Повесть
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2023
Елена Бодрова (Романова Елена Эдуардовна) родилась в 1986 году в Магнитогорске. Окончила Магнитогорский государственный университет (специальность — психолог) и Магнитогорскую государственную консерваторию им.М.И.Глинки (специальность — композитор). Автор книг «Белая. Разговор через стенку больничной палаты» (2020), «Дом, в котором живёт Гром» (2021) и других. Участница проекта АСПИР «Мастерские». Живёт в Магнитогорске.
1
В четверг я стал супергероем. Был погожий день. Чайки сидели на урнах. Весенние облака пролетали над головой как великанские зефирки.
Нет, так историю про супергероя начинать нельзя. Начать-то нужно раньше. Чтобы все поняли, как складывалась моя судьба до момента икс. Например, можно рассказать о той поворотной минуте, когда я заглянул в кабинет номер девятнадцать, чтобы забрать забытую на парте тетрадь, и стал свидетелем душевных (и не только) метаний нашего социального педагога Татьяны Андреевны. Ей на стул налили клея, и она не могла встать — юбка прилипла. А ей ведь всего двадцать два, младенец совсем, вот и не придумала ничего лучше, чем сердито дёргаться. Я тихо вздохнул и вошёл в кабинет…
Нет, плохое начало. Как будто не про супергероя, а про обыкновенного девятиклассника К.А.Грачёва, высокого, немного сутулого, с тёмными волосами, но со светлыми глазами, который однажды имел неосторожность взобраться на памятник коню. А дело было вечером. Ну, то есть вот так: вечерело. Закат сомкнул свои солнечные глаза, укрыл город синим покрывалом, зажёг звезду-ночник и так далее в том же духе. К.А.Грачёв прогуливался после провала на геометрии, не желая слишком скоро возвращаться домой с двойкой в кармане. И вдруг увидел коня (не живого — памятник). Нет, он и раньше видел этого коня, но сейчас конь заиграл новыми красками. Вспомнились фильмы, которые любит отец, про мстителей — они уходят в закат в конце серии (где они, кстати, взяли такое огромное солнце?). И К.А.Грачёв подумал, что ведь все кому не лень лезут на этот памятник, чтобы сфоткаться или просто посидеть, помечтать — он сам видел таких не раз. К.А.Грачёв был недостаточно ленивым, чтобы пройти мимо.
В общем, устал я писать о себе в третьем лице. Залез я на этого коня. И сидел. И думал, как теперь слезать. Потому что залезть и слезть — разные вещи. Такое понимаешь, когда уже забрался.
Пока я размышлял, внизу началась небольшая (лёгенькая) суматоха. Пара мужских голосов требовали от женского сумочку. Такое в наших краях редкость. И я даже не знаю, как в этой ситуации быть. Может, пройти мимо? Моя хата с краю, а коса на улице. Или как там?
Но в тот самый момент пройти мимо — ну никак не получалось. Чисто физически. Поэтому я сказал:
— Оставьте её в покое.
И, знаете, как в книгах пишут: герой хотел произнести судьбоносную фразу громовым голосом, а вышел писк. Так вот, у меня всё наоборот. Я надеялся, что меня не расслышат или примут за галлюцинацию, но меня расслышали. Потому что я сказал голосом Зевса:
— Оставьте её в покое.
Раздельно так. «Оставьте. Её. В покое». Вот такой вот я.
А они завертели головами. Не местные, что ли? Любой житель нашего городка подумал бы на коня. Ну, то есть не на коня. И не подумал бы. Не любой, во всяком случае (что я несу?). Я хочу сказать, если голос (громогласный и мощный) доносится откуда-то сверху, то волей-неволей глянешь на конскую металлическую морду, просто проверить. Ну, мало ли. Потому что на этой площадке, кроме коня и нескольких скамеек, ничего и нет.
Но грабители завертели головами в поисках обладателя Зевсова голоса. А женщина растерянно осталась стоять рядом с ними.
— Да беги же отсюда, — сказал я всё тем же голосом, обращаясь, конечно, к женщине. Какой резон стоять рядом с хулиганами и ждать, пока они осмотрятся и вернутся к отбиранию у неё сумки?
Женщина осталась неподвижной.
Хулиганы задрали головы и увидели меня. И в тот момент мне стало интересно: а как я смотрюсь? Ведь лица их перекосились. Один спросил:
— А т-т-ты кто такой?
А второй хулиган, не дав мне ответить, схватил первого за рукав и поволок прочь.
Женщина глянула и тоже сразу заспешила.
Я остался. Решил ещё немного побыть. Тем более что я не придумал, как слезть. И вот какая мысль пришла мне в голову: а почему бы и нет? Ну, то есть почему бы не стать супервсадником на железном коне (реально железном коне, а не на мотоцикле) и не распугивать хулиганов вот так ловко, как сейчас?
Но быстро отбросил эту идею. Чтобы её воплотить, пришлось бы возвести множество памятников коням, буквально каждому второму коню, чтобы — на каждой улице. Иначе я получусь не очень мобильным супергероем.
Я кивнул сам себе, а сила всемирного тяготения решила, что я кивнул ей, и стянула меня с памятника на землю. Итог: падение, ушиб бедра и отчего-то приподнятое настроение. Я отправился домой бодрым хромающим шагом, но давайте отложим это моё воспоминание, ведь стал я супергероем всё-таки в другой раз. Это произошло, когда я буднично рыдал, сидя на кровати. Сейчас расскажу.
2
— Давай отдадим его по объявлению, — услышал я голос отца из кухни. Хотел выпить воды, но не дошёл. Пришлось затаиться за дверью и подслушивать. На что они меня толкают, эти громогласные ребята? — Он слишком взрослый для нас. Пятнадцать лет — не шутки.
Это мне пятнадцать лет, подумал я. Постойте, «отдадим по объявлению»? Разве так отдают детей — по объявлению? Ну, то есть… Прежние родители вернули меня в детдом, когда мне было пять лет. Но не по объявлению же! Но прежние и продержались-то пару месяцев, а с мамой и отцом я уже девять лет. Я думал, я навсегда…
Помню, однажды утром меня привезли на серой машине. Я увидел жёлтое потрескавшееся здание с белыми лепными птичками на стенах — и упал на землю. Не вышел из машины, а прямо вывалился. Бухнулся на землю и разрыдался. Папа наклонился ко мне и сказал, чтобы я не плакал. Воспитательница с гладкими волосами — имя стёрлось из памяти, надеюсь, навсегда, — потянула меня за руку вверх, чтобы я поднялся. Я повис в воздухе, всё ещё плача, мне даже показалось, что я лечу. Но потом приземлился на ноги. Воспитательница тянула меня ко входу, я едва шёл. Всё это она проделывала молча. А я постоянно оглядывался. Серая машина завелась и уехала. Воспитательница отвела меня в комнату, но не в ту, в которой жил раньше, в другую. Все кровати были измяты, обжиты, и только одна — убрана белоснежной простынёй, и пухлая подушка возвышалась ровным треугольником. Я побоялся сесть на застеленную кровать. Наругают потом, что помял чужую постель. Поэтому остался стоять. Я ждал вечера — вечером родители вернутся с работы и заберут меня из детдома. Я верил, что заберут. Просто у них дела, вот и привезли меня сюда на время…
Забрали меня лишь через год — теперешние мама и отец. Не помню, как ехали от детдома, да я и не хотел запоминать — вдруг снова вернусь. Даже в окно не смотрел. Боялся, что злые силы тогда заметят меня и утянут большими чёрными руками, как в ужастиках, прямо через окно обратно в детдом.
Добирались долго, часа два. Всю поездку я просидел неподвижно, глядя на свои стоптанные кроссовки с рваными шнурками. Только когда вошли в прихожую, когда ключи звякнули об обувную тумбу, когда незнакомые дядя и тётя, чьих лиц я толком не успел разглядеть, в нерешительности остановились на коврике «Велкам» у двери, словно они здесь впервые, — только тогда я проснулся. В нос ударил запах блинов и клубничного варенья. Проснулся, но не поверил. Тогда мне было трудно уяснить, что этот аппетитный аромат, доносящийся из кухни, да и сами блины — теперь мои, а не общие, как раньше. И что комната с одной-единственной кроватью — только моя. Я аккуратно, не притрагиваясь, всё рассмотрел: стол с подставкой для книг, тумбочку возле кровати — на ней лежала стопка одежды (позже оказалось, что это пижама), полупустой шкаф. Одна полка была заставлена разнообразными игрушками: мягкими зверями и машинками. Я подумал, что в квартире живёт ребёнок, но игрушки оказались для меня. Моя будущая мама принялась оправдываться, что игрушки куплены по совету продавца-консультанта, и если они мне не понравятся, она купит другие. Я смотрел на игрушки, словно они на витрине магазина. Никак не решался взять в руки. А вдруг тогда чары развеются, и всё это — комната, пижама на тумбочке, блины с клубничным вареньем и дядя с тётей, замершие в ожидании моей реакции на эти богатства, — вдруг всё это разом исчезнет?
Эта мысль не покидала меня долго, очень долго: она висела бурой тучей и когда я пошёл в первый класс с новеньким рюкзаком за спиной. И когда на уроке ИЗО нарисовал портрет родителей, но так и не смог подписать: «Мама и папа». И когда получил от родителей в подарок на день рождения костюм Бэтмена, хоть ничего и не просил. И когда впервые отправился в летний лагерь, залез в автобус, а родители остались стоять среди других, чужих мам и пап. Я подумал тогда, вдруг автобус увезёт меня не в лагерь? Вдруг это ловушка? Солнце било в глаза, я щурился, чтобы видеть, как родители мне машут, и рьяно, тревожно махал им в ответ. Автобус тронулся, а я, неожиданно для самого себя, крикнул в запотевшее от дыхания стекло: «Мама!» Не знаю точно, услышала она меня или нет, а может, прочитала по губам. Но улыбнулась шире. И даже отец приподнял уголки губ, что с ним случалось крайне редко. В одну секунду мне стало легко, как никогда не было. Бурая туча, казалось, пролилась где-то далеко, в соседнем городке, не надо мной. И превратилась в сизое облако. Облако так и не исчезло совсем, сколько бы я его ни гнал, так и летает за мной по сей день…
Из воспоминаний меня вырвал мамин голос:
— Мы не можем так с ним поступить. Тем более дедушка будет против. Прокормим как-нибудь.
Так в этом дело? Но я ем в школьной столовой бесплатно. По социальной программе. Ужинаю дома, да. Постойте, я что, много ем? Буду есть поменьше. Могу обойтись недорогой овсяной кашей, на худой конец.
— Не может быть и речи, — отрезал отец.
Я поплёлся в комнату, сел на кровать и… проронил пару слезинок (постыдно разрыдался). И, не успел я докраснеть и распухнуть лицом до уровня помидора, как в комнату заглянула мама. Я отвернулся, схватил валявшуюся на тумбочке маску героя новенького комикса «Человек-койот спасает планету» (не спрашивайте), и натянул на голову, чтобы мама не увидела мой недоделанный помидор.
— Костя, с тобой всё в порядке?
Странные она вопросы задаёт для человека, который одной ногой стоит на пороге написания объявления: «Отдам сына даром. Неприхотлив в еде. Миска и коврик прилагаются».
Хотя вряд ли они отдадут меня другим родителям. Значит, в интернат.
Случайно я всхлипнул, а прозвучало, как будто хрюкнул. Мама села рядом со мной, посидела. Толкнула меня плечом.
— Что-то случилось?
Она часто толкает меня вот так плечом, а не обнимает, как другие матери (хотя откуда мне знать про других матерей). Такой жест — словно мы друзья, а не мать и сын. Хотя какие теперь уж…
Я снова хрюкнул. Неподобающий звук для Человека-койота.
— Рассказывай, — попросила мама. — Мне ты можешь рассказать всё, что бы ни случилось.
Ага.
— Я просто супергерой. Не самый удачный, правда.
В доказательство я дёрнул койотовую маску за треугольные уши, но они обмякли и опустились на койотовый лоб. Мама улыбнулась и тоже дёрнула меня за ухо. Оно постояло несколько секунд и поникло.
Так я стал супергероем. Кстати, это был четверг. А на следующий день, в пятницу, мама привела-таки домой большого чёрного с проседью пса — дедушкиного. В прошлую среду ему исполнилось пятнадцать лет.
Оказалось, дедушка лёг в больницу на обследование: у него отказала нога. Врач сказал, что нужна замена сустава. Когда обследование закончится, дедушка будет ждать операцию здесь. После операции он останется с нами минимум на полгода, ведь первое время он даже ходить самостоятельно не сможет. По такому случаю и дедушкин пёс переехал к нам. А гулять с ним поручено мне (с псом, не с дедушкой). Я глупо заулыбался, когда всё это узнал, хотя улыбаться-то особо нечему: всё-таки предстоит операция. Да, но ведь дедушке поставят свеженький сустав, правда? И ещё — дедушка будет жить с нами! Отец молча глядел на меня, а когда моя улыбка иссякла, так же молча выдал поводок.
Я поинтересовался, а что это за пёс? У дедушки же не было пса. Отец нахмурил брови — опять же молча, а мама ответила, что пёс достался дедушке от чужой бабушки, которая переехала в дом престарелых.
Переходящий приз, то есть переходящий пёс, значит.
3
Я не предполагал, что пса зовут Г.Печорин (прошлая хозяйка работала учительницей литературы, назвала в честь любимого героя). Нельзя было как-то предупредить, подготовить меня? Но я помалкивал на этот счёт. Я был рад, что не в интернате, и был рад, что меня не посадили на водянистую овсяную кашу на ужин. И тому, что дедушка переедет к нам. Я был всему рад.
А ещё с тех пор, как я напялил маску Койота, на плодотворную почву моей фантазии упало семечко идеи и активно прорастало. Я вдруг решил, что стану супергероем. Настоящим. А что? Этому городу нужен герой! Тем более никто, кроме меня, до этого почему-то не додумался. Ещё живы были воспоминания о моём смелом всадничестве, спасшем жизнь и честь бедной селянки.
Гуляя по парку с Г.Печориным, я размышлял так: теоретическая база у меня в порядке. Как любитель комиксов я забил ими всё свободное место в книжном шкафу. Оклеил постерами стены. Рисовал на полях тетрадей остроухую мордочку Бэтмена с облачком, в которое вписал «Скоро твоя улыбочка поникнет, эх ты, бедолага Джокер, ай-ай-ай». Эту фразу я сам придумал. Мне кажется, знаковая получилась. Я даже проговаривал её шёпотом прям на уроке географии, пока рисовал. Получил двойку за поведение, но не пал духом. Трудности закаляют. Всё, что не убивает, делает нас сильнее. (Эти мысли очень пригодятся, когда я стану супергероем.)
Но оставим меня с Г.Печориным гуляющими в парке и вернёмся к Татьяне Андреевне, прилипшей к стулу. Помните? Я же не дорассказал. Случилось это немного после переезда престарелого пса к нам домой. Я заглянул в девятнадцатый кабинет, чтобы забрать забытую тетрадь. И увидел её — дёргающую юбкой Татьяну Андреевну, нашего социального педагога. Минутка лирики: Татьяна Андреевна выглядит как помесь Татьяны Лариной и Наташи Ростовой. У неё распахнутые голубые глаза, фигура подростка, волосы-одуванчик, одежда а-ля библиотекарь.
На прошлом уроке она провела с нами тест на профориентацию. Прозвенел звонок, все ускакали на перемену. А она, значит, приклеилась.
Я встал в дверях, а Татьяна Андреевна подпёрла подбородок рукой, как будто она просто радостно отдыхает на перемене. Но раздражение в голосе ей скрыть не удалось:
— Грачёв, что-то забыл?
Я удивился, что она запомнила мою фамилию, — почти ведь не пересекаемся, и ответил:
— Вам нужна помощь, Татьяна Андреевна?
В моём воображении супергеройский костюм едва не лопался от рельефных мускулов моего мощного торса.
А она даже не взглянула на меня.
— Нет, — говорит, — помощь не нужна.
Мускулы сразу сдулись как воздушный шарик.
— Но я же вижу, вы приклеились, Татьяна.
Почему-то «Андреевна» отвалилось, как скорлупа от варёного яйца.
Она повернулась, поглядела на меня пристально. Вздохнула и махнула рукой.
— Иди на перемену, Грачёв.
— Я помогу.
Лицо Татьяны выражало скепсис. Я подошёл ближе, попросил подняться со стула, она попыталась. Обследовал место, где ткань соединялась со стулом.
— Не снимать же мне юбку? Без юбки позорно и стыдно.
Голубые доверчивые глаза Наташи Ростовой перед первым балом.
— Татьяна, — сказал я строго. — Как вы относитесь к мини-юбкам? Нет, я вижу, ваш стиль не позволяет…
— Что ты несёшь, Грачёв?
Вот так прям и сказала: «Что ты несёшь». Нет, ну кто из нас учитель? Хотя она же социальный педагог, а не учитель.
Я взял ножницы и показал ей как редкий экспонат, покрутил так и сяк перед лицом.
— Ты не мог бы выражаться яснее, Грачёв? — раздражённо сказала Татьяна.
— Татьяна, я предлагаю…
— И прекрати называть меня Татьяной, у меня и отчество есть.
— Андреевна, я предлагаю обрезать вам юбку до состояния мини.
Мы долго смотрели друг на друга. Пока не прозвенел звонок и Татьяна не дёрнулась и не прикрикнула:
— Режь, Грачёв! Дверь только закрой и режь! Сейчас восьмиклассники придут.
Я запер дверь, пока никто не успел ввалиться. Восьмиклассники, они такие, им только волю дай, они гурьбой в класс завалятся, стоит только звонку прозвенеть. Никакого воспитания. Сам таким был. В прошлом году.
— Режь давай, Грачёв! Только ровно режь, как будто крой такой.
— Кроль?
— Не отвлекайся, делай дело, Грачёв.
Пока я резал, я размышлял (вы уже поняли, что я много размышляю). Мысль возникла такая: никогда не думал, что буду подрезать юбку учительницы. Как-то даже в голову не приходило. Крылатая фраза «Ни одной юбки не пропускает» заиграла новыми красками.
— Это Вилкин меня приклеил, совершенно точно! — вскинула на меня мстительный взор Татьяна Андреевна. Теперь она напоминала Скарлетт О’Хару из «Унесённых ветром» (любимый фильм мамы). Я чуть не брякнул «подумайте об этом завтра», так меня впечатлил её воинственный взгляд. — Ты что-нибудь заметил, Грачёв? Вилкин ведь выходил в туалет, а потом тёрся возле учительского стола, когда вернулся. Пока я прохаживалась между рядами.
— Я ничего не заметил, Татьяна, — честно ответил я, потому что так оно и было. Тест на профориентацию поглотил меня. Я отвечал на вопросы и размышлял, вдруг мне выпадет быть офтальмологом или, скажем, сталелитейщиком. Или микробиологом. Я не выдержу. Да и кто бы выдержал: нахлобучить на лоб блестящее металлическое блюдце (или что это у них такое, у офтальмологов?) и выписывать людям очки, когда тянет выбросить мускулистую руку вперёд и лететь спасать мир? А плащ на ветру развевается так: фьить, фьить, фьить.
— Всё, иди, Грачёв, — махнула рукой Татьяна Андреевна.
— Только спиной к классу на всякий случай не поворачивайтесь, — заметил я вскользь.
— Иди. Дверь открой восьмиклассникам и иди. Сочтёмся.
— Сочтёмся? — удивился я.
Она мне собралась заплатить за то, что я отрезал громадный кусок ткани от её одежды? Особенно сзади. Так получилось. Слишком много клея — большая площадь поражения. Но неполадка устранена. Не будь я К.А.Грачёв Великолепный…
— Что значит, не поворачиваться к классу спиной, Грачёв? — учительница схватилась за юбку сзади, стараясь нащупать её длину.
— Я пошёл, Татьяна. Всё-таки я тоже человек занятой, у меня геометрия уже началась.
— Татьяна Андреевна… — поправила она рассеянно и попыталась заглянуть себе за спину — но я уже запустил гудящую вакханалию в кабинет, а сам юркнул в коридор.
4
Чтобы стать настоящим супергероем, важно иметь что? Не слышу ваших вариантов.
Суперспособности? Фи. Не обязательно.
Вылетающие из ладоней нити-паутины? Нет, конечно. Не каждый супергерой оснащён паутиной, знаете ли. Это удел лишь немногих членистоногих.
Сдаётесь?
А я скажу. Не обойтись без костюма! А костюма с надписью на груди «К.А.Грачёв — лучший супергерой на свете» у меня как раз и не было. А было у меня следующее: маска Человека-койота (это вы уже знаете, видели её в деле), костюм Бэтмена тридцать четвёртого размера (я слегка вырос из него), костюм-тройка, купленный специально для школьного бала в конце седьмого класса (не спрашивайте). Вот и всё. Искомое не найдено. Придётся выкручиваться.
Вариантов несколько:
1) сшить костюм самому (сразу вычеркнуть);
2) попросить сшить мне костюм человека, который умеет шить костюмы для супергероев (где я возьму такого уникума? Вычёркиваем);
3) собрать костюм из чего придётся (сразу говорю: получится не как в кино, где какая-нибудь фея шьёт себе платье из шторы за одну ночь и покоряет принца на следующий день. Реальность бездушна и жестока, да и я — не фея. Но выбирать не приходится).
Открыл одёжный шкаф. Осмотрел полки. Ничего не нашёл. Закрыл одёжный шкаф.
Снова открыл. Вдруг я что-то упустил? Но нет — я внимателен и боек, я настоящий герой. Ничего я не упустил: одежда у меня будничная и скучная. Снова закрыл шкаф.
Обдумывая свой будущий костюм, я пришёл к выводу: что бы там кто ни говорил, все супергерои одеваются в магазине для водолазов. Убрать акваланг, маску и ласты, добавить плащ… Представили, да? Вот и я о том же.
— Мам, у нас случайно нет водолазного костюма?
Ну а вдруг.
— Зачем тебе, Костя?
Мама даже отвернулась от плиты, где жарила котлеты, и посмотрела на меня пристально. Ну, она права. Я бы тоже так на себя посмотрел, задай я себе такой вопрос, если бы я был своей матерью. (Забудьте.)
— Да так, — уклончиво ответил я. — Нету, значит?
— Водолазного костюма у нас нет, — согласилась мама и продолжила жарить котлеты.
Ищем другой вариант.
А пока я ищу другой вариант, я решил поискать ещё и суперспособности у себя (я могу быть многозадачным, если захочу). Суперспособности в этом деле тоже не помешают.
Выписал на листочек всё, что мне представилось важным:
1) я умею залезать на коня-памятник;
2) распугиваю хулиганов звуком своего мощнейшего суперголоса;
3) ловко орудую ножницами в деле подрезания учительских юбок;
4) хорошо выгуливаю собаку (утром и вечером).
Последнее я вычеркнул. Не самое оригинальное умение. Да и брать Печорина в напарники я не планировал. Я герой-одиночка, если что.
Не так уж много способностей получилось. Да и, положа руку на сердце, не то чтобы эти способности «супер». Совсем не «супер», прямо скажем.
Займусь лучше костюмом — верное дело.
И занялся — а именно: глубоко-глубоко задумался, как я умею. Настолько глубоко, что думал весь вечер, а потом ещё утром и немного днём. Я пребывал в своих мыслях, когда на перемене сквозь шум до меня долетело:
— Грачёв! У меня к тебе разговор! Во-первых, — сразу приступила к разговору Татьяна, я даже поздороваться не успел, — ты что, ножницами пользоваться не умеешь? Разве можно было так напортачить? Грачёв, ты словно пытался вырезать из моей юбки новогоднюю снежинку! Как, думаешь, это смотрелось? Мне пришлось сидеть на стуле весь урок.
— Ну, то есть можно было не отклеивать вас от стула, Татьяна?
— Андреевна. И кроме того, не дерзи мне! В окно пришлось бежать домой, чтобы переодеться!
— Господи, в окно?
— В окно между уроками, Грачёв! А во-вторых, ты всё-таки спас меня, и я придумала следующее, чтобы тебя отблагодарить.
Всё-таки спас. Я не ошибся. Вот оно, моё призвание. Сначала конь, теперь юбка. Мелкими шажками я двигаюсь к своей великой цели. Не пройдёт и недели, как я буду являться пред сирыми и убогими, дабы нести справедливость в массы, источать свет на их бедные судьбы, что там ещё…
— Ты слушаешь меня, Грачёв?
— Да, Татьяна.
— Андреевна. Что я только что сказала?
— Андреевна.
— Не дерзи мне, Грачёв, иначе я развернусь и уйду. А сказала я следующее: помнишь, я проводила у вашего класса тест на определение социальных ролей в учебном коллективе?
— Совсем нет.
— Там были вопросы вроде: «Кого из класса ты пригласишь на свой день рождения?»
— Тогда помню.
— Так вот, Грачёв: тебя никто не пригласит.
— Вы хотите меня обидеть, Татьяна? Месть за испорченную юбку?
— Татьяна Андреевна, и кроме того, нет, я не мщу. Я лишь хочу сказать тебе: твоя роль в классе самая низшая — нечто среднее между изгоем и шутом.
— О.
— Вот именно!
— До свидания, Татьяна.
— Да постой же, Грачёв! Я предлагаю тебе помощь.
— Мне помощь?
— Именно! Поднять твою роль в классе до уровня, ну хотя бы затейника.
— Затейника?
— Затейника, Грачёв.
— Фраза «а ты затейник», сказанная ироничным тоном, — это что-то оттуда, из социальных ролей?
— Не меняй тему, Грачёв. Так ты согласен на такой эксперимент?
— А это эксперимент?
— Это социальная помощь. Я социальный педагог, и моя работа — оказывать помощь учащимся и следить за комфортным пребыванием оных в учебном коллективе.
— Оных?
— Ты мог бы не переспрашивать каждое моё слово, Грачёв? Кроме всего прочего, мне это нужно для научного исследования. И если ты согласишься, то и мне поможешь, и себе. Итак, Грачёв, согласен?
Прозвенел звонок. Татьяна смотрела на меня большими Наташи-Ростовыми глазами. И я кивнул. Пусть займётся Татьяна. Ничего у неё не выйдет, конечно.
Изгой. Шут. Отлично (нет).
5
Потолок. Почему он такой скучный в три часа ночи? Серый какой-то.
Как я прям.
Нет, ну я знал, что не блистаю в классе. Прихожу, чтобы учиться, а отучившись, — сразу домой. А что ещё в школе делать? Ну, не дружу ни с кем. Нет, ну я иногда заговариваю с Вилкиным, который приклеил Татьяну. И со Скворцовым, он передо мной сидит, а я иногда забываю ручку. У Скворцова всегда есть запасная.
И за партой я один сижу. Когда в начале года перешёл в эту школу, то занял, как мне и предложила классная, любое свободное место. Любым свободным местом оказалась третья парта первого ряда — она пустовала. Так и сижу там один с тех пор.
Да и в столовке я выбираю дальний стол, куда не доходит ни одна человеческая нога. Ну ладно, одна доходит. Точнее, две. Девочка-младшеклассница. Может, она тоже выбрала любую свободную парту, когда ей предложили?
Нет, я понимаю, дело не в месте. Дело в человеке. Во мне то есть. Это я какой-то не такой? Я странный ведь? И, может, не очень нужный. Иначе бы родители — ну те, настоящие — не оставили меня в детдоме? И вторые родители не вернули бы, — я им чем-то не понравился.
Пока я пла… точнее, размышлял, я нашёл у себя ещё одну суперспособность. А что, это идея. Суперплакса. Затоплю врагов слезами. И водолазный костюм вместе с аквалангом и маской такому герою пришёлся бы кстати — чтобы самому не утонуть.
Ладно. Я зажал себя в кулак. Обязательно стану нужным — буду спасать людей. И никто не посмеет меня вернуть — куда там возвращают супергероев? Некоторых, наверное, на Криптон. «Вот тебе космический корабль, лети, ты нам не нравишься». Чувствуете фальшь в этой фразе? То-то! Потому что с супергероями такого не случается.
На следующее утро я проснулся с лицом, как у Карлсона, который живёт на крыше. В меру упитанное лицо в самом расцвете сил, а на самом деле — опухшее от слёз. Пришлось долго умываться ледяной водой. Ладно хоть родители ускакали на работу. Я полусъел один из оставленных мне бутербродов и тоже ускакал — в школу.
Прямо перед уроком меня поймала Татьяна (взялась за меня всерьёз, похоже) и сказала:
— У тебя что-то с лицом, Грачёв!
А я ответил ей:
— Татьяна, у вас есть водолазный костюм?
— Что у тебя в голове, Грачёв?
А я сказал сурово:
— Мысли.
— Это пугает.
Без суперкостюма моя карьера буквально топчется на месте.
— Зайди ко мне в кабинет после уроков, — попросила Татьяна.
И ускакала. Сегодня все почему-то скачут. Или мне только кажется? Скучаю по железному коню.
После уроков я сделал как мне велели: зашёл в кабинет с табличкой «Социальный педагог Татьяна Андреевна». И пожалел, потому что Татьяна начала с порога на вчерашнюю тему:
— Ты изгой, Грачёв, потому что ни с кем не общаешься в классе. Это нужно исправить.
И бросила на стол какую-то схему.
— Взгляни.
Я, конечно, взглянул. Без всякого рвения, правда.
— Это план захвата дачного посёлка?
— Вот! — воскликнула Татьяна. — Я же говорила, что из тебя выйдет прекрасный затейник.
— Боюсь, я против того, чтобы из меня вышел хоть какой-нибудь затейник, не то что прекрасный, Татьяна. Так что это за прямоугольнички, если не дачные коттеджи, вид сверху?
— Прямоугольники — это парты в кабинете. Рядом с каждой подписано имя ученика.
— Здорово. Нет, правда здорово. Это впечатляет, Татьяна.
— Дослушай, Грачёв! Это план вашего класса.
— Мы будем захватывать класс?
— Мы никого захватывать не будем. План нужен для наглядности. А будем мы, как я вчера и сказала, поднимать тебя по социальной лестнице на уровень выше.
— Я не вижу на плане лестницы.
— Сосредоточься, Грачёв! Социальная лестница — это расположение социальных ролей в общей иерархии. Сейчас ты в самом её низу.
— Можно не напоминать об этом раз в две с половиной минуты, Татьяна?
— Андреевна, Грачёв, запомни наконец.
— И как же я поднимусь хотя бы на ступеньку выше, Татьяна Андреевна?
Я взял схему в руки и увидел рядом с фамилиями одноклассников подписанные карандашом слова — те самые, которыми вчера (да и сегодня) агрессивно бросалась Татьяна — «изгой», «затейник». Ещё — «формальный лидер», а также «неформальный лидер».
— Подняться тебе поможет дружба с неформальным лидером. А у вас это Ксения Шапошникова. Она по природе лидер. К себе, конечно, мало кого подпускает, но имеет влияние на одноклассников. Если тебе удастся подружиться с Ксенией, то и другие изменят о тебе мнение.
— Отлично. Я и Ксения Шапошникова.
— Что не так?
— Она в упор меня не замечает. Как и некоторые другие. Многие другие. Ну, почти все.
Я ткнул пальцем в схему:
— Вилкин — тоже неформальный лидер.
— Вилкин пограничный тип.
— Вы обзываетесь потому, что он приклеил вас к стулу?
— Я не обзываюсь, Грачёв. Вилкин набрал одинаковое количество баллов по двум позициям: «неформальный лидер» и «затейник».
— Ну вот же, нам и нужен затейник. Разве нет?
— У меня есть идея получше!
Мне показалось, или мы с Татьяной стали общаться так, словно мы герои авантюрного фильма? Схему надо на столе расстелить. Вот так, антуражнее как-то. Надо ещё склониться над ней с серьёзным задумчивым видом.
— Я передумала, — сказала Татьяна, и я перестал склоняться с серьёзным задумчивым видом над схемой. — Затейник — слишком мелко для нас. Сделаем тебя сразу неформальным лидером. А в этом нам поможет только один человек…
И, глядя мне прямо в глаза, Татьяна ткнула пальцем в прямоугольник с подписью «Ксения Шапошникова».
— Чувствуете, Татьяна?
— Андреевна. Что я чувствую, Грачёв? — со вздохом спросила она.
— Джеки Чана не хватает для полноты ощущений.
— Господи, Грачёв, когда ты повзрослеешь?
А сама целую схему по спасению меня начертила. Ну-ну.
6
Когда я вернулся домой, полный планов по завоеванию авторитета в классе (на самом деле, нет — после слёзной ночи я превратился в лимон, который выжатый), так вот, когда вернулся, — дома был дедушка. Он разбирал чемодан — коричневый такой, советский ещё, с гремящей ручкой. Дедушка выкладывал рубашки и брюки на полку в мамином шкафу.
Дедушка живёт в городе меньше нашего в шесть раз. Там один завод, на котором трудится большинство жителей, и толпа бесцветных пятиэтажек, в которых они живут. Но дедушка живёт в своём доме на окраине. Я приезжаю к нему каждый август. Дедушка открывает деревянную скрипучую калитку, обнимает за плечи и ведёт к дому. Он затапливает печь — у него настоящая русская печь, хоть и есть современное отопление. Печь тоже поскрипывает — точнее, горящие поленья в ней потрескивают. Дедушка готовит картошку в чугунке. А вечером, когда ужин съеден, окрестности обойдены, молоко от настоящей коровы выпито, я укладываюсь на пружинящую кровать, скрипучую, как калитка. Прижимаюсь к тёплой стене — за этой стеной как раз печка. Изучаю взглядом трещину в побелке — она мне напоминает изображение реки на географической карте. Может, Енисей, где прошло дедушкино детство? Дедушка рассказывает свои истории, пока я не проваливаюсь в сон. Так было всегда, начиная с моих шести лет.
Теперь дедушка — в нашей более-менее современной обстановке — смотрится как ламповый телевизор в магазине «Эльдорадо». Мне кажется, он тоже считает примерно так же, потому что, выгрузив все свои немногочисленные вещи из чемодана, долго стоит напротив шкафа в задумчивости. Даже не замечает меня — а я давно наблюдаю. Почему-то не здороваюсь. Почему-то грустно. А вдруг здесь, в нашей квартире, дедушка позабудет свои истории? Вдруг они оживают только в доме на окраине? А здесь как будто не нужны. Это же истории из его, дедушкиной, жизни, они принадлежат прошлому. В нашей квартире из прошлого — только альбом с фотографиями и несколько престарелых вещей, которые мама оставила для декора.
Он вздыхает — так протяжно, как будто сдувает пыль со старинной книги. И оборачивается. Улыбается и говорит «привет, внучок», как будто давно понял, что я стою истуканом за его спиной.
Он не приобнимает меня за плечи и не ведёт через скрипучую калитку в дом, как бы мне этого ни хотелось. И я спрашиваю:
— А у тебя есть водолазный костюм?
У него нет. Но зато есть костюм пчеловода (Суперпчеловод? хм.) и костюм сварщика (Суперсварщик). В молодости дедушке довелось поработать и тем, и другим. Взял с собой как память. Но мне отдаст с радостью, если нужно.
Я глубоко задумался.
Вечером пришли с работы родители, мама напекла блинов. И даже воздух стал почти съедобным — пропитался запахом масла и разговорами за столом.
Спать дедушка лёг в моей комнате на раскладное кресло. Родители не успели купить ему кровать. Г.Печорин деловито покрутился и бухнулся сарделькой рядом с дедушкиным лежбищем.
Мне не хотелось спать, но пришлось тоже улечься — чтобы услышать очередную дедушкину историю. Если она будет. Когда свет погас, дедушка произнёс:
— Ну как, Костя… как в школе?
— Нормально, — сказал я.
Дедушка перевернулся на другой бок.
Я внутренне осунулся и приготовился в тишине созерцать потолок, который изучил давным-давно, а вчерашней ночью повторил до полного зазубривания, но дедушка вновь подал голос:
— Не помню, рассказывал ли, как я в тайге заплутал?
— Расскажи, — прошу я, хотя уже слышал эту историю.
— Ну вот, значит, отправились мы с Тимофеем — мне тогда восемь было, а брату двенадцать, — отправились в лес по ягоду. Нам, значит, мама выдала по лукошку и наказала к обеду вернуться. А к обеду-то — это когда солнце в зените, у нас часов-то не было с братом, это сейчас вот и часы наручные, и эти, телефоны, там время показывается. А тогда не было. И мы пошли. А мама всегда говорила: тайга — чуть два шага сделаешь, уже затеряешься. Поэтому нужно знакомой тропой идти. Мы знали тропу с Тимофеем-то, мы по ней могли выйти на черничное место, оно называлось черничное, но там, чуть поодаль, и морошка, и клюква росли. И мы пошли. Но в тот раз, уж не знаю, что мне в голову ударило, но я, как в сказке — ягодка за ягодкой, цветочек за цветочком, и утопал куда глаза глядят. А глядели они куда-то не туда. Незнакомое место, значит. Сосны как удочки, ловящие облака — вверх, вверх, вверх. Очень высокие. А ещё — кусты малины. Сами по себе кусты малины — это ничего страшного ведь, но они были помяты, и веточки обломлены. Медведь, значит, рядом. Я это, значит, струхнул, — дедушка издал короткий смешок. — Маленький был. И побоялся кричать, хотя это зря, медведь боится громких звуков. Но если рядом медвежата с медведицей — то тут, конечно, пиши пропало. А и куда идти, я не понимал, правильно мама говорила: несколько шагов, и всё, потерялся.
Дедушка замолчал надолго, я уж было подумал, что он уснул.
— Бродил и плакал. Ещё думал, куда Тимофей-то делся, вдруг тоже заблудился? Солнце над соснами побывало в зените и покатилось дальше, а я всё брёл непонятно куда, опасался лишний звук произвести, боялся медведя. Сообразил потом, значит, по солнцу идти, вспомнил, что солнце закатывается за другой берег Енисея, пошёл туда. И вышел из тайги. Оказывается, недалеко был, просто бродил туда-сюда, туда-сюда, — дедушка рассмеялся. — Повезло, значит. Мог и затеряться по-серьёзному. Тимофей, оказывается, дома уже был. Сказал, что думал, что я так пошутил, что спрятался где-то. Больно уж резко исчез. А я с пустой корзиной пришёл, мама наругала, что не принёс ничего и что загулялся, обед пропустил. А я и не рассказал, что потерялся. Зато ужинал вот с таким аппетитом! — дедушка вновь посмеялся немного. — Спокойной ночи, внучок.
— Спокойной ночи, дедушка.
Я задумался. Тимофей, старший брат, — а вдруг он просто испугался, что не уследил? Струхнул, набрал ягод по-быстрому и домой убежал. И даже не пытался искать младшего брата, сделал вид, что тот спрятался. А если бы дедушка так и не вернулся? Как с этим жить?
И ещё вопрос — а вдруг дедушка всё это понял? Ещё тогда, в детстве. А сейчас вот — со смехом вспоминает.
Я никогда не узнаю правды.
Интересно, а я смог бы бросить брата в беде? Или вот так смеяться спустя годы, зная, что в тот день меня бросили одного в тайге?
Чем дольше я живу на свете, тем сложнее видится жизнь.
Я горестно вздохнул. Дедушка к моменту моего горестного вздоха уже спал.
7
А утром меня осенило. Эклектика! (Не пугайтесь. Я сам, когда впервые услышал это слово, привыкал минуты полторы.)
Эклектика, как всем известно, это сочетание несочетаемого. Очень даже модно! В наши-то времена планшетов и советских будильников, стоящих на одной полке. (Ну ладно, ладно, это у нас будильник и планшет стоят на одной полке. Но не думаю, что мы одиноки в эклектическом подходе к оформлению интерьера.)
Так вот. Эклектика, подумал я. И попросил у дедушки оба его костюма — пчеловода и сварщика. На меня напало вдохновение. Благо, что было воскресенье, и вдохновение не отпало сразу же, как могло бы в будни. Я разложил костюмы на своей кровати и стал размышлять, что мне со всем этим делать. Можно взять шляпу пчеловода и добавить к ней огромные красные перчатки сварщика. А вообще, подумал я, эти костюмы похожи, как родные братья. И в обоих почти неразличимо лицо, а это мне на руку, ведь я собрался творить добро анонимно. Чтобы обо мне писали в газетах: «Неизвестный пчеловод спас женщину от разбойного нападения». Или: «Таинственный сварщик предотвратил ограбление». «Вемка», добавил я мысленно. Ограбление века.
Решил померить костюмы. Сварщика оказался тяжеленным, как я побегу спасать в таком? Пчеловод тоже не сильно мобильный, мешковатый какой-то. Понятно, почему супергерои предпочитают одежду в облипку.
Остановился на шляпе пчеловода и красных, явно супергеройских, перчатках сварщика. Шляпа годная: чёрная с мелкой сеткой, лишь слегка просвечивающей. Сквозь сетку практически не видно лица, так, контуры только.
Осталось найти: штаны, водолазку. Справлюсь, подбодрил я себя.
И ведь справился буквально спустя пятнадцать минут. Нарыл в своём шкафу чёрные джинсы — они стали мне маловаты, но я натянул кое-как. Получилось как раз в облипку. Две чёрные тонкие ноги — как у паука. Не у Человека-паука, а просто у паука. У чёрной вдовы, например. Прекрасное сравнение. Суперчёрная вдова. Чёрная супервдова. Учитывая, что я никакая не вдова и вообще мальчик.
Нашёл ещё чёрную рубашку, водолазки у меня нет. Рукава длинные, но мне коротковаты. Не беда — на руках будут красные перчатки.
Надел всё это. Получилось так, словно на шляпу Зорро набросили чёрную (рыболовную?) сеть, и вдобавок к этой неприятности он ещё и упал руками в ведро с красной краской. Я показал себе в зеркале большой палец — типа всё здорово! Всё очень, очень здорово.
Сойдёт.
Могу приступать к своей миссии.
8
Какое совпадение. Только утром выгуливал его в парке, а теперь вот прохожу на уроке литературы. «Герой нашего времени», Григорий Печорин.
— Печорин вовсе не герой в привычном понимании, — вещала у доски Наталья Васильевна, учительница (да, вы угадали) литературы. — Печорин — типичный представитель поколения потерянных молодых людей, не сумевших найти применения своим талантам и энергии в условиях общественного строя того времени.
Согласен. Когда мы шли по парку, он выглядел потерянным.
— Печорин — портрет поколения. Он соткан из пороков людей того времени.
— А разве пороки не одни и те же во все времена? — с места спросила наша отличница, Лиза Куницына. Кстати, как был подписан её прямоугольник в плане Татьяны? Не помню. Наверное, тоже какой-нибудь лидер.
— Интересная мысль, Куницына, запомни её, — с хитрой улыбкой отозвалась Наталья Васильевна.
Я тоже запомнил мысль, на всякий случай. Даже записал. На полях. В облаке рядом с нарисованным только что Суперменом. В чёрной шляпе с сеткой и рукой в красной перчатке — рука поднята в приветственном жесте. Супер-Я говорю: «Пороки — одни и те же на все времена». Как-то слишком философски. Не по-супергеройски. Но, может, я умный супергерой, который между подвигами открывает томик Вергилия? (Если что, я не знаю, кто такой Вергилий.)
Наталья Васильевна рассказала про Бэлу. Оказывается, Г.Печорин похитил коня, чтобы ему взамен похитили Бэлу (она очень нравилась Печорину). И похитил её, представляете, собственный брат! Не было на них супергероя. А был только Печорин, расхититель Бэл.
Слушаю Наталью Васильевну дальше. И знаете что? Печорин ещё и контрабандистов повстречал. И не смог им никак помешать, только панику навёл. Ох, я бы там развернулся! Спас бы Бэлу, коня Казбича спас бы, а также упрятал за решётку контрабандистов. А от Печорина одни проблемы.
Перед глазами у меня возникла картинка: я, конь и Бэла бежим в замедленной съёмке. Я держу коня под уздцы, Бэла в седле, лицо её измождено постоянными похищениями и вероломствами брата, волосы колышутся на ветру — но медленно (замедленная же съёмка). За спинами у нас одно за другим рушатся здания, всё в огне. С крыши одного из строений летит горящая балка, мы едва успеваем пронестись под ней, балка задевает кончик волоска на хвосте коня. Мой красный плащ воинственно развевается…
Точно! Плащ! Надо найти плащ.
Набатом звонит звонок с урока. Я поднимаюсь со своего места в замедленной съёмке. Мир ещё не знает, с кем учится в одном классе…
— Грачёв, поторопись, мне ещё кабинет проветрить надо.
Это Наталья Васильевна. Я, конечно, поторапливаюсь. И в коридоре меня ловит Татьяна.
— Ты придумал, как подружишься с Ксенией?
— Здравствуйте, Татьяна.
Я хладнокровен. Называйте меня Красный Плащ. Хотя есть же утка по прозвищу Чёрный Плащ. Не испортит ли мне репутацию невольное сравнение с уткой?
— Здравствуй, Грачёв! Вижу, ничего ты не придумал. И даже попытки не было. Поэтому я постаралась за тебя.
— А?
— Сказал «А», говори и «Б», Грачёв!
— Бэ.
— Молодец. А теперь к делу. Ты и Шапошникова вместе поможете завхозу с оформлением Краеведческого музея к празднику Девятого мая. И пока будете работать над этим, подружитесь.
— Музей? Но, Татьяна, я и так не успеваю по программе…
— Тебе ещё повезло, что у меня есть связи в учительских кругах. Не благодари, Грачёв!
И Татьяна унеслась в недра перемены, а я поплёлся к кабинету биологии. И ведь действительно, не успел прозвенеть звонок на урок, как вбежала завхоз Ульяна Павловна, спешно дала нам с Ксенией Шапошниковой первое поручение — вставить в рамочки и развесить в музее памятные фотографии — и убежала. Ксения Шапошникова сердито зыркнула в мою сторону — даже не зыркнула, а бросила кратчайший зырк и сразу же отвернулась. Наверное, она не фанат чёрно-белых фотографий.
После уроков, пока я шагал к музею (угловая дверь на третьем этаже), мимо проскочила Татьяна и крикнула:
— Не подкачай, Грачёв!
Как будто я шёл на спецзадание. Правда, так оно и было, если подумать.
Нам выдали рамки и фотографии. Всё как договаривались. Мы принялись молча вставлять одно в другое и вывешивать на стену, на заранее вбитые гвоздики. Работа шла методично и тихо. Потом я вспомнил — необходимо подружиться с Ксенией Шапошниковой. И начал дружиться (подруживаться?), используя юмор как кратчайшую дорожку между сердцами людей. Общий смех сплачивает, что-то такое я где-то там слышал. Или даже читал.
— Шапошникова, — начал я, — а тебе не жарко?
— Что? — Ксения подняла на меня глаза. Брови она недоумённо свела к переносице, и от этого взгляд получился скомканным.
— Я говорю, сейчас же весна, солнышко греет. А ты — Шапошникова. Не жарко? А то сменила бы фамилию на какую-нибудь более прохладную. Ну, на тёплое время. Кепкина?
— Ты придурок, Грачёв? — взгляд ещё более скомканный.
— Шутка. Это шутка.
— Придурок.
И мы продолжили развешивать фотографии в тишине.
— Кажется, подружиться с неформальным лидером у меня не получается, — поделился я соображением с Татьяной на следующий день.
— Что ты пробовал?
— Пошутить. Смех — кратчайший путь к сердцу женщины.
— Уверен?
— Нет.
— Тогда попробуй заговорить о чём-нибудь отвлечённом. Без шуток, Грачёв. Умеешь так?
— За кого вы меня принимаете, Татьяна?
Конечно, нет.
Но я попробовал. Я испробовал всё. Приведу тезисы, чтобы не занимать ваше время.
Понедельник:
— Ксения Шапошникова, какой у тебя любимый цвет?
— Пошёл ты, Грачёв.
Вторник:
— Ксения Шапошникова, можно я поделюсь с тобой своим секретом?
(Я слышал, общие секреты сплачивают.)
— Нельзя, Грачёв.
Среда:
— Ксения Шапошникова, может, сходим куда-нибудь, посидим?
(Да, среда — день крайних мер.)
— Ты сходи, Грачёв, посиди, а я пока домой пойду.
В четверг я признался Татьяне:
— Мне начинает казаться, что Ксения Шапошникова не горит желанием со мной общаться.
Татьяна лишь тяжело вздохнула. Я оказался на пороге провала её искромётного плана, — вот что означал этот вздох. Ко вздоху она добавила пару слов о том, что, может, не стоит звать своего будущего друга «Ксения Шапошникова», имени будет достаточно. А я ответил: Татьяна, вас не поймёшь, то по имени звать не надо, то надо звать только по имени.
Татьяна вновь вздохнула.
Пятница наступила так же, как всякая другая пятница: чирикали птицы, искрился рассвет, на деревьях повылуплялись апрельские ярко-зелёные почки. Пятница до поры до времени прикидывалась обыкновенной, пока не случились три невероятные вещи:
1) я нашёл плащ супергероя;
2) я надел плащ супергероя (и весь остальной костюм тоже);
3) я спас человека (почти спас — можно сказать, недоспас).
Сейчас расскажу подробнее.
Три раза в неделю мы — я и Ксения Шапошникова — после уроков занимались оформлением Краеведческого музея, который представлял собой небольшую комнату с витринами и развешенными на стенах фотографиями. Ещё в музее было три шкафа. Один — стеклянный, он использовался как ещё одна витрина, на полках лежали медали за разные школьные достижения и стояли прислонённые к задней стенке грамоты. Особо почётные — на уровне глаз.
Два других шкафа имели непрозрачные дверцы. В них хранились всякие ненужные вещи. И в пятницу мы, я и Ксения Шапошникова, должны были разобрать их, отсортировать нужное и ненужное. И мы сортировали тихо-мирно, пока мне в руки не попался рулон красной ткани. Строго говоря, цвет был малиновый, а не красный.
— Ткань закупалась для обивки кресел в актовом зале, — пояснила завхоз Ульяна Павловна, которая в тот день тоже была здесь. — Кресла обили, но немного материала осталось. На выбрасывание.
Завхоз Ульяна Павловна кинула малиновый куль в кучу под условным названием «мусор».
— Ой-ой, — заголосил я, — можно я заберу?
Ксения Шапошникова уставилась на меня пятирублёвыми глазами (ну, в смысле, глаза стали как монеты. Круглые и большие. Это не стоимость глаз. Забудьте, в общем). Завхоз Ульяна Павловна даже не моргнула — наверное, за годы работы в школе привыкла ко всему.
— Мне стул обить надо, — пояснил я Ксении Шапошниковой, но её это, кажется, не убедило.
Внутренне ликуя, я забрал ткань.
Дома примерил. Даже подрезать не пришлось. Я подпрыгнул, заглядывая себе за спину — хотел убедиться, что плащ развевается внушительно и мощно. Плащ просто развевался, но мне этого было достаточно.
Буду носить плащ и шляпу с собой в пакете, как вторую обувь, решил я. Мало ли когда мне понадобится перевоплотиться в супергероя. Малиновый плащ — вздохнул я счастливо. Я о таком и мечтать не мог. Зовите меня просто — Супермалина!
Хм.
С Супермалиной погорячился. Не зовите меня так.
Малина и шляпа пчеловода. Есть в этом что-то огородное.
Нет! Я не пугало огородное! Выгляжу в костюме очень даже сносно. Думаю, я произведу впечатление.
Хм. А ведь придётся теперь постоянно ходить в чёрных джинсах и чёрной рубашке — всё на размер меньше реального. Не стану ведь я полностью переодеваться, завидев, как творится несправедливость. Пока я буду попадать ногами в штанины, несправедливость рискует полностью претвориться в жизнь. Мало того, преступник уже уйдёт. И не просто уйдёт — когда я закончу своё великое перевоплощение, преступник уже будет дома, ужинать картофелем с селёдкой и запивать киселём (не спрашивайте).
В общем, я решил ходить в чёрном. И, как оказалось, не зря. Кроме того, что в следующий же понедельник Ксения Шапошникова высмеяла мой маленький наряд, а я ответил ей про маленькое чёрное платье у женщин, и почему бы мужчинам не иметь маленький чёрный костюм, — случилось и ещё кое-что.
Супермалиновый плащ пригодился.
9
Дело было так. Иду я в понедельник вечером через известную нам с вами площадь с конём. Купил хлеб и молоко и иду. И вдруг — я не шучу, чистая правда — у ног коня снова начинается этот разговор: отдай сумку, не отдам, да отдай, да не буду. Я сразу свернул за угол ближайшего дома, чтобы меня, супергероя, раньше времени не рассекретили. Бросил взгляд на место действия — молодая совсем девушка, может, даже моего возраста, и детина весь в чёрном. У меня сразу мелькнула мысль — почему опять возле коня? Вкус к ограблениям вблизи копытных?
Оставил эту мысль на потом. Сейчас есть дела поважнее — спасать планету. Начну с девушки, у которой отбирают сумку.
Я зашелестел пакетом в попытке вытащить поскорее шляпу пчеловода, красные перчатки и плащ. Не знаю, сколько я провозился, мне показалось, что лет девяносто. Но, на мою радость, другая возня — с отбиранием сумки — всё ещё не закончилась, когда я, наконец, облачился в костюм.
Я вышел из тени.
— У меня там только книга, посмотри, — крикнула девушка в запале.
Сумка была уже у грабителя. Он послушно открыл молнию и заглянул внутрь. Наверное, там действительно оказалась книга, потому что он нехотя вернул сумку девушке. И в этот самый момент я произнёс Зевсовым голосом:
— Отдай сумку.
Как отрезал.
Поздновато. Грабитель удивлённо глянул на меня своей балаклавой. Мне показалось, даже неодобрительно головой качнул. И ушёл.
— Да на! — в сердцах воскликнула девушка и бросила мне свою сумку. Я инстинктивно поймал.
— Да нет, я…
Она припустила быстрым шагом прочь. Я сжал серое тело сумки обеими руками — там и вправду лежала увесистая книга, страниц на тысячу.
— Подожди! — крикнул я неожиданно высоким голосом, совсем не Зевсовым. — Да не нужна мне сумка!
Я побежал следом. Девушка ускорилась. Я ускорился тоже. Она свернула на узкую пешеходную улицу, которую горожане называют стеклянной, потому что под ногами всегда осколки от разбитых бутылок. Закатное солнце бежало за нами следом, и асфальт поблёскивал оранжево-жёлтыми пятнами.
Мы бегали довольно долго. Расстояние между нами не сокращалось, но и не увеличивалось. Прохожие поглядывали на нас с вялым интересом. Может, подумали, что мы ролевики? Дарт Вейдер гоняется за принцессой Леей.
Наконец она остановилась в тупичке улицы имени Бориса Шарикова и резко развернулась. Я добежал и тоже затормозил, скрипнув подошвами, как автомобиль шинами. Девушка оказалась совсем юной, почти такой же, как я.
— Да что тебе надо от меня?! — крикнула в отчаянии она.
— Да забери ты свою сумку! — крикнул в отчаянии я.
Так я спас человека от ограбления.
Клац — стукнула за спасённой дверь подъезда. Я отдышался и заметил, что пакета с хлебом и молоком у меня больше нет, где-то посеял. Я вздохнул и огляделся. И как отсюда выбираться? И кто этот Борис Шариков, в чью честь названа улица?
С этими невесёлыми мыслями я побрёл было восвояси, но тут меня окликнули. Спасённая выглядывала из окна на втором этаже и размахивала чем-то увесистым и прямоугольным.
— Возьми хотя бы книгу! А то что, зря грабил и преследовал?
— Спасибо, но не надо! — крикнул я в ответ.
— Учебник по термодинамике!
— Моё любимое, но всё равно не надо!
Она махнула на прощание книгой и захлопнула окно. Я двинулся в путь.
— Подожди!
Я обернулся. Спасённая выскочила из подъезда. Я подождал, пока она приблизится.
— Ты кто такой?
— Супермалина.
— Чего? Что это за колпак на тебе?
— Вообще-то не колпак, а шляпа пчеловода.
— Так ты пчёл разводишь?
— Нет, я супергерой этого города. Супермалина. Посмотри на плащ, он супермалиновый.
Я рассказал ей вкратце историю своего триумфа. А она рассказала в ответ, что зовут её Вера Погодина, ей шестнадцать, будет поступать в московский вуз. Вот, решила подтянуть термодинамику. Я спросил, разве для поступления нужна термодинамика — это же вузовский предмет. Она сказала, нет, не нужна, но там, куда она метит, на первом курсе планируется термодинамика. А что это вообще, спросил я. Не знаю, ответила она, я взяла книгу в библиотеке только сегодня. И тогда я спросил:
— Ты веришь в погоду, Вера Погодина?
И она рассмеялась.
А когда мы, все в разговорах, добрались до моего дома, оказалось, что теперь надо снова провожать Веру Погодину до её дома. А то вдруг бандиты?
Она не попросила снять шляпу, скрывавшую всё это время моё лицо, и я не снял. Строго говоря, я вообще о ней забыл.
Я вновь подошёл к своему дому, теперь уже без Веры Погодиной, задумчиво поднялся по лестнице, отпер дверь ключом. И отстранённо уставился на отражение в зеркале трюмо. На двадцать третьей секунде созерцания сообразил, что я дома, без хлеба и молока и в костюме Супермалины. А ещё — десять часов вечера. Вот и сходил в магазин.
Едва успел снять шляпу, перчатки, плащ, как в прихожей появился отец — узнать, где меня носило. Ему пришлось выводить Г.Печорина самому. И где хлеб и молоко?
— С девушкой гулял.
— Ммм, — сказал отец и задумчиво удалился в комнату.
Стоило признаться, что я спасал планету? Ну, не планету. Сумку. Книгу по термодинамике. Кому вообще придёт в голову изучать термодинамику весной, в разгар птичкопения, травкозеленения и солнышкоблестения? Мой ответ: Вере Погодиной.
10
— Ты сегодня какой-то рассеянный, Грачёв.
— Просто мне снились сновидения, Татьяна.
— Со многими случается, Грачёв.
Вчера перед сном дедушка рассказывал о реке, рядом с которой жил.
— В нашей деревне Енисей — два километра шириной. Если тишина, то Енисей голубой-голубой, красивый-красивый. Но если подует ветер с севера — там мы его называли Сивер, — как разбушуется Енисей, два метра высотой чёрные волны, это такой страх… Если кто выйдет на каком-то судне на Енисей, — утонет сразу. Уже живым не вернётся.
Я представлял себе чёрные волны два метра высотой. Представлял, как стою по пояс — нет, по шею — в воде, а на меня летит такая волна. Я ждал, а волна летела в замедленной съёмке и всё никак не могла долететь. Вдруг мысль скакнула к Вере Погодиной — а она боится волн? Я постарался снова сосредоточиться на бушующем Енисее — я же супергерой, я не боюсь стихии. А Вера Погодина — с такой фамилией как вообще относится к капризам погоды? Волна, волна, чёрная волна…
Решил не бороться с собой, переместил Веру Погодину в воды Енисея, и мы принялись вместе ждать неизбежного. И тут я уснул. Во сне ничего не поменялось, мы так и глядели на чёрного исполина, нависшего над нами.
— Грачёв, ку-ку! — воскликнула Татьяна и щёлкнула пальцами у меня перед лицом. — Ты в сознании?
— А вы, Татьяна, когда-нибудь видели волны высотой два метра?
— Сосредоточься, Грачёв! Как дела с Ксенией Шапошниковой?
Я сразу скис. Ксения Шапошникова за вчерашний вечер отодвинулась куда-то далеко, в другую реальность. Я и забыл о ней. Поникнув душой, я приземлился на стул.
— Не хочется вас разочаровывать, Татьяна.
— Тогда не разочаровывай, Грачёв.
— Придётся.
— Рассказывай.
— Я устал от всего этого, — по-стариковски признался я и закрыл лицо рукой, как будто у меня болят глаза. Потом встрепенулся и выложил Татьяне всё как есть: — У меня появилась девушка!
Ну, почти как есть.
Татьяна изумилась.
— Ксения Шапошникова?
— Нет, нет, конечно, нет! — запротестовал я. — Вера Погодина, конечно же.
— Вера Погодина?
— Она не из нашей школы. И вообще, меня в лицо не видела. Она любит термодинамику. Я украл у неё книгу. И даже не помню, как она выглядит. Это я не про книгу. Я про Веру Погодину.
Сказал всё как есть. Татьяна выслушала с бесстрастным терпением.
— А ещё она не знает, что она — моя девушка, — подытожил я.
Татьяна молчала минут сорок (пятнадцать секунд).
— Поздравляю, Грачёв.
— Правда? Я думал, вы меня высмеете в обычном режиме.
— Именно этим и занялась. А если серьёзно: что будешь делать?
— Не знаю. Ничего?
— А добиваться?
— В принципе, я запомнил адрес Веры Погодиной. Потому что спас её от грабителя.
— Из твоего рассказа я поняла, Грачёв, — осторожно начала Татьяна, почёсывая кончик носа, — что это ты выступил грабителем.
— Да. Но передо мной её грабил другой человек.
— Прекрасненько.
— И что делать, если я ей не понравлюсь?
— Понравишься! Не сомневайся!
— Но Вера Погодина не видела моего лица. Вдруг я не в её вкусе?
— Да, кстати, как так получилось, Грачёв, что она не увидела твоего лица?
— Я был в шляпе пчеловода.
— В шляпе пчеловода? Тогда тот же вопрос: как так получилось, Грачёв? — Татьяна мотнула головой и выставила перед собой ладонь, как бы сдерживая меня: — Не отвечай, пожалуйста. Не хочу этого знать.
Я и Татьяна, мы смерили друг друга долгими взглядами, как в какой-нибудь пьесе Чехова. Там это называлось мизансценой. А потом Татьяна вздохнула и отвела взгляд — признала поражение во взглядовой дуэли.
— Ладно, Грачёв. Я освобождаю тебя от задания.
Почувствовал себя немножко Джеймсом Бондом. Но я же лучший агент! Как она смеет отстранять меня от дела? Кстати, от какого дела она меня отстраняет?
— О чём это вы, Татьяна?
— Не будем делать из тебя неформального лидера. Вижу, мотивации у тебя ноль. А так ничего не получится. Да и дела сердечные…
Я немного расстроился и слегка обрадовался. Наконец не придётся вести гиблые разговоры с Ксенией Шапошниковой. С другой стороны, получается, Татьяна в меня не верит?
Покончив с размышлениями на этот счёт, я обнаружил себя в коридоре. Видимо, Татьяна вытолкала меня из своего кабинета, чтобы я шёл на следующий урок. И я пошёл.
А там — никогда не поверите! — Наталья Васильевна предсказала моё будущее. Сейчас расскажу.
11
— Вера и Печорин продолжали видеться. В один из вечеров Вера пригласила Печорина к себе на тайное свидание, — рассказала Наталья Васильевна.
Во! Вера и Печорин! Какое совпадение.
В общем, решил я вечером Г.Печорина прогулять к дому Веры Погодиной. На тайное свидание.
Стеклянная улица вновь блестела жёлтым. Я шёл с Г.Печориным, как Элли с Тотошкой по дороге из жёлтого кирпича. А всё потому, что мне ураганом страстей унесло крышу. Ну ладно, не таких уж и страстей. Мне даже было слегка интересно, как выглядит Вера Погодина, потому что я совершенно не запомнил её лицо.
Ой — внезапно подумал я. Моё лицо она тоже не запомнила, потому что не видела. Стоит ли облачиться в костюм Супермалины или идти в штатском? Если второй вариант, то придётся снова с ней знакомиться? Или загадочно шепнуть: «Я — Супермалина», — и подмигнуть.
Весь в мыслях, я подошёл к её подъезду. Инстинктивно поднял взгляд к её окну. Ну точно! Я же помню, где окно. Кину камешек — она и выглянет.
Надел шляпу и плащ (всё-таки узнаваемый образ, грех не воспользоваться).
Кинул камешек. Он упал к моим ногам — цок.
Кинул второй. Тум — глухо ударился о стену.
Третий — плюм. Упал в лужу, неизвестно как здесь оказавшуюся, вроде дождь был давным-давно.
Четвёртый — опять цок.
— Перешёл от ограблений к мелким хулиганствам? — раздалось у меня за спиной. Я обернулся.
У Веры Погодиной овальное лицо, каре-зелёные глаза и губы в улыбке.
— Я пришёл… я…
Она улыбнулась шире.
— Ты не видела мой хлеб? Молоко? — спросил я придурковато. — Мы когда бежали, они, то есть хлеб и молоко, куда-то подевались.
Вера Погодина рассмеялась. И знаете, глядя на неё, никогда бы не подумал, что она изучает термодинамику. Смеющаяся, она была максимально далека от термодинамики.
— У меня дома есть хлеб и молоко. Дать? Как возмещение морального ущерба. Всё-таки ты так у меня ничего и не украл.
— Да я не вор, — опустил я голову. Опустил и увидел макушку Г.Печорина. А я и забыл, что выгуливаю животное. Пёс мечтательно вглядывался вдаль, хотя никакой дали здесь не было, двор окружали дома. — У меня вот собака.
— Вижу, — кивнула Вера Погодина. — Он в возрасте, да? Как зовут?
— Э, ммм. Вообще-то Григорий Печорин.
— Привет, Григорий Печорин, — Вера Погодина и глазом не моргнула. Хотя, может, и моргнула, я не мог видеть: она наклонилась, чтобы погладить пёсью голову. Печорин вильнул хвостом.
— Может, сходим куда-нибудь? — выпалил я. Язык мой — враг мой, потому что дальше: — Выпьем кофе, съедим этих мягких французских булок, и ты станешь моей девушкой.
Вера Погодина долго смеялась. Не обидно, а так, легко, как весенний ветер. А потом сказала:
— Я ведь ничего о тебе не знаю. Даже как выглядишь. И, кроме того, у меня есть парень.
— Ну здорово. Нет, правда. Ладно. А просто уточнить, этот парень — не я?
— Это другой человек, — весело кивнула Вера Погодина.
— Он? — я указал на пса. — Просто я читал в одной книге про Веру и Печорина. Они тайно встречались.
Она улыбнулась.
— Я буду иметь тебя в виду, если вдруг что. Как твоё имя? Супермалина?
— Ага.
— Возьмёшь молоко и хлеб?
Я горестно вздохнул. Горестно — это многоэтажно, как будто принюхиваешься.
— Возьму.
Она вынесла мне пакет, я добавил его к пакету из-под суперкостюма и поплёлся выгуливать Печорина дальше.
— Супермалина! — окликнула меня Вера Погодина, когда мы с Печориным уже заныривали в арку. Я обернулся. — Я никогда не увижу твоего лица?
— Иначе какой я супергерой? — унылым голосом ответил я.
— А ты спасёшь меня, если я попаду в беду?
Я потоптался в раздумье. Потом снял шляпу и помахал ею на прощание Вере Погодиной.
Я спасу. Я всех спасу. Только не знаю как.
12
— Скажите честно, Татьяна, — спросил я, когда мы с Татьяной уютно расположились на подоконнике в её кабинете. Татьяна чистила апельсин. — Скажите честно, когда вы проводили профориентацию в нашем классе…
— Ну?
— Мне подходит профессия супергероя? Или это вовсе не моё?
— Иногда мне кажется, Грачёв, что тебе лет шесть, не больше. А потом смотрю, да нет, взрослый на вид парень.
— А мне иногда кажется, что я не вписываюсь.
— Куда, Грачёв?
— Вообще никуда. В мир.
— В мир, Грачёв, вписываются все. Даже ты.
Татьяна протянула мне половинку апельсина:
— Мы делили апельсин, много нас, а он один.
— Нас не много, — констатировал я и съел дольку. — Нас двое.
— Врач, медсестра, санитарка, воспитатель, няня, учитель, продавец, официант, адвокат.
— Что с вами, Татьяна?
— Ты спросил про профориентацию. Эти профессии называются человек-ориентированными. Они тебе подходят, Грачёв.
— Санитарка?
— Именно!
Мы болтали ногами, сидя на подоконнике, и жевали кислый апельсин. И на мгновение я почувствовал себя счастливым. Знаете, так бывает: вроде у тебя большое горе, бросила девушка, которая и не была твоей девушкой, но в мыслях-то была, а ешь апельсин в компании хорошего человека (может, даже друга?), болтаешь ногами, — и светлая подливка счастья льётся на чёрствый корж печали.
— Ты всё сможешь, Грачёв, запомни.
— Татьяна, разве сейчас не время слегка поглумиться надо мной?
— Я не глумлюсь над грустными. А ты, Грачёв, похож на попавшего под дождь ёжика.
— Я поверженный гигант. Ну ладно, ёжик.
После уроков я стоял на трамвайной остановке, чтобы уехать домой. Женщина перебегала дорогу, и её сбила машина. Я видел, как она упала, а сам стоял как вкопанный. Нелепая мысль: скоро мой номер приедет, я жду трамвай. И люди вокруг продолжали свои дела, как будто так и надо. И на секунду я поверил, что так и надо — само рассосётся. А потом я подбежал к ней. Протянул руку, но она поднялась самостоятельно и сказала, что её тошнит. Я не знал, что это может означать. Следом за мной подошли и другие люди — кто интересовался самочувствием, а кто просто наблюдал со стороны. Я не догадался позвонить в «скорую», но это сделал водитель автомобиля, который наехал на женщину. Я заметил водителя не сразу. Он ходил из стороны в сторону с прижатым к щеке смартфоном и иногда останавливался, осторожно брал женщину за локоть и заглядывал в лицо.
Я вернулся на остановку, но почему-то не сел на свой трамвай. Так и продолжал стоять, пока не прибыла «скорая» и не увезла женщину. Потом, конечно, сел в трамвай, но не в тот, я не замечал дороги, ехал, как тюк, меня болтало из стороны в сторону вместе с трамваем — по неровным рельсам.
А дома, только перед сном, когда мы улеглись, погасили свет и затихло шуршание одеял, я дедушке рассказал, что видел, как человека сбила машина. Я никогда раньше с таким не сталкивался. И я ничем не помог.
Дедушка помолчал немного, обдумывая, а затем начал свой вечерний рассказ:
— В тайге есть зимовьё. Это такая небольшая избушка, их по тайге несколько, я сам видел три, когда мы с отцом ходили за кедровыми орешками. Бывало, далеко шли, а в зимовьё наведывались — переночевать. Внутри всё необходимое — есть где спать и даже печка. Некоторые оставляют консервы, но если ты открывал банку, то нужно было положить что-то взамен — сушёные ягоды годились, сушёные грибы, — всё, что можно в пищу употребить. Но не о том речь. Я вот о чём. Однажды, когда мы с отцом, значит, шли за кедровым орехом — а кедры у нас далековато от деревни-то росли, мы шли два дня. Кедры вековые, такие, что не обхватишь, это тебе не тростиночки тут, в городе. Огромные кедры, исполины, диву даёшься, какая мощь! И вот однажды набрели мы на такую избушку, но дело было в полдень, нам ночёвка не нужна ещё, да мы и не собирались заходить в эту избушку. Отец-то знал, где расположено зимовьё, на ночь он приметил другое — не это. И вот идём мы, а я захотел зайти. Прошу, говорю, ну пап, ну пожалуйста. Не знаю, чего меня потянуло. А папа — нет, нет, пойдём, говорит, чего время тратить. Мы пошли, а я всё оглядывался. А потом чего-то кинулся обратно. И, значит, отец кричит мне в спину, а я хоть бы хны. Добежал, рванул на себя дверь — и внутрь. А там… Знаешь что? Там мужик лежит, кажется, спит. Я подумал сразу, ну вот, занято тут, говорил же мне папа, не надо, а я побежал. А мужик дёрнулся и глаза открыл. И как бросился ко мне — спаси, говорит, спаси меня. Я испугался, ненормальный какой-то мужик. А тут, значит, и отец зашёл в избушку. И давай выспрашивать, кто такой и зачем. А тот подробно всё рассказал. Оказалось, знаешь, заблудился он. Сам не здешний, погостить приехал, значит, к двоюродной сестре. И пошёл зачем-то в тайгу погулять. Заплутал, и бродил так цельный день. И на зимовьё, значит, по счастью, вышел. Только не знал же, как отсюда выбираться, так и остался в избушке, съел те невеликие припасы, что оставляли после себя другие. И ждал, что кто-нибудь придёт. А никто мог и не прийти день, два, а то и намного дольше. Ведь зимовьё обычно зимой используется, не летом.
Дедушка надолго замолчал. Я спросил:
— И как? Вы его вывели из тайги?
— Вывели.
— Получается, ты спас человека?
— Это случайность, внучок. Никто не мог знать, что в избушке кто-то есть. А ты читал Астафьева «Сон о белых горах»?
— Нет, — честно признался я.
— Вот и почитай.
— Так ты, дедушка, получается, супергерой!
Дедушка, кряхтя, рассмеялся.
— Супер, не супер… Не бывает таких. Бывают просто люди.
Я не увидел в темноте, но, кажется, услышал, как дедушка махнул рукой.
— Спи, внучок, спи.
На следующий день в школьной библиотеке я взял «Сон о белых горах». И, знаете, читал каждую перемену. И в трамвае. И когда домой вернулся — до самого вечера читал.
Там Аким, таёжный человек, находит в избушке измождённую девушку и выхаживает её — лечит, кормит, согревает. Он буквально спасает её от смерти. А позже по зимней, опасной тайге выводит в город. Это если коротко.
Но ведь почти такая же история произошла с дедушкой в детстве! Только ему не пришлось лечить и выхаживать того мужчину, заплутавшего в тайге. Но разве это делает дедушкин поступок менее важным? Всё-таки мой дедушка — супергерой.
Вот в кого я такой.
13
— Он еле справляется с учёбой, а тут ещё и забота о Печорине. Давай всё же отдадим его?
Вновь голос отца из-за кухонной двери. Теперь-то точно обо мне речь! Это я еле справляюсь с учёбой. И это я забочусь о Печорине. Это меня хотят отдать! На этот раз — меня. Но мама против:
— Подождём немного. Может, устаканится.
— Да что устаканится? На днях мне пришлось самому выгуливать пса.
Да буду я выгуливать Печорина, буду! Могу три раза в день, если надо! Я не успел всего-то один раз. Но у меня была веская причина: превратившись в Супермалину, я спасал Веру Погодину от разбойного нападения злоумышленников. И что, теперь отдавать меня в интернат?
— Там плохие условия, — сказала мама.
Да!
— Он там будет всех бояться, — добавила она.
— Привыкнет, — отрезал отец.
Я отлип от кухонной двери и поплёлся в свою комнату. Может, я опять что-то напутал? Но как можно напутать, — отец говорил о проблемах с учёбой. Без сомнений: у Печорина с учёбой проблем нет, это точно. Они есть только у меня.
Я приземлился на кровать. В этот раз плакать не буду. Хотят от меня избавиться — пусть.
Понял: слишком маленькая квартира. Въехали дедушка и Печорин, а я теперь лишний.
Не выдержал и вернулся к кухонной двери — интересно ведь узнать, что меня ждёт.
— Купим ему билет на теплоход по Енисею.
Опять вернулся в комнату. Час от часу не легче. Теплоход по Енисею? Я буду жить на теплоходе? Или они хотят, чтобы я доплыл до Сибири и ушёл в тайгу? Ничего. Буду как Аким из книжки. Промыслом займусь. Ягоду собирать буду, жарить грибы на костре и ночевать в избушках. Это лучше, чем интернат. Наверное, маме удалось уговорить отца отправить меня на Енисей вместо интерната.
И всё же грустно.
— Ты уроки делал сегодня? У тебя задолженности. Конец учебного года на носу.
Я поднял взгляд. В дверях стоял отец.
— Я… я сделаю! Я вот прям сейчас! — Кинулся к рюкзаку и стал торопливо доставать учебники.
— А с собакой гулял?
— Нет, но я погуляю. Я сейчас погуляю, а потом сразу уроки сделаю. Я могу даже не ужинать! Всё, всё сделаю!
— Что с тобой, Костя? — из-за плеча отца выглянула мама.
— Я погуляю с Печориным, — схватил поводок. — А потом сразу за уроки!
— Ты что, слышал наш разговор? — спросила мама. — Да не отдадим мы Печорина в приют.
— Да знаю, — я разом сник и осел на кровать. — Печорин останется. Это меня вы отдадите. Но лучше на Енисей! Я проживу как-нибудь. Буду рыбу ловить, ягоды собирать, грибы всякие. Не надо в приют! Я изучу тропы, буду по ним только ходить, не сворачивая. А ночевать — в избушке.
— Какая ещё избушка, какой Енисей? — громогласно вопросил отец. — О чём ты?
Мама присела рядом со мной на краешек кровати.
— Ну вы же меня в интернат хотели… а потом передумали — и на Енисей, — пробормотал я.
Мама толкнула меня плечом, как обычно делала. И, кажется, тихонько рассмеялась. Нашла время. Я тут чуть не плачу. Из последних сил держусь, между прочим.
— Мы говорили про собаку, — сказал отец. — Я предлагаю сдать Печорина в приют.
— Не надо меня обманывать, — настаивал я. — У собаки нет проблем с учёбой. Вы говорили обо мне.
— Проблемы с учёбой у тебя определённо есть, — строго сказал отец. — А выгул собаки тебя только отвлекает. Поэтому мы хотим отдать собаку.
— Не хотим, — вставила мама, всё ещё посмеиваясь.
— Дедушка завтра ложится на операцию — очередь подошла раньше, чем мы ожидали. И пробудет в больнице очень долго, а потом ещё дома лежачий режим. Зачем ему собака? Поэтому я и предлагаю отдать Печорина в приют, там будет кому за ним приглядывать.
— Мы не отдадим, — вставила мама.
— Это ещё не решено, — вставил отец.
— А Енисей?
— Енисей — для дедушки, — сказала мама. — Он давно мечтал побывать там, где прошло его детство. Постоянно вспоминает, рассказывает, вот мы с папой и решили купить ему билет на теплоход — конечно, когда он сможет сам ходить.
— А меня?
— Что — тебя? — строго спросил отец. Он явно начал терять терпение.
— Меня отдадите куда-нибудь? Или только Печорина в приют и дедушку на Енисей?
— Тебя не отдадим, — мама вновь толкнула меня в плечо. Ну что за привычка детская? Я улыбнулся. — И тебе пора перестать бояться, что мы от тебя откажемся. Ты у нас — навсегда.
Я хотел ещё уточнить у отца — может, он хочет меня отдать? Просто он как раз любитель поотдавать кого-нибудь — Печорина, например. Но не стал. А сказал:
— Не надо Печорина в приют. Я буду гулять с ним. И за учёбу возьмусь нечеловеческим усилием, — пообещал я.
— Нечеловеческим усилием, — проворчал отец и даже — не поверите — чуть не улыбнулся. Но вовремя посерьёзнел. — Смотри у меня. Ты пообещал.
— Да клянусь! — воскликнул я радостно. Но тоже посерьёзнел. — Что? Дедушка завтра ляжет в больницу? На операцию? Уже?
Всё это время я как-то не задумывался о том, что дедушке предстоит операция. А теперь вот задумался. С вами такое бывало? Ходишь, ходишь по посудной лавке, выбираешь себе тарелочку, кружку там, молочник. А слона не замечаешь. А потом — вот, хобот. И ухо-лопата. И миниатюрный хвостик с кисточкой. Слона-то в посудной лавке я и не приметил.
В общем, я хочу сказать, что дедушку надо спасать.
Я спросил его вечером:
— Дедушка, а ты боишься операции?
— Нет, чего бояться. От меня там ничего не зависит, значит, и бояться нечего.
Я переварил эту мысль.
— Но волнуешься?
— Немного. Но это пройдёт само, надо только подождать.
От чего же спасать дедушку? — задумался я.
Когда утром я встал в школу, дедушкины вещи в двух полиэтиленовых пакетах стояли в прихожей. А сам дедушка уже надевал ботинки. Отец подхватил пакеты и вышел за дверь, предупредив:
— Я к машине.
Дедушка кивнул.
А я не знал, что сказать, как напутствовать: «Удачной операции»; «Буду ждать твоего возвращения»?
— Пока, внучок. Скоро увидимся, не волнуйся за меня.
Дедушка тихо прикрыл за собой дверь. Щёлкнул замок. А я всё стоял.
Вернулся в комнату, распахнул окно. Внизу — наша машина с открытыми дверьми, похожа на жука с крыльями на изготовку. Отец помог дедушке усесться на заднее сиденье, мама юркнула на переднее. Я проводил отъезжающую машину взглядом.
14
Операцию назначили на четверг. И в четверг же намечалось открытие школьного музея, над которым мы, я и Ксения Шапошникова, работали не покладая рук целых две недели.
Открытие музея планировалось торжественным. С ленточкой и ножницами, всё как положено. Музей, сказала нам завхоз Ульяна Павловна, будет участвовать в городском конкурсе Краеведческих музеев. Большая ответственность!
В среду вечером я выгуливал Г.Печорина по стеклянной улице. И ноги сами привели нас к дому Веры Погодиной.
— Пойдёшь со мной в музей, Вера Погодина? — крикнул я в распахнутое окно на втором этаже.
Она выглянула. Улыбнулась. Я был без суперкостюма, без шляпы, а так, в обычной рубашке и джинсах.
— Ты веришь в погоду, Супермалина?
— Верю!
— Я пойду с тобой в музей, но не сейчас! Я пойду с тобой, когда небо выльет весь свой дождь и солнце засияет вечно!
Так изящно меня ещё не отфутболивали.
Я глянул на вечную лужу — она жила здесь, в этом дворе, без всякого дождя, самодостаточная лужа. И тогда я сказал:
— Солнце сияет вечно на Енисее. Полярный день!
Мы, я и Г.Печорин, развернулись и зашагали в закат. По дороге из жёлтого кирпича. И я чувствовал, улыбка Веры Погодиной сопровождала нас, пока мы, два силуэта — человек и собака, — не скрылись в арке дома напротив.
15
Сегодня в четырнадцать ноль-ноль начнётся дедушкина операция, и в это же время в школе пройдёт открытие Краеведческого музея.
И, конечно, дедушку этим не спасу, но я кое-что взял с собой в школу. И пока никто не видел, пробрался в музей и повесил на стену.
Без десяти два в коридор набилась уйма народу: учителя, учащиеся, директор, завхоз, журналисты с огромной видеокамерой и круглым микрофоном. Мы, я и Ксения Шапошникова как почётные помощники торжественно стояли рядом с завхозом Ульяной Павловной. Толпа шумно, бурчаще ждала начала мероприятия. Заиграла из динамиков музыка — бур-бур-бур. Старый динамик хрипел.
Завхоз Ульяна Павловна произнесла необходимую, но скучную речь. Школьники переминались с ноги на ногу, кто-то глядел в телефон, опустив его пониже, чтобы учителя не заметили.
Я пытался вслушаться в речь, но мысли улетали к дедушке. У него тоже всё началось.
Ульяна Павловна разрезала ленточку. Распахнулась дверь музея, открыв миру стеклянные витрины с камуфляжными касками, письмами-треугольниками, карандашными зарисовками, газетными вырезками; и стены, увешанные чёрно-белыми фотографиями с неизвестными нам всем — и школьникам, и учителям — людьми.
Учителя стояли навытяжку, гордо улыбались. Школьники — кто вежливо, а кто скучающе — разглядывали витрины и фотографии. Я блуждал в туманах своих мыслей. Никак не удавалось сосредоточиться. Мелькали картинки из рассказов дедушки — почему-то я представлял эти картинки в виде графики, как в советских детских книжках. Вот избушка — «зимовьё», как говорят на Севере. Бревенчатый домик, почти что из сказки про бабу Ягу. А вот Енисей — тёмная широкая лента, — спокойный и могучий. И огненный шар, катящийся по горизонту, но никогда не скрывающийся за ним — вечное солнце, которого так ждёт Вера Погодина, чтобы отправиться со мной на свидание.
— Выпендрился, Грачёв? — вырвал меня из книжных картинок голос Ксении Шапошниковой.
Оказывается, открытие музея завершилось. И мы — я, Ксения Шапошникова и завхоз Ульяна Павловна — остались в музее одни.
— Грачёв, это что такое? — завхоз Ульяна Павловна показала на одну из фотографий на стене.
— Я думал, никто никогда не заметит. Ведь обычно никто по-настоящему не смотрит на фотографии незнакомых людей.
— Этого здесь быть не должно! — воскликнула завхоз Ульяна Павловна. — Нас, между прочим, новостной канал снимал! А если эта фотография попала в кадр? Она не соответствует военной тематике, Грачёв! Кто на ней изображён, потрудись объяснить?
— Это мой дедушка. Он родился в один год с окончанием войны. Всё детство жил на Енисее, а там вековые кедры — вы видели когда-нибудь вековые кедры, Ульяна Павловна? Их руками не обхватишь! Там тайга — два шага, и ты потерялся. Там зимовьё — если устал и проголодался, можно зайти отдохнуть. А Енисей! Енисей! Когда погода солнечная, он голубой-голубой, красивый-красивый. А подует северный ветер — там его называют Сивер — и Енисей становится чёрным, волны два метра высотой. Выйдешь в такую погоду на судне — пропадёшь, не вернёшься живым. Вы когда-нибудь видели чёрные волны два метра высотой, Ульяна Павловна?
И фотография осталась на месте. Она и по сей день там.
16
— Вилкин признался мне в любви.
Мы с Татьяной снова сидели на подоконнике. И чистили апельсин. Я улыбался апельсину. Он похож на солнце — наверное, все в этом мире уже сравнивали апельсин с солнцем, теперь моя очередь. Ведь мне пришло сообщение от папы — дедушке сделали операцию, всё хорошо, вечером можно будет позвонить. Я расскажу ему свою историю. Я начну рассказ так: в четверг я стал супергероем… А когда дедушка выйдет из больницы, я буду за ним ухаживать. Только узнаю, как правильно заботиться о больном после операции, — и буду.
— Грачёв, ку-ку! Я говорю, мне Вилкин в любви признался.
— Поэтому он и вылил клей на ваш стул, Татьяна?
— Любовь зла.
— Он просто клеит вас, Татьяна.
Я отправил сочную дольку апельсина в рот, а Татьяна расхохоталась — впервые за всю историю человечества оценила мой юмор.
— Что вы ответили на признание Вилкина?
— Отказала, естественно!
— Вилкин расстроился?
Татьяна мечтательно улыбнулась. Спрыгнула с подоконника, открыла старомодную форточку на окне и вновь уселась рядом со мной.
— Может, Вилкин и расстроился. Но какая разница? Юность, весна. Всё отцветёт, забудется, улетит лепестками гулять по миру. Ты чувствуешь, Грачёв?
— Что?
В окно влетел вздох тёплого апрельского ветра.
— Грачи прилетели.
— Грачи прилетели, — повторил я с улыбкой.
Десять лет спустя.
Повезло — «скорая» подъехала быстро. Из машины выбежали высокий доктор и миниатюрная медсестра. Мальчик смотрел на них из окна. Мелькнул и исчез за домофонной дверью синий распахнутый халат доктора, и буквально через секунду в квартире раздался трезвон.
Дверь открыла тётя Маша. Она сбивчиво принялась объяснять случившееся.
Мальчик не хотел отходить от окна. Ждать машину было спокойнее. Он не хотел идти в ту комнату, где мама. Она там лежит с закрытыми глазами. Упала и лежит.
Мальчик желал остаться здесь, на кухне. За окном — красная рябина стучится в стекло. Прошёл дождь, самый большой дождь во Вселенной. У подъезда опять глубокая лужа — она как море. Мальчик, когда вернулся сегодня из школы, еле обошёл лужу. И то немного промочил левый ботинок. Мама поставила ботинки на подоконник в комнате, чтобы солнце высушило их. Но никакого солнца нет, а только Самый Большой Дождь во Вселенной — вот опять накрапывает.
Мальчик изучал капли. Они катились каждая по своей дорожке, они оставляли следы, которые тут же стирались другими каплями. Мальчик делал ставки: какая капля добежит быстрее. А одна капля изловчилась и побежала по щеке мальчика.
Он слышал слова доктора — у доктора был громкий басовитый голос, как у Деда Мороза. Доктор сказал, что маму надо госпитализировать. Мальчик не знал, что это, но, наверное, что-нибудь страшное.
Он обернулся и следил за кусочком пустого коридора. Он ждал — сейчас он увидит это — как маму госпитализируют. Вот сейчас. Через секунду. Вот-вот.
Пришли ещё два дяди в синих халатах. Они мелькнули в кусочке коридора.
Доктор сказал:
— Вера, кислород.
Мальчик этого не понял. Мама всегда повторяла: дышать кислородом полезно. Наверное, кислород — это хорошо?
Тётя Маша что-то едва слышно причитала, а может, не причитала, а продолжала рассказывать доктору — как мама упала, и как мальчик испугался и позвонил в дверь напротив, где жила тётя Маша.
— В машину, — скомандовал доктор.
Мама проехала на кушетке с колёсиками мимо мальчика — всё такая же, с закрытыми глазами. От её рта тянулись прозрачные трубочки.
Слёзы покатились по лицу мальчика одна за другой — наперегонки.
— Это кто у нас тут плачет?
Мальчик увидел доктора совсем размытым — как через мокрое стекло.
— Как тебя зовут, мальчик?
— Во-лодя, — заикаясь, прошептал тот.
— А ты знаешь, Володя, кто я такой?
— Константин Алексеевич, поехали! — крикнули из коридора.
Володя смотрел на доктора. Там, за окном, маму на кушетке с колёсиками закатывают в машину. Вот именно в эту секунду — он это чувствовал. И захлопывают за ней раздвижную дверь, вот так — бум.
К доктору подошла медсестра и остановилась рядом. Она сочувственно посмотрела на Володю каре-зелёными глазами.
— Знаешь, кто я на самом деле? — снова спросил доктор у мальчика. Спохватившись, он повернулся к медсестре и заявил: — Вера, не подслушивай, это секретно! Я только Володе скажу.
Медсестра закатила глаза. Но не обидно, а так, добродушно.
Доктор наклонился к самому уху мальчика и прошептал:
— Я никакой не врач. На самом деле я — супергерой. У меня даже малиновый суперплащ есть. Там, в машине. Только тс-с-с! Никому!
Мальчик затаил дыхание.
— Правда?
— Зови меня Супермалина.