Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2023
Попов Сергей Викторович — поэт, прозаик. Родился в 1962 году. Окончил в 1985 году Воронежский медицинский институт им. Н.Н.Бурденко. Доктор медицинских наук,
профессор. Окончил Литературный институт им. М.Горького. Автор многих книг стихов
и прозы, среди них «Травы и тропы. Книга стихов» (М., 2020), «Крылья над крышами. Избранная проза» (Воронеж, 2021), «Вся печаль. Книга стихов» ( М., 2021). Лауреат престижных литературных премий. Живёт в Воронеже.
* * *
Где частный сектор — в улочках, внизу —
лукавит март на голубом глазу.
И заливает спирт за воротник.
Хоть вечер мал, да дорог золотник.
Там дед Пихто — ему сто лет в обед —
на левом зелье взращивает бред.
Вещает влёт, стращает в пух и прах —
дрожит халупа на семи ветрах.
Дрожат сидельцы в лагерном дыму
под окрик «выходи по одному!»
Лежат внавал истории разлук,
где стопари, яичница и лук.
И стынут по развалинам жилищ
те, кто кромешно яростен и нищ.
Заносы, девяностые, весна,
что холодна и в доску неясна.
Там из тридцатых смотрят мертвяки,
как вехи из-за призрачной реки.
Она вблизи — два тоста до неё.
И над ворьём жирует вороньё.
И снег не унимается оплечь.
И не смолкает взбалмошная речь.
И не бледнеют в недрах темноты
лукавые хозяйские черты.
Полночный трёп, угар береговой,
в котором гости тонут с головой.
И не спешат принять на посошок
да пригубить запальчивый снежок.
Но сумасшедшим светом из окна
сплошная наледь заполночь полна.
* * *
Где круглая бесповоротна земля
и планы сбываются наоборот,
кровавое солнце даёт кругаля
и молнии в свой пламенеют черёд.
В бескрайнем краю непрестанно кровит —
то непоправимый рассвет, то закат.
Война ли, подвинутый ею ковид,
народ, что до первой грозы языкат.
Как будто расчерчен для кровопотерь
весь в меридианах причудливый шар,
где сколько в его параллели ни верь,
а не отпускает, что мир обветшал.
Но если меняется прежний чертёж
и устаревает строение душ,
становится сам на себя не похож
коллаж расцветающих яблонь и груш.
Где бывший кукожится гемоглобин
над самообманом земного родства,
откуда-то из позабытых глубин
безумная произрастает листва.
Давно у бессмертия всё на мази,
и кроны заходятся присным огнём…
А что за печаль поджидает вблизи —
всё дело лишь в определенье твоём.
* * *
проходит время задом наперёд
и хорошо что смерть была вначале
и календарь про завтрашнее врёт
и военкор не любит про печали
и говорит что хватит посыпать
башку кровавым пеплом интернета
к пирушке стол к безумию кровать
чтоб рокировка радовала эта
и в самом деле ночь уже была
и доверять глазам своим не стоит
и сажа жизни сызнова бела
в горниле событийных синусоид
и не чета сегодняшняя жуть
вчерашней тьме кромешного разъятья
откуда тянут выверенный путь
по беспределу ненависти братья
и если перевёрнуты теперь
земля и небо небыли и дрожи
невосполнимый перечень потерь
на много лет становится моложе
и вырастают хроносу в ответ
грибы и волны ядерного пота
и правоты для плакальщиков нет
и воскресенье ближе чем суббота
воскреснут все кто в списки занесён
и кто пропущен в силу недогляда
и если смерть всего лишь краткий сон
её ничем оправдывать не надо
* * *
Всякая правда сходит к утру на нет,
если о прежнем не забывать всю ночь.
И на свету такой расцветает бред,
что и коньяк не в силах уже помочь.
Время перерастает в кору дерев,
лучше и лучше видимых из окна,
что проступают, вдребезги постарев,
точно погибший город с морского дна.
Околозимних туч серогривый ил
приобретает контуры крон и крыш —
кто-то их в раннем олове повторил,
где ничего по-новой не повторишь.
И воплощений облачных череда,
перемещений умерших и живых —
это всего не более, чем вода
на вираже времён при распаде их.
Гаснут значенья по закоулкам сна,
ширится яви выстуженный объём,
но для теней оказывается тесна
жизнь, что с безумьем пестовали вдвоём.
Вот и вплетаются оклики диких дней
в неистребимый здешний вороний грай —
будто бы птицы призрачные родней,
сколько в любовь к дальнейшему не играй.
Даром с пернатыми старая правда врозь,
и не нужна она в сущности никому.
И пробирает нынче уже насквозь,
и хорошо усвоено — почему.
Это безвременье. Это внезапный снег.
Это тепла последние облака,
что примиряют напропалую всех,
если они явились издалека.
* * *
И рвётся хлопчатобумажная ткань,
и поезд уносится в тьмутаракань
от ясных огней комбината,
где дверь открывалась в общаге пинком
к той, что ночевала за ткацким станком,
взрываясь потом как граната.
Она материла страну и судьбу,
отца, что увидела только в гробу,
молодчика с банкой водяры.
А после твердила, что всё это чушь,
что ясно как пень, что не нужен ей муж —
и так всю дорогу кошмары.
И сваливать нужно, чтоб душу спасти, —
из жизни, где всем на работу к шести,
немедленно бечь без оглядки.
Единственно — было бы только куда —
в какие-такие дома-города,
где всюду другие порядки.
Где реки кисельные, а не мазут.
И в отпуск по ним теплоходы везут
до самого синего моря.
И что-то смещается в твёрдой душе,
когда она вовсе окрепла уже,
всему сухопутному вторя…
А хахаль ещё добавлял пятьдесят,
смотрел, что и днём тут созвездья висят —
и свет ни уму и ни сердцу,
которое тешил обратный билет
в нагрудном под пачкой чумных сигарет,
что нравились единоверцу.