Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2023
«Я прочел, и признаться, немало удивился, что Художественный театр ставит оперетту — «Дочь рынка». Вероятно, на это у него есть какие-либо основания. (Хотя, простите, дорогой Константин Сергеевич, хотя я и понимаю, что здоровый художественный смех, улыбки всегда хороши для людей, но все же опереттка — и Художественный театр! И еще сейчас — среди потоков крови — это уже чересчур!)
Из письма И.И.Горбунова-Посадова — К.С.Станиславскому
«Здесь жизнь совсем остановилась; город мертвый совершенно. Ходишь, как по стране воспоминаний. Недавно на генеральной репетиции «Рваного плаща» в Коммунальном театре я видела Ал. Ник. Бенуа и Мстислава Валериановича (Добужинского — Ред.). Они стали тенями себя прежних.
Я не знаю, можно ли и нужно ли возвращать прежнее. Я много не знаю. Не знаю, лучше ли сейчас уснуть и уберечь себя от всех трудностей, толчков, потрясений. Или же нужно жить, жить бодро, что-то творить».
Из письма С.Г.Бирман — К.С.Станиславскому
«К слову сказать, сидя на «Дочери Йорио», я невольно думала: теперь, когда жизнь истерзала нас сильными, бьющими по нервам впечатлениями, душа особенно просит тихого и простого, русского искусства. Театр теперь часто старается перекричать жизнь. Встретившийся мне в театре артист Юрьев так и говорит: «Теперь театр должен давать особенно сильные, яркие вещи — иначе после всего пережитого в жизни они не произведут впечатления». А по-моему, наоборот: самое сильное впечатление произведет тихое, простое, ласковое».
Из письма Л.Я.Гуревич — К.С.Станиславскому
«…И только глубокая вера в то, что все происходящее приведет в конце концов к одной конечной цели — МХТ — дает мне силу сейчас не опустить руки и не уехать в Сайгон торговать на базаре фруктами или мыть пол поденно».
Из письма М.А.Успенской — В.И.Немировичу-Данченко
«Заметили ли Вы, что публика ржет и смеется над страданиями Шабельского — на страдания Иванова — на муки Шурочки. А знаете почему? Потому что участия к ним не испытывает. Не такое время сейчас. Эти слезы, это горе мелки сейчас и никого задеть не могут. Это личные неприятности. Жизнь же бежит галопом вперед сейчас и обнимает, задевает и выдвигает только общее, великое, прекрасное, пусть иногда темное и беспорядочное. Вот, вот когда Художественный театр мог бы и должен играть первую скрипку — в той прекрасной гармонии, которая вскоре раздастся на весь мир, а не вступать с этим пиликанием безволия, упадочности, ничегонеделания и личных скорбей <…>
Владимир Иванович! А тех, что будут ходить на спектакли, Вы невольно, но прекрасно разагитируете их в пользу большевиков — вместо того, чтобы пробудить чувства правды, красоты и справедливости, что должны были бы сделать. Каждый скажет: браво, что большевики смели всю эту интеллигенцию, туда ей и дорога. И он будет прав. А разве Театр этого хочет и это должен делать?»
Из письма Р.В.Болеславского — В.И.Немировичу-Данченко
Книга, которая называется «Письма в Художественный театр»[1]1, издана недавно. В ней пока два тома — письма 1898—1913 года и 1912—1928-го. Поразительна сама история создания книги (редакторы И.Соловьева. О.Егошина, О.Абрамова): «Ряд пыльных старых коробок, подписанных «Письма в Художественныи? театр» вдруг явились из глубин стеллажей. Стояли, заслоненные другими коробками с аккуратными надписями — названиями книг, уже ставших частью театральной истории… И стояли бы еще десятилетия, если бы не грядущий ремонт в Научно-исследовательском секторе Школы-студии МХАТ. Письма? Но такая книга никогда не издавалась. В коробках лежали пожелтевшие листы со слепой машинописью (третья или четвертая копия), которые были исчерканы разными пометками, сделанными почерком В.Я.Виленкина, И.Н.Виноградской, Л.М.Фрейдкиной, И.Н.Соловьёвой… Тысячи черновых страниц рукописи, которая так и осталась не оконченной. Почему эту гигантскую работу оставили пылиться в шкафу?»
Конечно, удивительная судьба. Конечно, поразительная находка: как в океан новейшей российской истории с ее трансформациями, революциями, дефолтами и всевозможными «обнулениями» — бросили когда-то, как в океан бросают бутылку, эти несколько ящиков с письмами — Станиславскому, Немировичу-Данченко, ведущим актерам и режиссерам МХТ-МХАТа. Бросили — и забыли на несколько десятилетий.
Ну и, конечно, историческая ценность этих писем — тоже поражает, ведь почти в каждом из них открытие, ценное свидетельство, иногда озарение.
…Вот богатый гонорар артисту И.М.Москвину за выступление в очередном концерте, по случаю, вероятно, какого-то большевистского праздника: «Паек 20 ф. муки белой, 3 фунта сыра, 2 ф. конфет, 5 ф. крупы. Автомобиль к вашим услугам». (Письмо датируется межу 1918 и 1920 годом).
Вот Мережковский, еще не бежавший за границу, настойчиво предлагает МХТ взяться за инсценировку его романа «Пётр и Алексей». Вот Бенуа обсуждает с Немировичем-Данченко той же страшной осенью 1918 года вопрос о своем переезде в Москву и работе в МХТ (видимо, в качестве главного художника) — «ведь говорят все, что в Москве негде приткнуться, а я, разумеется, не допущу, чтобы ради меня прибегли к тому новому и столь благородному способу странноприимства, которым гордится Первопрестольная» (то есть к насильственному выселению и «уплотнению» прежних обладателей квартир из числа «классово-чуждых» элементов. — Ред.).
Вот Блок просит о помощи руководителей МХТ — приютить его, выделить комнату на несколько дней, в другом письме — просьба уже о помощи материальной: Блок голодает.
Вот Леонид Андреев радуется аресту царской семьи: «Это как будто слишком лично — но я не могу не радоваться, что я с первой минуты войны стал на правильную дорогу, что мне не приходится раскаиваться ни в одном слове. А как меня поносили и презирали — тот же Горький <…> Но это пустяки. Главное — рыжий Николай в тюрьме. Здорово хорошо. Я нездоров как клиника, а все же ликую как Исайя! И в будущее гляжу спокойно и с уверенностью. Главное — верю в народ». (14 марта 1917 года).
Вот основатель «научного анархизма» князь Кропоткин отказывается от приглашения посетить спектакль: «…Но — скажу вам правду. Душевное настроение — такое, особенно в эти дни, что даже тяжело быть на людях». (23 декабря 1917 года). Вот Мария Ермолова, чье имя станет театральным символом первой, сталинской советской эпохи, пишет, поздравляя с юбилеем Немировича-Данченко: «Дорогой Владимир Иванович, в этот год крови и слез трудно написать слово «поздравляю», да оно и не нужно. Теперь единственное, что есть светлого в жизни, это воспоминания о прошлом».
А вот — письмо совсем незнаменитого человека, сторожа Баранова: «Владимир Иванович, я за вас каждый день молюсь Богу, что я служу через Вас 13 лет у Художественного театра. Я вчера приехал из деревни. Извините, Владимир Иванович, я вам гостинец деревенский привез: гусь, цыплята, яйца, лепешки». (1919 год).
Или — поразительное письмо человека, впервые в жизни побывавшего в театре в 1921 году («Теперь жалею, что тогда уехал, не посмотрев всего репертуара, а в данное время попасть, говорят, в него очень трудно, или нужно иметь большую протекцию, или быть коммунистом. Ни того, ни другого у меня нет»). Восторженные, благодарные, трогательные письма «простых» зрителей, с их бесконечными просьбами «прислать фотокарточку». Ключевые события МХТ тех лет — образование первой, второй и третьей студии, попытка нащупать новый, «революционный», репертуар, сложные отношения с новым государством, зарубежные гастроли, возвращение домой.
Казалось бы, что нам сейчас до этих подробностей? Зачем нам нужны эти «письма в МХТ», собранные в два толстенных тома? К чему копаться в пыльных архивах — ну да, для исследователей театра, искусства начала ХХ века, ну хоть бы и «театралов», это нужно — а нам? Широкому, так сказать, кругу читателей, это зачем?
В том-то и дело, что разобранные по архивным полочкам — здесь Блок и Шаляпин, здесь Кустодиев и Бенуа, — письма приобретают сугубо научное значение, добавляют что-то, какие-то детали к давно сложившейся большой картине, но и только.
Однако собранные вместе, со всем этим «мусором повседневности», объединенные с человеческими документами потрясающей силы, они сразу превращаются во что-то большее.
Я пытаюсь из этого «шума времени», из потока деталей и судеб, вычленить то, что сцепляет, «склеивает» все эти интонации и характеры, мысли и эмоции. Кстати, очень ценный и совершенно уникальный элемент «Писем…» — это биографические комментарии, где в одном-двух абзацах рассказывается о судьбах самых разных «зрителей МХТ», провинциальных актерах и режиссерах, учителях, инженерах, просветителях, разночинной интеллигенции — и о том, что с ними сталось в годы советской власти. Ну и получается у меня примерно вот что.
…Театр неостановим. В контексте нынешнего времени часто звучат голоса, что культура обесценилась, и особенно театр, что сейчас невозможно так же, как раньше, его воспринимать, нужно затихнуть, замолчать, пережить… Удивительно, но те же мысли и те же интонации мы встречаем и в этих письмах, написанных около ста лет назад.
Но сами эти тома, сами эти письма, собранные вместе, — дают ответ на этот вопрос. Невозможно. Бессмысленно. Ничто не может остановить этот поток, никто не может поломать этот механизм, этот движок. Он все равно будет работать.
Будет — сначала по инерции, как по инерции ищут работы в МХТ и «жизненной опоры» самые знаменитые художники начала века, как по инерции стремятся «попасть в театр» самые важные начальники новой эпохи. Потом, пройдя через распад и тяжелый кризис, что-то на этом месте родится вновь. А простые люди — они все равно будут стучаться в эти двери.
В этой «неостановимости» театра, возможно, есть даже что-то страшное. Безличное. То, от чего хочется отвернуться. Но вот эта тайна культуры, которая сама себя воспроизводит, по самым разным причинам, от законов природы до самых высоких категорий долга и истины, в то же время поражает, конечно.
Можно отворачиваться. Можно саботировать и никуда не ходить. Оно все равно будет, и будет, и будет…
Конечно, «Письма в Художественный театр» дарят внимательному читателю не только такие вот: условно, оптимистические уроки.
Есть и другие. «Наконец, Владимир Иванович, все мы сейчас, все русское общество, вся Россия — это женщина, носящая в утробе своей новую жизнь, ребенка, прекрасного будущего человека, — нельзя, нельзя нас пугать и показывать нам уродов и насекомых, это же пугает и нервит. Нельзя, это может повлиять на облик будущего ребенка. Он должен быть прекрасным, великим. И показывайте матери, носящей его, только прекрасное, только великое, только светлое». (Из письма Р.В.Болеславского — В.И.Немировичу-Данченко).
Не этой ли великой иллюзией было настолько очаровано российское общество, очаровано настолько, что ничто не могло ее поколебать: ни расстрелы, ни зверства, ни голод, ни диктатура? Ради нее, ради этой великой иллюзии, люди готовы были закрывать глаза или не видеть реальности… Сегодня, казалось бы, мы все это знаем.
И в то же время: эпохи меняются, иллюзии меняются, а сам механизм этот остается прежним. И снова будут нашими умами владеть новые иллюзии — вместо здравого смысла, ясной ответственности и трезвого отношения к фактам.
«Дорогой Владимир Иванович, я никогда не состоял на государственной службе, и таковая, при всех режимах, мне представляется чем-то совершенно чуждым моей природе. Так вот, я бы пошел на ваше приглашение лишь в том случае, если между мной и власть предержащими был бы какой-то буфер…» (Из письма А.Н.Бенуа — В.И.Немировичу-Данченко).
А вот и ключевой, может быть, механизм компромисса между художником и властью, механизм адаптации, выживания, который действует безотказно — и тоже в любую эпоху.
…Словом, уроков много — всех и не выучить сразу.
Но стоит попробовать.
[1] «Письма в Художественный театр. Т. 1 (1898—1913), Т. 2 (1914—1928). (Издательская группа NAVONA, М., 2022.)