(Е.Калашникова. «Голоса других»)
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2023
Елена Калашникова. Голоса Других. — М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2023. — 280 с.
Они действительно другие, Другие (чем не только автор-интервьюер, но и все мы, живущие здесь-и-сейчас) — собеседники Елены Калашниковой, разговоры с которыми собраны в эту книгу, уже третий по счёту авторский сборник интервью. Первый, «По-русски с любовью. Беседы с переводчиками», охвативший восемьдесят семь собеседников, вышел в «Новом литературном обозрении» пятнадцать лет назад и давным-давно разошёлся; второй, «?bersetzer sind die Wechselpferde der Aufkl?rung», посвящённый двадцати двум русским переводчикам немецкоязычной литературы, — девять лет назад в Берлине, сразу на немецком, и удивительно ли, что многие из нас его не видели. На сей раз собеседников всего четырнадцать, но с некоторыми из них состоялось по два, а то и по три разговора. Самое раннее из здешних интервью относится к 2000 году, самое позднее — к 2018-му. Всё, что волнует и мучает людей здесь-и-сейчас, вся злоба и жестокость нашего нынешнего дня остались за рамками этих разговоров — и слава Богу.
Конечно, все до сих пор вышедшие сборники — части единого проекта, они складываются в серию, их следовало бы и издать в качестве таковой и полезно было бы прочитать подряд, — но в принципе новейшую книгу интервью и можно, и должно читать и помимо отсылок к её предшественницам, она многое говорит сама за себя. Тем более что, по признанию автора, здесь — лишь небольшая часть проведённых ею интервью; работой в этом жанре Калашникова занималась много лет: «Мой активный интервьюерский период, — говорит она в предисловии, — с 2001-го по 2014-й», а вообще такая работа была ею начата в 1999-м и продолжалась после 2014-го. Многое из сделанного за это время не только не опубликовано, но даже ещё не расшифровано. И тем не менее в том, что уже опубликовано, оказывается возможным проследить черты некоторой цельности.
Прежде всего: перед нами — ушедшая эпоха, почти, а то и совсем, ушедшая натура, другой состав воздуха, богатыри-не-мы. (Увы, из четырнадцати героев книги на момент её выхода живы всего трое: Елена Костюкович, Виктор Голышев и почти девяностолетний патриарх Эрик Булатов.) Есть нечто радикально меняющее оптику чтения в том, что интервью, которые при работе над ними предназначались прежде всего для публикации в периодике и действительно большей частью в ней и опубликованные, оказались собраны в книгу и таким образом неминуемо образовали некоторый комплекс. К «Голосам Других» это относится ещё в большей степени, чем к предыдущему сборнику бесед с переводчиками, «По-русски с любовью» (2008): лишь теперь, изнутри иного исторического, культурного, цивилизационного состояния, чем то, в котором велись все эти разговоры (степень этой инаковости нам ещё предстоит оценить и продумать) видно, что Елене Калашниковой с помощью чужих голосов удалось схватить черты того, что уже есть все основания рассматривать как прошлое. И это при том, что, по собственным же её словам, жанр интервью ощущается ею самой «как нечто мимолётное, подобное цветению сакуры», хотя и «записанное, да ещё и отредактированное, часто как бабочка в гербарии» (но известно же, что именно мимолётное, в силу своей высочайшей чуткости, схватывает эпоху так, как и не снилось никакому монументальному).
Важно ещё, что в этой книге, в отличие от обеих предыдущих, разговор выходит за пределы и переводческой практики, и даже словесности как таковой. Теперь речь идёт об «активных участниках» (это опять формулировка самой Калашниковой) русской — по обе стороны границы — культуры вообще, взятой в её наиболее важных и чувствительных, по мнению интервьюера, точках, о создателях русского культурного (само)сознания и о его проблематизаторах. Поэтому под одной обложкой с «чистыми» переводчиками Соломоном Аптом и Виктором Голышевым (впрочем, последний ещё и преподаватель) оказываются, например, не только люди со множественной дисциплинарной принадлежностью, совмещавшие работу над переводами с иными, не менее значимыми для них видами деятельности: литературовед, исследователь британской и американской литературы Нина Демурова, поэт и правозащитник Наталья Горбаневская (сказавшая, впрочем, о разных своих занятиях: «Я чувствую себя очень единой»), социолог и литературовед Борис Дубин, Илья Кормильцев, много переводивший с трёх языков, но считавший себя, скорее, «переводящим писателем и поэтом» и бывший, кроме того, музыкальным и литературным критиком, главой издательства «Ультра.Культура» и основным автором текстов песен группы «Наутилус Помпилиус», писатель и университетский преподаватель Елена Костюкович, — но и Инна Лиснянская, представленная коротко: «поэтесса» (переводила ли она что-нибудь? Вполне возможно, но в предваряющей диалог с нею краткой биографической справке об этом ничего не сказано и в самом диалоге это тоже не затрагивается1), поэт, писатель, публицист Эдуард Лимонов, поэт, автор песен, драматург, художник, режиссёр Алексей Хвостенко (кстати, он переводами как раз занимался, и всерьёз, даже ещё прежде отъезда во Францию, хотя в России не опубликовал ни строчки. «Чего я только не переводил!.. Шекспира, конечно. На свой манер и лад», и его Шекспир — «грубый, ироничный, тонкий, высокообразованный и, безусловно, гениальный». Увы, разговор об этом занимает ровно два небольших абзаца), литературовед, историк литературы, писательница, педагог, общественный деятель Мариэтта Чудакова, редактор и книговед Аркадий Мильчин и даже художники — Эрик Булатов и мультипликатор, режиссёр мультипликационного кино Леонид Шварцман. При всей общезначимости названных имён выбор, разумеется, пристрастный — и совершенно внятно мотивированный автором: «Своими работами, творчеством — ещё до личного знакомства — они повлияли на меня». В каком-то смысле перед нами, таким образом, — авторская (интервьюерская) культурная генеалогия, хотя, конечно, и общезначимая тоже, поскольку все без исключения собеседники — люди такого уровня, масштаба, энергетического, наконец, потенциала, что повлияли «на многих, многих…».
В ценностном, стилистическом (не говоря уже о том, что — в поколенческом) отношении участники этого большого заочного разговора, как читатель, конечно, уже понял, максимально различны (кажется, только книга интервью способна усадить за один воображаемый стол, с одной стороны, Бориса Дубина, Наталью Горбаневскую, Мариэтту Чудакову, с другой — Эдуарда Лимонова. Последнего, кстати, Калашникова спрашивает: «Зачем вы даёте интервью?» — и он честно признаётся: «Не знаю»). На самом деле, такое объединение совершенно понятно: без активного участия каждого из них немыслима наша культура второй половины XX — первых десятилетий XXI века. (Кстати: биографические справки, предваряющие каждое интервью, вполне могут читаться как энциклопедия культурных практик нашего времени.) И тем более цельной, объёмной получается общая картина.
Цельности её способствует — и цельности культурной ткани с её постоянно переплетающимися нитями совершенно соответствует — также и то, что интервью расположены в простом алфавитном порядке фамилий собеседников, без того, чтобы классифицировать их по роду занятий. На цельность работает и та принципиальная установка, что разговор с каждым из них Калашникова не только никогда не ограничивает его работой, но даже, пожалуй, не делает её основным предметом внимания (скорее, так: рассматривает работу как часть и следствие личности в целом и в общем-то занимается гораздо более целым, чем частью). О работе она, конечно, расспрашивает весьма подробно, и не только с ценностной и эмоциональной её стороны: «Вы переводите с нескольких языков. Какой язык и культура вам ближе?» (и тут Борис Дубин даёт интересный ответ: «При переводе с разных языков реализуются разные возможности, включаются разные группы мышц»); «Все свои переводы вы вспоминаете с удовольствием?»; «…Отпускают ли вас готовые картины?»; «Что, по-вашему, самое трудное в переводе?»; «А многое ли не получилось из того, что хотелось?»; «А что вы бросили?» — в смысле, из начатых работ, — но и со стороны, так сказать, технической: «А как вы переводите? Делаете первый вариант текста, а потом возвращаетесь к началу и всё редактируете?»; «Закончив перевод, берётесь ли вы сразу за другой или даёте себе отдых?»; «Вы каждый день переводите?»; «Вы каждую неделю читаете работы своих литинститутских студентов?»; «Для вас существует переводческий минимум, определённое количество страниц в день?», включая и отношения с коллегами («Прислушивались ли вы к чьему-то мнению при переводе непонятных мест, слов, спрашивали ли в таких случаях совета?»; «Из-за профессиональных обсуждений могут и личные отношения испортиться?») и редакторами («На вашем пути больше встречались хорошие редакторы? Или разные?»). Эрику Булатову, например, она задаёт несколько прямолинейный, по моему чувству, вопрос: «Вы серьёзный художник?»; а Виктору Голышеву — тоже несколько жестокий: «А ваши переводы устаревают?» (от ответа он изящно уходит: «А я их не перечитываю, пусть другие говорят». Ну да, не то чтобы все вот прямо откровенничают). Спрашивает и об устройстве профессиональной области как таковой: «Можно научиться переводу или только профессиональным навыкам?» При этом по меньшей мере столько же, сколько профессиональными заботами своих собеседников, она интересуется личностью каждого из них, его интересами, симпатиями, пристрастиями — не только в литературе («Кто ваши любимые русские писатели: классики, современные?»; «Какая литература вам интересна?»), но и в кино, в живописи, в музыке; их человеческой средой («Кто сейчас составляет ваше окружение?»). Она проясняет их психологические особенности (и не только «…переводимые тексты влияли на вашу жизнь, характер?», но и, например; «Что для вас страх?»), их бытовые практики («Когда вы успели столько книг прочитать?»), их биографические подробности — и не только; «Как вы пришли к переводу?»; «А где вы преподавали?»; «Трудно ли вам было входить в переводческое сообщество, было ли оно закрыто?», но начиная с обстоятельств рождения («А почему вы в Свердловске родились?»), с детства («А сколько вам было, когда вы научились читать?»), с условий формирования («Как вас в семье воспитывали?»; «Какие у вас впечатления от школы: любимые учителя, друзья, что нравилось, что нет?»; «А как вы учились?»), с семьи и семейных отношений («Расскажите про родителей, бабушек-дедушек…»; «Расскажите побольше про свои корни»; «А кто из родителей был вам ближе?»; «Кто по профессии ваши родители?»; «Кто у вас в семье больше читал — мама, папа?»), не говоря уж о последующем («Сколько лет вы живёте в Италии и почему именно в Милане?» — и далее следует любопытнейший рассказ Елены Костюкович о достоинствах, особенностях и странностях города Милана; «…Как влияло еврейское происхождение на вашу жизнь и судьбу?»). Расспрашивает о жизни предков и родственников собеседника до его рождения: как их звали, чем они занимались, какое влияние на них оказали современные им обстоятельства русской истории («Как на них сказалась революция?» — спрашивает интервьюер родившегося в 1921-м Соломона Апта о его родственниках). В отношении таких траекторий внимания проект Калашниковой очень близок тому, что — так же много лет подряд, систематически — делала и делает Линор Горалик в своём проекте интервью с поэтами «Частные лица», в котором ей важно одновременно понять и поэта, и человека, и второго, пожалуй, даже важнее. Калашниковой, кажется, тоже. (Кстати, у них есть и общие герои — вот, например, Наталья Горбаневская, которая в разговоре с Калашниковой вспоминает своё интервью Горалик.)
Её исследовательское предприятие (а это, вне всяких сомнений, исследование) в целом более близко, скорее, к работе социолога, чем литературоведа. Она непременно интересуется взглядами своих респондентов не только на словесность («Все книги устаревают или к гениальным это не относится?»; «Если бы вы составляли на свой вкус библиотеку мировой литературы, то какие авторы и книги были бы там?», «Как вы оцениваете состояние нынешней переводной литературы?»), но и на человеческие отношения («Что для вас заключается в понятии семьи?»), на человека в истории вообще («Человек меняется во время войны?») и непременно — личным их историческим и культурным опытом («Что ещё, связанное с большой историей, хранится в вашей памяти?»; «По вашим ощущениям, сильно ли атмосфера 1930-х отличалась 1940-х?»; «Когда вы впервые оказались на Западе, какое у вас сложилось впечатление от нового для вас мира?»; «Какое у вас ощущение от современной жизни?»).
В целом благодаря подробности и разнопредметности вопросов всё многообразие сказанного складывается, во-первых, в довольно широкую панораму эпохи (и даже нескольких), во-вторых, в её антропологию — в галерею её человеческих и интеллектуальных типов. В каком-то смысле это и большой дневник времени: под каждым интервью указан день, месяц и год, когда оно состоялось.
Не хочется, однако, воспринимать книгу как памятник ушедшему культурному историческому состоянию (хотя бы уже потому, что памятники статичны и по большей части пафосны, а «Голоса Других» — живые, дышащие и, да, — действительно сиюминутные). Скорее, как проживание этого состояния заново — и таким образом, как ещё одну попытку бессмертия.
1 Переводила — и немало: и из профессионального интереса (скажем, чилийскую поэтессу Габриелу Мистраль — с испанского), и «по дружбе» (замечательного балкарского поэта Кайсына Кулиева), и, как и многие ее старшие современники и сверстники, для заработка (с аварского, азербайджанского, таджикского… — что само по себе, как известно из истории советской литературы, тоже далеко не всегда было лишь «головной болью» и «обязаловкой» и печаталось в том числе и на страницах «Дружбы народов»). – Прим. ред.