Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2023
Атаян Анастасия Вячеславовна — японист, политолог-международник, прозаик, родилась в 1989 году в Сергиевом Посаде. Автор романа «Узники Птичьей башни» и повести «Колодец памяти», входивших в длинный список премии «Лицей» (2019 и 2020). Живёт в Токио.
Квадратами на телефон
Я наливала воду из серого кулера в серую кружку, протирая каблуками серый ковролин. Мойщик окон скользил вниз — за его спиной на многие километры тянулись ряды серых небоскрёбов. Я направилась было к серому столу, когда подошёл примечательный разве что своей непримечательностью парень, поклонился, сказал, что его зовут Кай, спросил, как зовут меня, и промямлил: «Приятно познакомиться». Зачем-то протянул мне руку. Рука его была маленькой, пальцы крохотными, холодными и мокрыми от пота, точно склизкие перепончатые лапы лягушки. Я пожала её на автомате. Кай улыбнулся и сквозь неровные мелкие зубы пробормотал: «Ещё увидимся!»
Его только перевели на наш этаж. Откуда, я уточнять не стала. Я бы его и не заметила, не делай он всё возможное, чтобы я его постоянно замечала. Кай выглядывал из-за монитора и провожал меня глазами каждый раз, когда я шла к шредеру, факсу или принтеру, когда я выходила в туалет и возвращалась обратно. Я чувствовала его взгляд лопатками, шеей, плечами, макушкой. Взгляд этот был тяжелее его самого: хиленького, щупленького, ниже меня на полголовы, Кай одним взглядом придавливал меня к офисному ковролину.
Кай подсаживался ко мне в столовой, заглядывал с любопытством в мою тарелку и спрашивал, что я ем. Я не понимала, как такого маленького человека может быть так много. Я перестала ходить в столовую, я стала покупать двухлитровые бутылки воды, чтобы не пользоваться лишний раз кулером.
Тогда Кай настиг меня в соцсетях. Он писал, как много у нас общего: он тоже любит горы, тоже любит кино, тоже любит музыкальные фестивали. Он звал меня встретиться, но я всегда находила отговорки: занята, выходные расписаны на несколько недель вперёд. Я не могла сказать ему в лицо, что не хочу с ним общаться, да и написать тоже не могла: ни в мессенджеры, ни в рабочий чат, ни от руки. Я отказывала ему так часто, что меня начала мучить совесть.
Совесть мучила меня каждый раз, когда я выкладывала на фейсбук фотографии из парков, ресторанов, с вечеринок, а Кай их лайкал, а то и сердечки ставил. «Круто!», «Выглядит вкусно!», «Тоже хочу туда сходить!» — он и не знал, какие сальто вытворяло мое чувство вины при виде его комментариев.
Однажды Кай принёс в офис зеркалку и положил её тушу мне на стол.
— Решил заняться фотографией. Посоветуй, какую линзу купить.
Я не знала, как в двух словах объяснить, что объяснить это в двух словах невозможно. Кай стоял возле моего стола, переминался с ноги на ногу. Хиленький, жалкий, тонущий в белой рубашке и сером костюме не по размеру, он улыбался узкими губами, из-за которых выглядывали маленькие кривенькие зубы. Каждый его гулкий выдох раздувал моё чувство вины.
Смотри, какой он одинокий! У него совсем нет друзей. Никто из коллег не зовёт его на обед, да и на пятничные пьянки тоже. Вдруг твой отказ его доломает? Вдруг он уволится и никогда не найдёт новую работу? Вдруг он запрётся дома навеки? Может, за этими глазами прячется доброе сердце?
Моё чувство вины раздулось так, что начало подпирать высокие окна. Мне стало тесно в просторном кабинете. Душно. Сделав глубокий вдох, я сказала:
— В Музее фотографии на станции Эбису новая выставка. Хочешь сходить? Заодно расскажу, как выбирать объективы.
* * *
— Я и не знал, что в Токио есть такой музей, — сказал Кай, когда мы брали билеты в кассе.
Он задирал голову к потолку, изучал плитку под ногами и стены.
— Я и не знал, что кто-то фотографирует так, — пробормотал он в выставочном зале.
— Как так?
— Так обыденно. Так уныло, — Кай склонил голову набок напротив большой чёрно-белой фотографии. На снимке в инвалидном кресле сидела японка лет шестидесяти с короткими, взъерошенными волосами, будто покусанными сединой, и смотрела прямо в объектив. Прямо да не совсем: она смотрела в объектив так, точно за ним никто не стоял, точно за ним начиналась пустота. Пустота в квадрате, пустота в бесконечности. Пустота, из которой не было, нет и никогда не будет выхода. Она смотрела в безысходность.
— Что, прости? Как? — переспросила я на всякий случай.
— Так, что вряд ли он наберёт в Инсте тысячу лайков. Он за эту фотографию и десятка не наберёт.
Я отошла на два шага назад и тоже склонила голову набок. Мне на секунду показалось, что, если склонить голову набок, можно увидеть фотографию глазами Кая. Нет. Я всё так же видела идеальный по композиции и свету кадр. Кадр, рассказывающий историю. Я склонила голову на другой бок. Без толку. У меня так и не получилось увидеть фотографию глазами Кая.
— Он даже поленился сделать из фото квадрат, — добавил Кай.
— Что ты имеешь в виду?
— В Инстаграм выкладывают квадратные фотографии, разве нет? Он что, думает, он самый умный, самый креативный, так, что ли?
— При чём здесь Инстаграм? Мы в музее! Это искусство, а не фотопопса, нацеленная на продажу никому не нужных вещей и навязывание образа жизни. Эти снимки не навязывают. Они рассказывают и показывают. Историю. Историю больной женщины. Историю матери фотографа. Которая сошла с ума и попала в больницу.
— Зачем рассказывать такие мрачные истории? Ещё и чёрно-белыми снимками? Ещё и прямоугольниками, а не квадратами? — спрашивал Кай.
Он стал читать подписи к снимкам. Вслух.
— «Большую часть дня она проводила в одиночной палате. Лежала на кровати и смотрела в потолок. Она могла лежать так часами, днями…» — зачитывал Кай с усмешкой.
На фотографии, сделанной будто сверху, не иначе как рыбьим глазом, женщина в сером халате лежала на койке, раскидав руки в стороны. Одна рука тыльной стороной ладони упиралась в серую стену, а другая свисала с матраса вниз, едва не касаясь серого пола. В женщине не было жизни. Она походила на труп. Труп с открытыми глазами.
— Зачем он снимал больную мать? — спрашивал Кай возле каждого снимка. Спрашивал так громко, что эхо отскакивало от рамок и подсвечивавших фотографии ламп, а смотрительницы переглядывались.
Я чувствовала себя неловко.
— Что, мало на улицах молодых красивых девушек? Зачем это всё? Кому это интересно? Уныло. Зачем он таскался к ней в больницу так часто? Зачем он вообще её навещал? Она сошла с ума. Жить ей оставалось недолго. Зачем надо было тратить на неё время?
— Что ты несёшь? — не выдержала я.
Кай даже не посмотрел в мою сторону. Он переходил от снимка к снимку, окончательно сгорбившись, переплетя крошечные пальцы рук за спиной. Он подходил так близко к снимкам, что рамки запотевали от его дыхания, а смотрительницы покашливали. Наверное, они тоже не понимали, как такой крохотный человечек, на первый взгляд примечательный исключительно своей непримечательностью, может заполнить собой всё пространство. Весь зал от пола до высокого потолка, от стены с первым снимком до листа с благодарностями.
— Он просто любил свою мать и хотел запечатлеть как можно больше моментов её жизни до того, как её не станет. Возможно, он жалел, что не снимал её раньше. Возможно, он жалел, что не проводил с ней достаточно времени, когда она была здорова. Возможно, он жалел, что пока она не попала в больницу, пока она была дома, занималась привычными делами, выходила в город в красивых платьях, делала причёски, подводила глаза и красила губы, готовила ужин для его отца и сестры, убирала дом, он бегал по городу с камерой и снимал молоденьких девиц яркими цветастыми квадратами? Может, после того, как его матери поставили диагноз, он, наконец, понял, как много она значит в его жизни, и спохватился? Решил сохранить память о ней на фото, вывести её жизнь за границы тесной больничной палаты? Не понимаешь, что он просто её любил? — из меня выплёскивалось всё, что я копила полгода, — с первой встречи у кулера.
Меня раздражала его способность смотреть на других людей и их не видеть, их слушать, но не слышать, его неумение читать между строк, по глазам, по жестам, вернее, его нежелание понимать — понимать с полуслова, с полутона, понимать краски по чёрно-белым снимкам, видеть то, что осталось за кадром.
— А я свою мать не любил, — ответил он. — Я её ненавидел. За то, что после смерти отца вздумала снова выйти замуж. Не вышла. В психушку отправилась. Я её не навестил ни разу. Пару лет назад, наконец, сдохла. На похороны я не пошёл. Что там делать? Понятия не имею, где её пыль закопали и закопали ли вообще. Может, так и хранят в лечебнице, ждут, что я приду и заберу урну. Вот ещё! Она же сказала мне, когда я вызвал санитаров: «Я тебя ненавижу. Ты испортил мне жизнь. Ты довёл меня до безумия! Ты! Не хочу тебя больше видеть!» Напомнила мне эта выставка о ней. В психушке ей было самое место. Жаль, так много времени ушло, чтобы её туда сплавить. Почти семь сотен дней, чтобы тот мужик свалил из дома, купленного моим отцом, и ещё почти четыре сотни, чтобы она совершенно свихнулась. Это было сложно, но если приложить усилия, возможно всё!
Кай гулко выдохнул, но поток воздуха прошёл мимо, не задев моего чувства вины. Я стояла посреди зала, заглядывая в его глаза. За ними скрывался мир бесконечной безысходной пустоты.
— Кстати, я проголодался, — сказал он как ни в чём не бывало. — Здесь есть хорошие ресторанчики неподалёку? Как насчёт суши?
Мне показалось, что я брежу. Что я начала сходить с ума, как когда-то его мать. Я сделала шаг назад. Ещё один. Нельзя было позволять ему паразитировать на моём чувстве вины. Я развернулась и побежала.
— Ты так и не сказала, какую линзу купить! — крикнул он вслед.
— Снимай на телефон. Квадратами, — бросила я не оборачиваясь.
Сандалии
Сандалии скучали. Сандалии ждали хозяйку, точно два зверька на привязи. Ждали в длинном коридоре примерочной, под плотной чёрной шторкой, не доходящей до пола сантиметров двадцать. Стояли ровно. Пятка к пятке. Носок к носку. Наверное, работница магазина поставила их так — для удобства. Сначала напомнила сандалии снять, а затем подобрала их, раскиданные абы как, и развернула носками в проход, как должно.
Сандалии ждали покорно, пока хозяйка крутилась перед зеркалом — её голые ступни кружились по кабинке, пятки приподнимались, опускались. Сандалии скучали в компании других сандалий, кроссовок, туфель и балеток, как девушки в очереди, от нечего делать рассматривавшие эти самые сандалии. Не смотреть на сандалии было совершенно невозможно: взгляд, пусть и не нарочно, намертво цеплялся за два ремешка, покрытые розовым искусственным мехом — каждый толщиной с кошачий хвост, — не мог оторваться от неоновой жёлтой резинки, без ступни хозяйки грустно опавшей на пятку, а переливающаяся тонкая подошва и вовсе гипнотизировала.
Такие не сдавливают ступню, а обнимают её нежно, точно домашние тапочки. Я знаю. Мерила их. И не один раз. Отец сказал, это слишком. Слишком дерзко. Слишком ярко. И вообще, мне скоро в университет поступать, пора браться за ум.
Странно было слышать это от него: рекламную кампанию «слишком дерзких» сандалий разработала фирма отца. Их фото вываливались на меня каждый раз, когда я заходила в соцсети.
Мне так хотелось эти сандалии, что в тайне от родителей я устроилась летом на подработку. Узнай отец, что по вторникам и четвергам я работаю в кофейне, рассвирепел бы. А может, просто не вернулся бы из очередной внезапной командировки.
Шторка вздрогнула, с лязгом отъехала в сторону. Увешанная одеждой, с пакетами в обеих руках, из кабинки вышла женщина.
— Он поставил на новый проект Аюми, — она прижимала телефон к уху плечом. — Сказал, я отсталая. Представляешь?
— Простите, но здесь нельзя говорить по телефону, — тут же подбежала сотрудница.
— Секунду, — шепнула женщина в трубку. Поставила пакеты на пол перед столиком у входа в примерочную. — Это возвращаю, это тоже. Фасон не подошёл.
На столик упало платье цвета марокканских мандаринов, на него навалились серые джинсы с рваными коленями и пятнами краски, изумрудный топ с пайетками и ещё куча всего, что разглядеть в общей массе было невозможно.
— Это оставляю, — женщина повесила на сгиб локтя лазурное платье с тонюсенькими бретельками. — Можно сразу переодеться?
— Можете переодеться после оплаты, — улыбнулась продавщица и принялась разбирать забракованные вещи.
— Буду через пятнадцать минут, займи столик, — сказала женщина в трубку, подбирая пакеты.
На хозяйке сандалий был тёмно-синий костюм. Строгий, но элегантный. Судя по крупным жемчужинам в ушах и сумке «Прада» с торчащей из неё папкой, в офисе женщина работала не первый день и не первое десятилетие. Точный возраст угадать было сложно — такие дамы умеют скрывать его мастерски. Только вот сандалии? В комплекте с костюмом и серьёзным лицом они казались куда шаловливее, чем под шторкой в примерочной. Неуместными, точно ребёнок на планёрке в высоком небоскрёбе. Будто она их похитила. Или они похитили её из мира переговоров, совещаний и отчётов.
До встречи с подругами оставался час. Расстроенная безжалостными лампами в примерочной, подсветившими все недостатки так ярко, что достоинства померкли, я зашла в кафе на углу улицы.
Меня провели к столику возле окна. Оттуда было удобно наблюдать за вечерним Токио, за возвращавшимися домой клерками, а также теми, кто домой не спешил.
— Прости, очередь была дикая! — за соседний столик села женщина в лазурном платье с разрезом до середины бедра. Бретельки были такими тонкими, словно их и не было вовсе. На кресло рядом женщина поставила сумку с торчащей из нее папкой, а на пол — пакеты из магазина.
— Ничего себе! — выдохнула её подруга.
— А что делать? — женщина поправила объёмное цветастое колье с шариками из ниток. — Я на повышение надеялась, а он говорит, я отсталая. Про поколенческий разрыв заикнулся. Представляешь? Он меня на двадцать лет старше, молчал бы! Но ничего, мы ещё посмотрим, кто отсталый: я или эта малолетка Аюми!
Женщина вытянула ногу, покрутила ступнёй.
— Ничего себе! — подруга прикрыла рот ладошкой. На ней был строгий, элегантный тёмно-серый костюм и остроносые чёрные лодочки. — Давай закажем вина! — она отодвинула в сторону пустую кофейную чашку.
— Я вчера после работы зашла в «Марудзен», скупила все женские журналы, что там были. Еле до дома донесла. Всю ночь листала. Всю ночь. Изучала, что нынче в моде. Нам-то с тобой модничать запретил дресс-код восемнадцать лет назад. Это не я отсталая, а кадровики меня заставили отсталой притворяться все восемнадцать лет — так долго, что я сама начала верить, что отстала. Но времена меняются, Норико!
Норико сняла пиджак. Повесила на спинку кресла. Осталась в чёрной блузке с коротким рукавом.
— И что, ты завтра на работу так пойдёшь?
— А что мне остаётся? Он ясно дал понять, что «как раньше» означает карьерный тупик. Я хочу стать начальником маркетингового отдела до конца года. Я не позволю им говорить, что я несовременная. Я не позволю скидывать на меня старушечьи проекты. Я им покажу, всем покажу, что современнее меня в офисе никого нет. Я и «ТикТок» вчера на телефон установила. На-ка, сними меня! Камеру переверни! Не горизонтально, а вертикально надо! Я вчера всё изучила…
— Ты вообще спала?
— Некогда мне спать. Через две недели оценка деятельности за полгода. Уверена, он не вспомнит ни одного из моих проектов, не вспомнит ничего из достижений моей команды, но вспомнит, как опустил меня на глазах у этой малолетней выскочки.
— Ну-ну, Рика! Ты устала! Когда последний раз брала выходной?
— Выходной? — Рика поправила сползшую бретельку. — Не в этом году. И не в прошлом. Не до выходных мне сейчас. Я должна стать начальником отдела. До сорокалетия. Должна.
Звякнули бокалы.
— Нет, я всё понимаю, — продолжила Рика. — Я понимаю, если бы он сказал, что у Аюми кожа лучше, что у неё фигура роскошнее, но он поставил под сомнение мою компетентность. Как же я его ненавижу! За всё! За его внимание, за его невнимание, за наше прошлое и отсутствие у нас будущего. Да ладно будущего у нас. Но будущего у меня в компании! Это перебор! И ведь, главное, сам женился. А мстит мне, будто это я замуж вышла. И сколько лет прошло. Шестнадцать! Целых шестнадцать лет! Но я ему покажу! Я ему покажу, что никакая я не отсталая, что это всё он!
Рика пригнулась к столику. Придвинула бутылку, чтобы та скрыла лицо.
— Он зашёл сюда!
Официантка вела к свободному столику мужчину. Мужчина был в строгом элегантном синем костюме, с портфелем в одной руке и молодой девушкой по другую руку. Мужчина был надменен и седоват, статен и загорел. По тому, как уверенно он шагал, было ясно, что он чей-то начальник. Можно было даже подумать, что он начальник молоденькой девушки в чёрном платье, вцепившейся в его локоть, если бы она не цеплялась за него и не хихикала так, как обычные подчинённые не умеют.
— Это Аюми, — прошептала Рика, едва не прижимаясь щекой к столу.
Норико развернулась, оценила взглядом и Аюми, и её босса.
— Сколько ему, говоришь?
— Пятьдесят девять.
— А ей?
— Двадцать три.
— Уныло, — Норико подлила себе и подруге вина. — Был у нас один такой. Начальник юридического. Замутил интрижку со стажёркой. Кто-то отправил их фото кадровикам. Началось расследование. В итоге и её, и его попросили уволиться. Он до сих пор жене выплачивает компенсацию морального ущерба. На девчонку дело завели. Жалко бедняжку. Хотя нет. Это я к чему… — Норико качнула головой в сторону парочки. — Если он единственное препятствие на твоём карьерном пути, — пара кадров, и дорога будет расчищена. Сейчас везде строго. Никому не нужны скандалы. Никому не нужны имиджевые потери. Зря, что ли, «ТикТок» установила? Испробуй всё могущество хэштегов. А лучше просто отправь фото кадровикам и в копию главу департамента поставь.
— Со своей почты?
— Давай я отправлю, — Норико достала телефон из сумочки. — Он мне никогда не нравился. Я ещё тогда говорила, что он тебя недостоин.
Норико развернулась к проходу. Сделала вид, что щелкает селфи с Рикой, а на самом деле щёлкнула парочку в углу: мужчину в синем костюме и вцепившуюся в его руку девушку в чёрном платье.
— Думаешь, этого будет достаточно? — спросила Рика, рассматривая кадр.
— Достаточно, чтобы он стал как шёлковый на ближайшее время, а может, достаточно и для отправки его на пенсию раньше срока — зависит от ваших кадровиков. Кстати, — Норико указала пальцем под стол, — моя племянница очень хотела такие сандалии. Совсем сестру достала.
— А размер у неё какой?
— 24-й, как у нас с тобой. Вечно туфли у меня таскает.
— Так давай я их ей отдам?
— Серьёзно? А как же твой новый имидж?
— К чёрту это всё! — Рика поправила бретельку. — Одного дня более чем достаточно. Я поняла, чем живет молодёжь. Поняла, что не сильно эта молодёжь отличается от нас, — она махнула рукой в сторону парочки. — Что проблема не в моей отсталости. Проблема была и остаётся в нём!
Рика достала из пакета тёмно-синие туфли-лодочки. Сняла сандалии. Завернула их в тканевый мешочек и убрала в пакет.
— Держи! Глава маркетингового отдела всё равно не сможет позволить себе ходить на работу в таких. Пусть твоя племянница носит с удовольствием! Очень удобные, кстати.
Пора было выходить. Я старалась привлекать к себе минимум внимания, но он меня всё равно заметил.
— Рика! Рика! — кричал он. — Рика, подожди!
Он схватил меня за руку, когда я протянула карточку кассирше.
— Рика, куда же ты? Позволь представить тебя коллеге!
Аюми помахала рукой, улыбаясь так широко, что у меня закружилась голова.
— Это моя дочь, Рика! Ты бы хоть предупредила, что будешь в этом районе.
— Я думала, ты в командировке. Так мама сказала. Прости, мне пора, встречаюсь с подругами, — я отдёрнула руку.
Женщина в лазурном платье смотрела мне прямо в глаза.
Так я узнала, в честь кого меня назвали. Удивительно, но мне больше не хотелось купить яркие сандалии. Повзрослела я внезапно и необратимо.
Белая мания
Карта не проходила. Сиракава раз за разом вставляла кредитку в терминал, но тот лишь издевательски попикивал.
— Ничего-ничего, — вежливо повторяла кассирша, — попробуйте снова.
Напряжение нарастало: оно дотянулось до самого выхода из магазина «Сисэйдо» очередью девушек, устало вздыхавших за спиной Сиракавы.
— Может, размагнитилась? Мы и наличные принимаем.
— Что же это? — бормотала Сиракава, натирая рукавом пиджака чип.
Воткнула карту резко. Пик. Вставила бережно. Без толку. Отчаявшись, она достала кошелёк, вывалила из него банкноты, монетки. Пересчитала. Трижды. Запустила руку в сумку, ощупала дно в поисках недостающих десяти йен. Выудила пятьдесят. Касса пропела, выжевала чек.
Сиракава несла в руках пакет, улыбаясь всему миру и особенно широко — женщине на плакате. О таком лице, как у той, мечтала каждая девушка в очереди. Лице идеально белом — точно свадебное платье. Белом той белизной, без которой, как утверждала Фукуда, подруга Сиракавы, этого платья можно и вовсе никогда не надеть.
* * *
— Почему, думаешь, тебя бросил Танака? А Ямада? — спросила Фукуда неделю назад.
Сиракава молчала, размешивая трубочкой лёд в латте.
— Потому что в тренде девушки с белой, как лепестки камелии, кожей. Мода на загорелых прошла. Лет десять назад. Муж то же говорит. Прислушайся хотя бы к его мнению, а то так и останешься одна, — Фукуда понизила голос, — навсегда. Я скину адрес косметолога, он тебя поправит. Не смей экономить на уходе. Лицо — твой пропуск в счастливую семейную жизнь. А с теннисом завязывай: солнце сведёт все усилия на нет.
Сиракава пристыженно огляделась. За соседним столиком сидела девушка с белым, будто салфетка, лицом. Сидела с парнем. А с другой стороны в одиночестве листала ленту загорелая дама.
Чем дальше, тем больше попадалось совпадений. По пути на работу, c работы, на корты и с кортов, в очереди в супермаркет и химчистку, в вагоне метро, на перронах и даже на эскалаторах. Сиракава наблюдала за скользящими вниз и вверх по поручню руками: белые украшало кольцо на безымянном пальце, обласканные солнцем — нет. Несколько дней спустя, проснувшись от кошмара — белые обрубки кистей, точно полчище пауков, окружили её со всех сторон, — Сиракава всхлипнула и взяла с тумбочки телефон.
«Похоже, ты была права», — отправила она короткое сообщение Фукуде.
Та лежала в кровати, маялась от бессонницы, думала, где пропадает муж: в офисе или в караоке с коллегами.
— Наконец-то, — прошептала она в тишину пустой спальни.
Утром Фукуда села составлять список средств для преображения подруги — хоть какое-то развлечение в череде одинаковых дней.
— Чего это ты так рано встала? — спросил муж, позёвывая.
К его пробуждению Фукуда успела приготовить пышные оладьи, полить их кленовым сиропом и посыпать голубикой. Муж косился на листок, начищая стол локтями. Списки ему не нравились.
— Я, кажется, говорил, что летнюю премию мы потратим на ремонт машины… — начал он уныло.
— Да сдалась мне твоя премия! — прошипела Фукуда. — Знаю я прекрасно, что подарков от тебя не дождёшься!
— А чего тогда? С какой радости оладьи? Праздник какой?
— У тебя что ни пятница, то праздник! Всю зарплату прокутил или чего оставил?
Список дотянулся до конца страницы — Фукуда перевернула листок.
— Чего это ты там пишешь? — муж никак не осмеливался взять вилку.
— Список косметики.
— Косметики?! В ванной и так все полки уставлены твоими банками! Будто ты на фабрике косметической работаешь, а дома склад держишь.
Фукуда покачала головой.
— Это для Сиракавы!
— Опять её бросили?
— Ага.
— Не понимаю, почему ей так не везёт…
— Потому что подруг никогда не слушала. Пока мы читали журналы, она махала ракеткой на солнцепёке. Пока мы учились пользоваться косметикой, она пропадала на сборах. Помню, как-то Сиракава разбила коленку, я принесла ей крем от рубцов, советовала намазать, пока шрам ещё свежий, розовый, а она не послушалась. Представляешь? Её не волновали ни шрамы, ни укусы комаров, ни загар, который день за днём впивался ей в кожу. В десять Сиракава была самой красивой девочкой в классе.
— Вот как?
— Так говорила мама, — Фукуда вздохнула. — Но как только началась взрослая жизнь, Сиракава растеряла весь шарм. Загар костюму не идёт, да и краситься она до сих пор не научилась. Хорошо, образумилась, наконец. Не один месяц уйдёт, чтобы превратить её в завидную невесту, но ни дня терять не стоит.
— Думаешь, этого достаточно? — муж наконец расслабился и отхлебнул кофе.
— По-твоему, маловато? — Фукуда пробежала глазами по строчкам. — Разумеется, ещё салоны, процедуры. Ей ведь не надо тратить летнюю премию на клюшки для гольфа…
— На ремонт машины!
— Конечно! Вечером проведу Сиракаву по магазинам, — Фукуда отложила список. — Может, и себе чего прикуплю. Какой смысл ждать летней премии, если всё равно её не увижу, так ведь? Кушай-кушай, я старалась.
* * *
Так началось преображение Сиракавы. На полупустой полке в ванной появились самые модные средства, на маленьком столике распластались дамские журналы, на прикроватной тумбочке примостился массажёр для лица. В холодильнике обосновались отбеливающие маски и микстурки с коллагеном.
— Выглядишь потрясающе! Эта новая эмульсия творит чудеса! Просто бомба! — Фукуда внимательно рассматривала лицо подруги.
— Позвольте, я отнесу вашу сумку в гардероб, — вызвался официант.
Тут только Фукуда заметила огромный рюкзак с торчащей из него ракеткой.
— До сих пор на корты ходишь? — в ужасе спросила она. — Зачем?
— В смысле, зачем? Без тенниса я себя не мыслю. Тем более со всеми этими чудо-средствами я точно не загорю.
— Ошибаешься! — покачала головой Фукуда.
— Степень защиты сто! — Сиракава протянула тюбик. — Я теперь мажу и уши, и руки — даже между пальцами. Кепку новую купила! К косметологу собираюсь. Получу летний бонус и целый курс оплачу.
— Зря только деньги потратишь. Солнце сведёт все усилия на нет!
— Но как же я без тенниса?
— Что тебе мешает записаться в вечернюю группу?
— А как же мои девочки? Как же тренер?
— Девочки и тренер тебя замуж не возьмут, а в вечерних группах больше мужчин. И лицо спасёшь, и жениха встретишь!
* * *
Сиракава шла к станции. Кепка нависала над солнечными очками. На большом экране возле перекрёстка женщина с идеально белой кожей рекламировала ту самую сыворотку, на которую Сиракава потратила последние йены. Женщина грациозно ступала по красной ковровой дорожке, объективы всех фотографов смотрели на неё, а сами фотографы один за другим опускались перед ней на колено. Сиракава вздохнула, положила рюкзак на асфальт, достала из кармана телефон. Фронталка не распознала её в очках и кепке, а тачскрин не отреагировал на попытки пальцев в солнцезащитных перчатках ввести пароль. Сиракава зашла под навес, сняла одну перчатку. Набрала школу тенниса. Сказала, что теперь не сможет заниматься по выходным: завалили работой. Администратор проверил расписание.
— Четверг. Десять вечера. Последнее место.
— А пораньше нет?
Пораньше мест не нашлось.
* * *
Парк был тёмным. То тут, то там сверкали светоотражающие наклейки на кроссовках бегунов. Пели цикады, шелестели ветки, Сиракава всё отчётливее слышала удары мяча о покрытие. Она ускорила шаг, пусть до занятия и оставалась уйма времени. Решила прийти заранее, чтобы познакомиться с новым тренером.
Фукуда оказалась права. В вечерней группе парней было больше.
— По субботам серьёзные мужчины спят до обеда — после тяжёлой недели и пятничной попойки, — объяснила тогда Фукуда. — В выходные на корты ходят только неприкаянные дамочки, которых дома никто не ждёт.
Тренер поставил Сиракаву в пару c Куроиси. Тот опаздывал, а Сиракава смотрела на часы и водила рукой по струнам. Ей не терпелось поскорее выйти на корт.
Куроиси явился, когда группа закончила разминку. Кивнул Сиракаве, подтянул носки.
— Новенькая?
— Да не то чтобы… — ответила она.
Куроиси был быстр и ловок, но Сиракава загоняла его по корту, вымотала и победила.
— Спасибо за игру! — сказала она, подбирая улетевший в аут мячик.
* * *
Фукуда решила сопроводить подругу на первую процедуру. Сидя в низких креслах в приёмной, они листали журналы.
— Как новая группа? Есть кто симпатичный?
Сиракава закрыла журнал.
— Есть.
Фукуда придвинулась поближе.
— Рассказывай!
Сиракава рассказала о Куроиси. О его быстрой реакции, нахалистой улыбке и о том, как улыбка сползла с его лица, когда она выиграла.
— Ты с ума сошла? Не вздумай его обыгрывать! Играй вполсилы!
— Какой тогда смысл ходить на тренировки?
— Смысл ходить на тренировки не в том, чтобы лучше играть — лучше тебя, уверена, там никого нет, — а в том, чтобы встретить будущего мужа!
Сиракава хмыкнула.
— Как кольцо подарит, заиграешь в полную мощь, а пока будь поскромнее. Мужчинам не нравятся женщины, которые в чём-то их превосходят. Будешь его обыгрывать, озлобится, как Дзюн в школе. Помнишь, как ты его постоянно обыгрывала и он тебя бросил?
— Взрослые мужчины должны уметь проигрывать.
— А взрослые женщины — уметь проигрывать на корте, чтобы выиграть в большой игре.
* * *
Всю следующую тренировку Сиракава не столько состязалась с симпатичным соперником, сколько боролась с собой.
— Какая ты напряжённая! — сказал Куроиси во время перерыва, отирая пот со лба. — На работе чего случилось?
Слишком больших жертв требовала от неё Фукуда, а гарантий никаких не давала. Под конец Сиракава слила игру. Не глядя на ликующего Куроиси, она протопала в раздевалку.
— Расстроилась?
Он дожидался её у выхода из спортклуба. Сиракава молчала, разглядывала белые шнурки на белых кроссовках и свои загорелые щиколотки, на контрасте казавшиеся ей почти чёрными. Прикрыла их ракеткой, чтобы Куроиси не заметил.
— Как насчёт ужина завтра?
— Завтра ведь пятница!
— И чего?
— Тебе разве не надо в караоке?
Куроиси засмеялся.
— Мне? В караоке?
— Развлекать клиентов, коллег, начальников?
— Я сам себе начальник, и мне не надо никого развлекать.
Куроиси достал из кармана визитку. Протянул Сиракаве.
* * *
Отношения с Куроиси развивались стремительно. Фукуда была в восторге. Все её советы подействовали. Она даже перестала пилить мужа по пустякам. Сиракаву же внезапный роман застиг врасплох. Куроиси так резво вломился в её жизнь, что она запаниковала.
Он заваливал её сообщениями и приглашал на свидания. Действовал точь-в-точь как на корте: уверенно, быстро, маневренно. Первые пару недель они встречались в ресторанах после работы, гуляли по вечернему городу. Один раз сходили в кино. А потом случилось то, чего Сиракава не ожидала никак. Куроиси позвал её на барбекю. В воскресенье. Днём.
— Погоду обещают хорошую! — сказал он. — Солнце! Тебе понравится!
Сиракава перемерила все широкополые шляпы в универмаге. Ни одна не показалась ей достаточно надёжной. Куроиси ей нравился, очень нравился, пожалуй, даже слишком, чтобы она поставила на кон всё. Сославшись на работу, Сиракава отказалась.
— Хотела бы я быть мужчиной! — пожаловалась она Фукуде. — Можно гулять под палящим солнцем часами, не боясь быть отвергнутым!
— Отказы его только подстегнут, — подмигнула та заговорщически.
Сиракава отказывала Куроиси раз за разом. То неожиданная командировка, то нужно готовиться к презентации, то пикник с подругами, то встреча однокурсников, то обед с дальней родственницей, приехавшей в столицу. Только вечера её были свободны.
Проигрывать каждый раз Сиракаве не позволяла гордость, но она могла пропустить пару мячей, если всё шло к полному разгрому соперника.
* * *
Как-то во время рабочего дня Сиракава стояла перед зеркалом в туалете, переписывалась с Куроиси. Солнце из бокового окна золотило ей лицо.
— Так вот в чём дело! — ахнула она.
Вернувшись в офис, Сиракава опустила жалюзи.
— Прямо в глаз бьёт! Не вижу, что на экране! — сказала она соседке по столу.
После каждого обеда Сиракаве приходилось опускать жалюзи, поднятые коллегами, снова, напарываясь на косые взгляды. Спустя неделю она обратилась к начальнику, и тот пересадил её в самый тёмный угол: за спиной — стена, перед столом — шкаф с бумагами. Туда не просачивалось ни лучика настырного солнца.
Процедуры дали результат. Лицо Сиракавы стало белым, как у красотки с плаката. Таким белым, что на его фоне зубы начали казаться ей жёлтыми. Пришлось отбелить и их. Комплименты сыпались от коллег, от работниц магазинов, даже от вечно хмурого кассира в супермаркете.
Куроиси познакомил Сиракаву с друзьями.
— Ты им очень понравилась! А со своими когда познакомишь?
* * *
— Возьму все хлопоты на себя! — вызвалась Фукуда.
Ей давно хотелось дружить с кем-то семьями, но ни с четой Симасаки, ни с четой Мацуяма, отрекомендованными мужем, общение не заладилось: первых Фукуда посчитала снобами, вторых — простачками. Да и вообще от мужниных коллег Фукуду подташнивало — именно из-за них, как ей казалось, он шляется по кабакам и пропивает зарплату.
Фукуда решила устроить посиделки дома, на веранде. Мужу было велено купить лучшую говядину, самые большие креветки и свежайшие овощи, да не в обычном супермаркете у станции, а в элитном универмаге. Фукуда хотела произвести хорошее впечатление, чтобы дополнить и без того безупречный образ подруги.
Гости приехали на закате. Куроиси сразу же, как только увидел клюшки для гольфа в прихожей, нашёл общий язык с мужем Фукуды. Спустя полчаса они перешли на «ты».
— Мы с Дайки-куном решили вместе съездить в гольф-клуб! Отличный мужик! — шепнул он Сиракаве.
Вечер прошёл как нельзя лучше. Фукуда осталась довольна: и манерами Куроиси, и его чувством юмора, и тем, как он ухаживал за Сиракавой. Надеясь, что Куроиси положительно повлияет на мужа и тот сведёт общение с закадычными собутыльниками к минимуму, она легко отпустила супруга в гольф-клуб в следующее воскресенье. Тот сперва даже не поверил.
— Лишнего не болтай! Хвали Сиракаву! — наказала она.
* * *
В пробке по пути в гольф-клуб Куроиси признался, что от Сиракавы без ума, но волнуется за неё сильно.
— Так много работает, бедняжка! Света белого не видит, устаёт. Совсем бледная в последнее время — смотреть больно.
— Сиракава очень трудолюбива, — отчеканил муж Фукуды, разглядывая свои коленки.
— Я это сразу понял, ещё в первый день на корте. Она так крепко держала ракетку, так сосредоточенно играла! Явно тренироваться пришла, а не искать женихов, как другие девушки в группе, вечно разукрашенные, точно на вечеринку. Их накладные ресницы вечно к кроссовкам прилипают! Мерзость!
— Сиракава не такая! Она очень хорошая девушка! И ресницы у неё свои!
— А какая ответственная! Почти все выходные пашет. Так ведь и здоровье подорвать можно!
— Да уж, надо и отдыхать!
— Я должен вытащить её за город, хоть бы и на пару дней.
— Мы с женой ездили в прошлом году на Идзу, замечательно время провели. Всего пара часов от Токио, а песок белый, как на Окинаве. Очень рекомендую!
— Точно! Туда и поедем! Буду уговаривать, пока не согласится.
* * *
— Какой ты, оказывается, смекалистый! — потёрла ручки Фукуда. — Поездка на море — блестящая идея!
— Он всю дорогу про Сиракаву говорил, все четыре часа. Я и не знал, что она так упахивается. У меня, по сравнению с ней, не работа, а курорт.
— Никогда не поздно начать работать усерднее! Скоро платье на свадьбу покупать, туфли, украшения…
— Подарок ещё!
— О чём я и говорю! Повышения не намечается?
* * *
В отличие от Фукуды, новость о замаячившей поездке Сиракаву не только не обрадовала, но испугала. Она наворачивала круги по комнате, хмурилась и размышляла вслух.
— Что же делать? Вместо купальника надеть тонкий гидрокостюм? Водолазку и лосины для плавания? Если заказать сегодня, доставить успеют. Только Куроиси удивится: он-то, небось, ожидает увидеть меня в бикини.
Сиракава взглянула на огромную прозрачную косметичку, набитую отбеливающими сыворотками, кремами, эмульсиями, тониками и лосьонами.
— Я ведь только прошла курс у косметолога. Я ведь спустила на процедуры всю летнюю премию.
Она села на краешек кровати. Закрыла лицо руками.
— Я не готова потерять всё за одни выходные. Притвориться больной? Сказать, что внезапно вызвали на работу? Что подруга попросила посидеть с ребёнком?
Телефон булькнул сообщением. Сиракава не отвечала Куроиси вторые сутки.
— А вдруг одной поездкой не отделаюсь? Рано или поздно он всё узнает и бросит меня!
Сиракава взвыла, точно от боли.
— Хватит! Надо его опередить!
Она начала набирать сообщение. Стёрла. Принялась набирать снова. Так прошёл час. Ещё один. За окном поднялся ветер.
Сообщение осталось неотправленным. Когда телефон разрядился, Сиракава не стала его заряжать. Она решила не идти на тренировку. Лежала на кровати, смотрела в белый потолок.
Ближе к одиннадцати зазвонил домофон. Сиракава нехотя встала. Увидев на экранчике Фукуду, разблокировала дверь.
— Ты в порядке? Мы так беспокоились! — запричитала Фукуда.
Сиракава махнула рукой. Набрала воды в чайник.
— Что произошло? Куроиси с ума сходит.
— Я решила его бросить, — сказала Сиракава, доставая кружки.
Фукуда приложила ладонь к губам.
— Почему? Что случилось?
— Он позвал меня на море.
— Так это же замечательно!
— Что в этом замечательного? Там солнце!
— И?
— Ты ведь сама говорила, что мне нельзя появляться на солнце.
— Ты переутомилась. Я совсем не то имела в виду. Я…
Домофон зазвонил снова. Сиракава подошла к экрану и отступила назад.
— Не буду я ему открывать.
— Открой!
— Не буду!
— Да что с тобой происходит?
Сиракава, не обращая внимания на трель домофона, стала разливать чай. Фукуда без спросу разблокировала дверь.
— И что я ему скажу?
— Что у тебя телефон сломался. И ни слова больше! А я пойду.
Фукуда в спешке натянула кеды.
— Всё хорошо! — пролепетала она, приоткрывая дверь. — Телефон сломался. Ничего удивительного, давно советовала его поменять.
Куроиси влетел в квартиру.
— Как же я переживал! А тренировку чего пропустила?
— Нездоровится мне, — сухо ответила Сиракава.
Куроиси приложил загорелую руку к её белому лбу.
— Совсем заработалась! Ничего-ничего, послезавтра поедем на море, солнышко тебя вмиг поправит.
Сиракава поёжилась.
— Загар тебе пойдёт!
— Не уверена!
— Точно говорю! Что за мода пошла на эти белые лица? Сестра журналов начиталась, теперь отбелить себя пытается. Раньше нормальная девушка была, а теперь…
Куроиси отхлебнул чаю.
— Говорит, я ничего не понимаю. Может, и не понимаю, но мне куда больше нравятся девушки загорелые, со здоровым румянцем, чем те, у кого три слоя белил на лице. В субботу увидим с тобой на пляже дамочек в лосинах и кофтах с длинным рукавом. Они в них плавают, представляешь?
Сиракава не поднимала на него глаз.
— У тебя ведь купальник есть? Сланцы? Может, на завтра отгул возьмёшь? Ты сама не своя!
— Пожалуй, я лягу спать.
— Это правильно!
Куроиси сжал на прощание её белую руку.
— Заеду в субботу в девять! До скорого!
Сиракава вертела чайный пакетик в кружке. По часовой. Против.
«Я не смогу поехать с тобой на море», — далеко за полночь отправила она Куроиси.
Утром Сиракава принялась наносить на лицо чудо-средства: тоник, эмульсию, сыворотку, крем, наконец, самый светлый тональник с максимальной степенью защиты.
— Да и вообще он слишком загорелый, — подсказало отражение. — Вы друг другу совершенно не подходите!
Похититель котов
За стеной гремели тарелками. Топали. Переставляли мебель. Гудели пылесосом. Хлопали дверью. Входной. Снова двигали мебель. А потом Оно решило послушать музыку. Попеть. И поиграть в сквош. Так, во всяком случае, звучали удары чем-то о стену. Ритмичные удары. Выверенные. Оно тренировалось. На моих нервах.
Специально окно распахнуло, чтобы голоском своим хриплым снискать славы у прохожих. Предыдущая соседка так не пела. И точно не плясала. Только по телефону болтала долго. С парнем. Ссорились постоянно. Мирились. Картонные стены пропускали малейший шум, всхлип, не говоря уже о диалогах и монологах. О том, что соседка съезжает, я узнала быстрее риелтора. Спустя неделю, в коридоре перестало пахнуть шампунями и стиральными порошками. Спустя ещё одну, запахло прогорклым маслом и чесноком. Новый сосед любил готовить. Одежду на балконе я больше не сушила: вещи вмиг впитывали ароматы с его кухни.
Оно смотрело телевизор допоздна и хохотало. Иногда заходясь в кашле. Я ворочалась на кровати. Беруши натирали уши, а мысли об обнаглевшем соседе крутились в голове, как барабан его неустанной стиралки. Нервы расшатались не только у меня, но и у кота. Тыква начал драть обои на той стене, за которой жило чудовище.
Сосед не обратил внимания ни на стикер «после десяти не шуметь», который я приклеила сперва к его двери, а потом и к почтовому ящику, ни на мои удары кулаком в стену. Наконец, я не выдержала. Решила высказать всё, что накопилось. Жала и жала на звонок. Оно не открывало из принципа. Продолжало хохотать, то ли над шутками комиков, то ли надо мной. Отчаявшись, я матернулась в окно. Птицы разлетелись с проводов, но на соседа не подействовало. Мы с Тыквой поняли, что Оно не изменится.
Кот прятался в ванной — только там можно было спастись от шума из соседской квартиры. На двоих ванная рассчитана не была, поэтому я продолжила ворочаться в кровати. Вместо овец я считала причины съехать. Решение приняла быстро: друг отбывал в командировку за границу на несколько месяцев, предложил пожить у него и присмотреть за квартирой. Я согласилась. Других вариантов всё равно не было.
Расторгая контракт, я не забыла рассказать агенту, какой скот обосновался за стеной; в один день собрала вещи, отправила не шибко нужное в камеру хранения и с двумя чемоданами и парой сумок вышла за дверь. Кот мяукнул, будто что-то забыл. Я выпустила его из переноски. Крадучись, Тыква подобрался к двери чудовища и нагадил под неё.
Мы были готовы к новой жизни. В тишине и покое.
Накануне отъезда Ясу показал, как включать плиту, как набирать ванну (на панели ютилась дюжина кнопок), рассказал, как часто поливать цветы и в какой кофейне подают самый вкусный латте.
— Соседи тихие. Слева пожилая пара. У них тоже есть кот. Справа… — он задумался. — Даже не знаю. Иногда мне кажется, что там вообще никто не живёт. Хотя одеяла постоянно сушатся на балконе. Он недавно въехал. Или она.
— Главное, что не шумит.
За той стеной и правда было тихо. Подозрительно тихо. Тыкве та стена почему-то не понравилась. Он обосновался возле другой, на мягком, цвета сухой травы диване. То и дело прогуливался по спинке к шторе, прижимался рыжими лапками к окну и наблюдал за воронами и голубями. Когда возле кустов азалии появлялся упитанный черепаховый кот, Тыква завистливо мяукал — просился на улицу. Я выгуливала Тыкву раз в неделю. Ему очень нравился пруд с толстыми красными карпами и беседка под старой вишней.
С хозяевами черепахового кота, той самой пожилой парой Такэда, о которой упоминал Ясу, мы подружились быстро.
Как-то они принесли мне арбуз, в другой раз — коробку печенюшек в форме Киотосской телебашни.
— Сын приезжал на выходные, гостинцев привёз.
Я помогла им настроить интернет, в выходные зашла в гости с шарлоткой. Пока мы жаловались друг дружке на токийскую жару, Тыква и Мики болтали о своём кошачьем. Впервые в Японии у меня появились нормальные соседи. Я так привыкла к семейству Такэда, что не могла и представить, что когда-то мне придётся съезжать, и старалась совершенно об этом не думать.
В середине сентября Тыква перестал есть. Перестал подходить к окну. Прятался за диваном и шипел от малейшего шороха.
Ветеринар развёл руками. Резкая смена погоды, сказал, пройдёт. Жаркое лето сменилось хмурой осенью, налетели ветра, зарядили дожди. Я давала Тыкве капли, но апатия его не проходила.
В воскресенье из стопки рекламных брошюрок, напиханных в почтовый ящик, я выудила листовку. Пропал кот. Чёрный. Двенадцать лет. Ушёл гулять и не вернулся.
Спустя неделю, в подъезде увидела объявление о пропаже другого кота. С фото на меня смотрел щекастый полосатик с янтарными глазами. Четыре года. Ушёл гулять и не вернулся.
В следующую субботу позвонили в дверь. Тыква сидел у меня на коленях, хотя раньше сидел где угодно, только не на них. Поднял боязливо мордочку, принюхался.
Такэда-сан была сама не своя. Голос дрожал, в глазах слёзы. Сказала, Мики пропал. Два дня домой не приходил, хотя раньше так не загуливал. Возвращался всегда на закате.
Я предложила поискать его вместе. Мы обошли парк, осмотрели ветви деревьев — вдруг забрался, а слезть не может. Не нашли. Вечером смастерили объявление. Прикрепили на доску. Выложили в интернет. Я просила Такэда-сан не отчаиваться раньше времени, всякое в кошачьей жизни бывает, но, закрыв дверь, взяла Тыкву на руки и прижала к себе. Третий кот за неделю? Мне это совершенно не нравилось. Я стала проверять и перепроверять окна, чтобы Тыква не выскочил случайно на улицу. Перестала пускать его на балкон. Выгуливала только на шлейке, да и сам он далеко не уходил, шёл вровень со мной.
Я сидела в беседке у пруда, когда позвонила Такэда-сан. Солнце сползало за деревья, ветки перешёптывались. Тыква лежал пузом кверху у меня на коленях, мурлыкал.
— Мики нашли, — выпалила Такэда-сан без приветствий.
Подробности обещала рассказать, когда вернёмся. Мы тут же поспешили домой.
Возле подъезда стоял полицейский фургон. Я взяла Тыкву на руки. Лифт пикнул, разъехались створки. Двое в форме под руки выводили мужчину, нездорово бледного, с длинной нависающей на глаза чёлкой.
Тыква зашипел и прижался к моей груди. Когти царапнули кожу.
Преступник? У нас в доме? Что он сделал?
— Я о них заботился, — повторял мужчина себе под нос.
Дверь в квартиру соседей была приоткрыта. Такэда-сан, кутаясь в шерстяную кофту, разговаривала с полицейским.
— Рита-сан, — она помахала рукой, — у нас тут такое!
Полицейский дежурно кивнул, представился.
— Вы живёте в 307 квартире?
— Да.
— Слышали что-нибудь странное?
Такэда-сан пальцем указала на дверь тихого соседа справа.
— Нет. Вообще ничего. Я даже думала, что там никто не живёт.
Полицейский кивал и записывал.
— Вы были с ним знакомы? С соседом из 306?
— Нет, ни разу его не видела.
Полицейский записал и это.
— Кот ваш?
— Мой. Тыква.
— Документы на кота есть?
— Это точно её кот, — подтвердила Такэда-сан.
— У вас есть документы на кота? — полицейский повысил голос.
— Да, конечно.
— Рита-сан, он двенадцать котов похитил! Держал их у себя в квартире. Стены одеялами увесил, чтобы ни звука не доносилось наружу. Вот мы и не слышали ничего. Двенадцать котов, представляешь?! Похитил двенадцать котов!
— Документы на кота! — рявкнул полицейский.
Я зашла в квартиру, достала с полки папку. Выписка из налоговой, контракт на квартиру, где я больше не живу, контракт на работу, с которой меня уволили, диплом, языковой сертификат, гарантийные талоны, квитанции. Наконец, из-за пенсионной книжки выглянули документы на Тыкву.
Подала полицейскому. Он, прищурившись, внимательно их изучил.
— Я же говорила! — укорила его Такэда-сан.
— А вашего кота он не пытался похитить?
— Рита-сан своего кота гулять не выпускает.
Полицейский продолжил смотреть на меня — ему нужен был мой ответ.
— Нет. Я выгуливаю Тыкву сама, на шлейке.
— А сегодня вы где были?
— В парке. Гуляли.
— С котом?
— Да. Вы же видели, как мы вышли из лифта.
Полицейский кивнул. Записал.
— А что стало с похищенными котами?
— Эта информация касается только их владельцев. Я не могу её разглашать, — пробубнил полицейский. — Мы проводим проверку. Котов осмотрит ветеринар.
— А Мики? Такэда-сан, вы его видели?
— Мики в клинику забрали. Обещали завтра позвонить.
— А как поймали похитителя?
— Он пытался схватить ещё одного кота, но хозяйка оказалась рядом. Не поленилась дойти до участка. Обращений было много, посмотрели запись с камер.
— Ничего себе!
— Проверьте ваши показания, — полицейский протянул листок. — Подпишите.
Я пробежала глазами по размашистым иероглифам. Вписала своё имя, адрес, телефон.
— Мне понадобится копия ваших документов. Карточка резидента при вас? Я её просто сфотографирую.
Я достала из кармана кошелёк, а из него карточку. Подала полицейскому. Сердце стучало как бешеное.
— Почему на карточке указан другой адрес?
— Не успела прописаться по новому. Забыла. Быстро пришлось переезжать.
— Отчего же?
— Сосед был просто несносным!
— Смотрю, на соседей вам везёт.
Щёлкнула камера, полицейский протянул карточку обратно.
— Надо бы прописаться по новому.
— В понедельник этим займусь.
— Нечётко вышло. Дайте ещё раз пересниму.
Я нехотя повиновалась. Полицейский нацелил камеру. Нажал кнопку. Пригляделся к изображению. Сдвинул брови.
— Эта карточка просрочена! — взревел он.
— Быть такого не может!
Я почувствовала, как лицо заалело под стать ошейнику Тыквы.
— Ваша карточка уже полгода недействительна!
— Да вы что?! Как же я забыла её обновить?
Полицейский смотрел на меня строго. Потирал дубинку, прикреплённую к поясу.
— Вы понимаете, что находитесь в стране нелегально?
Всё выходило из-под контроля.
— Вам придётся проехать со мной!
— А может быть…
Полицейский покачал головой.
— А Тыкву взять с собой можно?
Кота мне взять не разрешили. Он остался под присмотром вконец потрясённой Такэда-сан.
Похититель всю дорогу до участка молчал. Мы с ним так и не познакомились. Полицейский с гордым видом передавал сведения о нас по рации, а я не понимала, как мне может настолько не везти с соседями.
Роковая помада
Мама смотрела в одну точку. За телевизор. Менялись картинки, но лицо её оставалось неподвижным, что бы ни показывали в ящике: парад трансвеститов, документалку о цунами, передачу о капустной ферме или шоу с неприличными шутками. Мама и бровью не повела, когда ближе к полуночи маньяк на экране занёс высоко над головой топор и начал рубить привязанную к стулу жертву на куски — кровь хлестала во все стороны. Мама переживала развод, не выпуская эмоций наружу.
Отпуск мама решила провести в халате на диване. Впервые в жизни я видела её с волосами, собранными в хвостик, не мытыми четвёртый день. Голые губы были поджаты. Мама копалась в себе, пусть виновата была не она, — отец скрывал от нас вторую семью.
Несколько месяцев назад я узнала, что у меня есть сестра. На год младше. Узнала, что она учится в престижном частном вузе: счёт прислали по почте, он указал не тот адрес. Восемнадцать лет ловко подчищал следы и так глупо просчитался.
Моё обучение обходилось отцу в три раза дешевле — хватило мозгов поступить в государственный. В том году он мной гордился. Так мне казалось, ведь я первая в семье поступила в Токийский университет, куда его не взяли. Теперь же, я уверена, он больше гордился ею, ведь она пошла по его стопам в Васэду.
Квартиру оставил нам. Только всё в ней напоминало о нём и казалось фальшивым, картонным и чужим.
Спустя неделю мама вышла на работу, хотя вполне могла не работать больше ни дня — компенсацию морального ущерба отцу предстоит ещё очень долго выплачивать.
Я знала, что стадия шока не может длиться долго — так нас учили на психфаке. Чтобы ускорить процесс, я решила записать маму в тренажёрный зал. Оплатила абонемент на три месяца из заработанных в пиццерии денег.
Сама я начала заниматься недавно. Нужно было отвлечься от навязчивых сцен предательства, крутившихся в голове. Я не могла больше ходить в бассейн, где проводила каждую субботу с первого класса. Оказалось, что сестрица тоже любит плавать — подглядела в её «ТикТоке». В бассейне меня подташнивало. Вода больше не пахла хлоркой, а била в нос её духами. Духи у неё, кстати, были такие же, как у меня. Он подарил нам обеим по флакону «Мисс Диор» на прошлое Рождество. Из «ТикТока» узнала. Свой флакон я продала на «Меркари» и купила другие, холодные и сдержанные, совершенно не похожие на те, что мог выбрать отец. Новая я пахла кедрами и тягала штангу. Я хотела и фамилию сменить, но это оказалось куда сложнее, чем вынуть из рамок совместные фото.
Я старалась изо всех сил изображать, что у меня всё хорошо. Усердно училась, вечерами подрабатывала в пиццерии, по субботам ходила в зал. Тренер у меня был что надо, тактичный и неотразимый, полная противоположность бестактному и обрюзгшему папаше. Хару учил меня правильной технике, напоминал пить воду, когда я истекала потом на беговой дорожке, выставлял вес. Спустя месяц я поняла, что влюбилась. Пусть бы и безответно, главное, что мысли о Хару прогоняли мысли о сестрице, с которой я постоянно себя сравнивала, и о лгуне-отце, даже не поздравившем меня с днём рождения. Я проводила по часу на эллипсе, тяжело дыша и краснея, потому что с того угла открывался отличный вид на весь зал и на Хару, перебегающего от одного клиента к другому. Я не знала, как намекнуть тренеру о своих чувствах и стоит ли вообще это делать.
Маме в тренажёрке понравилось. Сначала мы ходили туда вместе по субботам, а потом она стала заниматься ещё по вторникам и четвергам. С каждой неделей мама оживала. В шкафу появились новые наряды, мама постригла волосы в моднявое каре, начала носить в офис каблуки. Я была не против нового отца — на фоне старого любой показался бы суперменом.
Мы качали пресс и пили смузи из шпината. Скинув три кило, мама решила, что мы заслужили отдых на море и купила путёвку на Гавайи. Я была рада, что стадия смотрения в одну точку прошла быстро.
О своих чувствах к Хару я маме не говорила. Мне казалось бестактным болтать с ней о неразделённой любви, ведь мама совсем недавно пережила предательство человека, которого любила больше двадцати лет. Я боялась, что моё признание может задеть в ней что-то, что вернёт ту маму в халате и с немытыми волосами.
О своих чувствах я рассказала лишь Аянэ, лучшей подруге, давнишней и проверенной. Аянэ была куда опытнее меня и в миллион раз популярнее. Плавание раскачало мне плечи, а Аянэ всю жизнь занималась балетом и даже за упавшим проездным сгибалась грациозно.
Аянэ сказала, что у меня есть все шансы покорить Хару. Помогла выбрать новую спортивную форму. Безразмерную футболку и широкие брюки я сменила на обтягивающую майку и леггинсы. Я всё меньше узнавала себя, но метаморфоза мне нравилась.
От термостакана с Микки Маусом пришлось избавиться.
— Уже не девочки, — сказала Аянэ и вручила мне стильный чёрный стакан с крышкой.
— Может, талисман на удачу носить? Мне бабушка однажды подарила амулет для успехов в учёбе. Может, и на удачу в личной жизни продают?
Аянэ задумалась на секунду.
— Я знаю, что нам нужно! — воскликнула она. — Помада, притягивающая женихов!
— Есть такая?
— А то! Думаешь, как все бойфрендов находят?
Аянэ достала планшет и вбила в поисковик «помада, притягивающая женихов». Я думала, «Гугл» пошлёт нас в дурку, но он выдал тысячи ответов. Мы проверили обзоры, прочитали десятки историй успеха.
— Да быть такого не может! Это самовнушение! Эффект плацебо! — о нём нам тоже рассказывали в университете.
— Неа! Вот эта, — Аянэ ткнула пальцем в золотистый тюбик. — Точно действует! Помнишь Кейко из школы?
— Ту, что заикалась?
— Ага! Она недавно парня нашла. А незадолго до этого купила волшебную помаду!
Аянэ открыла страничку Кейко.
— Смотри, какой! Похож на корейскую поп-звезду!
Парень был зачётный. Не Хару, конечно, но вполне себе.
— А Кейко совсем не изменилась, — только и сказала я.
— Не изменилась ни капли, только помаду сменила. Главное, правильный оттенок купить. Нам нужен тринадцатый. Пишут, что он осечек не даёт.
— А если мне не подойдёт?
— Да даже если и не подойдёт! Главное, чтобы подействовал! Испытаем вместе, я себе тоже куплю!
Помада стоила мне пяти часов работы в пиццерии. Начитавшись обзоров, я была готова выложить и больше. Через неделю мы заглянули в магазин после занятий. Было неловко. Наверняка продавщица нас раскусила. Она не могла не знать, что об этой помаде пишут в интернете.
Аянэ не растерялась. Подошла к стойке с пробниками, тут же нашла нужный оттенок. Тюбик был тяжелее, чем я думала. Приятно оттягивал ладонь. Вес внушал уверенность. Цвет ненавязчивый, приятный. Нежно-розовый, пусть мне и казалось, что роковая помада должна быть яркой, сочной, притягивающей взгляды — как помада той тётки, что лишила меня отца.
— Надо брать!
Аянэ накрасилась в туалете торгового центра, а я не отважилась.
— Потерплю до следующей недели.
Статьи внушили мне, что как только помада окажется на губах, жизнь изменится в одно мгновение. Нужно было морально подготовиться. Впервые за долгие месяцы я чувствовала, что контролирую происходящее. Я даже собиралась в случае успеха купить волшебный тюбик для мамы и подарить ей его на Гавайях.
Положила помаду в косметичку. Носила с собой. На всякий случай.
В субботу мы снова пошли в зал. Хару был, как всегда, чуток и прекрасен. Он легко нашёл общий язык с мамой. Это было мне на руку: вряд ли бы она стала возражать, начни мы встречаться. Может, когда-нибудь мы даже поедем на Гавайи вместе, мечтала я.
Потерявшись в фантазиях, я забыла косметичку в раздевалке. Вспомнила ближе к полуночи, когда собирала рюкзак — в воскресенье мы с Аянэ должны были идти в поход на гору Такао — ежегодная летняя традиция.
Мама не поняла, почему я распереживалась (о помаде я ей не рассказывала), но пообещала позвонить в зал и забрать косметичку. А ещё мама пообещала, что не будет её открывать. Всю дорогу в гору и с горы я думала о помаде. О мечте, что должна была вот-вот исполниться. Даже не сделала ни одной фотографии пейзажей.
Обещание мама сдержала лишь отчасти. Косметичку она забрала, только протестировала её содержимое.
Я вернулась домой поздно вечером, уставшая, потная. Сняла кроссовки, скинула с плеч рюкзак. Мама улыбалась.
— Какая потрясающая помада! — сказала она, усаживая меня за стол. — И держится долго, и губы не сушит, а цвет какой приятный!
Кровь прилила к щекам.
— Мия, что такое? Устала? Давай-ка, ешь!
Аппетит, нагулянный в горах, вдруг исчез, пусть на тарелке и дымились мои любимые гнёдза с креветками, а в животе урчало. Я старалась держать лицо, но лицо отказывалось слушаться.
— Совсем заучилась! Ложись-ка спать!
Заперевшись в комнате, я набрала Аянэ.
— Скоро у кого-то появится новый папа, — пошутила она.
* * *
Следующие две надели я просидела за книжками, готовясь к экзаменам. В тренажёрку не выбралась ни разу. Каково же было моё удивление, когда в среду вечером в дверь позвонили. На пороге стоял Хару в стильной майке и трениках.
— Извини, что пропустила тренировки, — промямлила я, поправляя волосы и разглаживая футболку.
— Ничего-ничего! Марико сказала, у тебя сессия.
— Марико?
В голову было напихано столько цифр, теорий и фактов, что я совершенно не могла понять, о ком идёт речь.
— Не переживай! Как экзамены закончатся, вернём тебя в форму!
— Спасибо, что зашёл проведать.
Может, помада начинает действовать, когда оплачиваешь покупку и получаешь на руки чек? Может, чек за волшебную помаду и есть мой счастливый талисман?
Хару смотрел мне за спину и улыбался так, как никогда не улыбался мне. Восхищённо.
— Марико-тян! Готова?
Я обернулась, и тут только сообразила, что Марико — это мама. Марико-тян? Что за фамильярность?!
— Готова к чему? — выдавила я.
— К пробежке! Решила к марафону готовиться! Хару каждый год бегает, будет меня тренировать, — мама потрепала Хару по плечу.
У неё на губах сияла моя волшебная помада.
Я прорыдала весь вечер и всю ночь. Прорыдала бы и всё утро, если бы не экзамен. Я не знала, что помада способна на такое. Я не знала, что на такое способна мама.
Экзамен я, кстати, сдала на отлично. Привела отличный пример компенсаторного поведения. Идею подбросила жизнь.
На Гавайи мы поехала втроём. Как я и мечтала. Вернее, совсем не так. Я смотрела, как Хару с мамой плещутся в воде, как они пытаются устоять на досках, как пьют тропические коктейли, как он втирает крем ей в спину, как она поправляет помаду после его поцелуев. Мама совершенно не стеснялась ни меня, ни кого бы то ни было вокруг.
Я не обижалась на неё. Ещё на пятом часу лёта я поняла, что Хару мне не подходит. У нас совершенно не совпали вкусы в кино: он смотрел ужастики, я — романтические комедии. Он выбрал пасту с курицей, а я — рис с рыбой. У нас не было ничего общего. К тому же, он был влюблён в женщину на двадцать лет старше, что само по себе было тревожным звоночком.
Я не просто лежала на шезлонге, наблюдая, как мама пытается забыть о папе в объятиях молодого качка. Я проводила исследование. Записывала всё в тетрадь. Думала записать и наши разговоры на диктофон, но не рискнула. Мне было интересно, через сколько месяцев мама перейдёт на новую стадию. Стадию здравого смысла. Мне было интересно, когда мама снова станет моей мамой.
Это случилось в ноябре. Мама натянула было кроссы, чтобы пойти на пробежку, взглянула на себя в зеркало и вдруг села обратно на пуфик.
— Что я творю? — сказала она, обращаясь к шнуркам.
Часом ранее я увидела в мусорном ведре тюбик помады. Она закончилась быстро, как и мамина интрижка с Хару. Он к нам больше не приходил. Мы переехали в другой район. Я снова начала плавать. Новый бассейн не пах духами моей сестры.