Повесть
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2023
Гетман Маргарита Алексеевна родилась в 1992 году в Кемеровской области. Историк по образованию, окончила аспирантуру Томского государственного университета. Работала корреспондентом и редактором в СМИ, учителем истории, преподавателем английского языка. Имеет научные публикации в академических журналах. Победительница Всероссийской литературной мастерской «Мир литературы. Новое поколение» (Москва, 2022), участница проекта Мастерские АСПИР. Живёт в Томске.
Длинный список моих огорчений
1
Полина стыдилась своей семьи и почти ничего не рассказывала о ней Серёже. И стыдилась этого стыда, может, ещё больше, чем самих родителей. Ведь всегда учили: маму и папу не выбирают, какие есть, таких и надо любить, они тебе жизнь подарили, а ты… надо быть благодарным. Полина верила, что любит, и за жизнь тоже была благодарна, а въедливый стыд всё равно никуда не деть. А что она могла ему рассказать? Такие семейные истории обычно скрывают до тех пор, пока могут скрывать. У Серёжи семья образцово-показательная, не то что у неё: ужас один, вечно у них всё сикось-накось, не как у людей.
Но расстояние сглаживает некоторые острые углы, и у Полины иногда щемит сердце, его будто прокалывают насквозь иголки — тоска по родительскому дому. Она говорит себе, что это ловушка, и вспоминает, как родители живут, вспоминает свой родной убогий город, где не осталось ничего, кроме пивнух, аптек и шахт, вспоминает пыль на полках старого серванта в общей комнате, вспоминает ряды бутылок из-под водки, которые отец складирует в кухонной мойке, и тоска понемногу отступает.
Серёжа как чувствовал и не расспрашивал. Догадывался: не всё там гладко у неё в семье, но и ничего такого. Полина же звонила матери, изредка общалась с отцом. У неё ещё был брат, но про него Серёжа толком не знал и не интересовался. «Как у твоих дела?» — бывало, спрашивал ради приличия. «Всё нормально, работают», — будто нехотя говорила Полина, и Серёжа прибавлял, чтоб в следующий раз обязательно передавала им привет от него. «Тебе тоже передают».
Они жили вместе три с небольшим года, за это время Серёжа ни разу не видел родственников Полины — только на фотографиях. Летала она к родителям всегда одна, обычно в мае, Серёжу с собой не звала. Говорила: «Что тебе там делать, в нашей сибирской глуши, я ещё маме буду на огороде помогать, нет-нет, давай как-нибудь потом».
Слушать рассказы про Сибирь Серёже было не очень интересно, может, потому, что Полина скучно рассказывала. «Серёж, ну жопа мира, ты не представляешь даже», — этим Полина и ограничивалась. История про то, как она из этой жопы вырвалась, Серёже надоела ещё в первый год знакомства: Полина переиначивала её на разные лады, но всегда говорила одно и то же. Ещё она говорила: «Ты не знаешь, что такое вырасти в маленьком провинциальном городе. Для тебя само собой разумеется ездить в метро, ходить по выходным в музеи с бабушкой, а я всё это только на картинках видела: и метро, и музеи, и картины — довольствовалась репродукциями. Что у нас было? Маршрутки-пазики, террариум, куда я в семь лет пошла смотреть на замученных ящериц и крокодилов, — я не очень хотела, но больше некуда». И да, он, конечно, не поймёт, он же из большого города, всегда тут жил, он из совсем другого мира. Рассказы Полины иногда казались ему просто нытьём. Он был уверен, что всё не так плохо и она преувеличивает. Ему вообще не нравилось, какой изображают провинцию: серой, тоскливой, безнадёжной, с алкоголиками и покосившимися заборами. И создают этот образ кто? Бывшие провинциалы, такие как Полина. Ему казалось странным, что Полина, в которой не было ничего провинциального, так отзывается о месте, где она выросла. Это нечестно. И она как будто бы ещё ставит Серёже в вину, что он не приезжий, что ему не нужно было ассимилироваться и прятать свою провинциальность.
Для Полины мимикрия — вопрос самоуважения. Иногда она подолгу рассматривала своё лицо в зеркале, находила в этом бледно-веснушчатом ландшафте папу и всю отцовскую линию разом, в глазах — немного бабушку, но больше всего здесь было мамы, она оказывалась повсюду, а себя Полина не видела и злилась. «Только бы не стать как они, я не как они, я — это я».
2
В квартире Серёжи и Полины повсюду стояли коробки, туда сложили книги и всё твёрдое и плоское, в большие пакеты — всё мягкое и тканевое, ходили и спотыкались, но переезд — это всегда неудобно, и когда натыкаешься на что-нибудь вроде ненужное, но вдруг пригодится, то и не знаешь, забрать с собой или уже выбросить. Таков путь сибирской миграции: всё западнее и западнее по стране, пока не упрёшься в одну из столиц. У Серёжи вообще выбора не было, ведь он и так считай что столичный: только Москва. Туда он и собрался, а Полина согласилась. «Ну куда ещё?» — вздыхал он обречённо; и она тоже верила: в самом деле, больше некуда податься в огромной стране. Серёжа всё давно распланировал. Он знал, какая у них будет квартира, он уже почти договорился о работе, он жил этим переездом, потому что всегда хотел уехать из Петербурга, но чтобы не слишком всё поменялось. Полина не торопилась рассказывать своим, что снова переезжает. Зачем? Вот когда переедут, тогда и скажет, постфактум: чего их беспокоить лишний раз?
Она видела, как основательно Серёжа собирается — он будто бы хотел увезти с собой всю привычную жизнь, всю вещную часть, а родители подначивали: а возьмите с собой посуду, смотрите, у нас тут сервиз один есть, такой красивый, пропадает, жалко, возьмите, сейчас так не делают, барахло какое-то, а этот — на века, это настоящий фарфор… Возьмите ещё шторы с занавесками, тоже лежат там в шкафу…
Серёжа ворчал: нафига нам это старьё, ну чё смеяться-то, везти в Москву с собой? Там купим всё на месте. А Полине нравился старомодный сервиз — тёмно-синяя эмаль с обязательной золотистой каймой, цветочки красивые — как народная роспись. Напоминал ей что-то похожее из бабушкиного дома: парадная посуда, из которой нельзя пить просто так, доставали из серванта только по праздникам, протирали тряпочкой, от которой потом к чашке прилипали мелкие волокна ткани. А так хотелось пить из такой кружки постоянно. И где тот сервиз, кому достался по наследству? Выкинули, сгинул на помойке. Занавески персикового цвета ей тоже нравились, и шторы были неплохими, и постельное бельё почти новое, хорошего качества, хлопковое, и правильно мама Серёжи говорит: зачем вы будете деньги тратить? Забирайте, что оно пропадает всё, кому это надо… Серёже не надо. Он купит новое, и точка.
Зато забирает из родительского дома всякое бесполезное и бумажное: тетрадки с конспектами, там есть даже школьные тетради, книги, компакт-диски — всю большую коллекцию, — подшивки журналов, коробки и коробочки, фотоальбомы, аттестаты (ну, это может и пригодиться, хотя кого интересует аттестат за одиннадцатый класс?). Серёжа говорит, что это память, что это важно, что он всё это потом сыну будет показывать, потому что у них с Полиной родится сын, ну, дочке тоже можно показать, без разницы. Своё он собирает, а вот то, что мать предлагает, не возьмёт: сплавляют всякий мусор, посуду эту, тьфу!
Полина пыталась вспомнить: а где её школьный аттестат? А где её свидетельство о рождении? Все её школьные грамоты — о, сколько у неё их было, она же вечно за школу отдувалась, на всех городских олимпиадах места занимала. Хотела маме доказать, что она самая умная и лучшая. И ещё эти синенькие сертификаты от «Русского медвежонка», которые надо было собирать для мифического «портфолио», и поэтому она участвовала каждый год, интересно, настанет ли тот момент, когда они ей наконец-то пригодятся? А её школьные альбомы и работы, которые она делала, пока училась в художке? Открытки, которые подружки и родственники дарили на день рождения, Новый год, 8 марта и остальные праздники? Дурацкие анкеты, которые она составляла и потом пускала тетрадку с вопросами по рукам, чтоб одноклассники, даже те, которых она терпеть не могла, обязательно заполнили? Там выведено ещё не устоявшимся почерком, что ей 11 лет, по знаку зодиака она Близнецы, и её любимая игрушка котёнок Снежок. Кстати, а где Снежок? Наверное, от времени стал Угольком, впитав в себя пыль квартиры, и тоже где-то сгинул.
Значит, Серёжа может забрать с собой часть прошлой жизни и пронести её через года, а Полина — нет? Их ребёнок, если когда-нибудь появится на свет, будет рассматривать артефакты из детства отца, но не из её? Дочка или сын спросит: мам, а у тебя это было? А покажи! Но нечего будет показать. У мамы нет своего прошлого, она присоединилась к Серёжиному, она словно призрак, и нет у неё ничего собственного.
Дети живут в родительском доме восемнадцать лет, копят ерундовые вещи, все эти рисунки, открытки, диски, которые никому потом не нужны и пылятся где-то в глубине письменного стола в бывшей детской комнате, а потом копят уже в своём доме ненужные взрослые вещи, попутно собирая ещё и родительские, а потом уже их дети не знают, что со всем этим добром делать. У нас плохо работает минимализм, потому что выкидывать или отдавать кому-то ненужное — не принято. Пусть лежит на всякий случай, найдётся в глубоких кладовках место и старому сервизу из настоящего фарфора, и ситцевым отрезам в простенький цветочек, и книгам с пожелтевшими крошащимися страницами — цена 30 коп., — и тетрадкам с рецептами, по которым никто и не готовил, и чёрно-белым фотографиям — кто все эти люди?
Полина начала составлять список «Вещи, которые я бы хотела забрать из родительского дома». Она вспоминала, что есть в её комнате и что из этого ей нужно. Книги, альбомы — точно надо взять с собой. Старый личный дневник — тоже пригодится. И ту статуэтку в виде белой кошки обязательно. А вдруг разбили? Полина даже позвонила маме, спросила, стоит ли на полочке в её комнате эта фигурка. «Да тут она, что с ней случится?» Слава богу. Она потом переименовала список в «Вещи, которые я хочу забрать из родительского дома». Вспомнила ещё прикольный заварочный чайник в форме ягоды ежевики с весёлой мордочкой — очень неудобный, им никогда не пользовались, потому что наливаешь чай, и всё проливается, но Полине он нравился. В итоге Полина назвала список «Вещи, которые я заберу». Она подумала: может, на этот раз позвать Серёжу с собой? «Слушай, я собираюсь к родителям, может, на неделю. Просто не знаю, когда ещё будет возможность, а то переедем в Москву, вообще к ним не выберусь. Хочу забрать кое-какие вещи ещё. Может, хочешь со мной вместе?» — сказала она ему. Конечно же, он не согласится, Полина была уверена. А он взял и согласился.
3
Что такое моногород? Не только ведь одинокое градообразующее предприятие, которое надо беречь от упадка и развала, иначе всё упадёт и развалится. Кузбасс, родина Полины, почти весь состоит из моногородов и монолюдей. Она сбежала отсюда, но угольная пыль навеки прилипла к её лёгким, осталась воспоминанием о том, какой тяжёлый, свинцовый воздух бывает здесь зимой, как свербит от него в носу и горле. Хорошо, что сейчас весна. Полина сразу закашлялась, наверное, аллергия. Тут вообще очень много аллергиков и людей, страдающих респираторными заболеваниями.
«Здесь хорошие дороги», — сказал Серёжа. В самом деле: от Кемерова до Ленинска и дальше до Новокузнецка построили автобан, есть чем гордиться, трасса вправду хороша.
Про людей Серёжа не сказал, что они хорошие. «Каменные лица у всех какие-то». Полина хотела объяснить: вот это и есть моногород. Люди добывают уголь и оттого сами немного окаменели. Кто придумал называть уголь «чёрным золотом»? Интересно, этот человек сам хоть раз спускался в шахту?
Они проезжали по проспекту Ленина, он мог бы называться проспектом Кирова или Советским, что почти одно и то же, проспекты-дубликаты есть во всех городах. Из окна троллейбуса он видел замученную улицу: она была засеяна старыми пятиэтажками, которые обшили сайдингом, чтоб смотрелись по-парадному. Полина знала, что в сайдинг одели только фасады, что выходят на проспект. Она смотрела на вывески: аптека, мир пива, снова аптека, ещё что-нибудь про пиво, фото срочно, банк, магазин модной женской одежды, ярче, магнит, пятёрочка. Воткнули новые остановочные павильоны, открыли сетевые супермаркеты, — вот и всё, что тут изменилось за последние лет двадцать.
Серёжа думал: покосившихся заборов, конечно, нет, и никто не приглушал автоматически краски до однотонного серого, но здесь и вправду как будто иная цветокоррекция. Его очень удивило, что на проспекте нет ни одной кофейни и нормального благоустройства — где люди гуляют, в какие заведения ходят? Нет привычных вывесок и архитектуры, даже намёка на неё, всё какое-то убогое, внезапный пустырь посреди улицы, огрызающаяся кондуктор в троллейбусе, страшные панельные дома, которые должны существовать только на конечных станциях метро, а здесь это выдавали за нормальное приличное жильё.
Он хотел бы сказать Полине, что это намного хуже, чем он представлял, но отмолчался, чтобы не слышать её «а я же тебе говорила, а ты не верил».
Её родители жили в панельной девятиэтажке с двумя подъездами, собранной будто в большом конструкторе лего. Полина рассказала Серёже, что город находится в котловине, только это трудно сходу заметить. «Учёные говорят, что из-за добычи угля открытым способом кузбасские моногорода провалятся под землю, потому что горные породы оседают». Серёжа удивился: но ведь можно на это повлиять, например, просто запретив такой тип добычи. Полина посмотрела на него так, словно он был дураком. «Ты же знаешь, как это работает. Это выгодно, поэтому всем плевать».
Серёже было неинтересно слушать про Кузбасс, он всё уже понял. Унылый регион с депрессивной экономикой и таким же населением. Для Полины всё это в прошлом, они переезжают в Москву. Он знал, что её отец шахтёр, а мама работала в поликлинике, знал это и не верил, что у Полины такие простоватые родственники. Они мало где бывали и ничего не видели, они не смогли обустроить свою жизнь иначе, и за это Серёжа их немного презирал.
Он не боялся предстоящего знакомства с будущими «тестем» и «тёщей», и зачем только всякую родню называют такими странными словами? Да, он вспомнил, как однажды Полина своих родителей назвала странными, а он выпытывал у неё, что это значит? Они психи, ненормальные, били её в детстве, что, что такого странного они делают? Полина же вот хорошая, без загонов и бзиков, образованная и культурная, такая же, как он.
— Для меня загадка, как ты родилась в подобном месте, — улыбнулся Серёжа, когда они подходили к девятиэтажке.
— Что, плохо вписываюсь в окружающий ландшафт? — Полина хмыкнула. — Надо позвонить маме, чтоб спустилась и открыла: домофон у них не работает.
— Ага, — кивнул Серёжа и запереживал: вдруг интернета тут тоже не будет, как тогда работать? Он заметил, что Полина где-то запачкала свою белую куртку. Указал ей, а она выругалась и буркнула: добро пожаловать в Кузбасс.
Серёжа приглядывался к Полине. Она не выглядела счастливой, скорее нервной, непривычно суетливой и словно растерянной. Поэтому он тоже озадачился и не понимал, что дальше. В любом случае, обратный рейс через неделю, эти семь дней пролетят быстро, успокаивал он себя. Серёжа попытался представить: а что было бы с ними, если б они остались здесь навсегда? Пытался, но не верил, что люди могут здесь жить по доброй воле.
— Знаешь, люди прирастают к подобным местам. Это как болото — затягивает. Ты просто учишься не замечать вещей, которые тебя угнетают, а потом и вправду перестаёшь их видеть, — объясняла ему когда-то Полина, а сейчас она быстро говорит по телефону маме: «Да, уже тут, внизу, кто-нибудь пускай встретит».
4
Майская духота была невыносимой в стенах панельки. Или дело не в жарком воздухе, а в затхлой атмосфере? Мама, как всегда, навела идеальный порядок в доме, всё у неё чисто-вылизано, аккуратно расставлено, вещи на своих местах. Полина никогда не будет такой образцовой хозяйкой, как мама. Из-за этого Полина слегка волнуется: она боится, что помоет тарелки после обеда не так, недостаточно тщательно, и на ободке где-нибудь останется маленький след от жира. Мама до сих пор проверяет за Полиной, как она помыла тарелки. А достаточно ли ровно Полина повесила полотенце в ванной? Не скомкала ли она его? Или вдруг Серёжа, не зная правил, небрежно кинул полотенце, и после мама сделает ему выговор?
— Полин, я там твою куртку в шкаф прихожей повесила, а то ты её бросила, помнётся, — раздался голос мамы из коридора.
— Хорошо, спасибо, — ответила Полина, подумав про себя: пусть бы мялась — её же куртка. Мама уже успела обратить внимание на то, что джинсы у Полины тоже какие-то помятые и рубашка неглаженная. — Мам, мы с дороги, в самолёте всё помялось. — И мама быстро закивала: ну да-да, понятно. И следом:
— Вам надо что-нибудь постирать?
— Нет, у нас всё чистое.
Она думала, как прошло знакомство. Скомканно и нелепо. Мама просто кивнула Серёже, без интереса приняла от него подарки (коробку конфет, бутылку вина — а ведь Полина говорила ему, что не надо, не из вежливости, а потому что правда никому не надо), убрала в шкаф к остальным коробкам конфет и бутылкам вина. Отец вышел к ним не сразу, и Полина, едва взглянув, поняла, что он пьян.
— Полька, а это кто с тобой? — спросил он, и Полина захотела от стыда сквозь землю провалиться.
— Её жених, я ж тебе говорила, Вань, — вмешалась мама.
— Ааа, точно, ну забыл, забыл.
— Иди проспись, потом пообщаешься, — затолкнула мама мужа в зал. Он беззлобно выматерился, не сопротивляясь. Мама обернулась к Полине и Серёже: — Ну что вы там как вкопанные, раздевайтесь, проходите, а то обед остынет. Полин, ты своего папашу, что ли, не знаешь? Давайте.
Серёжа смущённо улыбался и молчал.
— Что, ты в недоумении? — спросила его Полина.
— Всё в порядке, — бросил он. — Наверное, твой отец на радостях от долгожданной встречи напился.
Полина ничего не ответила. Потом был обед. Мама не спрашивала, как дела у Полины, как дела у Серёжи, они ели молча, из-за этого молчания еда казалась ещё более пресной и жирной. Мама приготовила отбивную из свинины, Полина не ела мяса, но тут сидела и давилась. Серёже тоже было невкусно.
— Полин, ты же вегетарианка, как ты это ешь?
— Ничего, — тихо ответила она.
— Ой, она вечно у нас так, не ела, что люди едят. Целые концерты устраивала, всё ей не нравилось. Ешь-ешь, тебе надо есть мясо, с твоей-то нехваткой железа!
Полина пожевала ещё немного, отодвинула тарелку в сторону, сказала, что больше не может.
— Сергей, у вас она тоже так себя ведёт за столом? Кормит, небось, одними салатами?
— Да всё нормально, Полина вкусно готовит…
— Ой, тебе это кажется. Она никогда не умела готовить. Полина, надо бы на кладбище съездить завтра — родительский день. Ты когда последний раз у Сонечки была?
— Не помню, мам, — устало ответила Полина.
— Вот надо съездить обязательно. А то на отца твоего рассчитывать бесполезно, обещал, что поможет там убраться, но знаю я его обещания. Сергей, вы бы тоже с нами поехали.
— Хорошо, — закивал он.
Полина была скованной, и это чувство быстро передалось ему. На всякий случай Серёжа не стал уточнять, кто такая Сонечка, у которой Полина давно не была.
— Ещё надо на дачу съездить, морковку посадить, там траву ещё прошлогоднюю не убирали…
— Мам, слушай, мы всего на неделю приехали, ты много задач ставишь, у меня свои дела есть. Надо вещи разобрать, у нас работа ещё…
— Господи, ну что за дети у меня неблагодарные, помощи ни от кого не дождёшься! Вон сколько Сашку прошу, он всё отнекивается «мам, занят, мам, не могу», жена его тоже лодырь, хоть бы раз помогла. И ты теперь! И так умотала подальше от нас, видим тебя раз в год, тебе сложно родителям помочь?
— Нет.
— Сергей, ну вот как с такими детьми? Вы-то, наверное, родителям помогаете?
— Ну… по мере возможностей, — он не знал, что ответить.
— Полинка у нас всегда ленивая была. Ни дома ни убраться, ни еды приготовить, ничё не хотела. Брата младшего голодом морила, я приду с работы, спрошу Сашку, что ел, а он: ролтон заваривал, больше нечего было.
— Мам, ну хватит, — попросила Полина.
— Что, неправда? Ты у нас художницей была, только рисованием своим интересовалась, в школе как попало училась…
— Я хорошо училась. А в художку ты меня сама отдала.
— Так ты ничем заниматься не хотела, ни в какие кружки не ходила! Вон Сонечка, такая умница была: и отличница круглая, и спортом она у нас занималась, и в художественную школу ходила, и в музыкальную, и по дому мне помогала, с тобой и Сашкой тоже занималась, и как-то всё успевала и не жаловалась никогда.
Полина ухмыльнулась:
— Месяц в музыкалку походит, бросит, два месяца потом ещё в какой-нибудь кружок кройки и шитья, две недели на гимнастику. Так и успевала. Оценки ей учителя натягивали, потому что тебя все знали, — да, мам? Ну, меня из школы встречала, бывало пару раз. О, Сонечка очень терпеливая была, да не всё вытерпела, — сказала Полина.
— Хватит! Тебе не стыдно такое про сестру говорить?!
Полина пожала плечами:
— Не стыдно. Если это правда, — Полина устала слушать про то, какой замечательной была Соня и какими бестолочами оказались они с Сашей. И так в течение… скольких лет? Чуть ли не двадцати. Как долго. Надоело. В последний приезд Полины они с мамой страшно поругались. Когда она снова завела свою пластинку — Соня то, да Соня это, — Полина не выдержала и сказала что-то вроде «вот она такая вся распрекрасная была, а толку? Сони нет, но я здесь, но Сашка здесь, мы живы, а Сонечка твоя любимая — всё». Мама дала ей пощёчину. Потом они не разговаривали два дня, даже не попрощались, когда Полина уезжала.
— Ты опять меня довести хочешь? — спросила мама. Она любила повторять, что из-за Полины ей приходится пить корвалол и валерьянку.
— Нет, тебе это показалось.
Мама отставила от себя тарелку с едой и вышла из-за стола. Серёжа хотел спросить Полину, что происходит, но она махнула рукой, мол, не обращай внимания.
— Давай уберём всё. Несъедобно, да?
— Ну, не очень, если честно.
— Мама верит, что готовит хорошо. Но Сонечка, конечно, в свои тринадцать готовила и того лучше.
— А Соня это кто? Сестра твоя, как я понял? Ты не говорила, что у тебя есть ещё и сестра. Была то есть. Что с ней случилось?
— Умерла давно, — вздохнула Полина.
— Это я понял, — кивнул Серёжа. Наверное, сейчас бесполезно спрашивать.
Полина с угрюмым видом принялась разливать по чашкам чай.
— Давай в следующий раз закажем доставку? — предложил Серёжа спустя некоторое время.
Полина внимательно посмотрела на него:
— Не получится. Здесь нет доставки.
— Что?! Совсем нет?
— Ну так, пиццу и роллы заказать можно, но я не уверена, что это съедобно. А чего ты удивляешься? Представь, есть места, куда не дошли курьеры яндекс еды, и да, тут тоже живут люди. Наверное, тебе это кажется странным? — немного взвинченно спросила она.
— Мне кажется, отсутствие доставок еды усложняет жизнь. А из магазина продукты-то можно заказать?
— Нет, — с мрачным удовлетворением ответила Полина. — Нет тут такой возможности.
— Здесь всё настолько сурово, что в магазин надо ходить самому? — Серёжа хотел пошутить, но Полина даже не улыбнулась. Она принялась молча убирать посуду, и он помог ей.
5
Серёжа хотел бы обидеться на Полину, ведь она столько всего недоговаривала про свою семью, но решил — сейчас не время, потом. Но всё же почему? Она не доверяла ему? Боялась, что он не поймёт?
Полина позвала его в комнату, «давай, покажу и объясню». Здесь были старые обои с огромными розовыми цветами, они немного то ли запылились, то ли выцвели. Мебель тоже старомодная, не советская, такую массово закупали на рубеже девяностых и нулевых. Стенка, сложенная тахта, всё в подушках и мягких игрушках. На полке фотографии в рамках: маленькая пухлая девочка с двумя красными бантами капризно поджала губы. У неё большие голубые глаза, похожие на Полинины, но оттенок другой. Вот девочку нарядили в странный костюм и сделали из неё гвардейского офицера. У Серёжи тоже была подобная фотография, его тоже наряжали в костюм, чтобы сфотографировать. Вот девочка уже пошла в школу, теперь её одели в синий костюмчик и повязали белые банты, а рядом молодая женщина — Серёжа узнал маму Полины. Девочка взрослела, хорошела, становилась подростком, уже начала подкрашивать глаза, а дальше всё — такой и осталась навеки.
— Это была комната Сонечки. Мы с Сашкой делили одну комнату на двоих, знаешь, это очень неудобно. Наверное, логичнее было бы поселить двух сестёр вместе, но куда там! Соня сказала: с Полькой жить не хочу, она будет мешать мне делать уроки. И всё.
— Почему такое разное отношение к своим же детям?
— Потому что тех, кто умер, всегда любить чуть проще, в отличие от тех, кто остался, да? Не знаю. Соня старшая, долгожданная, а мы с братом так, по остаточному принципу. Хотя говорят, что обычно родители больше любят младших детей, но это не наш случай. Соня умница и красавица, все её обожали, Полина — оторва, Сашка — вообще хулиган. Мама всегда говорила нам: берите пример с сестры. А мы не взяли и остались жить. Как-то она даже сказала Сашке, когда он уже вырос: да лучше б это вы с Полькой умерли, а Сонечка моя осталась жить. Представляешь?
— Это же ненормально, бред какой-то!
— О том и речь. Мама хотела бы обменять какого-то другого ребёнка на Сонечку, но кого же? Младшего сына? Ну, он пацан, может быть полезен в хозяйстве. Огород вскопать, маму иногда на работу подвезти. Наверное, лучше среднюю дочку. А то нафиг ещё одна дочь нужна, тем более такая непутёвая?
— Полина, ну что ты…
— Да нормально, я же так, горько смеюсь. Сашка потом рассказал, ну, что мать ему выдала. Поругался с ней тогда. Всё равно помирились, но осадочек остался. Она думает, что я эту историю не знаю. Одно время мама пыталась слепить из меня вторую Соню. А я не захотела, я решила быть Полиной.
— Соня чем-то болела? Почему она умерла?
— Ты эту историю ещё десять раз услышишь, — Полина махнула рукой. — Давай не будем сейчас, не хочу.
— Ладно, я понял. Потом-то тебе эту комнату отдали?
Полина усмехнулась:
— Мама уступила с боем. Уже когда папа вмешался. Ему культ Сонечки сразу не зашёл, тем более когда в семье ещё два ребёнка, которых надо воспитывать. Ну да. Когда я уехала, мама снова устроила тут Сонин алтарь.
— А отец твой пьёт, да? — осторожно спросил Серёжа.
— Пьёт. Он так, не очень много. Нигде хоть не шляется, — Полина всегда оправдывала отца.
Серёжа обнял её.
— Ты должна была давно всё рассказать мне.
— Боялась спугнуть тебя такими родственниками.
— Полин, ну ты что!
— Не знаю. Мне всегда за них стыдно, — сдавленно призналась она. — Твои родители такие адекватные и хорошие, а у меня…
— Полина, не надо так. Все люди разные. У меня в семье тоже были проблемы. У кого их нет?
— Да, ты прав.
— Полина, тебе надо что-нибудь постирать? — крикнула мама.
— Мам, ты уже спрашивала. Не надо.
— Я уже твою майку закинула.
— Господи, — Полина заворчала. — А зачем тогда спрашиваешь, раз закинула? Какую майку?
Полина выбежала из комнаты. Серёжа едва заметно усмехнулся. Нет, конечно, это не очень смешно. Его мама потом наверняка спросит, мол, ну как тебе тёща с тестем? Как встретили тебя? Придётся сказать неопределённое «да нормальные, всё хорошо».
— Она взяла и закинула в стирку мою хлопковую футболку, которую я обычно стираю на руках! Ну всё, трындец футболке! Вот кто просил-то? — Полина ворвалась в комнату и рухнула на тахту.
— Хочешь, обменяем билеты и уедем раньше? — Серёже не нравилась атмосфера дома и город — здесь некуда сходить, даже кофе с собой купить негде!
— Понимаю. Это нормальное желание. Я тоже, когда приезжаю сюда, хочу уехать обратно в тот же день. Потом ничего, все успокаиваются, даже ведут себя прилично.
— Ладно, как скажешь.
Серёжа хотел бы спросить, зачем она вообще возвращается сюда.
— Я надеюсь, что когда-нибудь всё изменится, понимаешь? Мама однажды поймёт, что кто-то повернёт время вспять, и мы снова станет нормальными, — Полина словно подслушала его вопрос. — Или ты думаешь, не надо было? Как бы ты вёл себя на моём месте?
— Не знаю. Наверное, всё равно бы навещал, родители ведь. Но ты правильно сделала, что уехала. Мне кажется, так лучше для всех.
— Кое-кто не согласен. Мне же выговаривают, что я бросила пожилых родителей и живу своей жизнью, никому не помогаю.
— А кто так говорит, мама?
— Не-а. Брат.
— Брат? А что ты делать должна, я не понимаю?
— Ну как что, остаться с ними или жить неподалёку и всегда быть под рукой, заботиться о семье. Опять же — дача у родителей большая, картошку сажать, малину-смородину собирать…
— Полин, ну бред. Родители у тебя ещё не старые, они вдвоём справятся со всем. Я не понимаю вообще…
— Ещё поймёшь. Мой брат сюда нагрянет и обязательно выскажет свою точку зрения.
6
Дни были странные, и тянулись они невыносимо долго. У Серёжи менялось настроение: то он думал, что не приедут они сюда больше никогда и слава богу, то, наоборот, хотел, чтоб они вернулись сюда снова и что-то доказали семье Полины. Он быстро понял, что Полина негласно считается козлом отпущения. Она виновата во всём на свете, но больше всего в том, что жизнь её родителей и брата не заладилась. На неё каждый затаил какую-то свою особую обиду.
Серёжа поехал с Полиной на кладбище, хотя она отговаривала: что тебе там делать? Кладбище располагалось на другом конце города, неподалёку от психиатрической больницы, а между ними — частный сектор. Глядя на этот район, Серёжа понял, что район, где жили родители Полины, ещё вполне ничего. В какой-то момент дорога пропала — ехали по щебню, машину трясло, и Серёжа удивлялся, что такое вообще существует. Зачем оно всё существует?
Оградки покрашены в одинаковый голубой цвет, как будто люди специально хотели прибавить этому месту больше тоски и уродства. Кто вообще решил, что использовать этот цвет на кладбищах — хорошая идея? Некоторые могилы выглядели заброшенными и заросли травой, а с памятников смотрели фотографии печальных людей. Серёже было жаль, что их похоронили в подобном месте. Если бы он родился тут, прожил бы всю жизнь и умер, его бы тоже закопали здесь.
У Сони был солидный гранитный памятник, и Серёже показалось, будто Елена Викторовна гордится, что смогла установить его своей дочери. Чёрный траурный гранит немного контрастировал с фотографией, где Соня совсем маленькая и широко улыбается, обнимая плюшевого медведя. Серёжа решил, что такое сочетание выглядит абсурдным.
Он помогал с уборкой могилы и покорно выслушивал рассказы мамы Полины о том, какой чудесной дочкой была Соня и какие нехорошие у неё остальные дети. Елена Викторовна привезла Соне свежие розы, и он подумал, как странно, зачем они ей, может, лучше было бы вручить букет Полине? Ему было жалко всех, несчастные же люди, хотя жалость внутри перемежалась с раздражённостью, и тогда он пытался убедить мать Полины:
— Елена Викторовна, Полина стала довольно востребованным иллюстратором. В прошлом году у неё был большой проект: она рисовала комикс, весь тираж уже разошёлся. Вы видели?
— А? Что говоришь, Серёж? Ой, я ничё в этом не понимаю.
Полина с грустью смотрела на Серёжу и беззвучно шептала «оставь ты это всё». Но он не сдавался.
— Полина вообще молодец. Она сотрудничает с одной онлайн-школой, скоро запустят курс, куда её пригласили как эксперта.
— Ерунда всё это, ваши онлайн-школы.
— Нет, не ерунда.
— Говорю, фигнёй Полина всю жизнь страдает. Не захотела нормальную профессию получить, сколько лет мыкалась? То сначала училась на психолога — вот дурь-то! На коммерческом училась, между прочим.
— Полина рассказывала, что её потом на бюджет перевели, курсе на третьем, кажется. На пятёрки училась.
— А что толку? По специальности не работала.
— Вообще-то я месяц проработала психологом в коррекционной школе, — вмешалась Полина.
— И сбежала, испугалась, да-да. Не захотела деткам помогать, зарплата маленькая, видите ли. Вот Сонечка мечтала стать врачом-педиатром…
— Да она просто так это говорила, чтоб вы все от неё отстали, особенно ты.
— Ты как с матерью разговариваешь?! И в таком месте? Ты бы Сони постыдилась, совести нет у тебя!
— Может. Но Сони здесь тоже нет.
— Гадюка какая, ты посмотри! Серёжа тебя такую быстро бросит.
— Елена Викторовна, пожалуйста, не надо так говорить, — Серёжа чувствовал, что закипает.
— Совсем мозги тебе запудрила. Как и нам с отцом. Потом после университета приехала и говорит: мама, папа, дайте денег, я в Петербург поеду, в художественную академию хочу поступить!
— Ну так ведь всё хорошо получилось.
— Да ей просто повезло, что тебя там встретила, нормального парня. А то так бы…
— Слушайте, хватит, — холодно сказала Полина. Она посмотрела на Серёжу. И теперь ему тоже стало стыдно, только он не понимал, за что именно.
— И сколько мы денег ей посылали, а? Это всё папаша твой дурной, жалел тебя, говорил, талантливая. А какой талант? Малюешь чёрти что. Вон лучше бы мы эти деньги Сашке на квартиру дали, а то мыкается с семьёй по съёмным углам.
— Ну и дали бы, мне-то что. Без вас бы справилась.
— Ха, справилась бы она! Неблагодарная.
У Серёжи оставалась надежда на отца Полины. Он казался бодрее своей жены и будто мог рассуждать здраво. До тех пор, пока не свалится пьяный. И он любил Полину. После того, как они вернулись с кладбища, он поймал Серёжу, пригласил к себе в комнату:
— Что, тебя Ленка тоже обрабатывает? Да ты не обращай внимания, мы с Полькой давно уже не обращаем, что мать у нас ку-ку. Соньку жалко, понятно, но сколько ж можно по ней траур носить, а? Полина у меня молодец, ты видал, какой она портрет мне на юбилей подарила? Ну, смотри, вылитый я, но моложе и красивее. Польстила отцу. Раньше хоть приезжала к нам иногда, а сейчас вообще нас забыла. Да понятно, что ей тут делать — мать с братом изводят. Ты только её не обижай, ясно? Серёга, ты водку пьёшь?
— Нет, не пью, извините, Иван Дмитриевич, — ответил Серёжа, успев подумать, что он-то Полину точно не обижает, и зачем её отец вообще это сказал.
— Не выпьешь со мной? Ленка раньше пила со мной, да сама чуть не спилась. Ох, Полинка тогда от нас натерпелась, она ещё в школе училась, а Сашка вообще к друзьям сбежал. Вот скажи: мы плохие родители? Мы разве не помогали своим детям как могли и чем могли?
— Эм… ну, думаю, вы делали всё возможное…
— Полинка у меня молодец, вот и правильно, что в Москву вы собрались. А куда ещё-то в нашей стране? Хоть одна из семьи выбилась в люди. Саня тоже мог бы, да баб много слушал, а теперь мыкается.
— Да, я тоже пытался объяснить Елене Викторовне, что она несправедлива к Полине…
— А, ты это дело брось, бесполезно. Она упёрлась в своё, и всё. Не знаю, чего их мир не берёт, я уж не лезу, — Иван Дмитриевич махнул рукой и опрокинул стопку.
— Мне кажется, вы могли бы как-то повлиять и объяснить Елене Викторовне, что Полина добилась больших успехов и что нельзя… ну, вот так со своей взрослой дочерью.
— Не-не, Серёга, ты чё. Это всё женские разборки, я в этом не участвую, ты что! Полинка-то уедет, а с Леной мне дальше жить, изведёт ведь.
— Понятно, — вздохнул Серёжа и сразу потерял интерес к разговору.
7
Самым невыносимым были совместные завтраки. Все должны собраться за общим столом на кухне, обязательно в полдесятого, не позже. Для Полины и Серёжи, привыкших к другому часовому поясу, встать к завтраку оказалось трудно. Но Елена Викторовна старалась им помочь. Ровно в девять она без стука заходила к ним, с шумом раздвигала тяжёлые бордово-оранжевые занавески, кашляла или чихала и объявляла: вставайте, мы уже собираемся есть. Если Полина и Серёжа не просыпались сразу, она говорила что-нибудь ещё, что-то более мотивирующее, и уходила только когда получалось их разбудить. «С Еленой Викторовной и будильник не нужен», — смеялся Серёжа, хотя такое поведение казалось ему неуместным. Но он был в гостях в чужом доме, где заведён определённый порядок, и не ему пытаться что-то поменять. А Полина отчего молчит и не возмущается? Серёжа уже наблюдал некоторые стычки матери с дочерью по незначительным поводам, но здесь-то было прямое нарушение границ приватности. Елене Викторовне неизвестно, что не надо заходить в спальню к двум взрослым людям? Это детский сад какой-то — будить их на завтрак. Серёжа привык завтракать вдвоём с Полиной. Ему так нравилось, так было спокойнее. Ну, пусть они завтракают без них, в самом деле. На четвёртое утро он сказал это Полине. «Серёж, потерпи, пожалуйста. Вот тут правда проще сделать, как она просит. А то потом такой скандал будет, не хочу». И он сдался.
Еду готовила Елена Викторовна — она не подпускала Полину к плите, потому что дочь «не умеет готовить, она вообще хозяйство не научилась вести». Если сначала Серёжа молча выслушивал подобные реплики, не зная, как на них реагировать, то теперь решил давать маме Полины мягкий отпор. Он говорил:
— Елена Викторовна, я с вами не соглашусь. Полина — прекрасная хозяйка. У нас дома чисто и уютно. Вот признаюсь вам: когда жил один, у меня всегда такой бардак был, и я ничего не готовил. С Полиной стало лучше. Она заботливая, и мне кажется, ваши слова несправедливы. Вы ведь не живёте с Полиной постоянно, вы не знаете.
— Заступаешься, что ли, за неё? Я, Серёжа, с позиции матери рассуждаю, не моё это дело — хвалить её. Я свою дочь лучше тебя знаю. Притворяется она, чтоб тебя не спугнуть. Вот как поженитесь, всё забросит, — холодно отвечала Елена Викторовна. — Тебе подложить ещё лапши?
Серёжа хотел сказать, что разогретая на сковородке слипшаяся вермишель с тонной сливочного масла ему отвратительна, как и гадкие слова в адрес Полины. Но почувствовал, как она кладёт свою ладонь поверх его.
— Я пойду в своей комнате поем. А то здесь как-то душно стало, — тихо сказала Полина. Когда Серёжа начал тоже вставать, она его остановила: — Сиди, сиди, всё нормально.
Серёжа ждал, что Иван Дмитриевич что-нибудь скажет, может, осадит жену, заступится за дочь. Но единственный звук, который он издавал, — это громкое чавканье.
— Я, наверное, тоже пойду. Спасибо, — выдохнул Серёжа.
Елена Викторовна уткнулась взглядом в тарелку и делала вид, что тут никого больше нет. «Достали. Как Полина с ними жила-то до этого? Или такой дурдом только в последние годы?» — думал он.
— Чай завари, пожалуйста, — попросил вдруг его Иван Дмитриевич.
— Да, хорошо, — кивнул Серёжа и задержался ещё на несколько минут.
— Полина, давай вернёмся домой пораньше, — снова предложил ей Серёжа, пока они разбирали ящик стола со старыми альбомами и тетрадками.
— Смотри, какой красивый рисунок. Это пастель, я раньше умела ею рисовать. Давно не практиковалась, уже забыла, как это.
— Полин, ты меня слышишь?
— Мы и так через три с половиной дня уезжаем, — ответила она, не глядя на него.
— Зачем ты это терпишь?
— Разве я терплю? Так это выглядит?
— Да.
Полина отложила рисунок в сторону и пристально посмотрела на Серёжу.
— Знаешь, я по-разному пробовала. Я бунтовала, я убеждала, я доказывала, я молчала. И это заканчивалось каждый раз одинаково: все ругались и плакали. Потом я попробовала подчиняться, и сработало. Ну, мне не привыкать слушать, какая я бездарь и неблагодарная сволочь. Может, это и справедливо. Может, я заслужила такие слова.
— Полина, что ты говоришь! — возмутился Серёжа. — Ну как ты можешь идти на поводу у своей тираничной сумасшедшей матери?
Полина ответила не сразу.
— Ну извини, не всем достаются такие чудесные добрые мамочки, как у тебя. Мне вот такая досталась, чокнутая и злая. Другой нет, Серёжа.
У него внутри будто похолодело. Теперь он не понимал Полину. Почему она так говорит, чем он её обидел?
— Я не хотел тебя задеть, я не то имел в виду.
— А что?
— Почему ты вообще сюда возвращаешься?
— Потому что это родительский дом. Потому что я тут выросла. Потому что однажды наступит день, когда я не смогу сюда вернуться. Захочу, а не смогу, потому что не к кому будет. Понимаешь?
Что он мог ей ответить? Он будто потерял дар речи.
Полина сидела на полу, Серёжа опустился рядом, обнял её. Она уткнулась ему в плечо и сказала:
— Я злюсь на маму, но мне её жалко. И отца жалко. Живут в этом городе, гниют потихоньку и помощи не просят.
— Полин, но что ты можешь поделать? Не вытащишь же их отсюда силой? Сама говорила, что люди привыкают, что такие города затягивают, как болото. Ты только за свою жизнь отвечаешь, и ты свой выбор сделала, твоя семья — тоже его сделала.
— Да, всё так, но вдруг это просто самооправдание? А что если я вырвалась отсюда за их счёт? Ведь так это и было.
— Полина, — вкрадчиво начал Серёжа, — это ведь не твои мысли.
— Да, это Саша. Это его убеждение по жизни. Он считает, что я виновата во всех его несчастьях. В том, что он остался и работает где придётся, что женился не на той девушке, и… много чего ещё. А мама в целом согласна с ним.
— Бред полный. Он что, ребёнок, который не в состоянии сам отвечать за свои решения?
— Типа того, — Полина пожала плечами и шмыгнула носом, быстро вытерла слёзы. — Я вот всегда думаю, почему так получилось, что Соня умерла, а я осталась. Ты думаешь, мама кого-нибудь из нас любила? Кажется, мы все ей были не нужны, мы все словно ошибка в её биографии.
Серёжа обнял её ещё крепче. Нет, он не позволит больше приезжать ей сюда. Вообще не надо было приезжать — вещи могли бы отправить по почте.
— Знаешь, иногда по телефону мама говорит мне, что соскучилась, спрашивает, когда же я приеду, — продолжала Полина. — И это каждый раз даёт надежду. Ложную, как можно заметить. Наверное, она воображает, что разговаривает с Сонечкой. Убеждает себя, что у нас с ней голоса похожи.
— Полина, Сергей, вы где там! Собирайтесь, нам через двадцать минут выезжать надо, — крикнула Елена Викторовна.
«Что за привычка у неё такая, визжать из соседних комнат?» — раздражённо подумал Серёжа. У него не было никакого настроения ехать на дачу и помогать с огородом.
— Если не хочешь, не надо. Я одна поеду, — сказала Полина.
— Нет, ты что, я с тобой.
— Хорошо. Спасибо.
8
Полину отправили на грядку с викторией, пока Серёжа вскапывал землю. Елена Викторовна суетилась, собирала граблями остатки пожухлой прошлогодней травы и неодобрительно поглядывала на Серёжу: плохо он управляется с лопатой, рохля. «Ты родителям, что ли, никогда не помогал?» — спрашивала она, а Серёжа пожимал плечами — не было у них своего огорода. Хотя он смутно помнил какой-то участок, но его продали, когда Серёжа был маленьким.
— Ну всё понятно, как вас таких называют? Офисный планктон? — хмыкнула мама Полины.
— У меня давно удалённая работа, я не езжу в офис, — ответил он, скрывая раздражение.
— А родители твои что говорят? Я вот не верю в это — работа в интернете, обман какой-то, там же везде обманывают. И Полинка тоже ерундой занимается, рисуночки какие-то на компьютере, не понимаю я этого.
— По-вашему, ей надо было на завод пойти работать, так?
— Не говорила я такого. Полезным ей надо заниматься. А то что это за работа такая, что людям даже не объяснишь? Меня вот спрашивают знакомые: «Чем твоя дочь занимается?» А мне что ответить? Рисует? Стыдоба. Вон, Сашенька у нас инженер, сложно ему, но какой молодец, руки золотые! Вот представляешь, кто бы к нему ни обращался, все в восторге! Говорят, такой аккуратный он у вас, порядочный, за самое сложное берётся, от чего другие отказываются. Я всем своим в поликлинике его рекомендовала, у кого что ломалось, он всё починит: и холодильник, и телевизор, и печку. Ну а мне как матери приятно слышать, что другие люди сына моего хвалят.
Серёжа едва заметно усмехнулся. Инженер. Саша был мастером по ремонту бытовой техники, но, видимо, для Елены Викторовны это звучит не так солидно.
— Вот он характером в Сонечку пошёл, конечно. Они и внешне похожи. Если б Сонечка мальчиком родилась, была бы как Сашенька.
— Елена Викторовна, скажите, пожалуйста: за что вы так ненавидите Полину? — этот вопрос вырвался у Серёжи словно сам собой. Наверное, он вызревал всё это время. Будто прыщ с созревшей гнойной головкой, а Елена Викторовна выдавила его своими словами, и гной брызнул ей в лицо. Она положила грабли на землю и вперила злой взгляд в Серёжу. Он тоже перестал работать.
— А ты кто такой, чтоб меня об этом спрашивать, люблю ли я своих детей или ненавижу? Ты кто такой, а? У тебя права какие? Приехал сюда на всё готовое, мы тебя как родного принимаем, и такое в ответ вместо благодарности? Ну, зато теперь понятно мне, что в тебе Полина нашла. А то всё смотрю на тебя, ни рыба ни мясо, знаешь, нормальная девка в твою сторону даже не взглянула бы…
— Елена Викторовна, да-да, мы с Полиной не дотягиваем до ваших стандартов. Я уже понял, что они у вас очень высокие. Мы через несколько дней уедем и больше никогда сюда не вернёмся, и с вами тоже больше не увидимся, обещаю, — Серёжа взял лопату и с невозмутимым видом продолжил вскапывать землю. А внутри у него всё кипело от злости. Он посмотрел в сторону грядок с ягодой, поискал взглядом оранжевую футболку Полины. Она слышала? Должна была.
— Совести у тебя нет, если ты вздумал за неё решать, видеться ей с семьёй или нет. Не лезь, куда тебя не просят. Или что, это Полинка тебе нажаловалась на свою несчастную жизнь и на своих хреновых родителей?
— Нет. Она не жалуется ни на кого.
— Ну и что тогда? Ты один, нет ведь братьев-сестёр? Вот. А иначе бы всё по-другому у тебя было. Ты не знаешь, и Полина не знает, и мать твоя не знает, что это такое — ребёнка похоронить. А я вот знаю. И никто меня не пожалел. Эти двое, Сашка с Полькой, вместо того, чтоб матери помочь, скатились на двойки, из дома убегали, Полька вообще с хулиганами связалась и пить начала, чуть не выгнали из школы. И мне это приходилось от учителей выслушивать, позор какой, до сих пор стыдно. А я её вытягивала за уши, с учителями договаривалась, всех убеждала. Знаешь, как они на меня смотрели? К нам домой инспекцию отправили, думали, мы неблагополучные. Вот такого натерпелась. А Сашка потом… — Елена Викторовна махнула рукой.
— Но ведь всё это было давно. Полина сейчас изменилась. Она другой человек, и просто несправедливо, что вы в любимчики определили Сашу, а старшую дочь задвигаете на задний план, будто она для вас ничего не значит. Она не заслуживает такого отношения.
— Ты бы рот свой закрыл.
— Простите? — Серёжа даже хотел засмеяться — настолько абсурдно звучало. — Это вы мне?
— Тебе, тебе. Мать свою так жизни учить будешь, а не меня.
— Да пожалуйста, делайте что хотите, — устало ответил Серёжа. Он искал взглядом Полину, но она как будто спряталась. От злости он подумал, что все здесь друг друга стоят, но постарался отогнать эту мысль прочь.
— Ты давай побыстрее, Сергей, ещё одну грядку вскопать надо.
Полина появилась несколько минут спустя. Серёжа заметил, что у неё были заплаканные глаза, но ничего не сказал ей.
Они работали на даче ещё два с половиной часа, и всё это время никто друг с другом не разговаривал.
9
Полина пришла в комнату к отцу, он смотрел телевизор — какой-то советский чёрно-белый фильм про разведку. Она очень сильно устала от невыносимой поездки на дачу. Старалась не думать обо всех этих разговорах и обидах. Наверное, зря она потом, уже когда вернулись домой, сказала Серёже, что не стоило ничего говорить маме. Он хмыкнул и сказал, что Полина должна была вмешаться и объяснить своей маме, что разговаривать так с парнем дочери неправильно.
Мама ушла спать пораньше, ей завтра на работу. Иногда Полина думала: как она обращается с пациентками? Грубит им, насмехается над их болью и дискомфортом или, наоборот, аккуратна с ними, подбадривает «тише, тише, моя хорошая», как это делают некоторые врачи-гинекологи? Полина слышала, что её мама — чудесный, потрясающий специалист, лучший в городе. Может, так оно и было. Несут же ей благодарные пациенты коробки с конфетами и бутылки дорогого коньяка. Мама не ест сладкое, и Полина помнила, что мама не разрешала открывать конфеты и ей: вредно, зубы испортишь, вся рожа будет в прыщах, девочкам-подросткам нельзя сахар, вообще никому нельзя. И потому конфеты годами лежали, спрятанные в шкафу, и никто их не ел, у них истекал срок годности. Она вспомнила, как однажды они с Сашкой, пока никого не было дома, залезли в заветный шкаф, выбрали самую красивую коробку — конфеты из швейцарского шоколада, вскрыли её и ничего не смогли съесть: конфеты оказались твёрдые как камень. Погрызли их, расстроились, утащили ещё одну коробку — та же история. Всё окаменело, срок годности вышел несколько лет назад. Боялись, что мама заметит и будет ругаться. Что же они тогда сделали? То ли смыли конфеты в унитазе, то ли просто выкинули. Думали, что больше не полезут в тайник — всё равно там одна ерунда несъедобная, но нет, тащили оттуда сладости потихоньку. Даже научились грызть затвердевший шоколад и находить его вкус необычным. Мама так ничего и не заметила. А запасы коробок с конфетами ей были нужны, чтобы потом их передаривать: ведь очень удобно, деньги тратить не надо. Сашка и Полина злились, потому что она чужим тёткам конфеты дарила, а для своих детей этого добра жалела. Всё равно ей ещё принесут. Вот Сонечке она сладкое разрешала есть и предлагала выбрать что получше из подаренного: рафаэлло, белый шоколад с крупным фундуком. Говорила, чтоб Соня с братом и сестрой поделилась, та кивала «конечно, мамочка», а потом втихушку всё съедала.
Когда Полина с Сашкой подросли, их интерес переключился с конфет на алкоголь. Ей было шестнадцать, Саше тринадцать, и он предложил: Полька, давай стырим из шкафа виски или шампанское! Сначала они вели себя очень осторожно: возьмут одну бутылочку, пока дома нет никого, спрячут её и пьют несколько дней. Потом осмелели, ведь родители ничего не замечают, мама эти бутылки не считает, а отец интересуется только водкой. Однажды так напились, что поплохело обоим, всю ванну обрыгали и не успели в порядок привести до возвращения матери. Досталось больше всего Полине. Мать кричала: ты старшая сестра, ты пример подавать должна, а ты что творишь! Брата спаиваешь, совести никакой нет, мозгов нет! Сашка поддакивал: это всё Полька, Полька меня подговорила. И тем почти избежал наказания. Маленький гадёныш. Видимо, именно тогда он понял, что сваливать вину на сестру очень удобно.
— Пап, ты опять пьёшь? — спросила Полина, присаживаясь рядом с отцом на диван.
— Да немножко, Поль. Я немножко.
— Поберёг бы сердце.
— Нормально всё с моим сердцем, не переживай. Хоть пей, хоть не пей, а всё равно умрёшь.
Полина вздохнула. Какое глупое оправдание, которое она слышит… в какой раз? Всегда.
— Это, случайно, не то вино, которое Сергей маме подарил?
— Ага. Да гадость, не понимаю я вкуса вина. А ты будешь, налить тебе?
— Нет, не хочу.
— Серёга твой тоже не захотел со мной пить. Хороший он парень, ага?
— Хороший.
— Что, наверное, не захочет нас с матерью на свадьбу приглашать?
Полина грустно улыбнулась.
— А его родители чем занимаются, напомни?
— Ну, отец преподаёт в вузе, у мамы своя небольшая галерея.
— Понятно, интеллигенты, — он улыбнулся.
— Ага. Ходят в театр каждые выходные.
— Ещё бы им не ходить. Я б тоже сходил, да у нас тут какой театр. Разве что домашний.
Полина усмехнулась.
— Пап, мы, наверное, не будем справлять свадьбу. Это всё…
— …Пережитки прошлого? Понимаю, Сашка тоже так говорил. А всё равно ведь заставили бабы справить как положено. Мать твоя скандалила: как же без свадьбы на два дня, без родственников-то? Ох, зря ты тогда не приехала, конечно.
— У меня были экзамены, я же предупредила. Просила, чтоб недельку подождали. Но не захотели, так что…
— Сашка до сих пор обижается на тебя.
— Мне кажется, ему всё равно, — фыркнула Полина. — И потом: подарок я ведь прислала. Нет поводов для обиды.
— Так-то оно так, конечно. Вы с ним хоть общаетесь, созваниваетесь? — спросил папа.
— Очень редко, — соврала Полина. Последний раз она разговаривала с братом около года назад, когда поздравляла с днём рождения. А он её поздравить забыл. Но обижается ли она, похоже, мало кого волнует.
— Полин, неправильно это. Надо вам общаться, связь поддерживать. Вы же брат с сестрой, родные люди. Мы умрём, и никого больше у вас не будет, кроме друг друга.
— Иногда чужие люди ближе оказываются, чем родственники.
— Ну вот исправлять это надо, Полин! Общайся с братом.
— Да нам особо не о чем разговаривать. А ты его спрашивал, хочет он со мной общаться?
— Ну, конечно, хочет, куда он денется! Ты бы хоть шаг навстречу ему сделала…
— Он ребёнок, что ли? Взрослый уже парень, ну в самом деле. Хотел бы, давно б позвонил или вообще приехал. Что он в гости-то не заезжает?
— Стесняется он.
— Что? Не верю. Раньше он деньги у меня занимать и не возвращать не стеснялся, у вас клянчить, а потом воровать — тоже нет. А с сестрой повидаться, пока она тут, он стесняется!
— Не сердись на Сашу, Полин. Ему же совестно.
— Надо же! Сколько он вам нервов вымотал и мне заодно, прежде чем совесть у него обнаружилась. Долго мы ждали. Он хоть как, не берётся за старое?
— Да откуда я знаю, Полин, — вздохнул отец. — У матери спроси.
— Она правды не скажет, — тихо произнесла Полина. Почему сейчас они разговаривают про Сашу, про мать, в который бесконечный раз обсуждают их? Полина решила перевести тему. Она спросила: — Пап, ты когда на пенсию пойдёшь? Ты ведь льготник, мог бы несколько лет назад уйти.
— Да ладно, Полин, поработаю ещё немного, пока силы есть. Вам помогать надо.
«Саше, ты хотел сказать», — подумала Полина, грустно улыбнулась, но ничего не сказала.
— Береги себя. Пей поменьше. Ты ведь в курсе, что шахтёры почти все с сердечно-сосудистыми болезнями заканчивают, с больными лёгкими? Курить тоже бросай, давно пора.
— Угу, угу. Ладно, Полин, хватит, — закивал он и сделал громкость побольше. — Всё у нас нормально.
— Ну, я рада, — сказала она.
Они молчали. Полина пыталась заинтересоваться фильмом, но советское кино не вызывало отклика. Поговорить с отцом было не о чем. Если б Полина могла заплакать, она бы заплакала. Может, папа расскажет ей какую-нибудь дурацкую историю из её детства, которую она слышала уже, наверное, раз пятьдесят? Ничего, она бы послушала ещё в пятьдесят первый. Хотя обычно от них отмахивалась, мол, да-да, папа, ты уже говорил. Самой что-нибудь ему рассказать? Почему он ничего не спрашивает? Потому что не интересуется её жизнью?
— Ладно, пап, я пойду. Спокойной ночи.
— Ага, спокойной ночи, — не отрываясь от телевизора, ответил отец.
Она тихо вздохнула и ушла к Серёже. Он спал, она прислушалась к его дыханию и поняла, что он только притворяется спящим. Полина разделась, легла к нему и тоже притворилась, пока не заснула по-настоящему.
10
Полина с Серёжей остались одни в квартире на следующий день — все ушли на работу. Они какое-то время завтракали молча, но Серёже это молчание и грустное лицо Полины надоели. Он решил поговорить.
— Почему ты вчера не поддержала меня? — спросил он. — Полин, я без претензии, я просто пытаюсь понять. Потому что мне, честно, надоело от твоей мамы выслушивать всякий бред про тебя. Я потому и решил заступиться, а ты говоришь, что не надо. Почему?
— Потому что я не хочу, чтоб ты в это вмешивался, — ответила Полина, немного подумав.
— Прям как твой отец?
— А он-то тебе что сделал?
— Да ничего, я не об этом. Ну, я в любом случае уже вмешался, приехав с тобой. Просто я не понимаю, что в вашей семье происходит, вот и всё. То есть ты считаешь, что мне не надо заступаться за свою девушку и ставить на место её родителей?
— Не надо.
— Хорошо, буду молчать и смотреть.
— Серёж, мне и так очень стыдно…
— Мне тоже вчера было стыдно.
Они посмотрели друг на друга.
— Я мог бы вчера свои вещи собрать и уехать. Какого хрена мне рот затыкают, а ты делаешь вид, что как бы ни при чём?
— Ну а чего не уехал? Что тебя остановило?
— Потому что ты тоже не уезжаешь. Я здесь из-за тебя.
— Хорошо. Спасибо, — она встала из-за стола, включила чайник. — Тебе чаю налить?
— Полин, я не хочу ругаться с тобой.
— Никто и не ругается. Ещё пока. Мне надо поработать немного, если ты не против, — она заварила себе чай и ушла из кухни.
Серёжа подумал, что вместо Полины ему подсунули её странную нервозную копию. Ему всегда казалось, что в родительский дом возвращаются, чтобы получить сил и поддержки, а Полина сюда приезжает за болью. И он этого не понимал.
Полина смотрела на фотографии Сони и заставляла себя почувствовать жалость, почувствовать любовь, но ничего этого не находила внутри. Напротив, в голове роились какие-то гадкие мысли: «Сонька, терпеть надо было, и всё, слабачка ты. Я же вот сколько терпела и продолжаю терпеть за двоих. У тебя, кстати, условия ещё неплохие были. Вот что потом было…»
Тут хоть на край света улети, всё равно часть сердца остаётся в глубине этой квартиры, ничего не поделаешь. Это была последняя попытка — вернуть к жизни воспоминания, которые уже ничего не значат, потому что действительность давно стала другой. Найти здесь отголоски прошлого. Соня, где бы ты была сейчас, если б осталась живой? Тоже бы уехала, точно. Что тебе здесь было делать, зачем ты вообще попала в эту семью? Тебе бы сразу родиться у кого-то вроде Серёжиных родителей, и всё было бы хорошо. Иногда Полине казалось, что вся история с Соней ей приснилась, что она всё перепутала и всё было не так.
«Соня, я не люблю тебя, я от тебя устала, отпусти ты уже всех нас».
Зазвонил телефон, Полина увидела, что это мама, и помедлила с ответом.
— Поля, сегодня меня с работы Саша заберёт, он к нам зайдёт. Приготовь, пожалуйста, его любимый пирог с абрикосами. Хоть чай попьём.
— Ладно, хорошо. Слушай, давай мы просто купим уже готовый торт, а то возиться ещё с эти пирогом…
— Тебе сложно для брата что-то сделать?
— Не в этом дело, мам.
— А в чём?
— Зачем мне выслуживаться перед ним?
Молчание. Даже через телефон Полина чувствовала напряжение. На самом деле нет: это у неё в ожидании взрыва свело живот, спина похолодела. Да сколько можно, как всё надоело.
— От тебя я другого и не ожидала, — презрительно сказала мама, и звонок оборвался.
Полина села на диван. Её бесило, как мама называет её Полей, когда хочет что-то попросить. Бесило, что мама переживает, как бы Сашеньке попить чаю с любимым пирожком, а Полину пытается накормить мясом. Бесило, что над Сашей трясутся, ему угождают, потому что он весь такой несчастный и ему так тяжело, надо его поберечь, а то вдруг ещё сорвётся и вся реабилитация полетит к чертям, и у мамы сердце точно не выдержит. А Полина что? С ней по-всякому можно, она всё снесёт, она ведь самая нормальная из трёх детей, самая сильная. Её можно сворачивать, закручивать в каральку, а она всё равно выпрямится и вернётся в прежнюю форму, в отличие от некоторых. Как это бесит. Но больше всех Полина злилась на Соню. «Ты настолько нас ненавидела, что вот на такое обрекла, да? Ты хоть секунду думала, что творишь, как твой поступок потом на всех нас отразится? Вот, смотри, до сих пор страдаем, ты же хотела, чтоб мы мучились, ведь мы это заслужили, правда?»
Серёжа заглянул в комнату.
— Ты тут? Полин, всё нормально? Что случилось?
— Знаешь, наверное, надо тебе рассказать. Нет, даже не так — показать. Сейчас попробую найти кое-что.
— А что именно?
— Письмо. Или записку, как их обычно называют. Соня оставила нам обличительное послание перед смертью. Это последнее, что мы от неё услышали, если можно так сказать.
Он удивился. Ведь Полина рассказывала, что у её сестры был внезапный аллергический приступ. «Ну, он же был чем-то вызван, да? Анафилактический шок просто так ни с того ни с сего не случается», — сказала Полина и начала рыться в шкафах.
Потом она добавила:
— Соня не знала, что у неё есть аллергия на некоторые лекарства. А никто не знал. Господи, какая же она дура была. Я вспоминаю, и меня прям колотит от её глупости. Припугнуть, блин, всех хотела. Вот так и припугнула. Если, конечно, мать не выкинула записку. Помню, что раньше тут лежала, — рассуждала Полина. Нет, не нашла. Полезла в другой шкаф.
— Может, посмотреть в столе? — предложил Серёжа.
— А, ну, может. Мама перечитывала её и не убрала на место.
Записка обнаружилась в старой картонной папке с надписью «Дело №…». Полина развязала две замызганные нитки, убрала другие бумажки и достала немного пожелтевший листок — обычный, вырванный из тетрадки в клеточку. Серёжа заметил, что он исписан ровным почерком. Полина сказала: это главная семейная реликвия. «Это очень странно. По-хорошему, её надо было выкинуть ещё лет десять назад, если не раньше». Она протянула ему, кивнула — читай.
«Родители, Полина, Саша.
Вы мне все надоели. Видеть вас я больше не могу. Жить я так тоже больше не могу. Вы меня извели. С вами я вырасту ненормальной, это вы будете виноваты. Поэтому лучше я не вырасту.
Мама, мне надоела ты и твои придирки. Хватит говорить мне, что делать. Я для тебя не человек, ты меня не любишь. За что ты так ненавидишь меня? Никому так не достаётся, как мне. Ты очень строгая, ты злая.
Папа, мне надоело, что ты пьёшь и орёшь на всех. Что ты кричишь, что я плохо учусь, хотя я хорошо учусь, что любишь ты только младших детей, а не меня.
Мама и папа, мне надоело, что у мамы есть любовник, и я это знаю, а мама просит меня не говорить папе. Он подвозит её на дорогой машине каждый день, вот, папа, лучше за это на неё покричи, а не на меня.
Мне надоело везде ходить, в разные кружки и секции, мне это неинтересно. Надоело, что надо хорошо учиться. Какая разница, как я учусь, если для вас я всё равно плохая? Мне надоело, что надо ухаживать за младшими — вы их для кого рожали? Это ваши дети, сами их воспитывайте. А то я должна и Сашку из садика забирать, и проверить, как Полина сделала уроки. Не надо проверять — она и так отличница, вы её разбаловали вообще, она наглая и такая же злая, вся в вас.
Вы вообще конченые, я ненавижу вас, и вам без меня будет лучше, я лишняя, поэтому вот меня не будет и всё у вас тогда будет хорошо. Поймёте потом, как больно бывает».
— Господи, это что такое… — только и смог проговорить Серёжа. Прочитанное не укладывалось в голове.
— Это сколько ей лет было?
— Как раз четырнадцать исполнилось. Для неё последней каплей стало, что не стали отмечать её день рождения.
— И… что она сделала?
— Залезла в аптечку и съела целую упаковку таблеток… как же они назывались? Я всё никак не запомню. Успокоительное мамино. А на эти таблетки у неё аллергия была, оказывается. Она… ну, успела сказать, что только напугать хотела… — Полина замолчала. Серёжа тоже молчал. — С тех пор Соня стала святой, по которой все плачут, а оставшиеся — грешниками. Не делай такое лицо. Я в этом двадцать лет уже живу, оно не болит, скорее раздражает и вызывает досаду.
— Но это правда, Полин? Что Соня тут написала?
— С её точки зрения — да. Ну, мать у нас всегда была женщиной с непростым характером. Соне просто доставалось больше всего внимания и, знаешь, в данном случае это было плохо. Но зачем она это сделала? Что, так прям невыносимо было? Вот после смерти Сони здесь действительно стало невыносимо. Материнская любовь, вывернутая наизнанку, — это ужас, Серёжа. Мы этого хлебнули достаточно. Сашка тоже не выдержал. Всё грозился матери потом, что как Сонька сделает. А мать теперь нам грозится, что у неё сердце не выдержит. Отец просто продолжает спиваться. Но я думаю, в любом случае, Соне надо было потерпеть. Ну уехала бы потом, забыла бы про родителей, не возвращалась бы сюда. Это можно вытерпеть, поэтому…
— Ты тоже терпишь? Продолжаешь доказывать погибшей сестре, что ты сильнее и что это не настолько невыносимо?
Полина пожала плечами.
— Она же меня упрекает в этом письме? Что меня разбаловали? Ну вот, с тех пор не балуют. А Соня просто изо всех сил старалась быть очень хорошей дочерью, никогда не расстраивать мамочку, всегда соответствовать её ожиданиям. Вот что из этого вышло.
— Но она была ещё ребёнком, что она понимала! С ней бы кто-нибудь нормально поговорил тогда!
— Вот я и продолжаю с ней столько лет разговаривать. И всё никак не могу отговорить её, — Полина грустно усмехнулась. — Ладно, надо ещё пирог для Саши приготовить…
— Полина, — Серёжа взял её за руку. — Не надо. Ты должна победить, понимаешь? Пусть без тебя играют в свои игры, хорошо? Не участвуй в этом.
— Как же я смогу победить, если откажусь от участия? — она мягко освободила свою руку.
— Просто прекрати им доказывать своё превосходство.
— Ты думаешь, я этим занимаюсь?
— Я вижу, что ты этим занимаешься. Они живут в жалости к себе, а ты — нет. И поэтому ты считаешь, что лучше их. Полин, вообще оставь это всё, мы завтра вечером уезжаем.
Полина обняла Серёжу. Она столько всего хотела объяснить ему, но в это мгновение словно позабыла все слова. Объяснить или оправдаться?
— Я всегда буду чувствовать себя виноватой в смерти Сони, — прошептала она. — Хотя не одна я тут виновата. Но вину со мной никто разделять не хочет. Мне было всего десять! Видишь, как это бывает? Одно несчастье цепляет за собой другое, разбухает, тяжелеет, напитывается нашими горестями и болью. И вот в кого мы превращаемся в итоге.
Серёжа разорвал письмо Сони на несколько частей. Это произошло быстро, словно порыв, которому он не захотел сопротивляться. Он не сумел бы объяснить Полине зачем. Тут всё смешалось: злость на её мать, странное желание отомстить ей, желание чем-то взбаламутить их семейное болото. Полина с ужасом смотрела на клочки бумаги. «Надо склеить, Серёж, отдай!» Он не позволил ей забрать порванный листок. «Полина, хватит». Он решил, что выбросит остатки письма в мусорное ведро, чтобы Елена Викторовна обязательно заметила, когда будет что-то готовить на кухне.
11
Серёже было интересно посмотреть на Сашу. Не было интересно с ним знакомиться, но именно что посмотреть. Полина вздыхала: «Не пойми меня неправильно, только я не скажу, что очень сильно хочу видеть его. Тут и так атмосфера напряжённая, а Саша обладает способностью автоматически её накалять до предела». Полина, чем ближе к вечеру, тем чаще поглядывала на телефон — вдруг мама позвонит, вдруг ещё что-нибудь надо, и ещё пирог этот чёртов, который она не сделала. Серёжа просил Полину и успокоиться, и отвлечься, и поэтому они начали собирать вещи.
Саша, которого Елена Викторовна с придыхательной нежностью называла Сашенькой, оказался здоровенным парнем ростом под два метра, он не походил на родителей, не был похож и на Полину, Серёжа никогда бы не подумал, что это её родной брат. Саша буркнул ему: «Привет, ты Сергей?» — они поздоровались за руку. Полина напряжённо улыбалась. «Ты что-то постарела как будто, замученная совсем», — вместо приветствия сказал Саша Полине. Она хмыкнула: спасибо, а ты, наоборот, посвежел, поправился, даже не узнать — я-то привыкла видеть тебя больным и дохлым. Вмешалась Елена Викторовна со своим лепетом: «Дети, не надо ругаться, ну вы что, вы бы обнялись лучше, Полин, Сашенька, вы же давно не виделись!» Саша только фыркнул, Полина поникла и ушла на кухню.
Елена Викторовна примчалась туда же и начала суетиться, попутно отдавая команды: быстро-быстро надо разогреть плов, Полин, ты только еду положи в Сашину тарелку и найди его вилку, а его чашка тоже где-то есть в шкафу. Ты получше поищи.
Серёжа спросил, нужна ли помощь. Лишь бы не оставаться в комнате наедине с Сашей. Тогда Елена Викторовна закивала: да-да, помоги мне салат нарезать, а ты, Полинка, иди хоть с братом пообщайся, иди давай!
И чуть ли не вытолкала Полину из кухни.
Саша был на балконе и курил. Полина сначала хотела уйти, но решила, что их разговор неизбежен.
— Жаль, что ты только в последний день заехал. Мы тут почти неделю, так-то было время, — сказала она.
Саша выпустил дым в окно.
— Да чё, дела были, работал все выходные. Вы бы сами приехали к нам.
Полина терпеть не могла его жену, господи, выбрал какое-то пугало, ведь встречался же с нормальной девушкой, потом нашёл эту хабалку и всё у него пошло под откос. И Саша знал, что Полина её не выносит. Но это взаимно.
— А нас никто не приглашал.
— Мм, понятно. Вы оба такие особенные, для вас специальное приглашение нужно.
— Нет, Саш, ты же знаешь, в чём дело.
— Я знаю, что ты терпеть не можешь мою жену, меня, мать, отца, свой родной город и саму себя, видать, тоже.
— Давай ты не будешь приписывать мне свои собственные чувства, хорошо?
— Чувства, глять. Мать говорила, что вы в Москву собрались.
— Ну да, собираемся.
— Напоследок в Кузбасс решила приехать? Больше сюда ни ногой?
— Сложно сказать. На ваше поведение посмотрю.
— А чё на него смотреть. Мы такие же останемся, это только ты у нас прогрессируешь.
— Меня так задрали твои пожизненные обидки.
— Ни хрена себе! Ты деньги, которые мне на квартиру в Кемерово родители дать хотели, себе на учёбу выпросила.
— Ты тогда все бы эти деньги прошляпил, придурок. Сам виноват. Как твоя жена ещё с тобой не развелась-то?
Саша раздавил бычок в пепельнице и тут же достал новую сигарету. Спросил у Полины, будет ли она тоже. Полина покачала головой — давно бросила. «Хотя нет, дай одну». Они затянулись.
— Саш, мне это так надоело. Нам уже под тридцать, а мы и пяти минут в обществе друг друга выдержать не можем.
— Ты бы ещё мне не напоминала каждый раз, какое я говно, а не человек, а?
— Я долго на тебя за всё злилась. Так что меня можно понять.
— А меня?
— У тебя сейчас жизнь наладилась, как я посмотрю.
— Да кого уже… жизни-то считай не было.
— И кто в этом виноват?
Саша молчал.
— Как вы с матерью тут?
— Как обычно. Она горюет оттого, что я не Сонечка.
— Не обращай внимания. Хоть вещи твои перестала выкидывать, и то хорошо.
— Ну да. При Серёже ей как-то неудобно, наверное.
— Отец пьёт?
— Пьёт, — зачем Саша спрашивает об этом, как будто бы не знает. — А он больше всего переживает, что мы с тобой мало общаемся.
— Вот как. Я, кстати, в том году забыл тебя с днём рождения поздравить.
— Признаёшь свои ошибки — тоже хорошо.
— Да я специально же.
— Надеюсь, тебе полегчало тогда?
Саша ухмыльнулся, но ничего на это не ответил.
— С отцом я вообще перестал разговаривать, — сказал он немного погодя. — Просто перестал, и всё. Надоел он мне потому что. Вот знаешь, тебе-то хорошо. Свалила в свой Питер или где ты там сейчас, и всё, только звоночки раз в неделю. А мне их пасти приходится. Папаша так пьёт, что я не знаю, сколько ему осталось. Может, ещё лет тридцать проживёт, а может, нет. У него печень больная, ты в курсе? И сердце. Вот случится с ним что, мать одна останется. Ты же не приедешь сюда их хоронить?
— Господи, что ты несёшь, Саш, — Полина сморщилась.
— Не хочешь об этом думать, да? Противно, что ли? Ты ж у нас вообще не любишь все эти похороны-свадьбы. На похороны Соньки не явилась, помнишь, какую истерику закатила? Мать чуть ли не бутылёк этих сердечных капель вонючих выпила.
— Я не верила, что она умерла, я расстроилась, а всем плевать было. Мама тогда меня главной виноватой объявила. Главное, ведь убедила со временем в этом и меня, и саму себя тоже. И до сих пор так думает.
Саша будто пропустил слова Полины мимо ушей.
— На мою свадьбу не приехала. Как ты мне сказала по телефону тогда? Что я придурок конченый, как на этой овце можно жениться и как я мог бросить Катеньку?
— А мне до сих пор интересно, на фиг ты её бросил.
— Это она меня бросила.
— Она тебя очень любила, а ты её просто достал.
Саша махнул рукой, мол, хватит.
— Ну а Серёга твой что, как? Он же коренной петербуржец?
— Во втором поколении. Его родители сами понаехали в Питер.
— Ты ему рассказала хоть, что Сонька у нас суицидница, а я — бывший наркоман?
— Про Соню объяснила, да.
— Угу. Что отец алкоголик и мать больная на всю голову, это он сам, наверное, понял. А про себя рассказывала?
— А что мне про себя рассказывать?
— Ну, как ты стояла на учёте, когда училась, в каком там?.. в девятом классе? Или как в одиннадцатом сбежала на неделю из дома, а родители уже заявление писали, думали, что ты всё?
— Мне тогда восемнадцать исполнилось уже, когда сбежала. Ты тоже потом убегал.
— У тебя научился.
— Так с ними тогда жить невозможно было… слушай, ну зачем об этом рассказывать? Это когда было? Сейчас вообще не имеет значения.
— Согласен. Да понятно, что ты его спугнуть боишься. Он и так, наверное, в шоке от нашей семьи, думает, все здесь какие-то чокнутые.
— Ничего он не думает. Саш, слушай, — вздохнула Полина, — мама просила приготовить твой любимый пирог, я не успела.
— Какой пирог?
— Абрикосовый.
— Тьфу ты! Не люблю я его, нафиг он вообще бы нужен? Я и есть тут не хочу. Мать готовить совсем разучилась.
— Ты только ей не говори.
— Да у нас вообще ничё никому нельзя говорить.
И тут раздался вопль. Сначала Полина подумала, может, кто-то на улице кричит, детишки во дворе играют. Они с братом переглянулись и выбежали с балкона.
«Понятно, наверное, уже увидела. Зачем только так орать-то?» — подумала Полина. Они с братом наткнулись на Серёжу — он стоял у порога и обувался.
— Ты куда? — удивилась Полина.
Он устало посмотрел на неё.
— Полин, я немного прогуляюсь. Вы сами со своей мамой разберётесь, да?
— Пусть идёт, — холодно бросил Саша.
Полина кивнула. Ей показалось, что Серёжа нахмурился. Она зачем-то спросила его: ты вернёшься? Он тихо сказал: ну, конечно.
Мама находилась в бывшей комнате Полины, которая когда-то была комнатой Сони, откуда сегодня Полина выкинула все Сонины фотографии. Собрала их в чёрный мусорный пакет и выбросила вместе с рамочками. Мама валялась на полу и рыдала. Саша сказал Полине, чтоб она на всякий случай не заходила.
— Мам, ты чего орёшь? Чё случилось-то?
— Сонечка… Сонечка…
— Ну да, Сонечка. Трагедия-то какая случилась, я не пойму?
— Это она всё выкинула, она!
— Полька? Ну, давай спросим у неё. Полин! Ты куда фотки дела?
— Спрятала.
Мама подскочила и сделала движение вперёд, будто собралась накинуться на Полину. Саша её удержал.
— Мам, спокойнее, давай без рукоприкладства. Полин, ты водички маме принеси, чего стоишь как вкопанная? Мам, ты слышала, что твоя дочь сказала? Спрятала она фотки, не выкинула, всё, не кричи.
Мама безвольно повисла на плече Саши и скулила.
— Да уж, с вами, блин, точно повесишься. Полин, ты поставь эти фотки на место, а?
Полина не отвечала. Они были в мусорном контейнере во дворе, она никак не могла их вернуть. «Она извести меня хочет, сволочь!» — слышала она.
— Да мам, всё так, всё правильно — сволочь она, — отвечал Саша, но Полина поняла по его интонации, что он просто успокаивает мать. А может, тоже так считает. Наверное, да.
Интересно, мама уже увидела предсмертную записку Сони? Они с Серёжей решили, если будут необходимы объяснения, Полина скажет, что это она её специально порвала. Полина позвонила Серёже, чтобы сказать, что они уезжают сегодня. Прямо сейчас.
На кухню зашёл Саша.
— Ты чё опять натворила, зачем?
— Потому что хватит.
— Да тебе какое дело, стояли бы фотки да стояли, ну. Выкинула, правда?
— И её записку.
— Господи, ну на хрен? На хрен ты лезешь-то сюда, Полин? Вот ты же не дура, должна понимать: иногда что-то надо оставить как оно есть. И не вмешиваться.
— Считай, что я принесла себя в жертву, — Полина заплакала. — Как Сонька когда-то. Теперь тебе точно дадут денег на квартиру, и ты станешь единственным любимым ребёнком.
— Хрень какую-то плетёшь…
Полина попросила Сашу подвезти их до автовокзала, но он отказался: нельзя мать оставлять в таком состоянии. «С отцом тоже не попрощаешься, да?» Полина сказала, что не успеет.
Серёжа вернулся, они взяли две свои сумки и спустились вниз. Это больше походило на бегство. Дождались такси и запрыгнули в салон. Полина действовала на автомате, и ей казалось, будто кто-то запустил ускоренную перемотку. Панельная девятиэтажка отдалялась, пока не пропала из виду.
— Полин, наверное, зря мы так сделали? — спросил Серёжа тихо. — Елена Викторовна остолбенела, когда увидела письмо в мусорке. Она сказала то же самое, что ты сначала — надо склеить. Я говорю ей: зачем вам это делать, сколько можно жить с этими обвинениями? Она меня не слышала.
— Ты сказал ей, что это я сделала?
— Да, — немного помедлив, ответил Серёжа.
— Она этого не ожидала.
— У нас самолёт только завтра вечером. Мы что будем делать ещё сутки?
— Попробуем прийти в себя. Не знаю, Серёж. Не спрашивай меня пока ни о чём.
Снова они ехали по проспекту Ленина. За неделю деревья успели расцвести, уродливые дома прятались за зелёными листиками и складывалось обманчивое впечатление, что город не так ужасен. Полина смотрела на людей, идущих с работы, на их лица и думала, что сейчас у неё такое же лицо — усталое, скорбное, с прилипшей к нему навсегда маской страдания. А можно ли тут вообще быть счастливым?
Когда они подъехали к автовокзалу, Полина поняла, что забыла взять сумку, куда положила свои старые вещи. Она чуть не закричала в голос от досады. Полина вытащила из кармана джинсовки телефон и увидела пропущенный вызов — от мамы. Перезвонила.
— Полин, ты сумку забыла. Тут игрушки какие-то, тетрадки, книжки у тебя, — сдавленным, но спокойным голосом сказала мама.
— Тебе Саша дал успокоительное? Ты как?
— Да-да. Нормально я. Вы чего так быстро уехали-то, даже не попрощались? С отцом ты не попрощалась, он расстроится сильно.
— Я тоже расстроилась.
— Вы, может, вернётесь? Когда у вас самолёт?
— Нет, мам, нам ехать надо.
— Ну, я Сашу попрошу сумку твою отвезти. Вы где?
— На вокзале. Хорошо, если ему удобно.
— Полин, спасибо, — сказала мама. И добавила после паузы: — А то у меня рука не поднималась на это письмо. Я не думала, что ты возьмёшь и выкинешь.
— Не за что.
— Но вот рамки от фотографий ты зря выбросила. Мне же потом новые покупать. Там такие хорошие были, ну жалко прям.
— Извини.
— Да ладно, что уже.
— Пока, мам, нам надо идти.
— Целую тебя.
Полина вспоминала. Что осталось в той сумке? Там был чёрный флакон из-под старых маминых твёрдых духов. Они пахли какими-то травами, были липкими и вязкими, но Полина в детстве охотилась за этим флакончиком: тяжёлым, расписанным узорами из цветов. Она намазывала духами шею и за ушком — как делала мама. Соня ворчала, что нельзя брать у мамы косметику. Ворчала, потому что тоже хотела так сделать, а боялась, что наругают. Соня умерла, а духи во флаконе ещё остались. Никому не нужное пожухлое цветочное поле. Только пару лет назад мама их израсходовала, но они уже ничем не пахли. Полина помыла флакон и спрятала, чтобы забрать его себе.
Ещё была самодельная игрушка. Её сшила Соня, когда одно время занималась в кружке в доме творчества. Серый кот с криво посаженными глазами и с пушистым хвостом. Соня подарила его маме, но Полина захотела кота себе. Сашке тоже кот нравился, и они дрались за него, пока родители не вмешались. Решили, что кот будет общим, пусть стоит в комнате Сони, кто хочет, тот возьмёт и будет играть. Мама возмущалась: вам что, игрушек мало, всего полно, а вы из-за какого-то драного кота подрались? В том-то и дело, что ничего подобного у них не было. А теперь несчастный кот валялся в кладовке, напитанный пылью. Полина забрала его. Постирает, приведёт в порядок, пускай остаётся — жалко.
Ещё забрала с собой песочные часы. Они стояли в комнате у Саши, Полина всегда, когда заходила туда, переворачивала их и наблюдала, как песок сочится вниз. Забрала ракушки: она верила в детстве, что, если прижать ракушку к уху, можно услышать шум моря. Нашла свои старые детские книжки: с яркими картинками, про пантеру и леопарда — обожала рассматривать её, а Сонька вечно отбирала, ей тоже надо было. Нет бы вместе листать и залипать на рисунки! Ещё отыскала в глубине шкафа советскую книжку о Чуфело-Марзуфело, по которой она училась рисовать. Как её, маленькую, пугала картинка, где художник разлил чернила, они превратились в гигантские волны! Зато нравился гармоничный цветовой круг на первом форзаце. И книжку про Анечку-Невеличку и Соломенного Губерта она забрала, ещё бы: зачитывалась ею в девять лет, даже не из-за самого текста, а из-за невероятных иллюстраций. Она спросила Серёжу, когда разбирала шкаф с книгами, — ты читал эту книжку? Он пожал плечами: нет, не читал, даже не слышал о ней. Полина на мгновение почувствовала, что между ними пропасть. О чём говорить с человеком, который никогда не поймёт, что «мы не в гдетотам, мы — в тут». Как она радовалась, что книга нашлась и никто её не выкинул…
Полина подумала, что она будто какая-то старьёвщица. Ей вещи жалко больше, чем людей. Переживает, как бы всё это не пропало, а куда денется потом, когда родители… Сашка всё выкинет.
— Полина, о чём ты думаешь? — Серёжа провёл пальцами по её ладони. — Давай вернёмся?
— Нет, не надо возвращаться. Я устала возвращаться и находить там пустоту.
Все эти вещи и воспоминания, с ними связанные, только сбивают с толку. Этот дом, в который невозможно вернуться, хотя он остался на месте, эти люди, которые больше не существуют, хотя вот они, ты можешь поговорить, обнять их, а через мгновение понимаешь, что вместо человека только оболочка, ничего. Полина думала, что её воспоминания — это просто иллюзия, которую она спрячет глубоко внутри, положит в старый чёрный флакон и достанет через много лет. Так, чтобы не попадать в очередной раз на этот крючок: помнишь, там дом, там всё интересно и красиво, там близкие люди, там бывало хорошо. Никогда там не было хорошо. Вспоминай лучше про упрёки, бутылки и гнев. Так хотя бы честнее.
Она не стала рассказывать Серёже, что каждый раз выкидывает фотографии Сони. Как будто на них лежит заклятие, и если от них избавиться, все разом исцелятся. Но мама давно наделала копий, чтобы, как только Полина избавится от снимков, их снова можно было вернуть на прежнее место. Таков порядок в этом доме, которого у Полины больше нет.