Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2023
Дьячков Алексей Владимирович — поэт. Родился в 1971 году в Новгороде. Окончил строительный факультет Тульского политехнического университета. Работает инженером-строителем. Публикации в журналах «Урал», «Новый мир», «Арион» и других. Автор двух книг поэзии: «Райцентр» (М., 2010) и «Государыня рыбка» (М., 2013). Живёт в Туле. В журнале «Дружба народов» печатается впервые.
Мама
В Рязани не осталось нас почти.
О мужестве моём в письме прочти.
Сама себя весь зимний вечер слушай.
В окопах дрыхнут призраки врага.
В компоте чернослив и курага,
На самом дне — айва, изюм и груша.
В окно уставься, выбившись из сил, —
Крестьянин сухостой не докосил.
Ни лет, ни зим у жизни не осталось.
Сгнила времён связующая нить.
Попробуй ничего не говорить.
Молчи, когда тебя унизит старость.
Тьма глубоко намечена резцом.
У зеркала морщинисто лицо.
Следы прыщей, воронки от снарядов.
Читай, поднялся снег из-за травы,
Устала жить — в наклоне головы.
Не выдержать беспомощного взгляда.
Тверди с утра: еси на небеси.
Полгорода на кладбище снеси,
Купи для внуков на развале жамки.
Волну наметил штрих карандаша.
Ох-ох, в чём только теплится душа.
Заснуть и не проснуться на лежанке.
Урок русского
А когда меня из строя вывели,
Времени открылся план простой.
Отозвался будущими ливнями
Жаркому июлю сухостой.
Вынырнула розовая ящерка,
Распустила жёлтую чалму,
И, сморгнув печально настоящее,
Под итогом смазала черту.
И теперь пугают колос жатвами,
И подростка тем, что он один,
Воспиталка, пионервожатая,
Старший повар, младший командир.
Но не зря нарезан лист прожилками,
И на сломе стебля высох клей, —
Тихий час баюкает страшилками
На учёт поставленных детей.
Знает тварь любая тонкокожая,
Как ручей разбился о гранит,
Как о нас, заблудших душах, прошлое
С будущим тревожно говорит.
Мельхиор
Выбирали невест, обмывали погоны,
А потом он пропал на чеченской Второй.
Как Персей с головою Медузы Горгоны,
Он теперь, поседевший, сидит предо мной.
Помнит камень гранитный кровавые лица,
Помнит жёлтый ракушечник страх хорошо,
Словно я собирал свою жизнь по крупицам,
А он свой самородок в протоке нашёл.
Где ручей — голубой, бор сосновый — небесный,
Где тенистое море волнуется — три,
Доиграем давай: я умру, ты воскресни,
Закури на крыльце, затянись и замри.
Синим вечером с тьмою играется ветер,
Дым на яблони бурую крутит чалму.
Жаль, что некому в сумерках больше ответить,
Сам ты камень холодный теперь почему.
Доска
Глаз павлиний наколол.
У щегла подрезал крылья.
Сохрани, Господь, кого
Вспомнил и кого забыл я.
Рядом с дачей старый лес,
Пару белых, два опёнка,
Всех обманутых невест.
Нерождённого ребёнка.
Зал с окном в осенний сад,
Кухню, мытую посуду.
Пса слезливые глаза.
Бабку, слёгшую с инсультом.
Двор, качели, школьниц-муз.
Сад в июле в новолунье,
Где застыл жасмина куст,
А не Будда Шакьямуни.
На террасе лунный свет,
Самовар, следы застолья.
Луговых цветов букет
В вазе из стекла простого.
На иконе вся семья.
Дед-дьячок и дед-безбожник.
Внук в наброске. Это я.
Сохрани меня, художник.
Варлам
Был наслышан о боях под Оршею.
Был немногословен, словно скальд.
На жаре автобус ждал, подошвами
Погружаясь в медленный асфальт.
Искренне любил, боролся с болями,
Правду резал, думал опосля.
Кажется, что делал всё не вовремя,
Зря переживал, томился зря.
В ноябре пугает лес прорехами,
Белой молью сыплет не спеша.
Снова сбились в кучки и уехали
Все друзья, поэты-кореша.
Ночь не ночь, а слабая пародия.
Выпустит гулять любая мать.
У огня буржуйки с кем на родине
В этот раз придётся зимовать?
Может быть, что ты теперь останешься,
Огонёк найдёшь, отбросишь нож,
На шурфе открытом хлебным мякишем
По губам голодным проведёшь.
Выдашь чаю на лимонной корочке,
Вечер дашь, беседу ни о чём,
На прощанье посидеть на корточках
У простенка с грязным кирпичом.
Родина
Но темнеет, и ночь продолжается песнями,
Как болела, едва дотянула до пенсии,
Не сводила концы и попала под санкции,
С документами папку забыла на станции
Фиолетовой ветки, спасалась под кронами
От дождя, в Третьяковке лечилась иконами.
Как тянула одна на романсах и ариях,
На занятья водила, спасала от армии,
Заставляла смотреть познавательный с титрами,
Находила полставки, часы, репетитора,
Витамины, сезонку и самое лучшее.
Выдавала себя, из-за двери прислушиваясь.
Как стояла со всеми, жалела невольника,
Как за подписью в жэу ходила за дворником,
Как в четвёртую смену читала с подростками,
Как в рогоже везли по морозу в Тригорское.
Доверяла чужим, интуиции, логике,
И теперь на бобах, у корыта, не в домике.
Как всё чаще молчит перед зеркалом грустная, —
Неупругая кожа, и губы искусаны, —
С выраженьем лица не задумчивым, каменным.
Если в кофте, то с вырезом, с пошлым орнаментом,
Если в блузке, то белой, застиранной «Ласкою»,
Или с пуговкой, ниткою схваченной наскоро.
За окном канцелярия пишет небесная:
До сих пор я люблю тебя, девочка… — Если бы!
Сыплет снегом беззвучно за шторами вечером.
Время слушать знакомый припев недоверчиво.
Те же, в том же порядке слова с причитаньями.
Отчего же теперь так светло и печально мне?..
Палата
Расплескали больничные лампочки
Свет, и вышла из тьмы тишина.
После химии — в вязаной шапочке
Смотрит мультики в холле жена.
Снег лежит пережёванной кашицей,
Больно воздухом влажным дышать.
Между рамами радуга, кажется,
Поднялась, но боюсь утверждать.
Монотонная речь небожителей:
Повторите, не слышно, аллё!
Что диагноз? Прогноз утешительный,
И леченье надежду даёт.
Врач пугает годами и рисками.
Снег совсем в переулке осел.
Папа, мама и лошадь туринская
Посещают больную во сне.
Все выходят: и дочка, и облако.
Старый вяз в чащу свет уволок.
Тает снег, тает сквер, тает опухоль,
Тает, нежно светясь, потолок.
Июль
До мостков, а дальше по течению
Мимо синхронисток боттичеллиевых,
Лодок кверху дном, турбазы в зарослях,
Алых сосен… То-то было радости.
Опускал привычно неужели я
Медленные вёсла в отражения
Облаков, обрывов с глиной розовой,
Пузырей воздушных, хвойной россыпи.
Слушал, как щеглы поют и иволги,
Как шумят в деревне на каникулах
Пацаны, весь день трясясь на великах…
Девочка рукой махала с берега.
Юная, улыбчивая, рыжая,
В бежевой бейсболке, в платье выцветшем,
Пуговички белые, горошины.
Помнишь, я в ответ махал ладошкою?