоверный том» и других, а также сценариев двух полнометражных документальных фильмов: «Русские в Японии» и «Дети Великой гармонии».
Освоение чужой культуры, вживание в нее — дело нелегкое и в значительной мере индивидуальное. Сколько людей, столкнувшихся с такой необходимостью, — столько и личных историй. Будучи собственным корреспондентом АПН — РИА «Новости» в Японии, я слышал немало историй, связанных с русскими, волей судеб оказавшимися в Японии. Некоторые и хочу рассказать.
Процесс реального знакомства японцев с русскими начался после революции Мэйдзи в середине девятнадцатого и активизировался в двадцатые годы прошлого века, когда в результате октябрьского переворота в России русские эмигранты оказались в том числе и в Японии. Со многими мне доводилось встречаться и разговаривать.
Одним из них был известный не только в относительно узком кругу японоведов, но и среди спортсменов, занимающихся восточными единоборствами, многолетний старший преподаватель кафедры японского языка Института стран Азии и Африки МГУ, вдохновитель и организатор Всероссийского общества кэндоистов[1]1 Владимир Александрович Янушевский[2]2 .
Янушевский происходил из дворянской семьи (родовой герб Янушевских ведет начало от 1084 года), был человеком, о каких говорят — «рафинированный интеллигент», при этом невероятно деликатным и скромным. Перед уходом из жизни он решился рассказать, как его отец, подполковник царской армии, покинул Россию и очутился в Японии еще до прихода к власти большевиков. Причиной его эмиграции был политический протест против реформ в армии, которые в короткий период пребывания у власти пытался провести Керенский.
Отец Янушевского до самой смерти остался предан России и, уходя из жизни, завещал сыну обязательно вернуться на родину и поклониться могилам их предков. Сын завет отца выполнил. Но с первых минут пребывания в СССР, стране, образовавшейся на месте той, которую Владимир Александрович знал по рассказам отца и своей наставницы с раннего детства Варвары Бубновой[3]3 , младшему Янушевскому пришлось окунуться в бесконечные проблемы. Началось с того, что жить в Москве ему было заказано. Очутился он в Молдавии, где какое-то время работал инженером по холодильным агрегатам. Жене Янушевского, японке, предложили работу в японской редакции Гостелерадио. Семья на время разделилась. Иностранка потратила немало нервов и времени, добиваясь разрешения для мужа жить вместе с ней в Москве.
В Иокогаме до начала войны Владимир Александрович учился в американском колледже. Родной язык русскому мальчику преподавала высокообразованная Варвара Бубнова; японский он, естественно, изучал в средней школе, а потом на японском языке окончил университет. Но в советской столице носителю японского, английского и русского языков было предложено сдать экзамен по японскому, чтобы получить работу в «Интуристе».
Экзаменовал Янушевского только что окончивший ИСАА молодой сотрудник. Горе-«специалист», не способный связать по-японски и трех слов, великодушно поставил Янушевскому тройку с натяжкой. Узнав об этом, профессор Института восточных языков Иван Васильевич Головнин тут же предложил Янушевскому должность старшего преподавателя японского языка в ИСАА, где Владимир Александрович проработал до ухода из жизни. Многие выпускники этого факультета именно ему обязаны знанием живого разговорного японского языка.
В 20-е годы русские пробирались на Японские острова через Южный Сахалин, который в те времена принадлежал Японии. Большинство их осело в Токио и его пригородах. Первое время они тешили себя надеждой, что случившееся в России ненадолго. Такие ожидания разделяли многие, очутившись в эмиграции, не только в Японии. А Япония для русских, хотя и находилась от Дальнего Востока неподалеку, оставалась малознакомой, весьма специфической страной, где иностранцы, которых тогда в Японии практически не было, даже внешним видом привлекали к себе пристальное внимание. Им было психологически непросто находиться среди японцев. Японцы носили тогда в основном только национальную одежду и резко отличались от европейцев манерой поведения в обществе. Они непроизвольно заглядывались на непривычных для них чужестранцев, что создавало атмосферу дискомфорта обеим сторонам. Невольно вспоминаю, как в послевоенном Днепропетровске в детстве впервые увидел темнокожего человека. Прохожие смотрели на него, открывши рты…
Помню также, как уже в 60-е годы попал в отдаленный от центра Токио район Икэбукуро, где тут же стал объектом пристального внимания. Что уж говорить о далеких двадцатых прошлого века. Именно на русских японцы стали «обкатывать» тогда свои первые отношения с европейцами, осваивать их манеры, поведение, привычки.
Основная масса русских, оказавшихся в Японии, состояла из мелких торговцев, мастеровых, людей, умелых в ловле рыбы, ее обработке и консервации, солении, сушке, вялении, — жителей сибирских районов и Дальнего Востока. Именно их житейский опыт и помог им оставить о себе в Японии добрую память, не раствориться бесследно в японском обществе. Оказались в Японии и представители более высокого социального слоя: музыканты, ученые, лингвисты, люди с инженерным образованием. О некоторых из них в Японии написаны книги. О той же Варваре Бубновой.
Многие из простых людей, уже в преклонном возрасте, в 60-е годы прошлого века, рассказывали, как бок о бок с японцами преодолевали трудности тогдашней непростой жизни.
Территория Японии небольшая, скученность населения в городах высокая. Вот и приходилось на небольших пятачках пространства учиться сосуществовать и поддерживать добрые отношения с хозяевами страны, людьми совершенно иной культуры, преодолевая на первых порах еще и сложный языковой барьер, стараясь не выказывать недовольства, раздражения, а, напротив, давая понять, что они благодарны гостеприимным хозяевам за приют, чего порой так не хватает современным эмигрантам.
Русские в Японии группировались вокруг пятнадцати православных храмов, в первую очередь вокруг кафедрального собора «Николай-до» в токийском районе Отяномидзу. Построенный в 1891 году храм, получивший свое имя в честь его основателя и многолетнего служителя Николая Касаткина[4]1, стал для них местом прибежища и единения.
Помимо русских, из России в Японию эмигрировало много татар, в основном тех, кто служил в царской армии и не приветствовал революцию. Эти два народа — русские и татары — несмотря на жесткость противостояния в ранний исторический период, на протяжении веков смогли сплестись между собою, каждый сохранив при этом свою культуру, быт, традиции, язык. Татары, сохраняя и в Японии собственную культуру, живя интересами общины, женились между собой, при этом тесно общались с русскими, используя русский в качестве средства общения с другими соотечественниками. Вся татарская колония, около 500 человек, сгруппировалась в токийском районе Ёёги, где была мечеть. Этот район японской столицы в 60-е годы привлек к себе внимание всего мира. В нем самый влиятельный японский архитектор ХХ века Кэндзо Тангэ представил свои знаменитые сооружения, построенные к токийской Олимпиаде 1964 года.
Мне не раз приходилось сталкиваться с татарами на нашем теплоходе, курсировавшем на линии Иокогама — Находка. Не все они торопились возвращаться на родину. Видимо, некоторые прочно осели в Японии. Судя по тому, как щедро они рассылали приглашения родственникам приезжать к ним в гости в Токио, многие сумели в Японии крепко встать на ноги.
Русские, в отличие от татар, жили в Токио, так сказать, «в россыпь», но тоже старались устраивать браки в основном между своими. Смешанных браков было мало. Дело в том, что в смешанных семьях, особенно в тех, где мать была японкой, дети неизбежно тяготели к японской культуре, постепенно полностью утрачивая русские корни.
Вопросы о том, как жить в Японии, обсуждались совместно в стенах православного храма Святого Николая, и решение было таково: выжить можно, лишь следуя принципу «человек, помоги себе сам»! Группами и в одиночку русские отправились в тесные кварталы, переулки и тупики Токио, прикидывая, как и чем ненавязчиво, с пользой для дела обозначить свое присутствие в повседневной жизни подозрительно смотревших на них людей.
Начали, как подсказывала интуиция, с простого. Практически при полном незнании японского, русские все же смогли поделиться с местным населением опытом варки варенья, соленья рыбы и овощей, сушки грибов. Все это, как ни странно, японцы с удовольствием приняли. Более того, быстро освоили и стали использовать в своем быту. Как им свойственно, в новые для них рецепты японцы вносили свои национальные особенности. Варенье варили, резко снизив долю сахара. При засолке овощей сократили количество вредной для здоровья соли. Постепенно все это становилось у них как бы уже своим. В хозяйственных магазинах и лавках Японии можно приобрести теперь удобные по форме, разных размеров пластиковые контейнеры для соления овощей с набором гнётов разного веса из тяжелого пластика вместо наших природных камней. Приходится удивляться, почему у нас до сих пор не переняли эту полезную «технологию». По старинке в русских деревнях и на дачах используют не очень гигиеничные деревянные бочки, требующие трудоемкой запарки с можжевельником и прочими компонентами.
Солят японцы редьку всех видов, включая известный уже и у нас дайкон, который подкрашивают в желтоватый цвет, корейскую листовую капусту (напа кэбидж), баклажаны, чеснок, морковь. Все это считается вкусовой добавкой к вареному рису. Японцы считают, что сочетание пресного риса с не очень солеными овощами благоприятно сказывается на пищеварении. Может, это один из ответов на вопрос, почему японцы долго живут?
Делясь уже собственным опытом, советовал бы и нам многие рецепты заимствовать у японцев. Например, у них пирожные вкусные, но менее сладкие, чем у европейцев, и это, как считается, снижает риск заболевания сахарным диабетом.
Вообще в ежедневном рационе японцев насчитывается не менее тридцати пяти различных видов продуктов, включая мясо, рыбу, овощи и фрукты. При этом каждый продукт употребляется в небольших количествах. Вместо привычного у нас хлеба японцы едят рис.
Тем не менее русская кухня заняла свое место в Японии, внеся разнообразие в надоедающую повседневность. В крупных городах севера страны и, конечно же, в Токио есть небольшие, но популярные русские рестораны.
Особенно полюбили японцы русские пирожки. Недалеко от нашего посольства, в здании, построенном в стиле собора Василия Блаженного, долгие годы существовал ресторан «Волга». Несколько лет назад «Волги» не стало. Недавно я получил из японской столицы фотографию ультрасовременного здания, только что построенного неподалеку от места, где находился ресторан. В этой связи расскажу забавную историю, наверное, неизвестную не только нынешней широкой публике, но и японоведам, — ведь из русских старожилов в Токио практически никого не осталось.
До появления здания из металла и стекла на этом месте долгие годы стояло уютное невысокое строение, в котором размещалось почтовое отделение. После капитуляции Японии в этом здании оборудовали казарму для советских военнослужащих из миссии генерала Деревянко. Того самого, который 2 сентября 1945 года на палубе американского линкора «Миссури» от имени СССР вместе с американским генералом армии Макартуром и другими представителями стран антигитлеровской коалиции поставил подпись под текстом акта о безоговорочной капитуляции Страны восходящего солнца. По слухам, Сталин был раздражен высокомерием своих маршалов и в качестве предупреждения им для подписания акта о капитуляции Японии решил направить в Токио военачальника рангом ниже, всего с двумя звездочками на генеральском погоне — Кузьму Николаевича Деревянко. Мой преподаватель японского языка Святослав Витальевич Неверов был при Деревянко переводчиком. Как-то, проезжая по району, где находилось наше посольство, они решили перекусить. Через дорогу от посольства тогда недавно открылся небольшой ресторанчик. Неверов обратил внимание на вывеску — «Забегайловка». Надпись была намалевана вкривь и вкось русскими буквами. Неверов поинтересовался у хозяина ресторана, откуда такое экзотическое название. Японец с достоинством ответил: «Русский из советского посольства напротив сказал, что в Москве есть популярный ресторан с таким названием. Поэтому и решил популярным у русских словом привлечь к себе их внимание. Благо работают напротив».
Узнав у Неверова, что с ним высокий военный чин, хозяин попросил перевести генералу, что он может обеспечить трехразовым питанием военных, расположившихся рядом, в здании почтового отделения. Деревянко, особо не вникая в суть вопроса, по-военному, отрезал, что предложение японца ему — как рыбке зонтик. Неверов замешкался с переводом японского эквивалента «рыбки с зонтиком» (японский аналог — при хорошей луне фонарик не нужен). Генерал Деревянко, немного изучавший в академии японский, строго спросил у Неверова: «Забыл, как будет по-японски “рыбка”? Запомни — “сакана”. А зонтик — “каса”». Неверов смеяться не стал, субординация не допускала, и, вспомнив японский эквивалент, сказал японцу о луне с фонариком.
Рассказ преподавателя для нас, студентов, был хорошим уроком на будущее. Ведь на первых порах, без практики в устном переводе, мысленно строят языковую кальку, в результате чего теряется канва мысли, что нередко ведет к нелепостям. Неверов без конца нас вразумлял: «Заставляйте себя думать на чужом языке, вникая в смысл иностранного эквивалента».
Моя жена Ирина, владевшая несколькими языками, рассказывала, как молодой переводчик попытался отшутиться русским фразеологизмом «ни дать ни взять — вылитый отец». В переводе на немецкий вышло примерно так: «дать, взять, налить, получился отец». Немцы недоумевали. Каждый в силу своего разумения пытался разгадать словесную белиберду. Какой-то остряк наконец заключил: видимо, дама все же уступила, поэтому и был зачат будущий отец.
Но вернемся к русским с их кухней, которая японцам понравилась. В европейских ресторанах Японии, где мясо жарят по-американски на решетке, можно заказать блюдо «стейк а ля Шаляпин». О русском гении мировой оперной сцены Фёдоре Ивановиче Шаляпине японцы прослышали еще до начала Первой мировой войны. Но события в мире вопрос о гастролях Шаляпина в Японии сняли. Попытались снова организовать гастроль в начале двадцатых — опять незадача: землетрясение 1923 года. Стало не до того. Только во второй половине тридцатых, когда в Японии после кровавого путча военных на короткий период обстановка как-то нормализовалась, японская публика потребовала от менеджеров добиться приезда короля русского вокала.
Пароход с Шаляпиным встречали высокие должностные лица и многочисленные толпы простых людей. Цены на билеты были запредельные. Попасть на концерты удалось лишь избранным — в те годы максимальное количество мест в концертных залах Японии не превышало четырех тысяч. Выступлениям Шаляпина посвящались пространные статьи. Появление русского баса на японской сцене стало историческим событием в культурной жизни Японии тридцатых годов.
Программ как таковых не было. Шаляпин сам, по настроению, определял, что будет исполнять. Пел на русском, итальянском, английском, французском и несколько произведений на немецком. Японские музыкальные критики взахлеб писали о присущей только Шаляпину особой проникновенности исполнения.
За исключением часов, когда готовился к выступлениям, Шаляпин ни на минуту не оставался один — постоянно был в окружении сопровождающих, поклонников и официальных лиц. Но однажды он якобы в одиночку оказался в каком-то японском ресторане. Там ему подали небольшой кусочек жареного мяса — порция была, видимо, рассчитана на японского посетителя. Фёдор Иванович с укором уставился в тарелку. А какого размера кусок мяса желает гость? — поспешили спросить у него, и Шаляпин, как рассказывают, смеясь, ладонями отмерил на столе расстояние сантиметров в тридцать. С тех пор блюдо так и называется — «Стейк а ля Шаляпин».
По воспоминаниям самого Шаляпина и письмам его дочери от первого брака, Япония ему понравилась. Полюбил он и японцев. Точнее, наверное, следует сказать — японских слушателей. Они показались ему добрыми, серьезными людьми, уравновешенными в поведении и в отношениях друг с другом. «Японцы мало говорят — больше делают», — заметил он как-то в разговоре. Бесконечные японские поклоны, которые подмечал на улицах при расставаниях и встречах, назвал «религиозно-ритуальными», что свидетельствует о его проницательности: знаменитые японские поклоны действительно ведут свое происхождение из конфуцианства и синтоизма и имеют глубокую религиозно-философскую подоплеку.
И еще о мясе. До войны японцы только начинали осваивать этот пищевой продукт. Это в наше время они пытаются быть законодателями и в этой области, удивляя мир «мраморной» говядиной Made in Japan сорта «кобэ-биф» — особым видом говядины от животных, откормленных в числе прочего и на пиве и получающих массаж с помощью специальных электромассажеров. Такое мясо буквально тает во рту и стремительно опустошает кошельки любителей поесть.
История употребления-неупотребления мяса в Японии долгая. Еще в середине первого века новой эры император Тэмму издал указ о запрете употребления в пищу мяса животных. Хотя буддизм через Китай и Корею проник в саму Японию примерно в V веке новой эры, японцы знали, что в буддизме существует понятие реинкарнации, то есть, поедая мясо животных, вы рискуете съесть своих предков. Но в основе жесткого решения японского императора была не только религиозная причина. Страна по территории маленькая, не хватало земли под пастбища и для содержания крупных животных. Постепенно такая установка вошла в обычай, что вызвало у целых поколений японцев чувство неприятия мяса, и это длилось до середины XIX века, когда революционер-император Мэйдзи публично дал разрешение есть мясо, отведав его в присутствии дворцовой челяди. Этого было достаточно, чтобы нация услышала повеление и тут же вычеркнула из своего сознания брезгливое отношение к этому продукту питания. Еще один пример народного послушания императорской воле в Японии. В современной истории такого рода послушание, как известно, было продемонстрировано в 1945 году, когда император Хирохито публично огласил свою волю прекратить сопротивление. Для всей нации это означало: война окончена. Послушание было мгновенным и повсеместным. Американцы, готовясь к высадке на Японские острова, ожидали жестокого партизанского сопротивления. Но его не последовало.
Что касается буракуминов — небольшой по численности касты отверженных, которые занимались грязным делом, убивая животных, чтобы поставлять шкуры на нужды армии, — то члены ее жили на выселках, и с ними никто не общался. Более того, японцы их презирали. Страсти особенно накалялись в голодные годы, когда неприкасаемые спокойно потребляли мясо, в то время как население страны, умирая от голода, к мясу не прикасалось. В результате вплоть до нашего времени японское общество потомков буракуминов отторгает. Эту тему в Японии предпочитают широко не обсуждать. Мне доверительно рассказывали, что, когда стоит вопрос о браке, японские ортодоксы тайно нанимают сыщиков, чтобы получить документальное подтверждение отсутствия у потенциальных родственников корней, ведущих к роду буракуминов.
В наше время японцы с удовольствием едят мясо не только жареное, вареное, приготовленное на пару, но и в сыром виде. Особой популярностью пользуется «басаси» — сырая конина. Могу подтвердить — действительно вкусно.
Мясо настолько вошло в современный японский рацион, что, как считается, оказало влияние на физическое состояние нации. В конце 60-х средний рост волейболистов Японии был на три сантиметра выше, чем у спортсменов сборной СССР.
Итак, русские все глубже проникали в японское общество и чувствовали взаимно растущее доверие, уменьшение отчужденности со стороны японцев. Процесс, разумеется, был непростым, требовал времени и терпения от обеих сторон. Но, как бы то ни было, русские, до массового прихода в Японию американцев, на десятилетия оставались первыми, кто помимо бытовой практики внедрял в жизнь японцев элементы западной культуры и искусства. Началось это еще в конце XIX века с приходом к японским читателям произведений Толстого, Достоевского, Чехова (Антона Павловича особенно любят японские женщины). Мощный всплеск интереса к нашей культуре произошел в 60—70—80-е годы уже прошлого века, когда Японию начали посещать наши симфонические оркестры, балетные труппы, театральные коллективы. А японцы, как свидетельствует практика, народ любознательный и готовый перенимать все полезное, что помогает им в трудовом процессе и духовном развитии. Это отметил еще в XIX веке Иван Александрович Гончаров, побывавший в Японии в составе миссии адмирала Путятина и описавший свои впечатления в знаменитой книге «Фрегат “Паллада”».
Врастание русских эмигрантов в Японию происходило в неблагоприятной обстановке. В те годы в стране случились драматические события, осложнившие жизнь не только русским, но и самим японцам.
1 сентября 1923 года земля под ногами богатых, бедных, взрослых, детей заходила ходуном. Магнитуда землетрясения достигла отметки 8.3 (в Японии различают два вида землетрясений — ёко и татэ — боковое и вертикальное, потому и говорю «заходила ходуном»). В течение считанных минут Токио и Йокогама были практически полностью уничтожены подземными толчками и возникшими многочисленными пожарами — Япония в те времена была почти сплошь деревянной. Погибли десятки тысяч человек. При летней жаре и этих пожарах воздух настолько накалился, что, по словам очевидцев, трупы парили в воздухе.
Но на этом беды не закончились.
Только стали отстраиваться и приходить в себя, как в середине тридцатых произошел военный переворот, сопровождавшийся жертвами. Мятежников удалось одолеть. А после этого пошла серия авантюр в Китае, у озер Халхин-Гол и Хасан, что привело Японию к столкновению с США. Японцам даже запретили в разговорной речи устоявшиеся англоязычные названия типа «кофе-шоп». Заставили вспомнить традиционно японское «киссатэн». Иностранцы находились на особом учете, под пристальной слежкой. Заработала старая система «пятидворок» — «гониягуми», возникшая еще в VII веке. Поселения из пяти дворов, связанные круговой порукой. Что такое доносительство, в Японии знали с давних времен.
Тем не менее к 1920-м годам, когда русские появились в Японии, страна с экономической точки зрения была на подъёме. Бурное развитие промышленности заставило японцев менять многие вековые привычки, ориентируясь на мировую культуру, как бы трудно это ни было для традиционного общества. Речь шла, например, о кимоно или юката, которые в те годы были не только праздничной, но и повседневной одеждой, их носили не только дома, но и на работе: в офисах, школах, любых учреждениях, за исключением крупных предприятий, где безопасность труда требовала специальной одежды. Но жизнь набирала обороты, улицы заполнялись современным транспортом. На производстве или в уличной суете кимоно со всеми сопутствующими ему атрибутами, включая особую обувь — гэта и дзори, — становилось крайне неудобным.
В 60-е годы я еще застал в Токио кое-какие следы тогдашних преобразований, например, в виде трамвайных линий в центре города и в кварталах Гиндзы. А до войны, как рассказывали старожилы, металлические рельсы густой сетью оплетали весь Токио, вплоть до территории вдоль императорского дворца. Когда трамвай катил мимо него, пассажиры по традиции опускались на колени и кланялись в его сторону. Сейчас от старых линий в токийском мегаполисе не осталось и следа. Многие виды общественного транспорта загнаны под землю.
Постепенно, со скрипом, но в те самые двадцатые годы японцы начали отдавать предпочтение европейской одежде. Спрос тут же уловили русские. Многие семьи приняли участие в пошивочном бизнесе. Освоив портняжное мастерство, они отправились по частным адресам, школам, конторам, где обмеряли заказчиков, делали при них выкройки, примеряли и подгоняли. Изготовление непривычных для японцев одежды и обуви было поставлено на поток.
Готовую продукцию, по свидетельству участников доходного дела, складывали в объемные тюки и, закинув тяжелую ношу на спину, пешком отправлялись по маршрутам доставки «индпошива». Далее начинались, говоря современным языком, мастер-классы, во время которых японцев учили шнуровать ботинки, завязывать галстуки, заправлять новые, непривычные рубашки в брюки, застегивать неведомые им ранее европейские пояса и так далее. Труд был нелегкий, но многим предприимчивым русским удалось на этом сколотить кое-какое состояние. Некоторые даже обзавелись собственными домами в Токио и в ближайших от столицы префектурах.
При появлении русских в школах учителя прекращали занятия и выходили в коридоры, где с японской дотошностью серьезно, тщательно-послушно осваивали правила ношения европейской одежды, вплоть до натягивания носков, о которых тогда в Японии тоже не имели представления: для мужчин считалось позором в холод кутать ноги в тряпье.
Интересно, что уже по окончании войны именно японцы придумали верхнюю часть носков обрамлять придерживающей резинкой. Хорошо помню, как мы в послевоенное время носили специальные ножные подтяжки, которыми закрепляли на голени верхнюю часть носков, чтобы они не спускались до щиколоток.
Следующим по прибыльности делом стало производство косметики. Когда наши мастера — производители парфюмерии в Японии — рассказывали мне свои истории, я, признаюсь, посматривал на них с недоверием.
Из истории известно, что вопросам гигиены и внешнего вида, которые требуют в том числе и косметических средств, в Японии уделяли внимание с давних времен. Климат жаркий, всякого рода паразиты размножаются с космической скоростью. В романе Джеймса Клавелла «Сёгун», действие которого происходит в средневековой Японии, попавших в страну в результате кораблекрушения европейцев японцы, прежде чем с ними общаться, в рыболовных сетях опускают в чаны с горячей водой, зная, что пришельцы, как правило, вшивые. По их мнению, чужестранцы, допускавшие, чтобы на них жили кровососущие паразиты, были варварами. Замечу, что такое мнение у некоторых японцев сохраняется по сей день, правда, высказывают его только в доверительных частных разговорах. Горячая вода предназначалась для дезинфекции, но в средние века европейцы про себя прощались с жизнью, полагая, что их собираются сварить. Они не могли себе даже представить, что самурай минимум трижды в день моет ноги. Кстати, после необычных водных процедур японцы удивили «варваров» и едой. В летнюю жару подавали сырую охлажденную рыбу, сдобренную вкусным соусом. Дивились гости и охлажденным до зимней температуры фруктам. В средние века в Японии еще не было компании «Мицубиси» с ее холодильными установками, но люди уже умели в летний зной хранить продукты во льду.
Возвращаясь же к гигиене, замечу, что, по документальным источникам, японские женщины, особенно высших кругов, знали, как содержать себя в чистоте, ухаживать за кожей и волосами, для чего им требовалось не только время, но и всевозможные масла, кремы, растворы и прочее.
В 1966 году, в составе группы приехав в Японию для работы над фильмом «Маленький беглец», я познакомился с всемирно известным японским режиссером Тэйносуке Кинугаса. Мне он казался тогда пожилым человеком (ему было 68 лет) с женоподобными манерами и тягуче-плавной речью, присущей утонченным японкам из высших слоев. Позже, общаясь с господином Кинугаса, я узнал, что на его облик повлияла профессия: начиная карьеру, он исполнял женские роли в театре и кино. От Кинугаса же я впервые услышал, что до тридцатых годов женщин в японском киноискусстве совсем не было.
С «женской темой» в Японии вообще все не так просто. Например, в ресторанах, где подают суси (или, как принято произносить у нас, «суши»), сасими (сашими[5]1) и другие морепродукты, все повара — мужчины. Женщинам здесь отведена второстепенная роль — встречать гостей, накрывать столы, убирать… Правда, в последнее время можно столкнуться в сусичной и с женщиной-поваром. Но крайне редко. На этот счет существует даже теория: у женщин, дескать, температура тела выше, чем у мужчин, поэтому прикосновение женских рук к сырой рыбе лишает ее свежести.
C того периода, когда я встречался с русскими «парфюмерами» в Японии, миновало более полувека. Вместе с русскими эмигрантами того поколения, давно покинувшими грешную землю, вероятно, пропал и русский след в истории японской косметики и парфюмерии. Сейчас японцы в этой сфере едва ли не доминируют в большой части мира. Правда, их активно теснит продукция из соседней Кореи. Здесь, как и в других областях, японцы выходят вперед в значительной мере за счет развития нанотехнологий, при помощи которых они научились тончайше разлагать, обрабатывать и преобразовывать природные масла, делая из них качественно новые по составу кремы, лосьоны, маски не только для косметических, но и для лечебных целей. Результат очевиден: японские женщины даже в преклонном возрасте выглядят настолько моложе своих лет, что иностранцы удивляются, видя на улицах только женщин не старше сорока. Этому в немалой степени способствует и национальная одежда, все еще обязательная в выходные и праздничные дни.
По письменным источникам известно, что японки из высших кругов в далекие времена, прежде чем появиться на людях, кропотливо и тщательно работали над своим внешним видом, проводя не один час перед зеркалами. Это означало начисто сбрить брови и взамен навести краской надбровные дуги, наложить на губы ярко-красную помаду, добела «оштукатурить» лицо, шею и плечи, чтобы не осталось ни одной шероховатости, покрасить зубы в черный цвет, наконец, уложить волосы в замысловатую прическу, закрепив ее изящной бамбуковой заколкой.
Между прочим, мне говорили, что у гейш в этой самой заколке нередко спрятано грозное оружие — остро заточенное лезвие, способное поразить обидчика. Тайным оружием рассвирепевшая женщина может заколоть мужчину, а потом проткнуть себе горло. В отличие от мужского харакири, японские женщины при добровольном уходе из жизни протыкают горло собственной заколкой, предварительно связав себе ноги.
50—60 лет назад я слышал от наших эмигрантов, что после войны изготовленные ими по старым русским рецептам кремы имели у японок широкий спрос. В период послевоенной разрухи «русские японцы», вероятно, на какое-то время смогли заполнить эту важную для японок нишу, зарекомендовав себя производителями парфюмерии и косметики высокого класса.
Мне довелось даже познакомиться с одним из таких профессионалов. Фамилию, к сожалению, уже не помню. У него был магазин в Иокогаме. Он утверждал, будто, помимо всего прочего, изобрел уникальное средство для укрепления волос. Сам, правда, был лысым. Когда друзья-эмигранты его спрашивали, почему у него самого нет волос, он резко бросал — «так нужно».
Продолжая тему русских в Японии, как не выделить особое явление в истории японского спорта. Речь пойдет о выдающемся русском спортсмене, покорившем не только японцев, но и любителей бейсбола во всем мире.
Имя русского бейсбольного гения — Виктор Константинович Старухин. Выходец из России, он в кратчайший срок стал любимцем всех японцев, одержав 300 побед в японской бейсбольной лиге, и был назван лучшим питчером Японии. Слава об этом уникальном человеке докатилась и до Америки. В Японию поспешили спортивные менеджеры, Старухину предлагали баснословные деньги, но он не уступил и до конца своих дней остался верен Японии. Некоторые его рекорды не побиты до сих пор. Виктор Старухин числится в списке лучших бейсболистов мира.
В Японии всех иностранцев называют гайдзинами[6]1 . Как бы ты ни владел языком, как бы ни усвоил местные обычаи, как правило, иностранцы для японцев — не свои, «понаехавшие». Единственным своим иностранцем, о котором мне довелось слышать от самих японцев, стал русский Старффин (так переиначили фамилию Старухина для облегчения произношения) — японец с голубыми глазами, как его прозвали. У нас о Викторе Старухине не так уж много знают. В Японии его имя, разбуди ночью, назовет любой мальчишка, которого хоть сколько-нибудь интересует бейсбол. А этот вид спорта популярен в Японии не менее, чем в Америке.
Ну и, наконец, расскажу «о себе любимом», еще одном «русском в Японии».
Летом 1969 года третье лицо в посольской иерархии, советник Александр Семёнович Часовников остановил меня во дворе нашего дипломатического представительства. Фигура колоритная: высокий, с необъятно-огромным животом. О себе говорил, что страдает зеркальным недугом: без зеркала собственных ног не видит. По слухам, до войны был стройным легкоатлетом. Память о ленинградском блокадном голоде превратила его в вечно жующее существо. В Токио этот человек с причудами (например, страстным увлечением Часовникова был поиск фактов, доказывающих кровное родство японцев с евреями) работал с момента окончания войны и отлично знал Японию.
Поприветствовав меня и отпустив очередную шутку, Часовников сказал: «Пора тебе, друг мой, браться за настоящее дело. Хватит писать о всякой там ерунде: музыке с балетами, японцах-изобретателях, женщинах с их воспитанием детей. Есть дела посерьезней, нужно выручить посла».
В связи с высадкой американских астронавтов на Луне одна из японских телевизионных компаний предложила послам СССР и США выступить в специальной программе, посвященной этому событию.
Как я понял, наш посол Олег Трояновский согласия на участие не дал. Японцы не отступились, решили понизить уровень участников. Козлом отпущения в посольстве решили выбрать АПН, нашу «общественную организацию», с которой, как говорится, взятки гладки. Руководство посольства, акцентировал Часовников, эту миссию возлагает на тебя. Это было неожиданно, но отказаться я не мог.
В телестудии меня познакомили с двумя партнерами: американцем и британцем. Англичанин работал в Японии еще до войны, прекрасно владел японским. Американец — так себе. В студии три стула. Предложили рассаживаться. Мне стали указывать на стул с обивкой красного цвета. Два других были с черной. Понятно. Советский — значит, красный. Говорю ведущему: «Именинник — американец. Ему и красный стул». Небольшая заминка, но предложение принято. Моя очередь говорить. Сказал общие слова: успех американских астронавтов — очередное свидетельство прогресса человечества в освоении космического пространства и еще что-то в этом роде. Все заняло около тридцати минут телевизионного времени. Нам вручили обычные для такого случая сувениры и пригласили в бар выпить пива.
Через два дня Часовников попросил меня приехать в посольство и сходу спросил: «Откуда ты знал, что скажет Леонид Ильич в Варшаве?!» (Оказалось, что во время визита в Польшу Брежнев произнес примерно то же самое, что я сказал японцам.) Пришлось честно признаться: мы все заточены одинаково, говорим общее, поэтому и выходит обтекаемо — вроде и было, а вроде и не было. Пусть потом каждый толкует по-своему. Претензий в таких случаях никаких. Железная советская логика. Вот и получилось у нас с Брежневым в унисон: американцев вроде как и поздравили, но особо не расхваливали.
В заключение — пара историй на тему русско-японских культурных связей.
В восьмидесятых, как-то зимой, мы с корреспондентом газеты «Асахи» господином Хисая Сираи прилетели в Благовещенск. На льду замерзшего Амура, на самой середине фарватера, сидели в белых полушубках наши пограничники. По ту сторону реки — китайский город Хэйхэ. И без бинокля было видно копошившихся на другом берегу китайцев — они конопатили лодки, готовились к весеннему лову. Пограничников со стороны китайцев мы не заметили.
Игнорируя холод и колючий ветер, мы с коллегой каждое утро бегали по набережной вдоль реки. Во время одной такой вылазки, остановившись у парапета, увидели человека, сидевшего у самой кромки берега над лункой — заядлый рыболов. На обратном пути опять с ним столкнулись, он уже сматывал удочки. Разговорились. Узнав, что один из нас «настоящий японец», словоохотливый старожил Благовещенска (так он нам представился) соответственно и построил свой рассказ.
В старое, еще царское, время Благовещенск был процветающим городом. В нем проживало много иностранцев. Японская колония составляла до тысячи человек. Все это благодаря большому таможенному пункту на пересечении торговых путей. Японцы в Благовещенске чувствовали себя настолько комфортно, что даже открыли… публичный дом. Во время знаменитого путешествия на Сахалин в городе на несколько дней задержался Антон Павлович Чехов. Своими впечатлениями, как известно, он делился в письмах с другом Алексеем Сергеевичем Сувориным, и в одном из них откровенно признался, что в восточных краях России даже посетил иностранное злачное заведение. (Провел ночь с японкой, особо подчеркнул для нас местный рыбак.) Восточная женщина очаровала русского писателя красотой, певучим голосом, изящностью женских утех. К тому же оказалась образованной, тонкой ценительницей высокого искусства. Судя по рассказу всезнающего рыболова, говорили они о символе Японии — цветущей сакуре. Сравнивая плодоносную русскую вишню с поразительно красивой, но бесплодной сакурой, женщина назвала ее «духовной пищей японской нации». Чехова, якобы, встреча с чудесной японкой так поразила, что под ее впечатлением у него и родилась идея «Вишнёвого сада».
Вот такую то ли быль, то ли небылицу услышали мы в провинциальном Благовещенске. Но даже если этот рассказ о любимом русском писателе японцев и одном из самых популярных в Японии его произведений — всего лишь байка, оставив ее потомкам, японцы, думаю, хотели таким образом приобщить себя к жизни и творчеству русского писателя, а самого Чехова — к Японии.
Совершенно особую роль в знакомстве японцев с Россией сыграл другой наш писатель — Фёдор Михайлович Достоевский. Эта тема бездонна. Отмечу лишь несколько фактов. К Достоевскому неоднократно обращался в своем творчестве и известный во всем мире кинорежиссер Акира Куросава, который проникновенно рассказывал мне в интервью о своей любви к русскому классику; и японский номинант на Нобелевскую премию в области литературы Мисима Юкио, многое почерпнувший у Достоевского, который помог Мисиме, по его собственному признанию, преодолевать трудности своего духовного развития.
Главное произведение Достоевского, «Братья Карамазовы», о котором Фолкнер говорил как об энциклопедии всего, что необходимо знать о человеке, переводилось на японский восемь раз! Но, пожалуй, самое удивительное, что в наши дни в стране есть подвижники, которые приобщают к творчеству Достоевского читателей нынешнего поколения японцев. Притом что делается это оригинальным, чисто японским способом. В 2007 году известный литературовед, профессор Икуо Камэяма издал свой перевод «Братьев Карамазовых». К нему прилагается отдельная книга Камэяма, в которой он представляет собственную версию дальнейшего развития событий романа в соответствии с линиями, намеченными, но не завершенными Достоевским. В своем варианте перевода Камэяма постарался упростить имена героев, особенно русские отчества, затрудняющие восприятие текста японцами, и сделал перевод-адаптацию с учетом ритма японского языка.
Профессор Камэяма выступил также в роли пропагандиста привлечения творчества Достоевского к процессу формирования сознания людей на протяжении всей их жизни, обозначив поэтапное знакомство читателей с произведениями великого русского писателя: до двадцати лет — «Преступление и наказание», до тридцати — «Идиот», после сорока — первое знакомство с романом «Братья Карамазовы», к шестидесяти, после достижения зрелости, — второе чтение этого романа. Ошеломляющий успех работы Камэяма красноречиво свидетельствует о высоком уровне образовательной подготовки в Японии: раскуплено уже более полумиллиона экземпляров «Братьев Карамазовых» в его переводе. Накануне нового, 1923-го, года премьер-министр Японии Фумио Кисида посетил книжный магазин и купил эту книгу. Журналисты поспешили сообщить, что японский премьер в каникулярное время с помощью Достоевского хочет попытаться разобраться в характере русского человека.
И в заключение расскажу о забавном случае, имевшем место во время моей работы с японским журналистом из газеты «Майнити». В числе прочих тем гостя интересовал Достоевский. Приехав в Ленинград, мы посетили квартиру-музей Достоевского, потом отправились по местам, описанным в его произведениях. Японского журналиста особенно интересовали места, связанные со сценами, описанными в психологически-философском романе «Преступление и наказание». Наши поиски начались ранним утром. Нам было интересно пересчитать число ступенек в доме, где была убита старуха-процентщица. Попытка войти в нужный подъезд не удалась — мы не знали кода домофона. Однако нам повезло: дверь неожиданно открылась, и из подъезда вышла моложавая женщина с мусорным ведром. По просьбе японца я стал переводить ей его вопросы. Спросил, знает ли она, что в старые времена в этом подъезде якобы убили пожилую женщину с целью ограбления, о чем даже была написана книга. Женщина чуть напряглась и сказала: от кого-то что-то слышала. Деталей, подчеркнула, не помнит. Вначале, мол, говорили, что женщина убила бедного студента. Потом кто-то сказал, что студент убил женщину. Поэтому, кто кого убивал, она точно сказать не может. Посоветовала пойти в городскую библиотеку. Там специалисты наверняка знают.
Больше у нас с японским журналистом вопросов к интеллигентной на вид женщине не было…
[1] Кэндо — боевое искусство фехтования на бамбуковых мечах.
[2] О нем я подробно написал в книге «Достоверный том».
[3] Бубнова Варвара Дмитриевна (1886—1983) — русская художница, педагог и искусствовед. В 1922 г. эмигрировала в Японию, преподавала там русский язык и литературу, за вклад в развитие японо-русских культурных связей и заслуги в области изучения в Японии русского языка и литературы была награждена орденом Драгоценной короны четвёртой степени. Помимо Владимира Янушевского была также наставницей и воспитателем своей племянницы — Ёко Оно, жены Джона Леннона.
[4] И. Д. Касаткин (1836—1912) — епископ Русской православной церкви; архиепископ Токийский и Японский. Прославлен в лике святых как равноапостольный (1970).
[5] Сашими — блюдо из филе разнообразных сортов рыб, других морепродуктов и даже мяса, нарезанного на небольшие кусочки. Продукты используются только в сыром виде и подаются с соевым соусом, васаби, тонко нарезанным дайконом и листьями сисо (напоминает мяту или базилик).
[6] Гайдзин — сокращенное японское гайкокудзин — «иностранец», или «человек извне».