Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2023
16.3.42 г.
Милая мама-Наташа!
…Несколько дней назад я перешел из разведки, где пробыл два м-ца, в топографический отряд нашего полка. Эта работа ближе мне по специальности и сейчас я сижу над проработкой руководства, над формулами, — которые уже подзабыл и которые надо вспомнить в самый короткий срок. В геодезическом отряде армии, где я вчера был, оказались геологи преподаватели Горного Ин-та, все ленинградцы моего возраста. Я вынырнул из своей передовой линии в этот ближайший тыл в первый раз. И было странно сидеть в тишине, в доме (пусть полуразрушенном), у окна и говорить об общих знакомых. Ты спрашивала о людях! о них много можно рассказать хорошего. Отношение ко мне в большинстве случаев очень хорошее. Особая фронтовая дружба надежная и вместе с тем не рассчитанная на столетия, связывает меня с многими. Между прочим, очень много научных работников воюет здесь на передовой, рядом со мной. В штабе попадаются хорошие книги, которые удается урывками почитать. У нас есть: «Жан Кристоф», «Цитадель», «Красное и Черное» Стендаля, «От двух до пяти» Чуковского, вторая часть «Таинственного острова» Жюля Верна, и собрание соч. Наполеона (о чем я не подозревал ранее), Лермонтов у моего товарища, нач. связи физика из М.Г.У., книжечка стихов Долматовского «Московские рассветы»…
…Очень хочется принять участие в пёсьей радости, в жизни и развитии наших наследников. Для них весенние звёзды особенно ясны и особенно синяя вода на Каме и облака в небе особенные тоже. Вот это и утешает, когда думаешь о смерти папы, а свист мин особенно угнетающий, а на трупы тяжело смотреть…
…Мне по-прежнему ничего не надо, все есть. Теперь буду чаще мыться в бане, если только куда-нибудь не перебросят с этого участка фронта.
Ну, мой милый, целую тебя крепко…
Твой Сергей
Просмотрено Военной цензурой
Письма Сергея Боча прислала моя Санкт-Петербургская родственница Ирина Львовна Репкина, его внучка.
Он родился в Ленинграде в семье педагога-ботаника и профессора-почвоведа Геннадия Николаевича Боча, умершего от истощения в блокадном Ленинграде. Из некролога 1942 года: «Жертвой варварской немецко-фашистской блокады Ленинграда пал один из старейших педагогических и музейных работников Геннадий Николаевич Боч. <…> Г.Н. отдавал все свои силы и энергию своему любимому детищу — музею. Много энергии затрачено им на сохранение музея от вражеских бомбежек и обстрелов».
Центральный музей почвоведения имени Василия Васильевича Докучаева и ныне работает в Санкт-Петербурге неподалеку от Стрелки Васильевского острова. Личность В.В.Докучаева (1846—1903) — основоположника генетического почвоведения — и его основные работы: «Русский чернозём», «Наши степи прежде и теперь», — оказали огромное влияние не только на развитие геологии, климатологии, гидрогеологии, агрономии, агролесомелиорации в целом, но и конкретно на его ученика В.И.Вернадского, считавшего Докучаева выдающимся ученым мирового уровня, «русским самородком», «прирожденным натуралистом», обладающим «широким оригинальным умом». Первыми экспонатами музея, начавшего работать в 1904 году уже после смерти Докучаева, стали докучаевские коллекции, и экспонировались они как в городах России, так и в столицах Европы, даже в Америке (в Чикаго).
Научная поэтика почвоведения, разработанная Докучаевым, вдохновляла Геннадия Николаевича Боча, с 1918 года — профессора, до 1923 года — проректора, затем — ректора Второго Петроградского педагогического института им. Н.А.Некрасова. С 1932 по 1942 год Г.Н.Боч — директор Музея Почвенного института.
Его сын — Сергей Геннадиевич Боч стал геологом и геоморфологом, исследователем Приполярного Урала и Западной Сибири, карстового и ледникового рельефа. Сергей Боч — один из создателей первой геоморфологической карты Урала, первооткрыватель нескольких ледников. Именем С.Г.Боча названы: ледник — в северной части Полярного Урала, на Юго-Восточном склоне хребта Оченырд (Оче-Нырд) и моренное озеро. Не так давно вышла научно-популярная книга, посвященная Сергею Геннадиевичу Бочу1.
Во время войны Сергей Боч прошел подготовку в Тюмени (ноябрь—декабрь 1941), затем был отправлен на передовую Волховского фронта. Служил командиром разведроты и артиллерийского дивизиона.
На всех его письмах значится «Просмотрено Военной Цензурой».
10.5.42 г. Дорогая моя Наташенька!
Сейчас я пишу тебе в избушке, построенной моими бойцами из жердей и торфа на опушке молодого леска. Из разбитых домов соседней деревеньки притащили стекло для крохотного окна. Дымная печурка греет. Но в щели дует холодный ветер. На лужах лед. Потепления жду не раньше 15 мая. На широком просторе Ладоги лед. Нас посещают Юнкерсы и Мессершмитты, то вспыхивает, то затихает стрельба зениток и канонада фронта… Вчера был в бане. Назад шел по опушке леса. Снежные свинцовые тучи старались потушить багровый закат. Было тихо и холодно. Грустно и мирно. Как будто за гребенкой леса должен сейчас проступить абрис знакомых мне гор Приполярного Урала.
Твой Сергей
Отец Сергея Геннадиевича до Петроградского педагогического института им.Н.А.Некрасова преподавал в Коммерческом училище в Лесном. Лесное — сейчас часть северных районов Санкт-Петербурга, тогда — дачная местность. Снимал дачу в Лесном Василий Васильевич Розанов; его дочь Вера, родившаяся в 1896 году, была крещена в Храме Преображения Господня в Лесном священником Иоанном Рождественским. На Лесном проспекте (тогда пригород) жил Натан Альтман. А с предприятия племянника Альфреда Нобеля Эммануила Нобеля, чей особняк располагался здесь же, 23 февраля 1917 года покатилась волна Февральской революции.
Коммерческое училище в Лесном отличалось свободомыслием: директор каждые четыре года переизбирался, действовало самоуправление учеников, введено было — нигде тогда не практикуемое — совместное обучение мальчиков и девочек. Образование строилось на основе развития общей культуры: почти половину программы составляли предметы словесные, на естественно-математические отводилось 39% учебных часов, а на искусство — 17%. Только в последнем классе вводились предметы специальные, коммерческие: политическая экономия, законоведение, бухгалтерия, товароведение.
Геннадий Николаевич Боч, тщательно подбирая кадры, пригласил в Коммерческое училище историка Сергея Ильича Ярославцева, преподавателя старших классов мужской гимназии города Климовичи Могилёвскй губернии, а до преподавания — студента Императорского Санкт-Петербургского университета, но из-за студенческих волнений закончившего философский факультет университета в Харькове.
Сергея Ильича Ярославцева и сейчас чтут в Климовичах как одного из первых историков-краеведов, автора брошюры, изданной в 1914 году в типографии Иосифа Завадского и содержащей ценные сведения о городе2.
С.И.Ярославцев писал: «Маленькие невзрачные домики скрываются в зелени многочисленных садов, разбросанных по слегка всхолмлённой поверхности города и отчётливее выделяются каменные и лучшие деревянные постройки, лежащие в более высокой части города…» В Климовичах соседствовали с православными храмами хасидские и миснагидские синагоги. Миснагидские синагоги назывались «ашкеназскими»: в них молились согласно правилам ашкеназов. Из образовательных учреждений имелись две гимназии (в женской преподавала жена Сергея Ильича Таисия Михайловна, дочь горного инженера Болотова) и пять еврейских школ.
Потомок жителей Климовечей Шмуэль Рывкин на ондом из сайтов вспоминал: «С детства я знал, что у меня есть только одни дедушка с бабушкой, мамины родители, а папиных нет — их убили фашисты. И маленьких папиных братьев, моих дядей, которым было тогда лет меньше, чем мне, тоже убили. Убили вместе со всеми евреями маленького белорусского городка Климовичи, где они жили всю жизнь…»
Но в начале ХХ века жизнь в городке текла очень мирно: ничто не предвещало страшных бед Великой Отечественной войны 1941—1945 гг. Взору приезжего открывался тихий небольшой городок: «Экипаж долго подпрыгивает и грохочет по скверной мостовой длинной улицы, спускается с горы, переезжает через речушку с болотистыми берегами, поднимается на гору — и только здесь тип построек начинает меняться: встречаются дома большого размера, крытые тёсом и железом, мелькают вывески почты, булочной, дилижансной конторы, гостиницы и, наконец, в конце улицы, упирающейся в большой тенистый сад…»
В 1915 году С.И.Ярославцев по приглашению Г.Н.Боча переехал из Климовичей в Санкт-Петербург.
Дочь Сергея Ильича — Наташа Ярославцева, впоследствии преподаватель словесности, а затем директор ленинградской школы, будучи студенткой, занималась спортом на стадионе в Удельном парке. Туда же зачастил и молодой человек — Сергей Боч. Они познакомились и полюбили друг друга. Это ей, своей любимой жене, пишет Сергей Геннадиевич с фронта. Так, казалось бы, совершенно случайно судьба соединила два рода романтиков — исследователей и путешественников. Генетика не отклонилась от главной линии: дочь Сергея и Натальи, Марина Сергеевна Боч, стала известным ботаником-болотоведом, доктором биологических наук, профессором, ведущим научным сотрудником Ботанического института имени В.Л.Комарова РАН. Самая близкая родня по линии С.И.Ярославцева — ушедшие со школьной скамьи на фронт два брата С.В.Бушуев и А.В.Бушуев — тоже будущие романтики-исследователи. Первый из братьев — С.В.Бушуев — геофизик (одно время начальник геофизической партии), автор многих газетных публикаций, едва не погибший в юности на ладожской Дороге жизни: он почему-то решил идти по льду пешком, а машина с его товарищами, на которой он должен был ехать, обогнав его, ушла под лёд. Второй брат — А.В.Бушуев — полярник, руководитель одной из смен экспедиции СП-4, кандидат технических, доктор географических наук, лауреат Государственной премии СССР, ведущий исследователь льдов, долгие годы возглавлявший в Арктическом и антарктическом научно-исследовательском институте (ААНИИ) отдел совершенст-вования ледовой информационной системы, специалист по аэрофотосъемке, в том числе с космических аппаратов. Марина Сергеевна Боч, изучая болота тундровой зоны, тоже использовала материалы аэрофотосъемки.
Романтизм Сергея Ильича Ярославцева был несколько иного, скорее, литературно-исторического, свойства: он пытался найти библиотеку Доминиканского монастыря, предположительно существовавшего в начале ХVIII века в Климовичах. Говорили, что от монастыря остался подземный ход, будто бы вел он под фундамент городской тюрьмы; ходил слух, что в одной из камер нижнего этажа обвалился пол и рабочие заметили внизу помещение, вдоль стен которого стояли дубовые шкафы с массивными старинными книгами.
«В своем географо-статистическом очерке о Климовичах, — пишет Дарья Эверс на сайте Климовичей, — Сергей Ильич рассказывает о своих попытках заново открыть подземную библиотеку. Сергей Ярославцев обратился к главному губернскому тюремному инспектору графу Толстому в Могилёве <…> Все расходы Ярославцев обязался оплатить лично.
Граф Толстой разрешил Сергею Ильичу вскрыть пол в камере, соседствующей с той, где когда-то образовался провал. Как только подняли деревянный пол, нога одного из участников «разведывательной экспедиции» провалилась в пустоту. Спустившись под землю, исследователи увидели там кирпичный свод. Расширили провал — и спустились в узкий коридор со сводчатым потолком. Из коридора дверь вела под ту камеру, где провал образовался раньше. Но пробиться туда было почти невозможно…»
…Со старинной фотографии на нас смотрят красивый человек и очаровательная девочка — его дочь Наташа. На фото надпись: «Климовичи. 1914 год».
27.5.42 г.
фронт
Твоя карточка мне очень нравится. Твое родное лицо, такое милое, шарфик (мой?), свитерок (тоже мой?) латвийская жакетка… Ты, во всяком случае, не пара этому немолодому, косоглазому косоносому военному, карточку которого я посылаю тебе в этом письме. Но так как эта карточка, снятая на фронте, будет иметь историческое значение, наклей ее в альбом и подпиши «май 1942г.», пусть она сохранится. Наклей и свою рядом (мезальянс!!!). Ведь за этот год в нашем альбоме прибавилось так мало фотографий, а мы оба так много пережили! <…>
Сердце работает неважно, сны тяжелые, очевидно это реакция на военную зиму. Ведь (все-таки) я уже 6 м-цев сплю не раздеваясь и не снимая обуви! Этим моя жизнь резко отличается от экспедиционной. В питании и удобствах разницы почти нет. Но больше всего берет силы постоянное нервное напряжение, полная неизвестность того, что будет в ближайшие 15—20 минут. Невозможность планировать что-либо хотя бы более и менее твердо. Это свойство фронта. Где постоянно рискуешь, постоянно готов и спишь готовый проснуться, не нормальным сном. Конечно все это берет очень много сил и изматывает. Но война тоже имеет конец, как и жизнь! <…> я сейчас читаю урывками «Войну и мир» — Толстой замечателен! <…>
Но вот, мой милый и родной, всё конкретно, о чем ты спрашиваешь. Письма тебе пишу через 4-5 дней. Иногда чаще, а жду от тебя каждый день. Весь я с Вами, каждую минуту особенно, когда Вам трудно. Целую тебя крепко, крепко (так же, как люблю). Будь веселой, не нервничай, люби!
Твой Сергей
P.S. М.б. сегодня успею написать детям.
P.P.S. О Жене (здоровье) запроси телеграммой тетю Лелю.
Брат Сергея — четырнадцатилетний Женя, младший сын Геннадия Николаевича Боча, работавший в мастерских, изо всех сил помогавший отцу в страшные дни блокады, ослабленный голодом, умер от пневмонии.
6.6.42 г.
фронт
Северо-Западный фронт погружен в черемуху. Белые ветки наклонились над землянкой, осыпанные цветами деревья стоят у пустых домов с выбитыми стеклами, у станционных домиков, иссеченных осколками. Белые ночи с сырыми кустами, розоватая теплая заря за дымной чертой горизонта и медленно снижающаяся осветительная ракета, над которой стоит черный извилистый жгут дыма. Когда идешь ночью, как никогда ярко, встает наша молодость. Ясно видишь наши молодые и загорелые лица в тени черемухи в Удельном парке. Кажется, чувствуешь в руке тяжесть чемоданчика со спортивками, полотенцем и книгой. И огни трамвая на углу 2-го Муринского похожи на эти разноцветные звезды трассирующих пуль <…> Все проходит перед глазами! И чаще всего весны в Л-де, которые те же самые, что вот эта сегодняшняя вокруг меня и вместе с тем давно отошедшая за постоянно подвигающуюся черту времени <…>
Завтра исполнится 6-ть м-цев как я на фронте.
5.7.42.г.
фронт
Получил твою ласковую открытку, написанную 24-го в Слудне. Прочел ее ночью мокрый насквозь т.к. была очень сильная гроза и ливень, а пришлось идти 17 км. Шёл медленно по отсвечивающим оловом лужам, при вспышках молнии, мимо ободранных деревьев, пустых и разрушенных домов. Шел и мечтал (вопреки здравому смыслу), что когда-нибудь мы проведем лето на даче вот здесь около берега озера. И тогда объедем на велосипедах все места, где мне пришлось жить и лежать под пулями и осколками… И даже представил себе Маратку, выше ростом, в английском костюмчике с бантом с крупным белым горошком <…> Когда пусто на дороге, на голове капюшон, с которого капает, можно о многом мечтать. Как будто ты замкнут во внутреннем мире, огражденном сетью падающих капель! В этом мире живете Вы. Я сейчас ясно представляю себе тебя, грустно окучивающую скудную картошку, и маленькую каютку, и за стеклом даль, мокрую и серую, всю в мелких каплях дождя <…>
Посылаю тебе вырезку с очерком Н.Тихонова, который теперь так крепко связан с нашим городом-фронтом. Только что оттуда вернулся один из наших командиров. Там чисто. В александринку , где гастролирует музкомедия, трудно достать билеты. В кино также люди стали ходить, хотя обстрел продолжается. Цены на ягоды на рынке — черника, например, 30р. Стакан. Хлеб по-прежнему. Население на 3/4 эвакуировано (по отношению к довоенной цифре). Но многие конечно эвакуировались на тот свет <…>
Написал главу «Введение» к диссертации, составил план всей работы. Работа идет, но не встречает сочувствия (особенно у начальства). Дело это кажется уж очень необычным для фронта…
Твой муж Сергей
Маратка — это дочь Марина. В семье близким и друзьям давали шутливые прозвища. Издавали и домашний юмористический журнал. Авторами и художниками (все отлично рисовали) были Сергей, его брат Геннадий и друг братьев, которого прозвали Бобом, он женился потом на сестре Сергея и Геннадия Наталье, которую в шутку звали Бебой.
Была и еще она родовая особенность: повторяющиеся имена. Самое частое женское — Наталья. Старшую сестру Сергея Ильича Ярославцева тоже звали Натальей. Между прочим, другом её юности был Ян Ляховецкий (более известный как Иван Майский), и, приехав в Петербург, Ян-Иван поспешил сразу к ней и к ее младшей сестре-бестужевке на Васильевский остров. Наталья Ильинична (в замужестве Паскевич) после окончания Бестужевских курсов преподавала математику, в годы войны жила в Новосибирске, там заболела туберкулезом.
Сохранилось письмо И.Майского, напечатанное на официальном бланке.
СССР
НАРОДНЫЙ КОМИССАРИАТ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ
30 июня 1944.
ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ГОРСОВЕТА НОВОСИБИРСКА.
Уважаемый товарищ.
На-днях я узнал, что в Новосибирске в настоящее время болеет большой друг моей юности Наталья Ильинична ПАСКЕВИЧ.
Я был бы Вам очень признателен, если бы Вы обратили внимание на данный случай и оказали ПАСКЕВИЧ все то содействие, которое ей необходимо.
У ПАСКЕВИЧ есть в Новосибирске сестра Мария Ильинична Бушуева /ул. Фрунзе, 41, кв.1/, которая могла бы сообщить кому нужно все подробности. (Дальше приписка от руки. — М.Б.) М.б., Вы сами примете ее.
Не откажите уведомить о принятых мерах.
ЗАМЕСТИТЕЛЬ НАРОДНОГО КОМИССАРА
ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ
И.Майский
Письмо Майского, к сожалению, опоздало.
А Наташа, жена Сергея Геннадиевича с детьми была эвакуирована в Пермь. Все трое после освобождения Ленинграда от блокады вернулись домой.
6.10.42 г.
фронт
Милая Наташенька!
Девять месяцев тому назад я попал на фронт. Люди, которых я увидел, под покрытыми тяжелым инеем березами, прибыли только что с передовой. Их зимний загар, пригнанное снаряжение, очевидная приспособленность к кочевой жизни бросились в глаза. Это была обстрелянная часть и это чувствовалось. Я был только новичком, еще не рисковавшим, подобно им, своей жизнью многие месяцы войны. Теперь я знаю весь организм полка, почти каждого человека. Многих я видел перед лицом смерти, со многими простился, много новичков, бледных и растерянных в первые дни, стали такими же закоптевшими в дыму землянок, видавшими виды фронтовиками, каким являюсь я теперь сам. По не особенно умной привычке видеть во всех самое лучшее, я о многих из них судил лучше, чем они этого заслуживали. Люди остаются собой даже перед лицом очевидной гибели. Мелочность, корыстные побуждения и глупость даже резче выступают на невероятном фоне боев. Зато много нашлось чудесных людей, к которым можно привязаться. Но только не думай, что у них черты каких-то жертвующих собой, чуть не со слезами на глазах, благородных героев, на описание которых так щедры спец. Корреспонденты. Это просто люди, обладающие чувством долга и товарищества, головой и сердцем, и честно выполняющие свои обязанности, без всяких слишком громких слов и слишком героических устремлений. Но именно они несут на себе всю тяжесть войны и приносят наибольшую пользу в бою. Они далеко не всегда попадают в списки награжденных и уж никогда не ждут наград, как иные политруки. Некоторые из них сохраняют щеголеватость даже в условиях грязных траншей и бессонницы, другие не имеют для этого нужных данных. Слишком щеголеватые и слишком опустившиеся — это или трусы, или тыловики, вторые больше всего рассказывают о подвигах и играют опытных вояк, которые чуть не клинком «рубают» мессершмиты. Первые, кроме непомерного ужаса и страха, ничего из боя не вынесли и не в состоянии были разобраться в обстановке. Лейтмотив их тихих сообщений — враг силен, а передовая ад, где уж тут было сопротивляться. Их выдают глаза — убегающие глаза трусов. Они полны слухов и надежд и очень услужливы. Нахальные, сытые тыловики в начищенных сапогах, чистеньких шинелях и фуражках набекрень возбуждают наибольшую ненависть. Эта мерзкая накипь фронта, увертливая и трусливая перед лицом действительной опасности. Обычно они кормятся при штабах, хозвзводах и прочих тыловых учреждениях. Из строя они выбывают, как исключение и выздоравливают (до этого сплошной крик и скулеж — хотя их заведомо подберут десятки рук, не так, как на передовой, когда раненому нередко бывает невозможно оказать помощь в течение многих часов) опять ведут себя требовательней и грубее всех. Есть еще фронтовые дураки, ненужно рискующие своей и чужой жизнью. Но о дураках на Руси надо писать длинную повесть. Фронт заставляет переоценить и самого себя. Он меняет характер. Я стал спокойней, чем был, несмотря на то что мои нервы наполовину погибли. А ценность всех тех, кого считал друзьями, теперь очевидна. И в этом большая радость. Никакие лишения и близость смерти не изменили их отношения к делу, к друзьям. Честность их без всякого пятна. И деликатность не слетела, как маска, прикрывавшая грубость животных. Люди нашего поколения и нашей культуры оказались молодцами и не опустили лапки на манер чеховских героев. У них оказалась сердцевина. Но не у всех, конечно, есть нужная культура. Почти невероятный цинизм фронтовых разговоров мужчин, собравшихся в дымной землянке, меня, правда, больше не коробит. Нечего отворачиваться от этих фактов! Их нужно наблюдать и изучать. И влиять. Очень многое можно исправить, даже у вполне сложившихся людей. Культура вещь привлекательная и заразительная. Цинизм и грубость еще не подлость и мелочность. Фронт — жуткая драма, лишь как исключение осознаваемая ее участниками. Слишком глубок и скрыт смысл смерти. Слишком большего напряжения требует мысль об этом, чтобы можно было обдумывать его. Приходится вести конкретную жизнь мелочей, хотя возраст требует анализа и ум не может заснуть вполне. Легче обдумывать дальнее. Работа над проблемами Урала, над которыми задумаешься: поэтому не должна казаться парадоксальной <…>
О войне напишут вернее и лучше после нас. Любовь оценится на расстоянии. Сила привязанностей вдалеке, в одиночестве, когда, м.б., о тебе и не думают, загруженные повседневными заботами.
Жизнь — интересная борьба и ценить ее и понимать по-настоящему учишься вот здесь…
Твой муж Сергей
17.1.43 г .
фронт
Дорогой мой жен!
Я пять пишу в своей старой землянке. На северо-западе зарево блокированного и подожженного нами Шлиссельбурга. На правом фланге (по немецки) говорит наш громкоговоритель, сообщая фрицам для сведения о положении их армии под Сталинградом и на Дону.
Впереди на холмиках, уже заснеженные кубики сгоревших танков, от которых еще третьего дня в морозном воздухе тянулись черные ленты дыма. Бой передвинулся направо <…> Вчера был у Лихтера и прочих друзей. Пели песни. Только трудно поверить, что уже нет молодого Миши Шахова, убитого накануне разрывной пулей. С ним мы воевали. Спали вместе на этой самой койке, где я сейчас сижу. Под Л. прошлой зимой он ходил в разведку в тыл к немцам. Я его провожал, потом он вернулся — рассказывал. Получил медаль. А теперь на могилке его улыбающееся лицо на фотографии под стеклом и вокруг надпись. А на столе письмо от его девушки. Над могилой пролетают мины и пули. А мы, уже без него, поём песни, рассказываем анекдоты и пьем «северную» <…> соседнюю землянку «смыло» со всеми ребятами, и мы каждую минуту ждали своей судьбы, но работали. И с передней траншеи от Густова регулярно приходили запросы, сообщения и вызов огня. Я подсчитывал и от меня по рации и проводам команда передавалась на батареи. Три дня не спал. Сейчас Густов вернулся в разорванном маскхалате, но цел и невредим. Завтра он получит орден Красной Звезды. Вернулся и мой старый капитан Акулов! Березецкий храпит рядом со мной…
<…>Как ты уже знаешь дела на юге хороши. О наших успехах (думаю) тоже прочтешь в газете или услышишь по радио.
Целую тебя, мой дорогой и любимый.
…Наша с Ванькой статья идет в N1 Изв. Геогр. О-ва за 1943 г., как сообщает академик Обручев. Целую лапы и прочие отощавшие чисины недоступности и люблю. Целую милых псов и бабушку Тасю. Почему о ней ни слова? Твой Сергей
P.S. В одном из госпиталей у Вас в городе лежит раненый Шура Хрисанов. Навести, если сумеешь.
27.V.43 г.
Почему я так хорошо и твердо себя чувствую? Вероятно потому, что вышел из этого душного грохочущего подземелья, освещенного огнями коптилочек, вспышками выстрелов, где смерть ходила и лежала рядом и по странному капризу выбрала не меня. И даже не захотела пометить, чтобы лучше помнить. И вот радует то, что идешь на своих ногах, послушные свои руки умывают тебя, застегивают ремень и воротничок гимнастерки, причесывают гребнем волосы, глаза видят далеко, и только левое, видимо контуженное, ухо надоедно звенит. Эта радость справедливая, по праву тех, кто может не вернуться. И за нас не стыдно. Только нет-нет и вспомнишь Густова, Лихтера и еще некоторых друзей, оставшихся на ободранном пятачке, где расположен командный пункт нашего дивизиона…
Твой муж Сергей
Сергей Геннадиевич с фронта был отправлен на учебу в офицерскую школу, потом он преподавал там же топографию, успев в 1944 году во время двухнедельного отпуска защитить кандидатскую диссертацию.
30.7.43 г.
Я очень тронут присылкой мне ягодных денег нашим первенцем дылдой — Маринкой. Вероятно она уже не такая эгоистка. Или этот поступок сделан под давлением (в педагогических целях) с твоей стороны? Кстати, письмо ее написано, с литературной стороны, почти безукоризненно для такой молодой особы. Если она сохранит такой же ясный стиль, то в будущем будет писать очень хорошо. А что делает наш мечтательный головастик? Что он читает? О чем поет? Научила ли ты его плавать?
Я так размечтался о том, как научу его плавать, как сделаю ему игрушечную яхту, которая весело пойдет по осенней воде, как научу различать север по звездам и расскажу о путешествиях и открытиях…
Твой Сергей
…Читаешь письма, и выкристаллизовывается духовная формула их выживания и победы: «…Ценность всех тех, кого считал друзьями, — пишет Сергей Боч, — теперь очевидна. И в этом большая радость. Никакие лишения и близость смерти не изменили их отношения к делу, к друзьям. Честность их без всякого пятна. И деликатность не слетела, как маска, прикрывавшая грубость животных. Люди нашего поколения и нашей культуры оказались молодцами и не опустили лапки на манер чеховских героев. У них оказалась сердцевина…»
И еще — они мечтали. Мечтали рассказывать своим детям «о путешествиях и открытиях» и учить их «различать север по звездам».
Избежим напрашивающихся сравнений…
1 Кудрин К.Ю. По маршрутам первых исследователей Приполярного Урала / К.Ю.Кудрин; Русское географическое общество, Югорский государственный университет. — Ханты-Мансийск: Печатный мир, 2020. — 133 с.
2 Ярославцев С.И. Город Климовичи Могилёвской губернии: Геогр.-стат. очерк / С.И.Ярославцев, преп. муж. гимназии. — Вильна: Сев.-Зап. отд. Имп. Рус. геогр. о-ва, 1914.