Рассказы
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2023
Ирина Горошко родилась в 1989 году в Минске. Магистр социальных наук. В разные годы жила в Вильнюсе, Риге, Ереване, изучала визуальные, культурные и гендерные исследования в Европейском гуманитарном университете.
Предыдущая публикация в «ДН» — 2021, № 11.
Чужая
Она приближалась издалека: в развевающемся белом платье, босая, пальцы и пятки проваливались в мокрый песок, в руках на длинных ремешках болтались босоножки.
— Папа!
Радостно обняла, прижалась грудью. Пахнуло свежестью и сладкими духами.
— Привет, Маша, — он приобнял её, едва коснувшись пальцами когда-то родной спины.
Сухо чмокнул мимо щеки.
— Ясно, — она отстранилась, возле губ с двух сторон выделились некрасивые морщинки.
— Тут посидим или дальше пройдёмся? — он указал на пластиковые столики прибрежного кафе.
— Как хочешь, мне всё равно.
Шли молча. Чайки орали над тёмным морем. Волны жёстко били по песку, врезались в берег, покорно отходили, а потом бухали в землю с ещё большей силой, словно угрожая, что в конце концов поглотят, разрушат, превратят в ничто этот пляж, эти столы под широкими зонтиками, этот мир.
— Как там… Дима?
— Хорошо.
Гигантским кораблём над водой нависла туча, птицы кружили всё хаотичнее, чайки хохотали.
— Здесь. — Она остановилась возле стеклянного входа, неудобно опёрлась о дверную ручку, надевая босоножки. Он дёрнулся помочь, предложить руку или плечо, но остановился. Она бросила на него быстрый взгляд из-под бровей, резко потянула дверь на себя, чуть не врезавшись в выходивших людей.
— У нас сегодня специальное предложение для влюблённых! — профессионально улыбалась кудрявая бариста.
— Мы не влюблённые. Мне эспрессо.
Бухнулась за столик в дальнем углу.
— Сейчас принесут, — он неуклюже опустился напротив, достал из кармана джинсов телефон, разблокировал экран.
Она скрестила руки и не отрываясь смотрела на него.
— Что?
— Так и будем?
— Что?
— Да я же вижу, ты меня ненавидишь! Ну хорошо, так высказал хотя бы! Что это за пытка молчанием?
— Маша, успокойся.
— Так и будешь? Делать вид, что всё в порядке? Что ты не злишься на меня и Диму, что мы тебе ничего не сказали и без тебя всё сделали?
— А чего тут злиться. Вы решили, сделали. Ты взрослая теперь. Я оказался ни при чём, это твой выбор — я тебе больше не нужен. Чего мне злиться?
— Блин!
Она закрыла лицо руками.
С детства любила кольца, тогда ещё цветные, пластмассовые. Подрастала, и из каждой командировки он привозил дочке по колечку: серебряные, золотые, причудливых форм, с камнями. Жена умерла восемь лет назад, малышке было десять. Второй раз так и не женился, дамочки мелькали, но всё не то, подарков им дарить не хотелось. А вот радовать дочь всегда было приятно.
Она взрослела, но никаких подростковых бунтов или истерик. Сама убирала квартиру и готовила что-то этакое по рецептам из интернета. Лет с четырнадцати, правда, стала скрытной, закрывалась в комнате, иногда уходила куда-то глубоко в себя и отвечала односложно. Он не лез, ждал, когда сама придёт и снова защебечет о подружках, учителях, книжках и сериалах.
Пару лет назад был эпизод, о котором они так и не поговорили. Подружка тем летом у неё появилась шебутная, вся такая с зелёным ирокезом и пирсингом в носу. И как-то они ушли с той подружкой гулять и объявились только на следующий день. На звонки Маша всю ночь не отвечала, объяснить, где была, отказалась, просто захлопнула перед ним дверь в свою комнату. В её глазах было столько злости и решительности, что он даже не смог ничего возразить, а тем более как-то её наказать. Он не видел её такой и притворился, что никогда этого и не было.
Как-то он встретил маму той зеленоволосой в магазине, и она его уверяла, что это Маша подговорила подружку сбежать, придумала план уехать автостопом, примкнуть к какой-то коммуне (да, даже нашла в интернете эту коммуну) и больше никогда не общаться с родителями.
Он потом вспомнил, что в тот день Маша уходила с огромным рюкзаком на плечах, объяснив этом тем, что они едут в благотворительный магазин отдавать ненужную одежду.
Постепенно подростковая замкнутость уходила, он наблюдал, как Маша превращалась в заботливую, нежную женщину. Он возвращался из командировок уставший, мрачный, но стоило открыть дверь в квартиру и вдохнуть аромат из кухни, как он расслаблялся, улыбался, становился счастливым и любимым.
Тому, что сосед Дима стал захаживать всё чаще, он старался не придавать значения. На пару лет старше Маши, плотный крупный парень, лицо самое обычное, посмотришь и сразу забудешь, разве что широкие, почти сросшиеся брови выделялись. Говорил негромко, улыбался застенчиво, всё свободное время пропадал в тренажёрном зале. Такой зародыш мужчины: может, что-то и вылупится из него, но пока это просто большое тело с совсем ещё ребёнком внутри.
Убеждал себя, что раз с одноклассниками Маша вне школы почти не общается, то ей, наверное, важно как девушке получать внимание от ровесника. Тем более, когда отец приходил с работы и заставал на кухне Диму, Маша моментально обрывала разговор и тут же вся обращалась к отцу, расспрашивала, звонко смеялась его остротам. На Диму она переставала смотреть, словно он исчезал, и даже его реплики она то ли игнорировала, то ли и правда не слышала — всем своим существом показывала, кто самый важный мужчина в её жизни.
На совершеннолетие сводил дочь в хороший ресторан, она надела потрясающее платье, которое он привёз накануне. Удивительный возраст: уже точно не девочка — женщина, при этом такая юная. На следующий день он уехал в очередную командировку.
Две белые чашки с чёрным нутром глухо опустились на круглую деревянную столешницу. Лампочка над столиком загорелась — на улице стало совсем темно.
С неба тяжёлым мешком свалился дождь.
Она так и сидела, вдавливая пальцы в лоб, с силой прижимая ладони к щекам, словно пыталась склеить кожу лица и кожу пальцев, чтобы больше никогда его не видеть. Её пальцы казались раздетыми.
Сверкало лишь одно кольцо — широкое, с двумя уродливыми полосками, жёлтое, чужое — на безымянном пальце.
Дождь набирал силу, становился всё плотнее и плотояднее. Поглотил море, песок, стены кофейни. Рыжую баристу в переднике, деревянный прилавок. Тихую парочку у стены, пустые столики.
Машу.
Он остался один.
По соглашению сторон
Sweet dreams are made of this
Who am I to disagree?
I travel the world
And the seven seas,
Everybody’s looking for something.
Some of them want to use you
Some of them want to get used by you
Some of them want to abuse you
Some of them want to be abused.
Энни Леннокс, песня «Sweet Dreams»
1
— Где смотреть?
— В моей папке, — она наклонилась, пощёлкала мышкой. — Вот.
На экране всплыли три прямоугольника — макеты рекламного баннера. Баннер должен предлагать скидку первым посетителям сайта и выглядеть так, чтобы они кликали и сразу покупали. Привлекать. Соблазнять.
— Так, Лида, что это? — он повернулся на своём огромном кожаном кресле и уставился на девушку.
Сегодня она выглядела особенно серой и жалкой. Лицо мятое, — не высыпается? Пахло от неё странно, слишком свежо, — мужской парфюм? Опять напялила этот мешок, волосы в убогом пучке. Симпатичная же девка, могла бы быть красоткой! Хоть бы губы накрасила. Всего лишь парочка настоящих женщин в офисе: в платьях, на каблуках. Ходят и радуют. А остальные — абы что, иногда и не понять, мальчик это, девочка? Хоть зарплату снижай или дресс-код вводи.
— Это макеты рекламного баннера, Фёдор Васильевич. То, что вы просили: красный, розовый, оранжевый. Запустим A/B-тестирование, посмотрим, какой цвет работает лучше… — в глаза не смотрит, говорит тихо.
— Макеты… — Фёдор Васильевич громко выдохнул и выдержал паузу. — Лида, это говно, а не макеты. Какое тестирование? Тут нечего тестировать. Га-а-авно.
Глазки покраснели и заблестели. Держится. Реветь не хочет.
— За такое, Лида, надо по жопе надавать, понимаешь? — его крупная ладонь вознеслась в воздух и звучно упала на стол. — Ты ни хрена не вникла, не изучила, от балды что-то придумала и мне притащила. По жопе, Лида, за такое!
Молчит. Если начнёт отвечать, то заревёт. Дожимать или нет?
— Свободна. Завтра после обеда чтоб принесла что-то нормальное.
У Фёдора Васильевича своя IT-компания, ничего масштабного, но деньги приносит хорошие. В нулевых парень смекнул, что будущее за облачными хранилищами, подсобрал однокашников из технологического, сколотил фирмочку. Начинали вшестером, за пятнадцать лет выросли в десять раз, обогнали основных конкурентов. И это хрен-знает-где-Беларусь, и не столица даже, областной центр, а сотрудничают с самой Google! Правда, приятели-коллеги ругают, что до сих пор Федя везде сам лезет, делегировать не умеет: и копирайтеров учит писать, и дизайнеров рисовать, и новеньких программеров, само собой, кодить. Но как иначе? Ведь без него же всё развалится, ведь это он создал бизнес, сделал прибыльным, взял на себя ответственность за всех этих людей. Какое тут делегирование? Вся ответственность — на нём, и точка.
Работнички боятся вылететь. Девелоперы ещё ладно, более дерзкие, IT-аутсорсинга куча наоткрывалась, работу найдут. А девчоночки эти, дизайнерши-копирайтерши, конечно, трясутся. В аутсорсинге они нафиг никому не нужны, и куда им идти? Разве что переезжать в Минск, а то и в Москву. В Витебске ловить, конечно, нечего. Повезло им с Фёдором Васильевичем, он щедрый, платит хорошо. Понимающий, вникает в их проблемы.
На экране всё ещё висели макеты. А не так уж и плохо. Просто убрать эту рамку галимую и заголовок чуток поменьше. А кнопку BUY NOW, наоборот, больше. Делов-то.
А Лидка, Лидка же обидчивая дурочка. Сейчас ревёт в сортире. Бабы. Уже сто раз это проходили: она просит не называть её работу говном, он просит не быть сопливой размазнёй. После обеда надо будет позвать. Сделать пару комплиментиков, может, отпустить пораньше. Или дать завтра выходной. Или денег дать, она там что-то про отпуск болтала, что на какой-то город в Скандинавии ей не хватает. Лидка. Ревёт. Обижается. И ведь не одна Лидка. Он, скотина такая, всё время расстраивает девочек. Вчера бухгалтерша пришла надутая, видите ли, рявкнул, чтобы она рот свой поганый заткнула. Оказывается, ночь не спала, готовилась увольняться. Дал выходной в пятницу.
2
Лида закрыла дверь кабинета шефа. Навстречу по коридору бодро выстукивала каблуками коллега, за ней тащился шлейф приторно-пошлого аромата. Короткая юбка обтягивает бёдра, блуза открывает красивые ключицы и приподнятую пуш-апом грудь.
Лида бы никогда не смогла надеть такое. Носить обтягивающее — стыдно, показывать тело — стыдно. Лучше бы тела вообще не было, или пусть бы оно было невидимым. Единственный раз в жизни Лида надела короткую юбку в шестом классе. Родственница приехала из Италии и навезла всякой классной одежды из секонд хенда. Сверху натянула новенький свитер из тонкого трикотажа. В двенадцать лет у Лиды уже была грудь, купить бюстгальтер отец ей не предлагал, а сама заговорить об этом стеснялась. Через белый свитер отчётливо просматривались крупные шарики сосков.
В то утро отец кричал и даже ударил её по лицу:
— В таком виде ты никуда не пойдёшь, эти тряпки я выкину! Неужели не понимаешь, что я хочу тебя защитить? Ты не представляешь, что такое мужики, что у них в головах, что они захотят с тобой сделать!
С тех пор Лида одевалась безопасно: огромные длинные платья, безразмерные штаны и свитера, рубашки. Всё, под чем в жизни не угадать очертаний тела. Повзрослев, Лида пыталась примерить обтягивающие или хотя бы не висящие мешком платья, но горло и грудную клетку словно сжимало огромными мужскими ладонями, Лида задыхалась.
Зато Лида любила глянцевые журналы и до сих пор — в 2019 году! — продолжала исправно покупать Vogue и Cosmopolitan. Женщины в белье, женщины в обтягивающих платьях, женщины в расстёгнутых блузах, женщины с раздвинутыми ногами, обтянутыми модными джинсами. Лида заваливалась с журналом на диван и часами рассматривала моделей и героинь репортажей, фантазировала, что живёт такой жизнью, представляла на их месте себя. Но вскоре в голове начинал хрипеть грубый голос отца: эти бабы сами напрашиваются, шлюхи и шалавы, а ты, Лидия, не такая, ты должна быть выше, серьёзнее, приличнее.
— Как там Василич, сегодня в настроении? — коллега улыбалась накрашенным ртом, а Лиде хотелось размазать эту коралловую помаду прямо по её лицу. Конечно, в настроении, для тебя и таких, как ты, он всегда в настроении.
— Не знаю, — Лида отвела глаза и ускорила шаг. Спиной услышала, как коллега открыла дверь и звонко поздоровалась:
— Фёдор, добрый день!
Когда люди улыбаются, их голос звучит звонче.
3
Вечером Лида в очередной раз вернулась с работы с раскрасневшимся носом и зарёванными глазами.
— Опять твой, как там его, Фёдор Михайлович?
— Васильевич.
— Опять орал?
Лида молча выпутывалась из огромного пальто.
— Ну так уволься, Лид, — соседка по квартире Алиса потянулась на диване, любуясь новеньким бордовым педикюром, — уволься, раз он такой мудак.
— Не могу! Где мне ещё столько платить будут? Не могу!
— А дело только в деньгах? — на лице Алисы нарисовалась ухмылка.
— Алиса, не начинай.
— Лида, ну понятно же. Тебе нравится чувствовать себя бедненькой обиженной девочкой. Нашла себе злодея-бармалея и кайфуешь!
— Ничего мне не нравится! Никакая я не бедненькая! Просто стараюсь изо всех сил, а он не ценит и только орёт, — губы Лиды задрожали, глаза наполнялись слезами.
Лида протопала по комнате и хлопнула дверью в ванную.
— Психотерапевт тебе нужен хороший, Лидос! — крикнула Алиса вслед.
Лида и Алиса жили вместе полгода, до этого Лида снимала квартиру одна. И не то чтобы ей была нужна соседка, просто знакомая упомянула, что её однокурсница Алиса ищет комнату в центре, и Лида, сама того не ожидая и как будто с собой не посоветовавшись, выдала, что можно к ней. Правда, там не двухкомнатная, а одна большая спальня с двумя кроватями и одна гостиная, спаянная с кухней, в которой есть раскладной диван.
Алиса заявила, что будет спать то на кровати, то на диване, и быстро заселилась. Лиду соседка иногда раздражала, иногда восхищала, но, если самой себе не врать, Лида была рада жить не одна. Приходить в дом, где кто-то есть, намного приятнее, чем в пустоту и темень. Лида знала, что Алиса рядом, Алиса, если что, поможет. Пусть чаще она и была колючая и противная, как сейчас, рядом с Алисой было спокойнее. Мужчину Лида как-то и не искала, а подаренный Алисой как будто с издёвкой вибратор неожиданно оказался интереснее того, что Лида успела испытать за несколько нелепых попыток секса с однокурсником Васей.
Через полчаса Лида вышла. В большом махровом халате, расслабленная, улыбалась.
— Satisfyer[1]1 ?
— Заткнись, — огрызнулась Лида, но скорее ласково, нежно. Простила.
Поставила на плиту чайник, закинула в чашку заварку.
— Я придумала, Алиса, — она смотрела на закипающий чайник. — Ты меня так достала со всей этой темой про то, что если что-то между людьми происходит, то оба кайфуют, даже если страдают — кайфуют, и я придумала, что ты сделаешь. Но ты вообще сама понимаешь, насколько это опасное заявление? Жертвы домашнего насилия — кайфуют? Когда их избивают и убивают — кайфуют?
Свисток чайника отчаянно завопил.
— Лид, а ты опять пытаешься, да? — Алиса вроде и негодовала, но одновременно была довольной, словно имела готовый ответ и радовалась, что его, наконец, можно озвучить. — Домашнее насилие сложно сравнить с твоей работой. Твой босс тебе не муж — раз, — Алиса загибала пальцы, перечисляя. — У вас нет общего хозяйства — два. Детей тоже нет. И уйти ты можешь в любой момент. Тебе не надо кормить орду спиногрызов или за матерью больной ухаживать! Ты — одна и несёшь ответственность только за себя. Аргумент с зарплатой вообще не канает. Зачем тебе столько денег?
Лида хмыкнула, размешивая в чашке сахар.
— Но вообще, если хочешь, я думаю так, — Алиса поднялась с дивана и принялась медленно вышагивать по гостиной. — В самом начале, когда абьюзер начинает жертву в свои сети ловить, да, там по-любому очень много удовольствия. Они даже сами с этим не спорят, ну, медовый месяц, эмоциональные качели, вот это вот всё. И когда он, весь такой нежный-ласковый, впервые её бьёт — ей до ужаса обидно, но да, Лида, она кайфует! В некоторых случаях. Тут нельзя, конечно, обобщать. Но представить, как такую милашу, как ты, кто-то «родной и близкий» вдруг наказывает ударом по лицу, а потом милаша рыдает и при этом себя исступлённо жалеет, я запросто могу.
— Алиса, а тебе не кажется, что это называется виктимблейминг, — то, что ты говоришь?
— Лид… А ты понимаешь, что, называя это так, то есть делая из самой себя виктим, ты вообще обрубаешь возможность что-то изменить? Сначала надо взять на себя ответственность за то, что ты вообще оказалась в этой ситуации, и только потом можно двигаться дальше! Но ты та-а-ак упорно отказываешься! Тебе твой босс необходим, Лида. Чтобы было на кого обижаться. Твой папа вёл себя с тобой так же, да?
— Ой, да иди ты, Алиса, — Лида отхлебнула горячего чаю. — Глять, да что ж такое!
Нёбо горело, — поспешила, не дала чаю остыть. Папа ругал Лиду, когда из-за спешки она роняла вещи, врезалась в проёмы, хлопала дверью по пальцам. Папа кричал на Лиду за плохо вымытую посуду, пыль на полках, громкий смех, тихий голос, за то, что слишком шумно собиралась в школу по утрам, за то, что забывала выключить свет в ванной. Мог ударить, когда она пыталась перечить. Маленькая Лида запиралась в туалете и плакала, и самым обидным была эта безысходность, потому что никого, кроме папы, нет, жаловаться некому, бежать не к кому. Папа остывал, просил прощения, приносил серёжки и шоколадки, жаловался, как ему тяжело, ведь Лидина мамаша, дрянь, бросила, оставила мужика одного с ребёнком, а он понятия не имеет, как воспитывать девку.
Алиса остановилась у стола, опёрлась о него и начала попеременно поднимать то левую, то правую ногу, вспоминая упражнение «батман тандю» с уроков хореографии. Лида сбоку наблюдала, как обтянутые чёрными «под кожу» леггинсами ягодицы Алисы то напрягались, то расслаблялись.
— Алиса, вот раз ты такая, — Лида обошла Алису и достала из холодильника творог в пластиковом стаканчике, — вся из себя психолог, почему только два года на психфаке отучилась? Чего бросила?
Алиса глянула на Лиду, резко прекратила упражнения и шумно села на диван.
— Лида, а я тебе не рассказывала, что моя мама была психологом, не? А как она умерла — не рассказывала? — Алиса смотрела в пол, говорила тихо.
— Нет, Алиса, нет…
— Её убили, Лида. В тот день я ей красила волосы, и они получились слишком яркими. Она переживала, потому что её седые виски были покрашены так нелепо — в красный. Она шла к новому клиенту. Я ржала над ней, представляешь? Над её дурацкими красными волосами. Её клиент оказался психопатом и некрофилом, Лида. Я просто не смогла продолжить учиться на психфаке после такого, понимаешь? — Алиса уронила лицо в ладони.
— О Боже, Алиса, как так? О боже, прости меня! — Лида села рядом и обняла Алису обеими руками. Как она могла вот так человека обидеть ни за что ни про что! Но у Алисы хотя бы была мама. Хотя бы пока её не убили. Хотя бы она знала её — свою маму.
Лида отстранилась:
— Подожди, а с кем ты вчера по скайпу болтала? Платье новое показывала?
Плечи Алисы затряслись, она опустила ладони, и Лида увидела красное от сдерживаемого хохота лицо.
— Попалась, Лидулечка! Трагичная история про убитую маму, а ты сразу размазалась вся! С моей мамой всё в порядке, она живёт в Эл Эй, консультирует по скайпу.
— Алиса, ты вконец долбанутая? Какой надо быть больной, чтобы так шутить?
Алиса отсмеялась, поднялась с дивана и вернулась к упражнениям:
— Лидуль, мамуля уехала в Штаты с мужем, когда мне было шестнадцать. Я живу одна с шестнадцати лет, прикинь? У нас с ней здоровые взрослые отношения, а не эти уси-пусечки-мамулечки. Да и не случится с ней такого, её клиенты в тысячах километров от неё!
Теперь Алиса отводила ногу в сторону, возвращала в исходную позицию, приседала в плие.
Лида вернулась за стол, расковыряла чайной ложкой творог, но есть не хотелось. Уткнулась в смартфон.
— А серьёзно, Лид, — чтобы быть психологом, надо искренне любить людей, — голос Алисы после смеха звучал чуть охрипшим. — Надо хотеть им помогать. Мне не нравятся люди. С ними же всё очень просто и понятно, со всеми этими травмами и перверсиями. Я росла в этом, с детства слушала про это, я преподам могу лекции читать. Блин, сбилась со счёта, ну и хрен с ним, — Алиса завалилась обратно на диван, задрав ноги на спинку. — Переводить тексты — намного честнее. И не надо дурацкие соцсети вести со всякими псевдоглубокими постами о том, как «принять себя» и «сепарироваться» от плохих мамы с папой. Развелось этих доморощенных психологов овердохера, правда.
Лида медленно водила пальцем по экрану смартфона в характерном ритме зомбированного инстаграмом человека: сверху вниз, сверху вниз. Оторвалась, глянула, как будто вспоминая, кто такая Алиса и о чём они разговаривали.
— Так рассказать, что я придумала?
— Ну давай.
— У нас вакансия открылась, нужен копирайтер для английской версии сайта. Вот ты к нам устройся и сама покажи, как с ним можно вести себя по-другому. Испытай это на себе.
— А деньги хорошие?
— Восемьсот баксов со старта. Потом больше.
— Неплохо. Что ты, говоришь, он орёт чаще всего?
— В смысле?
— Ну что он всё время хочет с тобой сделать?
— По жопе надавать, — её губы снова дрогнули.
— Классика, — прыснула Алиса. — Лидос, а прикольно! Я уже полгода это слушаю, познакомиться будет как минимум любопытно. Да и дома работать надоело, можно в офис походить. У меня платьев вон сколько красивых накупилось.
— Ой, как у тебя всё просто, тебя ещё даже не взяли!
— Не веришь, что возьмут? Давай поспорим, я у вас продержусь полгода и выбьюсь за это время в фаворитки.
— Это ещё что? Мы не при королевском дворе, Алиса.
— Ну ты поняла, Лида: я осуществлю твой самый страшный кошмар — стану его люби-и-мицей. На что спорим?
— Алиса, иди ты, нет у меня никакого кошмара. А как мы это измерим, любимица ты или нет?
— Хороший вопрос. Это, конечно, субъективно, но давай так: на меня он не будет орать, будет со мной ласков, будет платить выше среднего. Ты сколько зарабатываешь?
— Не скажу, зачем?
— Лида, ну?
— Тысячу двести.
— Через полгода у меня будет тысяча пятьсот.
— Ты совсем с ума сошла, Алиссия, — засмеялась Лида. — Не будет такого, это невозможно! Года через три-четыре!
— Спорим?
— На что?
— Пятьсот баксов.
— Дофига.
— Но я же рискую больше. Какие шансы, что я выиграю?
— Крайне низкие. Но как ты вообще можешь думать, что шансы есть?
— Да появилась у меня идейка. Но я могу быть и не права.
— А по рукам! Должна же ты, наконец, обломаться.
4
— Фёдор Васильевич?
Приятный голос. Низкий, с хрипотцой. Напоминает кого-то.
— Я на собеседование, мне сказали, к вам в двенадцать подойти.
— Заходите.
Распущенные гладкие волосы, строгое платье-футляр, лодочки на шпильках.
— Я сяду? — не спросила, а потребовала.
— Пожалуйста, — ласково указал на кресло напротив Фёдор Васильевич, вытянувшись вперёд, словно ребёнок в предвкушении чего-то интересненького.
— Меня зовут Алиса, вот резюме, — достала из бордовой сумки-портфеля бумаги в файлике. Протянула.
— Да плевать мне на ваши бумажки, Алиса. Расскажите о себе, — Фёдор Васильевич не сводил глаз с её рук. Длинноватые пальцы с торчащими, как у скелета, средними косточками. Короткие ногти, покрытые красным лаком.
— Я училась на факультете романо-германской филологии, преподавала английский в школе два года, год училась в Штатах, у вас же, я так понимаю, основной рынок — Северная Америка? — смотрит прямо в глаза, взгляд не отводит.
— Алиса, а вы на фортепьяно не играете? У вас пальцы пианистки.
— Играю. Училась в музыкалке, до сих пор люблю поимпровизировать. Ну, или классику: Бах, Бетховен, Моцарт.
— Бах, Бетховен, Моцарт…
Бах, Бетховен, Моцарт. Тонкие пальцы, короткие ногти и всегда красный маникюр. Хрипловатый голос. Мама Фёдора приходила из музыкальной школы вечером, Федя должен был уже сделать уроки, поужинать, помыть за собой посуду. Она видела грязные тарелки в раковине и так и не вызволенные из рюкзака учебники. Мама скидывала туфли на каблуках, снимала блузу, стягивала простую чёрную юбку ниже колена. На ней оставалась лишь комбинация с кружевной окантовкой снизу. Бюстгальтер она тоже снимала, вытягивая его через бретельки комбинации.
— Фёдор, зайди ко мне.
Фёдор знал, что его ждёт за грязные тарелки и очередную тройку в дневнике. Он покорно становился к маминому столу, опирался на локти. Мама стягивала с него штаны, снимала со своих пальцев кольца (если проступок был только в немытой посуде или тройке) или не снимала (если её вызывали в школу за его неуд по поведению). Ягодицы горели, кожа пульсировала. Мальчик поворачивал голову и видел воспарявшую руку с красными ногтями.
— Скотина, неужели ты не понимаешь, как мне тяжело, маленький ублюдок, почему ты мне не помогаешь, почему назло делаешь, скотина!
В эти минуты исчезали все эти дети, которым мама отдавала себя на работе, восторгаясь их способностями в том, в чём он был абсолютно бездарен. В эти минуты она принадлежит только ему. Другим детям, как бы мама ни любила с ними заниматься, такого от неё не доставалось. А он был для мамы особенным.
Фёдор рос, Фёдору было уже не восемь и не девять. Двенадцатилетний мальчик то однокласснику нос разобьёт, то училку до слёз доведёт, то пошлёт матом директора. Сложно сказать, что было приятнее: момент, когда мама стягивала с него штаны, или сам процесс. Кровь приливала к главному месту, и когда всё заканчивалось, мальчик убегал в ванную.
— Ну иди пореви, размазня, — злобно кривилась мать.
Но он смывал с себя вовсе не слёзы.
Федя стал Фёдором Васильевичем. Трижды женат — трижды в разводе.
«Федя, ты, может, и неплохой человек, но критиканство твоё невыносимо. Пока я не поверила окончательно, что я — ничтожество, я должна уйти. Ты уничтожаешь женщин, Федя. С тобой невозможно».
Такой текст, пусть и с вариациями, он слышал трижды. И он даже не злился, понимал, что правы они, женщины эти. Он вёл себя по-мудацки со всеми жёнами: хамил, унижал, обижал. А потом раскаивался — как можно было, за что он с ними так? Покупал шмотки, на курорты отправлял. Каждой по квартире оставил. Невыносимо было видеть, что они из-за него ревели. Сдохнуть хотелось. А когда дарил что-то — отпускало.
Но ни одна постоять за себя не смогла. Остановить его. Дать отпор. Наказать. Сразу кидались в слёзы, жалели себя. Прям как эти дурочки на работе.
— Алиса, сделаем так. Сейчас у меня нет рабочего места для тебя в офисе, будет через две недели. Но пока можешь поработать дистанционно. Мне нужен новый контент на главную страницу. Изучи, что там уже есть, и напиши красиво. Мне нужна качественная работа, Алиса, понимаешь?
Фёдор Васильевич встал и подошёл к столу рядом с Алисой. Наклонился, опёрся на локти.
— Мне нужен хороший жёсткий текст, Алиса, понимаешь?
— Понимаю, — ни разу не отвела глаз. — Что с оплатой? На эти две недели, я так понимаю, мы не заключаем договор?
— Договор — пока нет. Сколько ты хочешь? — Фёдор Васильевич распрямился и достал из заднего кармана джинсов кошелёк.
— Этого хватит за одну задачу? Потом устроим официально, договоримся о зарплате, — протянул пять купюр по сто долларов.
— Хорошо, — Алиса поднялась, в воздухе мелькнул пряный аромат, взяла деньги, словно сделала одолжение. — Я напишу вам, если будут вопросы. — Чуть покачивая бёдрами, направилась к выходу.
— И ещё, Алиса.
Она застыла в дверях, обернулась, перекинув прямые чёрные волосы через плечо.
— У меня дома стоит пианино. «Бехштейн». Бывшая жена играла. Поиграешь для меня как-нибудь?
— Возможно, — она смерила его взглядом. — Возможно, поиграю.
Тем вечером в фантазии Фёдора Васильевича на Алисе была полупрозрачная комбинация, на каждом пальце по крупному серебряному кольцу. Она называла его скотиной.
Фёдор Васильевич сполоснул в раковине член, надел халат, глядя в зеркало в ванной. А он же ничего ещё. Тренажёрка три раза в неделю, выбрит идеально, стрижка каждый вторник. Девочкам такое нравится. Должно.
Заведёшь ли ты в страну чудес, Алиса? Услышишь ли истинное желание своего начальника, босса, человека, готового щедро одарить тебя деньгами и работой? Ведь по-настоящему хорошие сотрудники — они же всегда чуть больше, чуть сверх. Надо слышать не только то, что говорится прямо, но и читать между строк, даже мысли читать надо уметь, Алиса.
5
Через две недели Алиса поставила сумку-портфель на тумбочку возле своего рабочего стола.
Она выдавала грамотные, но скучноватые тексты, и если обычно Фёдору Васильевичу приходилось вытравливать из копирайтерш дешёвую рекламщину, то Алисиным текстам не хватало простейшего дружелюбия к читателям. Фёдор Васильевич критиковал нежно, бережно. Нарочито мало нагружал, объясняя, что не хочет, чтобы Алиса не дай бог начала выгорать. Хвалил платья, причёску, духи.
Через три месяца, когда закончился испытательный срок и Алиса подписала договор, Фёдор Васильевич в очередной раз позвал её к себе:
— Алиса, глять, ну как так можно? Ну не текст же, а говно! Мне что, опять вакансию копирайтера открывать? За такое надо по жопе надавать, переписывай!
— Я вас услышала, Фёдор Васильевич, — Алиса говорила спокойно, глядя ему в глаза. — Могу идти?
— Иди! К шести вечера жду нормальный текст!
Алиса вернулась в свой кабинет, достала из ящика стола лист бумаги, что-то на нём написала.
Вошла в отдел кадров:
— Это заявление по соглашению сторон. Если не подпишет — дайте знать. Буду разбираться.
Через пять минут Фёдор Васильевич вызвал Алису и с ходу заорал о том, что никто не смеет от него уходить через три месяца, никто, никто. Босс топал ногами и махал руками:
— По жопе за такое, по жопе! Развела мне тут, увольняется она, заявление написала! Счас же! По жопе получишь!
— По жопе? По жопе? — Алиса схватила со стола кожаный ежедневник и со всей силы хлопнула им по ягодицам Фёдора Васильевича.
Всё застыло. Оглушительно дзынькнул телефон.
— Свободна, — глухо произнёс Фёдор Васильевич.
Не теряя гордой осанки, Алиса вышла из кабинета.
6
— …Три, четыре, пять. Твои деньги, забирай, — Лида задержала ладонь на купюрах.
Они сидели за кухонным столом, в квартире было непривычно пусто.
— Спасибо, Лида. Так скажи ещё раз, почему ты съехала?
— Захотелось поменять район.
— А почему не разговариваешь со мной уже месяц?
— Не хочу.
— Лида, Лидия. Лидос. Ревность? Не можешь простить, что я полдня в кабинете с твоим ненаглядным Федечкой торчу?
— Алиса, я бы на твоём месте эту тему не поднимала.
— Какую тему?
— Ладно, — победоносный взгляд. — Ты в курсе, что уже по всему офису ходят слухи, что ты спишь с Фёдором Васильевичем?
Алиса бы расхохоталась, но не хотелось портить Лиде столь явное удовольствие. Смехотворны были не столько сами слухи, сколько то, с какой гордостью бывшая соседушка это сообщила. Как будто Алиса должна от стыда умереть.
— Лида, сексом я с ним точно не занимаюсь. Во всяком случае, в привычном смысле слова.
— А чем? Чем там можно заниматься? К нему сейчас вообще не попасть! — В глазах Лиды читалась неожиданно глубокая боль, но Алиса решила этого не замечать.
— Лид, как бы странно для тебя это ни прозвучало, мы работаем. Я же сейчас маркетинг на себя беру, помнишь? Вместо этой вашей декретницы Лены, или как там её. Мы сидим, долго и муторно обсуждаем стратегию, тексты вычитываем, у него неожиданно хороший английский, кстати.
— Ну конечно! Ну конечно!
Лида поднялась, протопала в коридор. Взяла пакет с оставшимися после переезда вещами.
— Всё, Алиса, до свидания.
— Лида, а можно вопрос?
— Что?
— Когда он последний раз на тебя кричал? Называл работу говном? Грозился по жопе надавать? Когда ты из-за него плакала?
— Я не… я не знаю. Не помню. Несколько месяцев назад.
— Может, ты мне именно этого простить и не можешь?
— Пошла ты. — Входная дверь хлопнула.
Лида спускалась по лестнице, в пакете ухала одежда, которую она много лет не решалась выкинуть. Пара огромных свитеров — подарок папы на ДР. Одинаковые безразмерные платья — чёрное и фиолетовое — от него же. Лида шла мимо мусорки, рука размахнулась и как-то радостно закинула пакет в самый центр мусорного бака. Раздался глухой стук.
7
Лида отворила дверь новой квартиры. Убогий бабушатник, ничего приличного за два дня не нашла. Но к чему эта спешка, Лида, почему только два дня?
Лида терпела, терпела сколько могла. Поняла, что больше нельзя, когда ночью стояла у открытого шкафа с ножами и выбирала, какой именно она воткнёт в спящее Алисино тело. Отвратительно-живое, похотливое, наслаждающееся. Одеждой, духами и сексом, уж наверняка. С её, Лидиным, Федей.
По утрам Алиса не меньше часа укладывала волосы, размазывала, растушёвывала, распределяла по лицу краску и пудру, выбирала шлюшкины платья и юбки, заливалась духами и — упархивала на работу, словно на свидание. В её, Лидин, офис.
На обедах в общей столовой Лида наблюдала их вместе. Фёдор Васильевич не то чтобы пожирал, но облизывал Алису глазами, медленно, сладострастно, так неприлично!
Но сука-Алиса права — он больше не кричал на Лиду. И Лида перестала существовать. Сбылась мечта — Лида превратилась в невидимку. Вот только жить больше не хотелось.
Лида стянула через голову свитшот, высвободила ноги из брюк, сняла хлопковую майку. Завела руки за спину, расстегнула бюстгальтер. Стянула трусы. Встала перед зеркалом.
Ну здравствуй, тело. Узенькие остренькие плечики. Небольшая, не сильно изменившаяся с девятого класса грудь. Такая хрупкая верхняя часть, словно принадлежащая девочке-подростку. Но спускаемся вниз от груди, проходим пупок, и вот оно — стыдное. Лет с четырнадцати они становились всё больше и больше, как у какой-то богини плодородия с картинок в учебнике. Эти ляжки, эта огромная жопа — они же не для жизни созданы, не для Лидиной так уж точно. Они как будто призывают — возьми. Лиде, как человеческому созданию, нафиг не нужно это, оно существует отдельно от неё, без какого-либо её согласия — для кого-то другого.
Отец жестоко высмеивал округлявшуюся Лиду-подростка:
— Ты смотри, аккуратно, скоро не будешь в дверь пролазить! — гоготал он, липко засматриваясь на её ноги в шортах или лосинах.
Отражение в зеркале отрывалось от Лиды, отдалялось, расплывалось.
Лида, это ты.
Нет, это не я.
Это ты.
Это не я.
Она ударила себя по животу. Хлопнула по бёдрам. Заколотила по груди, предплечьям, щекам.
Заорала.
Лида дрожала, лёжа на стареньком диване, накрытая колючим пледом. В этой квартире, конечно, не было постельного белья. Неужели сука-Алиса права, неужели Лида всё ещё та маленькая девочка, ищущая новых орущих отцов? Неужели старый садист всё ещё управляет её жизнью, её мыслями, её телом? Но если это правда, то как выпутаться? Стать другой? Как… вырасти?
Она не пошла на работу ни на следующий, ни через день. Отделу кадров наврала, что болеет, хотя что могло быть ближе к истине? Голая, она лежала всё на том же диване, вставала только в туалет и, обмотавшись пледом, открыть курьеру из доставки еды. Она заказывала обеды каждый день, но съедала всё меньше, и в холодильнике уже не оставалось места для контейнеров с недоеденными порциями. Из какой-то тупой упёртости Лида продолжала заказывать, словно делая вид, что с ней всё в порядке.
Но всё рушилось. Всё, на чём держалось её право жить, уверенность в своей порядочности, высоконравственности — всё обратилось пылью, пустышкой. Никому она на хер не нужна такая. Никому.
Лида несколько раз пыталась одеться, хотя бы трусы натянуть, но не могла. Как раньше тело сопротивлялось не висящей мешком одежде, так теперь отвергало одежду вообще, любую.
Седьмой день заточения. Лида сидела на кухне, пыталась завтракать. Как будто не всерьёз гуглила с телефона безболезненные способы убить себя. Завибрировал телефон, на экране мигало «Папа».
— Лида, привет, ну что ты там, как дела? — его голос, как всегда, звучал гавканьем голодного озлобленного пса. От этого голоса Лида превращалась в беззащитную девочку, которой сейчас влетит ни за что.
— Папа, мне так плохо, папа, — слова вырвались сами, отец — последний человек, у которого Лида бы сознательно искала поддержки. — Босс орёт на меня, соседка по квартире — шалава, но ей всё достаётся, всё, вообще всё! Мне так плохо, папа! Я не могу больше жить, мне так плохо, папа, — Лиду затрясло.
— А ты чего это разнюнилась? Хнычет она мне тут! Ну а что ты думала? Шлюхам всё достаётся, на то они и шлюхи. А что начальник орёт… Ну, Лид, с тобой же иначе нельзя. Вспомни, если бы я на тебя не кричал, что бы из тебя выросло? Очередная дрянь, которых и так завались? Ты же у меня девочка чистая, порядочная. Соберись, сказал! — Лида явственно услышала звук влетевшей в её щеку ладони отца, кожей почувствовала удар.
Взгляд Лиды упал на груду трусов на полу, каждые из них она пыталась натянуть, ни одни не смогла. И вдруг — ясная картинка-воспоминание. Лиде лет пятнадцать, она пришла из школы. Папа должен быть дома, но ни в комнате, ни на кухне его нет. Лида тихонько давит на дверь в ванную, она видит спину отца, штаны на нём спущены, одна рука ритмично двигается между ног, а второй он прижимает к носу что-то розоватое. Её, Лидины, трусы, которые она утром закинула в стирку.
И Лиду вырвало. Овсянка с красным джемом стекала по груди и животу. В трубке продолжалось гавканье, Лида вытерла рот рукой и звонко произнесла:
— Папа, а знаешь что? Пошёл ты, папа.
8
Через три года в минском филиале крупной IT-компании Лида удобно разместилась в широком кожаном кресле. На мониторе рябила Excel-таблица со списком дизайнеров. Нужно было собрать команду по разработке интерфейса нового продукта. Лида хаотично выделяла ячейки с именами, прикидывала, как эти люди могут сработаться, кто станет лидером, кого назначить ответственным за проект. В дверь еле слышно постучали.
— Да? — рявкнула Лида.
— Лидия Сергеевна, можно? — двадцатидвухлетняя стажёрка Алёна, крохотная, несуразная, волосы у корней какие-то жирные.
— Что ты хотела, Алёна?
— Лидия Сергеевна, — Алёна сделала два несмелых шага вперёд, — я не знаю, как мне справиться… думаю о том, чтобы уйти.
— Ага, — Лида повернулась, оторвалась от монитора, всё внимание на Алёну, — а что такое?
— Мне очень тяжело работать. Кажется, ничего не получается, — упрямое нежелание Алёны смотреть в глаза раздражало. — Кажется, всё, что я делаю, — это очень плохо. Мне сложно.
— Алёна, — Лидия громко выдохнула. — Не надо же быть такой, извини, пожалуйста, размазнёй. Мы тут, вообще-то, бизнес делаем, а не в реверансах друг другу кланяемся. Если я резковато говорю, что у тебя плохо получается, то просто прими к сведению и сделай хорошо, в чём проблема? — в голосе Лидии Сергеевны начали прорываться угрожающе высокие ноты. — Если ты всё ещё здесь, значит, всё нормально, я в тебе вижу потенциал. Я не думаю, что где-то тебе будет легче. Ты сама, Алёна, готова взять на себя ответственность за свою жизнь? Насильно тебя тут никто не держит, у нас всё — по соглашению сторон.
— Ладно, — Алёна приободрилась. — Я вам после обеда покажу макет лендинга, как договаривались.
— А-а-ага, — Лидия снова была погружена в таблицу.
В четырнадцать ноль две в модно оформленном опен-спейсе, где трудилась большая часть сотрудников, послышался стук каблуков.
— Ну что ты там возишься, Алёна? Всё равно ничего путного не покажешь, неси уже! — чётко и громко возвестила Лидия Сергеевна. Не зря сегодня надела кожаный комбинезон, эффектно получилось.
Алёна неуклюже подскочила со стула. «Удачи», — шепнула стажёрка, сидящая рядом.
Вошли в кабинет, Лидия закрыла дверь.
— Ну, давай, садись за мой стол, показывай.
Алёна присела, положила руку на мышку, беспорядочно защёлкала, пытаясь найти свой сетевой диск на компьютере начальницы. Лидия стояла за спиной, видела, как у Алёны трясутся руки, чувствовала, как она вся трепещет, слышала, как часто бьётся её жалкое сердечко.
— Лидия Сергеевна, вот, — стажёрка обернулась.
Лидия молча смотрела в монитор. Наклонилась к столу, положила ладонь на мышку, прикасаясь плечом к щеке Алёны, пролистала макет до конца. Повернулась к девушке, увидев её неприлично нежную, чуть ли не младенческую кожу лица слишком близко. Мягко произнесла:
— Но это же не макет, Алёна. Это же — очевидное говно.
Ресницы Алёны затрепетали, глаза превратились в два переполненных озерца. Лида с улыбкой размазала покатившуюся по щеке девушки слезу.
— Переделывай, Алёна. Жду вечером.
[1] Марка вибратора.