Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2023
Тимченко Павел Александрович родился в Раменском, Подмосковье. Печатался в журнале «Юность». В «Дружбе народов» публикуется впервые.
Подлёдным ловом Михаил Степанов заболел в детстве, когда отец брал его с собой на городское озеро. С первого взгляда влюбился он в эти походы, чтобы снег скрипел под ногами ранним утром, навстречу шли редкие прохожие, а ещё первые шаги по льду и ощущение бездны.
Но больше этих ощущений полюбил Степанов рыболовную науку. Например, что окуня легче всего найти возле коряг, что щука прячется в ямах, а налима можно ловить на кусочки сливочного масла. Он заучивал премудрости и набирался опыта, чтобы в конце зимы сдать «рыболовный экзамен» — выйти на водоём, когда поверхность укрыта снегом, и отыскать там загаданную рыбу.
Не без труда, но справился. Довольный, притащил хариуса к берегу, где ждал отец со знакомыми мужиками. Отец кивнул, взял рыбку, а потом наклонился к нему и сказал:
— Молодец. Но знай, что рыбалка — не ради рыбы, а для тебя того, что в голове живёт. Сиди в тишине и слушай, о чём там внутри говорят. — Он постучал пальцем по лбу маленького Миши. — Держи душу открытой, когда клюёт, — тогда самые важные вещи внутри зазвучат.
В детстве только и оставалось, что кивнуть на такое. Пока они с отцом дошли до дома, непонятные слова, казалось, вовсе вылетели из головы.
С тех пор каждую зиму и до конца марта, а иногда и апреля, Степанов проводил выходные на льду. Сперва с отцом, потом, когда тот умер, в одиночестве. Другие рыбаки иногда пытались Степанова разговорить: как там цены на бензин, сколько будет стоить ремонт на кухне, где и почём снасти брать лучше, но скоро уставали. Степанов будто толком и не слушал, только кивал да всё смотрел на лунку, в которой плескалась чёрная вода.
Когда весна брала своё в полной мере и лёд сходил, жизнь Степанова замирала. Хотя он так же ходил на работу, занимался делами по дому, а летом ездил ухаживать за садом на даче — это казалось ему ненастоящим, платой за будущие холода, скрипучий снег и тишину на водоёме.
Наступающие осень и зима были особенными для Степанова. Нежданно грянуло пятидесятилетие. Появился повод повспоминать. Степанов родился в конце сентября. Отец рассказывал, что когда в тот день приехал в роддом, снег падал огромными пушистыми хлопьями. Потом папаша сунул якобы своему сыну яркий красный поплавок, малютка ухватил его и не выпускал из ручек до самого дома. Степанов снисходительно относился к этим выдумкам.
Осень уступила зиме в начале ноября. Опустились морозы, задули холодные ветра, листья с деревьев облетели. Степанов любил эту пору. Вот-вот должен наступить миг первого выхода на лёд после перерыва. Наконец, в середине ноября, в субботу рано утром, он вышел из дома.
Тихо вокруг, пустынно. Машин на дорогах не было, горожане отдыхали после долгой недели. Степанов прошёл мимо церкви, которая стояла рядом с парком, обогнул её, спустился по разбитой асфальтовой дорожке к замёрзшему озеру.
Возле берега, кое-где даже пробиваясь через корку льда, пучками торчала высокая жёлтая трава. Степанов раздвинул её мыском сапога, поправил на плече большую сумку, поудобнее перехватил ледобур и мелким шагом направился к тому месту, где закончил сезон в прошлом году.
Снег не выпал, поэтому Степанов с трудом, но мог различить через лёд воду. Другой мир по ту сторону зеркала манил.
Степанов остановился, выдохнул. Поставил на лёд сумку, пристроил ледобур и начал уверенным движением делать лунку. Закончил, положил инструмент рядом, неторопливо достал из сумки снасти, удочку, разложил табурет.
Наконец, всё готово. Пора начинать, ждать сил нет. Степанов вздохнул, опустил в лунку крючок со снастью и взглядом будто нырнул следом…
Шарк-шарк. Тук-тук.
Степанов оторвал взгляд от лунки и увидел мальчишку. Тот стоял на льду метрах в двадцати от него, согнувшись почти пополам, шаркал, вглядываясь во что-то под ногами. К появлению ребёнка в таком месте, да ещё так рано, Степанов не был готов.
Нужно было как-то осадить парнишку, прогнать, но в голову ничего не шло. А только возникший покой внутри враз улетучился.
Мальчик снова шаркнул, потом поднял голову и заметил, что Степанов смотрит на него. Каждый ждал, что скажет другой.
— Вы чего? — первым нарушил молчание мальчик.
Степанов помолчал миг, глухим голосом сказал:
— Давай-давай, иди отсюда, я тут рыбу ловлю, а ты шуршишь.
Мальчик зачем-то огляделся. Потом снова посмотрел на Степанова, подошёл поближе:
— Да я гулял… А расскажите мне про рыбу. Какая тут в озере живёт? Я думал, что тут всё передохло, а рыбаки просто так сидят и отдыхают.
Степанов не нашёлся, что ответить. Что-то не сходилось. Он присмотрелся к мальчику повнимательнее. Невысокий, а куртка дутая, большая, с такими рукавами, что они болтаются чуть не до колен. Шнурки развязаны, джинсы с чёрными пятнами на коленках. Степанов сказал:
— Ты давай домой иди, родители, небось, потеряли.
Мальчик замялся, нахмурился, надулся, звонким голосом приказал:
— Расскажите про рыбу!
— Домой иди, говорю!
Мальчик сурово посмотрел на Степанова, а затем прыгнул на месте.
— Ах ты… Ты всех распугаешь! А ну пошёл отсюда!
Мальчик ухмыльнулся, показал язык, прыгнул ещё раз.
Степанов отложил удочку, собираясь встать и прогнать наглеца, но что-то насторожило его.
Заскрипело, словно сгибаешь и разгибаешь ветку, какие-то тени промелькнули подо льдом. А потом хрустнуло, плюхнуло, Степанов поднял глаза и не увидел мальчика. Только дыра огромная и вода волнуется. Тишина, Степанов замер. Но через секунду плеск, кашель, плач, показались два чёрных рукава, поднимались над водой, как крылья большой птицы. Так оно и чередовалось. Тишина и беспорядок.
Степанов заворожённо смотрел на мальчишку, который пытался выбраться. Послышались крики вдалеке. Степанов краем глаза увидел, что кто-то быстро приближается от середины озера. Тогда его будто отпустило:
— На помощь! Скорее! — крикнул он.
И, осторожно переступая, двинулся к дыре. Опустился на живот, подтянул себя руками к краю. Стянул рукавицы, чтобы удобнее было хватать. Опустил руки в воду и принялся водить ими. Ничего. Степанов всматривался в чёрную гладь, силился разглядеть хоть что-то.
Взгляд зацепился за белое пятно, что перекатывалось и мелькало на тёмном полотне воды. Степанов остановился, дал воде успокоиться и понял, что отвлекла его внимание эмблема на собственной шапке. Он нашёл в этом зеркале свои глаза, скользнул ниже и остановился на широкой улыбке. Степанов решил, это от нагрузки так перекосило лицо, но напряжения не было. Напротив, внутри словно на трубе играли, и мелодия эта пульсировала, щекотала. Степанов прислушался лучше, ожидая чего-то страшного, мерзкого, но такого не было. Звучал азарт.
Степанову показалось, что уловил движение в глубине, заводил руками активнее, по пальцу скользнуло что-то, но на этом всё. Он тяжело дышал. Мираж ушёл. Вода так пропитала рукава, что тяжесть их не позволила перекатиться на бок. Наконец, с третьей попытки получилось. Руки сильно замёрзли, Степанов неуклюже пытался растереть их.
Пока он отогревался, к дыре во льду приблизились двое мужчин. Степанов посмотрел на них: часто дышат, пар от дыхания застилает лица, но щёки и носы блестят от пота. Огляделись.
— Достал его? Ну?! — резко спросил один Степанова.
Тот покачал голову. Поднял руки, начал дышать на ладони. Почувствовал, как при сгибании потекло на штаны и ботинки.
Мужчины молчали. Затем один подошёл чуть ближе к дыре, посмотрел в воду.
— Утянуло к середине, потом болтать будет повсюду. Придётся всё озеро обыскивать, — сказал он после паузы.
Дальше ждали полицию и «скорую». Машины к берегу подогнать не смогли — бросили где-то в парке. Степанов видел, как два парня в форме спускаются с горки к берегу. Оба, заметно, недавно проснулись да и оделись не по погоде.
— Где утопленник? — спросил один, помоложе, подавив зевоту.
— Нет его, — тихо сказал Степанов.
Полицейский нахмурился.
— Не спасли, — пояснил Степанов. — Утянуло под воду, придётся кого-то звать, чтобы ныряли.
Второй полицейский вздохнул, посмотрел на напарника и сказал:
— У нас таких в городе нет, надо звать из Москвы. Кстати, а кто утонул? Ты видел?
— Мальчишка, — ещё тише произнёс Степанов, опустив глаза.
— Чего он тут делал так рано? — спросил первый полицейский.
— Откуда мне знать? Он про рыбу только спрашивал, потом прыгнул раз-другой, да лёд и не выдержал. Я его попытался достать, но он утонул.
— Врёшь, — сказал один из тех мужиков, с которыми Степанов вызвал полицию.
Оба полицейских взглянули на него.
— Вы о чём?
Степанов поднял глаза, столкнулся с мужиком. Тот сказал:
— Я видел, как пацан провалился, а этот стоял, ничего не делал. Мы с другом побежали, и тут он подорвался, начал спасать, — последнее слово мужик произнёс сквозь зубы, плюнул Степанову под ноги. Второй кивнул.
Полицейские взглянули на Степанова:
— Что скажете?
— Замешкался, наверное. Испугался. Знаете, как будто не по-настоящему всё было.
— Сука трусливая, — сказал первый мужик с презрением. — Мальчишка был бы жив сейчас.
— Так, достаточно, — оборвал второй полицейский. — Расходитесь. Вызовем спецов, вас, если нужно будет, пригласим в отделение. Контакты оставьте.
Степанов на автомате записал всё, что просили. Потом подобрал ледобур, сумку, удочку, медленно пошёл к берегу. На полпути оглянулся. Мужики смотрели на него, взгляды показались недобрыми.
Ноги не слушались Степанова, потяжелели, заплетались. В голове всё запуталось. Зазвонили церковные колокола, приведя в чувство. Он огляделся, недоумевая, как так долго добирался от берега. Стараясь ни о чём не думать, двинулся дальше, к дому, но всё равно застревал поминутно, мысленно проваливаясь под лёд вслед за мальчишкой.
Неделю после случая на озере он забывал есть, почти не спал, не выходил из дома. Раз сделал шаг на площадку в подъезде, запустил руку в почтовый ящик, но выгреб оттуда горсть пепла вместо газеты. Ввалился домой, долго вымывал чёрные полоски из-под ногтей. На седьмой день ему померещились шорохи и плеск воды.
Состояние ухудшалось, но очень кстати кончилась еда, и Степанову понадобилось выйти из дома. Тяжесть обуви, тепло верхней одежды, холод ветра, обдувающего лицо, — всё казалось непривычным, он будто впервые открыл для себя ощущения от этих мелочей.
Степанов дошёл до магазина, потянул тяжёлую железную дверь. В лицо ударили запахи, от которых успел отвыкнуть, уши резанул шум голосов. Степанов смутился, но потом успокоился и подошёл к прилавку с выпечкой. Продавщица скользнула по нему взглядом, вернулась, посмотрела пристальнее. Подошла, шаркая, остановилась напротив, спросила:
— Ну?
— Батон и буханку мне, пожалуйста, — сказал Степанов.
Продавщица медленно, будто нарочито, пошла к полке, стоящей за её спиной. Взяла белый и чёрный хлеб, вернулась. Бухнула перед Степановым на прилавок, сказала:
— Пятьдесят рублей.
— Мне бы пакет ещё.
— Кончились.
Степанов посмотрел на неё, потом перевёл взгляд на прилавок. Рядом с синими весами лежала упаковка пакетов.
— Да вот же…
— Проваливай, — процедила она, вздохнула глубоко, как готовясь, и добавила: — Убийца.
У Степанова пересохло в горле. Что-то задвигалось в нём, чёрное, забурлило.
— Я не убивал никого, — сказал он, оглядываясь, боясь, что кто-то стоит и слушает разговор.
— Да ты должен был следом нырнуть за мальчиком! — голос продавщицы дрожал.
Степанов посмотрел на неё, внутри заходило волнами, губы шевельнулись сами:
— Почему?
— Как это «почему»? — переспросила продавщица. — Там же ребёнок погибал!
— Это не мой ребёнок. — Степанов как со стороны наблюдал за собой. — Почему его жизнь ценнее моей?
Продавщица открыла рот, так и замерла. Степанов взял хлеб, спрятал под куртку, поспешил уйти — только дверь хлопнула за спиной.
Оказавшись дома, он пошёл к холодильнику разложить покупки. Тут только и понял, что принёс домой один хлеб. Степанов опустился на пол, отломил горбушку от батона, а затем силой заставил себя жевать и глотать. Так и лежал, давился, выплёвывая куски, пока сознание не покинуло.
Когда вышел из забытья, поднялся с пола, подошёл к окну. Ему показалось, что перед глазами плавают линии. Но приглядевшись, убедился, что линии эти выведены чёрным на его окне. Кто-то решил зачеркнуть Степанова, крест-накрест. Он сдвинул шторы на окнах.
Зима началась точь-в-точь по календарю. Снег повалил хлопьями, кривыми, как будто ножницами кто-то наверху разрезал неумело на кусочки. Мороз хватал прохожих за носы, хотя те старались прятать их под шарфами.
Был будний день, но Степанов оставался дома. Когда позвонили с работы, он сказал, что тяжело болен. К сожалению, не обманывал. С ним что-то происходило. За короткий срок перестал узнавать себя в зеркале, одежда стала велика, руки дрожали, когда он резал хлеб, а аппетита не было, чтобы съесть даже этот отрезанный кусок.
Зато сил хватало на другое.
— Но я же ни в чём не виноват, — шептал он, сидя на кровати и раскачиваясь. — Всё сделал. Кто они такие, чтобы судить меня?
Договорился до обещания утром следующего дня выйти на озеро — не может его жизнь так остановиться. Он воодушевился своею решительностью неожиданной, немедля собрал сумку и приготовил ледобур. Лёжа в постели, кивал самому себе, подбадривая.
Утром поднялся со свежей головой, будто и не было страшных дней. Застегнул комбинезон, накинул куртку, сумку — на плечо, ледобур — в другую руку, вперёд, нужно жить!
Выйдя на улицу, втянул воздух, закашлялся, покачнулся. Перехватил тяжёлую сумку удобнее, взглянул на серое небо, медленно пошёл по тропинке от дома в сторону парка.
Степанов шёл, стараясь не оступиться. Занимаясь своими ощущениями, не заметил ребят, которые сидели на лавочке во дворе. Увидев рыбака, компания оживилась — толкались и указывали пальцами.
Степанов входил в парк, когда за ремень сумки дёрнули так, что от неожиданности он повалился на спину. Над рыбаком склонилось несколько лиц, молодых, вроде бы безусых. Всего человек семь, на вид каждому лет по пятнадцать. Степанову показалось, что они не знают, как быть дальше. Он замер, ожидая.
— Это тот мужик, о котором говорят, — начал один из парней, голос его прыгал от хрипа к звонкому.
— Точно? Вот этот Сашку не спас? — на лицах появилось одинаковое жестокое выражение, с них будто ветром сдуло всё мальчишеское. Это были уже не пацаны, а злые молодые мужчины.
Губы Степанова сами зашептали:
— Ребята, я не виноват. Не хватило времени…
Договорить не успел, хриплый ударил Степанова ногой в живот. Остальные взяли пример. Рыбак прикрывал голову. Прежде боли почувствовал страх. Ребята не ругались, не угрожали, просто забивали его. Удары по спине и животу смягчала куртка, и компания быстро поняла это. Щёлкнуло что-то, Степанов мельком увидел блеск, а затем услышал, как затрещала ткань под ножом.
Так они потрошили его. Степанов механически считал удары ног, тяжёлые, которые приходились по животу и рукам. Но вскоре, сквозь частое дыхание и шуршание подошв по снегу он услышал робкое:
— Забейте, пошли отсюда. Нас запалить могут.
Ещё несколько ударов.
— Валим, бросайте его, — наконец сказал хриплый.
— Сука, — отозвался кто-то из компании, и Степанов засчитал новый удар, скользящий по колену в грудь. Потом он напрягал слух, изо всех сил надеясь, что ему не кажется и компания правда уходит.
Сколько он так пролежал? Рассвело. Только поднимаясь, Степанов почувствовал боль, она запоздало приходила, волнами накатывала, а потом так перехлестнула через край, что он повалился.
Лежал, кое-как оглядывался. Сумка валялась мятая, всё из неё вытряхнули, разбросали. Ледобур унесли с собой. Степанов попытался собрать, что было, но руки тряслись, затею оставил. Спину и живот продувало. Рыбак обнял себя, пошёл по знакомой дорожке под горку к озеру. Домой идти побоялся — компания могла поджидать там.
Подходя к высокой жёлтой траве в том месте, где всегда выходил на лёд, Степанов увидел, что озеро занесено снегом. Само вспомнилось детство. И только перед глазами заплясали сцены «рыбного экзамена», как услышал он детский смех. Где-то неподалёку совсем.
Всё в нём сжалось, напряглось так, что двинуться с места не мог. Степанов оглядывал озеро, но видел только далёкие сгорбленные силуэты рыбаков. Вот из-за холма, за которым скрывалась часть затвердевшей воды, выскочила фигурка. В пёстрой красной курточке бегала, кружилась, капюшон трясся, руками она то и дело взмахивала, будто пыталась взлететь. Степанов не мог глаз оторвать от этого зрелища.
Фигурка приближалась, причём к тому месту, где две жизни недавно оборвались. Не сразу, но Степанов различил, что носится на льду мальчишка, маленький, и совсем не скоро в глазах рыбака хоть немного отпечаталась мать, которая держалась позади, снимала резвящегося сына на телефон.
Вот он ближе, ближе. Каждый новый шажок, шарканье ботиночка, прыжок, — всё это туго закручивало что-то в Степанове, как будто выжимало тряпку досуха. Прыг-прыг, мать смеётся, не останавливает мальчишку, хотя не могла ведь, никак она не могла не слышать, что тут произошло. Вот мальчишка снова шагнул, потом тук-тук ножкой, переломился тогда внутри Степанова невидимый заводной ключ, сорвался рыбак, побежал.
Всё вокруг сразу умерло, только курточка впереди красная, а рукава такие длинные, не по размеру она ему, что ли? И вот, когда на середине он был пути, хоть там и пара десятков шагов всего, послышался под ногами тот скрип протяжный, как от деревьев сухих на ветру. Какая-то лапа когтистая тогда схватила Степанова за сердце, он захрипел при следующем вздохе, но всё равно добрался, схватил мальчишку, побежал в то место на озере, где было под водой взгорье, и он знал это от отца, а значит, там было легче продержаться, если лёд проломится.
Вот он у цели, остановился, еле дышит, а в руках будто не человечек, а мешок, даже не шевелится. Смотрит Степанов на мать, а ту будто парализовало, хотя ей тоже сюда, к нему, бежать нужно, пропадёт ведь, дура!
Она делает шаг, наконец, руку протягивает в его сторону, становится понятно, что всё сейчас наладится, тогда легко на душе у Степанова случилось, не выдержал, закричал:
— Я успел, смотрите! Успел я! Не как в тот раз!
Пусть все слышат, пусть знают, пусть увидят, что не было больше ступора, что всё правильно теперь. И правда же услышали, Степанов оглядывается, бегут к нему рыбаки со всех сторон, и всё их больше видит, да и мать уже рядом. И он, поднатужившись, поднимает мальчика повыше, а тот всё не шевелится, начинает им потрясать торжествующе, и шепчет почти заветное «ура».
Видит он, как подбегают к нему те два мужика, вот же встреча, которые были с ним в прошлый раз. Степанов улыбается им, а они ему нет почему-то, перехватывает мальчика одной рукой, а второй машет им, машет, губы шевелятся, но он и говорить не хочет, ведь всё видно же, понятно же!
Пускай только не обнимают, вот что угодно, только не объятиями благодарят, их не любил Степанов никогда, ещё с детства сторонился, но получает он удар такой силы по лицу, что руки тяжелеют, а в ногах совсем правды не остаётся. Падает Степанов на снег, холода не чувствует, готовится, что сейчас схватят, поднимут, извиняться будут и за тот раз, и за этот, что сейчас вот промахнулись — ведь надо же так нелепо попытаться по плечу его похлопать да промазать, в лицо угодить?
Он видит, что мужики мальчишку поднимают, а тот всё не двигается, сознание потерял, наверное, тогда кричат чего-то про «скорую», да не пострадал же он, ведь аккуратно схватил и держал. Рыбаки остальные уже вот-вот, почти возле него, тогда Степанов выдыхает облегчённо, радуется, что, наконец, закончилось, позади все беды, а жизнь сама привела его, потому что так и должно быть, второй шанс.
Лежит с закрытыми глазами, ждёт, сейчас уже поднимут, даже губами кривит, что так долго они там, потому что и так от шпаны натерпелся да и замерзать стал. Дрожит рядом с ним лёд от шагов, но не страшно, и тогда, в самый главный миг ожидания, они снова промахиваются. Со всех сторон мажут и мажут, никак не попадают в плечо, зато в грудь, в бока, в голову снова, с такой грубой радостью, что он пытается улыбаться, но быстро устаёт, уже и тело-то не чувствует, только в голове что-то гуляет, какая-то мысль заблудившаяся. Степанов пытается хрипнуть им, что хватит, хватит его благодарить, он и сам рад, но ему завтра на работу нужно.
Вот какой-то мужик промахивается снова, и ухает Степанов, как в колодец, темноту и холод, медленно падает, а сам будто видит с отдаления, что его продолжают колотить, окружив. Но всё это резко перестаёт быть важным, потому что рядом возникает тот мальчишка в куртке с длинными рукавами, как же его, Сашка, да, который тоже сюда провалился, оказывается.
Степанов пытается ему кулаком погрозить, но мальчишка снова ухмыляется, как в первую их встречу, поэтому только и рукой махнуть остаётся на всё да поспать, наконец, по-человечески впервые за эти долгие дни.