Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2023
Филатова Татьяна Олеговна родилась в 1991 году в Ульяновске, образование высшее, по специальности дизайнер. Участница Форума молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья (Липки) в 2019 и 2021 годах. Автор книги «О чём молчит лес» (2022). Лауреат ряда литературных конкурсов. Живёт в Ульяновске.
Предыдущая публикация в «ДН» — 2022, № 7.
Пантюх
О пантюхе я узнал в прошлом сентябре, когда делал репортаж о дорогах в районе. Мы ехали снимать «социалочку»: ухабины, дыры, разбитые обочины — ничего интересного. Пока не добрались до Урено-Карлинского. Здесь наш уазик запрыгал так, что я со своим ростом ударялся головой о крышу. Оказалось, село непростое.
— Эй, мужик, у вас где тут ближайший магазин? — с присвистом крикнул Лёха, тормозя наш боливар. В машине было жарко, мы опустили стёкла и тут же заполучили слепня в дружную компанию.
— Да вон, за домом Тарасича сверни налево.
— Мужик, я не местный.
— Тарасича не знаешь?
— А что он, звезда, что ли?
Мужик пожал плечами и двинулся мимо машины. Тут предприимчивый Женёк высунулся в своё окно:
— Ты не обижайся, кто этот Тарасич?
— Старожил. — Мужик не обернулся и ушёл.
— Обиделся, что ли? — кивнул я Женьку.
— Нахер вам этот Тарасич? — крикнул сквозь рычание мотора с водительского Лёха.
— Ты чё, Лёх, тут дороги такие — пружины лопнут. А если знаменитость какая-то живёт, — это же инфоповод!
— Ой-ой, — отмахнулся Лёха и поехал к магазину.
У дома Тарасича сидел дед под девяносто лет: в тулупе, шапке, лицо жёлтое, острое. Напротив дома — гигантская дыра, куски асфальта торчат вверх.
— А вот и старожил, и инфоповод, — указал Женёк.
Он выпрыгнул из уазика, на ходу включая диктофон.
— Добрый день! — по слогам проорал во всё горло и медленно кивнул, глядя на деда.
Дед молчал, но взгляд на него перевёл, а так не шелохнулся.
— Слышь, он, может, того… ну, старый же. Не соображает, — вполголоса предположил я, подходя к напарнику.
— Подожди ты.
Женёк отпихнул меня локтем и пошёл к деду. Согнулся в пояснице, проговорил медленно:
— Мы репортёры из города. Со Второго канала! Приехали снимать про вашу жизнь! Как у вас дела с дорогами?
Дед помолчал, потом пошамкал сухими губами, моргнул в сторону дороги. Женёк обернулся, последовав туда же взглядом.
— А ты сам не соображаешь, журналист? — прохрипел дед.
Женёк чуть не подпрыгнул, в два шага сел к деду на лавку.
— Илюх, ты чего застыл? — Он выпучился на меня и замахал рукой в сторону машины. Я и сам не ожидал, что дед так резко оживёт! Спохватился и побежал за аппаратом.
— Илюх, пропуск! — закричал вдогонку Женёк.
Я притащил аппарат и пропуск, заодно взял свой телефон: кто его знает, вдруг дед камеры напугается.
— Вы не против ответить на пару вопросов? — елейным голосом завёл Женёк.
Дед булькающе прокашлялся и ответил:
— Чего надо?
На этих словах я включил камеру, ослепив деда софитом, протянул Женьку его пропуск, он постучал по нему пальцем:
— Представьтесь, пожалуйста, — бодро сказал он и направил на деда микрофон.
— Петров Михаил Тарасич, — щурясь, пробулькал дед.
— Михаил Тарасович, сколько вам лет?
— Восемьдесят восемь.
— Как давно вы живёте в Урено-Карлинском?
— Всегда тут жил! — возмутился дед. — Мой отец был валяльщиком, отсюда по всей стране ходил, потом я тут валяльщиком стал.
— Скажите, какие-то неудобства испытываете из-за дорог? Может, заливает по весне, может, зимой не чистят или провалы образуются?
Дед, всё время смотревший перед собой, повернулся к Женьку и прямо в лицо выдал:
— Я до сортира только хожу.
Женёк как будто задохнулся, я заржал, покачнул аппарат, но напарник так и продолжал профессионально совать в лицо деду свой пропуск. Потом, сглотнув и похмыкав, пошёл на второй заход:
— Михаил Тарасович, мы хотим снять сюжет про ваши дороги, чтобы власти обратили внимание на эту проблему! Вы старожил, вы можете сказать своё веское слово.
Дед уже не слушал его, он как будто отвлёкся и теперь смотрел невидящими глазами. Женёк не унимался, продолжал его тормошить.
— Смотрите, прямо напротив вашего дома дыра, это же неудобство! К вам приедет кто-то — можно же без колеса остаться! — Он махнул микрофоном в сторону дороги. Я машинально обернулся: эту дыру как раз объезжала на велосипеде молодая полноватая женщина.
— Люсая колоха, хвячой мушня, — прохрипел дед, глядя на неё.
— Что-что вы сказали? — переспросил Женёк.
— Красивая девка, большая попа, — ответил дед.
— Простите, это на каком языке? — вмешался в разговор я.
— Пантюх.
Мы переглянулись.
— Это чей язык?
— Ссыльных. Потом — валяльщиков.
— Выдуманный, что ли? — удивился Женёк.
Дед кивнул. А у меня что-то внутри всколыхнулось и с тех пор тикает, как часы в голове: пан-тюх, пан-тюх, пан-тюх. До чесотки интересно! Женёк тогда в деда ещё микрофоном потыкал, а тот как будто заснул с открытыми глазами. Сюжет мы кое-как отсняли и без него, а мне с тех пор никакого покоя.
В студенческие годы нас на лето отправляли собирать местный фольклор: записывать частушки, рассказы про НЛО, похоронные обряды. Потом на основе этих историй мы писали диплом, каждый на свою тему. С того дня, как я деда Тарасича встретил, проснулся во мне фольклорист, задушенный работой на ТВ. «Вот где жизнь! Вот где история, — думал я. — Вот что важно!»
Одна только проблема мучила, удерживая от исполнения мечты: у меня не было машины. Я бы, как говорится, «теми же ногами» прям на следующих выходных прискакал к деду и записал за ним пантюх! И на следующих после следующих, и на послеследующих следующих. Но ни машины, ни водительских прав, а в Урено-Карлинское с трассы пешком не дойдёшь — очень далеко. Можно было бы поехать с Саней, другом с универа, но у того низкая «Мазда» и ревнивая Светка. На всякий я закинул удочку, набрал его, и Саня заинтересовался дедом, но сказал: «Не раньше мая». Дед, миленький, протяни до мая!
Всю зиму я мотался по районам, бахал «социалочку». Толк от нашей работы был: перед первым снегом положили дороги в двух сёлах (конечно, не факт, что протянут до весны), а двадцать детдомовцев получили свои дома в Пригородном. Этим я был полностью доволен.
Перед майскими праздниками я бессердечно окучивал Саню, названивая ему и подбрасывая одно за другим воспоминания о студенческих годах. Саня вздыхал, припоминая истории про ведьм, посвящение в фольклористы и праздник Лиго. «Ладно, на Первомай, жить-то там есть где?»
— Что нам, впервой, что ли?
Мы упаковали в его «Мазду» еду, палатку, пенку, спальники, пятилитровки и подарки и умчали на три заветных дня, предвкушая и затаённо радуясь.
— Как Светка? — по дороге спросил я, разглядывая зеленеющие поля.
— Да нормально. Делала ногти, теперь выучилась на бровиста. В салон в центре устроилась, вроде на декрет нацеливаемся.
— О, это шаг!
— Нам тридцатка светит, куда тянуть. Ты сам как?
— Отлично! Работа, сюжеты, теперь вот дед. Слушай, я тебе так благодарен, ты меня практически спас! Я ведь помешался на этом пантюхе.
— Дай бог здоровья деду, — произнёс тихо Саня.
— Я за него молился! На полном серьёзе тебе говорю. Без шуток.
Саня подозрительно посмотрел на меня:
— Ну, тогда он точно живее всех живых.
Мы приехали в Урено-Карлинское, повернули к дому: дед сидел на том же месте, в том же тулупе, как будто не уходил с сентября. Я аж вскрикнул и выбежал из машины к нему, как к родному.
— Михаил Тарасич! Доброго здоровья!
Дед молча посмотрел на меня, не узнавая.
— Я журналист, мы к вам приезжали прошлой осенью, помните?
Из калитки высунулась женщина лет шестидесяти, посмотрела на меня вопросительно и, скрипнув дверью, подошла.
— Здравствуйте. А вы кто?
— Я журналист, меня зовут Илья, мы с Михаилом Тарасичем знакомы.
— Очень приятно, меня Нина Михална зовут. — Она улыбнулась. — Вы к нам или просто поздороваться?
— Вообще-то, к вам. Михаил Тарасич со мной на пантюхе разговаривал, а я фольклорист. Собираю как раз такое.
— Ничего не понимаю, — покачала головой Нина Михална. — Вы к Михаилу Тарасичу приехали?
— Да. Можно? — прямо спросил я. В экспедициях по деревням мы всегда напрашивались без всяких, говорили, что журналисты, что записываем за местными истории, и нас даже пускали пожить.
— Пап, ты в дом пойдёшь или ещё посидишь? — обратилась она к деду.
Тот кивнул.
— Пойдёмте, проходите. — Нина Михална махнула рукой.
— Спасибо, сейчас, со мной ещё друг!
В доме было чисто, но пахло дедом, как обычно бывает. Запах старости в деревенском доме отправил меня на пять лет назад: разноцветные дорожки на полу, желтоватый тюль в крупные цветы, белые гладкие двери с окошками, умывальник, жестяные тазы, люстры на одну лампу, кружевные салфетки на телевизоре, мухи, окна в огород, солнце, толстые кружки и скрип половиц…
— Проходите.
Нина Михална повела нас в зал, а мы благодарно кивали и слегка улыбались, проходя за ней. В зале были нехитрые обои, узкие и выцветшие, коричневый пол, полированная мебель, покорёженные репродукции Шишкина.
— Чаю хотите?
— Если можно. — Мы сели на стулья у круглого стола.
— О чём вы говорили, я так и не поняла, — сказала Нина Михална, поддувая в свою кружку на горячий чай.
— О пантюхе. Вы знаете пантюх? — спросил я.
— Нет, мы по-русски разговариваем.
— Что ж, жаль. Ваш отец владеет языком, который мы хотим записать, чтобы сохранить. Это очень ценный для нас материал.
— А что в этом ценного?
— Ну, так это… — улыбнулся я, не зная, как сказать, чтобы её не обидеть.
Тут входная дверь хлопнула, и до нас донёсся высокий голос:
— Дед там не перегреется?
— Приведи его сюда! — крикнула в ответ Нина Михална. И кивнула нам: — Сейчас Лена его приведёт, вы сами у него всё спросите.
— Ваша дочь?
— Внучка.
Дед шаркал валенками по полу медленно и долго, мы было поднялись его встречать, но Нина Михална нас остановила: внучка, мол, сама справится. Наконец в дверях появился дед, под локоть его держала девушка лет шестнадцати. Она была выше его почти на голову, очень красивая, мы с Саней даже немного растерялись.
— Дед, не стой, садись, — сказала Лена и потянула его к дивану.
— Вы кто? — прохрипел дед, глядя на нас.
Мы вскочили со своих стульев. Я сказал:
— Меня зовут Илья, я журналист, вы меня помните?
— Не помню.
Лена и Нина Михална переглянулись. Мне стало неловко.
— Я приезжал к вам осенью. Мы про дороги снимали…
Михаил Тарасич держал нас тяжёлым замершим взглядом в упор, не шевелился, только дышал медленно и со свистом. Я не знал, куда себя деть.
— Вы на пантюхе говорили про колоху, помните? — сделал я несмелый заход.
Дед зашевелился, медленно пошёл к дивану.
— Скажите что-нибудь ещё, — попросил я умоляюще.
— Пантюх — язык для валяльщиков. Зачем тебе пантюх?
Нина Михална и Лена за оба локтя усадили деда.
— Я хочу записать ваш язык для потомков.
— Зачем им пантюх?
— Ну, как зачем… — замялся я.
Тут голос подал Саня, и вовремя:
— Как появился этот язык?
Вот хитёр жук! Старики такие вопросы любят.
— Мой отец с товарищами зимой на заработки ходил, — отрывисто сказал дед. — Где в деревнях валяльщиков нет, там и останавливались. У заказчиков жили либо на квартире. — Дед смерил нас взглядом. — Заказчику не всего знать надо. Пимокат, поклюжи береньги в скребы.
— Что это значит? — продолжал Саня.
— Валяльщик, положи картошки в валенки.
Саня хохотнул:
— Во дела! И как?
— Носить будешь меньше, так где ты потом этого валяльщика найдёшь. — Дед как будто улыбнулся. — Рахлей наскочь ухлить, а то марахи увержают.
Дед хитро на нас глянул, ожидая, пока спросим.
— А это что?
— Скорее надо уйти, а то люди увидят.
Саня захлопал в ладоши.
— Вы нам слова скажите, а мы за вами записывать будем, — предложил я.
— Это как? — переспросил дед.
— Как будет «дом», «я», «небо», «солнце»?..
Дед махнул рукой и облокотился на спинку дивана.
— Он так не может, — тихо пояснила нам Лена, — я спрашивала. С ним говорить надо.
— Михаил Тарасич, скажите, что помните, — с надеждой попросил я.
Дед закрыл глаза, молчал. Лена обняла себя руками за плечи и смотрела на него, пока тот не затянул хрипло:
Мас накерился бусьяный
И к колохе подохлил,
Бот вершай, вершай, колоха,
Мас ботву лимить прихлил.
За огородом садилось солнце. Вечер уже холодил землю. Весёлый майский день засыпал. Я посмотрел с крыльца на синеющую в реке тень леса.
— Вы где будете ночевать? — спросила Нина Михална у нас с Саней.
Я пожал плечами:
— Вариантов много: машина, палатка.
— Оставайтесь! Правда, спать у нас можно только на веранде, но всё теплее, чем в палатке.
— Спасибо! И правда теплее!
— Мы вам воды натаскаем, — весело предложил Саня.
— Вот спасибо! — согласилась Нина Михална.
— Ты иди в машину за спальниками, а я за водой, — сказал я другу.
— Найдёте колонку?
— А я провожу, — вмешался четвёртый голос. Это Лена юркнула к нам невесть откуда.
— Пойдём! — обрадовался я. Хотелось пообщаться с ней — даже не столько из-за моей надежды узнать что-то ещё из пантюха, сколько потому, что она была свежа, приветлива и весела.
Мы вышли за калитку на улицу, пахло баней, прохладой, молодой зеленью и водой.
— Лена, ты в школе учишься?
Она заулыбалась — наверное, от моего интереса к ней, кивнула:
— Ага, в десятом классе.
— На следующий год поступать!
— Да-да. На журналиста пойду.
— Вот это да! По моим стопам! Иди, не пожалеешь, может, тоже фольклористкой будешь! От нашей кафедры до сих пор ездят в экспедиции. А потом, может, как и я, главным редактором станешь, — почему-то соврал я. Наверное, хотел произвести впечатление.
— Может, и стану.
— Тогда пантюх тебе очень пригодится! Ты знаешь пантюх?
— Нет, — она пожала плечами. — Дед говорит, не надо мне каторжный язык знать.
— Так ты в научных целях!
Она покачала головой, разметав золотистые волосы. Пряди заструились по открытым плечам, и я залюбовался.
— Как же так, Лена? Твой прадед владеет умирающим языком, он же скоро совсем исчезнет!
— Говорят, у вас в городе скоро будут новые трамваи «львята», а старые, красно-жёлтые чешские, скоро совсем исчезнут! Ты катаешься на трамваях? Ты их хотя бы сфоткал?
Я удивился. Она задорно улыбалась, в её светлых глазах словно искорки забегали. Кажется, она была довольна своим остроумием.
— Нет, — признался я и тоже заулыбался.
— У тебя машина, наверное? Трамваи — это же такая романтичная городская атмосфера.
— Конечно, машина, — опять соврал я. — Ты в городе не живёшь, поэтому тебе так кажется. На самом деле в этих трамваях качает, сиденья жёсткие, ходят они медленно, стоят подолгу и вообще ломаются часто. Если хочешь, поехали с нами в город, я тебя покатаю на трамвае.
Лена засмеялась и легонько коснулась моего плеча.
— Ты что, разве меня отпустят!
— А что? Ты же с друзьями!
— А мы уже подружились?
— Да! А если нет, так подружимся, в чём дело?
Мы дошли до колонки, я набрал два полных ведра и потащил их назад. Ленины сандалии на тонких лямочках звонко цокали о старый бугристый асфальт. Она сунула руки в карманы и о чём-то задумалась.
— Лена, тебе не холодно?
— Есть немного. Но мы уже скоро придём. Или хочешь на речку посмотреть? Там уже лягушачья икра появилась.
— А то! Лягушачья икра, ты ещё спрашиваешь!
Она опять засмеялась. Я поставил вёдра на крыльцо, и мы спустились от огорода вниз. Речка была узкая, можно переплыть минут за пять, поросшая тростником и дикими ирисами, набиравшими жёлтый цвет.
— Смотри, — Лена зашлёпала по вязкой земле, — вон там, между листьев.
Вокруг стеблей тростника пузырились пеной сгустки икринок и колыхались от лёгкого течения.
— С ума сойти! — произнёс я. И раньше видел, конечно, икру лягушек, но так близко — первый раз.
— А ещё ирисы скоро зацветут. Ты когда уезжаешь?
— Послезавтра.
— М-м-м, — протянула Лена.
— Ты, кажется, дрожишь?
Она была в джинсовых шортах и розовой маечке, а вечер уже начинал переходить в ночь.
— Немного.
Я дотронулся до прохладного плеча и, ощутив, как она покрылась гусиной кожей, прижал к её плечам обе ладони.
— Ты мёрзнешь, — пошли в дом.
— Не хочу, — тихо, но твёрдо ответила Лена.
Тогда мне ничего не осталось, кроме как обнять эту упрямую девочку. В ответ она с силой прижалась ко мне всем телом, ей и вправду было холодно.
— Ты очень вкусно пахнешь, — пробормотала она, уткнувшись ртом и носом в мою грудь.
— Ты тоже, — улыбнулся я, понюхав её затылок.
— Это клубничный шампунь.
Мы постояли так несколько минут, потом я всё же сказал:
— Пойдём.
Лена оторвалась от меня, улыбнулась и вприпрыжку побежала вперёд к огороду. Она исчезла за забором, а когда я поднялся по крыльцу в дом, её нигде не было. Я лёг на веранде рядом с Саней, который заботливо постелил на пол мою пенку, а сверху кинул спальник. Сам Саня уже давно сопел.
Непривычно ранним утром нас разбудили петухи — в основном, конечно, постарался хозяйский. Он так рвал глотку, радуясь приближению рассвета, точно чуял, что я вот-вот снова усну. С неумолимым постоянством петух орал со всей дурной силой, а когда Нина Михална тихо-тихо прошаркала с ведром через веранду доить коз, я понял, что дальше спать уже грешно. Саня дрых мне на зависть.
Когда мы оба выползи на крыльцо, уже совсем рассвело. Я посмотрел на телефон: семь утра.
— Пойдёмте завтракать, — высунулась к нам Нина Михална. — Вы молоко пьёте?
— Лучше кофе, — улыбнулся Саня.
— Э-эх, городские! — по-доброму вздохнула она. — Кофе тоже есть.
Мы завтракали втроём. Кофе, колбаса, хлеб, варёные яйца.
— А где Михаил Тарасич?
— В огороде сидит, — кивнула она в сторону окна. — У него туда дверь выходит. А Лена спит, пусть отсыпается за учебный год.
После завтрака мы немного писали на диктофон деда.
— Шиварка, выкиряем с ботвой полосеньку, — выдавал он пантюх порционно.
К десяти в огород вышла Лена. Я немного опешил, когда она поздоровалась с нами: на ней был белый сарафан в мелкий василёк, сверху расстёгнутая ветровка, она вышла босая и румяная после сна.
— Дед, они тебя замучили?
Михаил Тарасич усмехнулся:
— Кто кого.
Лена засмеялась, сказала:
— Я завтракать, — и ушла.
— Михаил Тарасич, перерыв? — предложил я.
Дед кивнул и медленно поплёлся к деревянному туалету.
— Миленькая, — уголком рта улыбнулся Саня и посмотрел на меня испытующе.
— Ты что, школьница!
— Себя в школе помнишь?
Я понимающе закивал, но возразил:
— Малолетка.
— Шестнадцать вообще-то есть.
— Десятый класс заканчивает. А мне двадцать восемь, извини, я как-то проблем не хочу.
— Так ей почти восемнадцать, ты спроси, когда у неё день рождения. Может, завтра?
Я погрозил ему указательным пальцем, Саня постучал указательным пальцем по своему лбу.
— Пойду-ка за водой схожу, — хмыкнул я.
Взял вёдра, только вышел за забор — Лена за мной.
— Как спалось?
— Плохо.
— И мне! — Она обежала меня и шагала передо мной вперёд спиной, глядя в глаза.
— Ты не упадёшь?
— Нет, конечно, — удивилась она. — Пойдём на луг? Наберём крапиву в суп.
— Если хочешь, — неуверенно ответил я, потому что сомневался, что хочу снова остаться с ней вдвоём.
— Возьму рукавицы и мешок.
Лена убежала к дому, а когда я принёс вёдра, уже стояла у крыльца в полной готовности.
— Ты не хочешь надеть штаны? — предложил я.
Она только покачала головой.
— А кто ты по знаку зодиака? — решил спросить.
— Лев.
Лев — значит, в августе, далековато.
Мы шли через огород, потом по тропинке вдоль реки. Мелкие бабочки кружились у земли, первые одуванчики отцветали, солнце грело открытые руки и лицо. Лена сняла куртку.
— Красиво у нас, да? — как будто пропела она.
— Красиво! — Я посмотрел на неё, она заулыбалась, заправила волосы за уши.
— Как работа с дедом продвигается?
— Неплохо. Многое записали и расшифровали.
— Ты рад?
— Конечно.
— Знаешь, чему бы я была рада?
Я догадывался, но как-то не сумел совладать с собой и спросил:
— Чему?
Она оглянулась во все стороны, опять забежала вперёд, преграждая путь, и крепко-крепко обняла, вцепилась. Я опустил мешок с перчатками на землю, положил руки ей на спину.
— Лена, что ты делаешь?
— Тебе неприятно?
— Мне очень приятно, но я взрослый дяденька, и ты меня не знаешь.
— Так сам же сказал, что мы подружимся.
— Зачем тебе это?
— Ты мне нравишься. Что тут такого?
— Я не пойму, ты придуряешься, или как?
— Чего-о? — Она отстранилась, округлила глаза. — Я серьёзно!
Потом подалась вперёд, прижалась губами между моим подбородком и нижней губой, потом поползла вверх и впилась горячими губами в мои. Сначала я отвечал ей тем же, потом оторвался.
— Лена, ты заигрываешь со взрослым. Неужели тут нет твоих ровесников? Одноклассников?
— При чём тут ровесники, скажи?
С её плеча как бы невзначай спала широкая лямка сарафана, обнажив тонкую ключицу, и я заподозрил, что на ней нет белья. Я посмотрел чуть ниже: так оно и было.
— Куда ты смотришь? — хихикнула она.
— Лен, отойди. Ты попросила сходить за крапивой — идём спокойно!
Она отошла в сторону, пропуская меня, и, опустив голову, проворчала:
— Хорошо, пойдём за крапивой.
Мы шли молча, а когда пришли на полянку, так же молча собирали мелкую крапиву рукавицами и клали в общий мешок. Когда Лена наклонялась, чтобы сорвать колючую молодую зелень, сарафан высоко открывал её гладкие бёдра, и я на них смотрел.
— Взрослый дяденька, — передразнивая, бубнила она.
Лена наклонялась, специально не прикрывая вырез сарафана. В конце концов я бросил мешок и подошёл к ней. Она стояла ко мне спиной, я схватил её за внешнюю сторону бёдер, прижал с силой к себе и смачно потряс. Выдохнул в самое ухо:
— Взрослый дяденька — это не мальчик, с которым ты похихикаешь и по домам.
Её волосы попали мне в рот, дыхание сбилось.
— Я это понимаю, — прошептала она, нисколько не испугавшись.
Я зарычал и оттолкнул её.
— Крапивы хватит на три супа, я возвращаюсь записывать деда.
Назад я шёл один, быстро и не оглядываясь, как от злого духа-искусителя. Мы с Саней пообедали, преподнесли нехитрые подарки хозяйке дома: чай в жестяной коробке с цветами, душистое мыло для бани и бутылку вина. Нина Михална улыбалась, отнекивалась, но потом всё взяла. После обеда мы писали деда, Лена не появлялась. Я радовался и терзался одновременно: мои руки пахли клубникой. К вечеру она опять возникла в огороде, в том же сарафане и ветровке. Дед был в доме, Саня ушёл ругаться по телефону с женой.
— Всё думаю о сегодняшнем утре, — начала она резко. — Ты ведь завтра уедешь.
Я молча глядел на неё.
— Я посижу у речки, костёр хочется пожечь. А ты сам смотри.
Она исчезла. Смеркалось. Час или полтора я слонялся по огороду. Нина Михална, уложив деда спать, сидела на крыльце.
— Нина Михална, — обратился я, — мы с другом ещё не закончили. Вы позволите нам на следующих выходных ещё раз приехать?
— Конечно, — закивала она, — я только рада буду! Вы же нам большое семейное дело делаете.
Я даже закашлялся.
— Что, простите?
— Пантюх-то этот. Мне и ума не было, что это за язык. Так он теперь, считай, часть нашего рода!
— Да-да, конечно. У вас есть сотовый?
Записав номер, я вышел в огород. Вдалеке у речки горел маленький костерок. Ждёт, искусительница малолетняя. Ладно, попрощаться к ней схожу, решил я. Проверил на всякий случай внутренний карман джинсовки и пошёл. Пока спускался в темноте, всё думал: зачем иду? Зачем я её в город приглашал? Зачем про машину наврал? Ну, приедет она в город, — куда я её приведу? В двушку к родителям? Про главного редактора зачем наврал? Я сам хуже малолетки.
— О, ты пришёл, а я уже начала засыпать. — Она лежала на траве у огня, и отсветы танцевали на её лице и длинных ногах.
— Лена, я пришёл попрощаться.
— Хорошо, — кивнула она и поднялась с земли, — давай будем прощаться.
Она поцеловала меня, её лицо было разгорячённое от огня. Увлекла на землю, залезла под меня, обвила ногами, прижалась. Я поддался, сжал бедро под сарафаном, другой рукой впился в её волосы. Она шустро расстегнула сарафан, готовая к решительным действиям, но в последний момент мне в голову ударило: малолетка! Я оттолкнулся руками и коленями, пачкаясь во влажном чернозёме, застегнул джинсы и бегом побежал к дому. Влетел на веранду и в одежде залез в спальник: «Спать, Илюха, спа-ать!» Сердце бешено стучало.
Утром я вскочил с петухами и растолкал Саню. Нина Михална угостила нас хлебом и сыром. Я собрался молниеносно, не дожидаясь, пока проснётся Лена. Надо бежать, пока чего не случилось, а деда потом ещё запишем. Саню скорый отъезд тоже радовал: Светка уже начала выносить ему мозг.
— Передайте Михаилу Тарасичу наше до свиданья и до скорой встречи! — прощался я на крыльце с Ниной Михалной.
— Что ж вы так неожиданно? Рано ещё!
— Работа! — соврал я.
Саня завёл «Мазду», и мы умчали. Выехав на трассу, он спросил с ухмылочкой:
— Ну, теперь говори, чего натворил.
— Ничего не натворил, но было очень близко.
— Передумала?
— Я передумал.
Он цокнул языком.
Начались рабочие будни. На девятое мая я плотно работал, выходные пропадали, а я всё ловил себя на том, что думаю о Лене. Она приедет в город через год, будет тут учиться, жить. А до этого ей бы походить на подготовительные курсы. Хотя зачем курсы, если есть я? Сам поступал, выучился хорошо, всех преподавателей знаю, и они меня помнят. Помогу ей, а там, может быть, и нормальные отношения завяжутся. В конце концов, август недалеко, если уж она так хочет.
После Девятого мая был День защиты детей, День города, День молодёжи. В середине июня я собрался с силами, договорился с Саней и позвонил Нине Михалне.
— Здравствуйте! Это Илья, журналист.
— Илюша, здравствуй, родненький. Что же ты не звонил? — сдавленно спросила она в трубку.
— Работы воз! В эти выходные — к вам, вы как на это смотрите?
— Да поздно, Илюш, сорок дней.
— Как сорок дней? — Я обомлел, и сердце глухо ударило в горле.
— А так.
— Соболезную вам, дорогая Нина Михална. Как вы держитесь? Как Лена?
— Как, Илюша? Плачу. Лена в Москве у родителей, у неё сессия началась.
— Какая сессия?
— Летняя, в Институте культуры.
— Разве она не школьница?
— На третий курс пошла. Илюш, ты записи Михаила Тарасича сохрани и, как сможешь, привези для меня копию.
— Да-да, конечно, обязательно. В этом не сомневайтесь.
Я рухнул в кресло в холле редакции. Я врал, она врала. Не врал только дед, затягивая старческим голосом частушки на пантюхе, которые он пел, влюблённый, люсым колохам в далёкой молодости.
Как я не стал магом
«Сколько можно копить грязные кружки? — спросила бы мама. — Будь у тебя их пятьдесят, ты бы все пятьдесят испачкал?» Но у меня их было всего-то дюжина. И тарелок столько же: глубоких и плоских, из сервиза на двенадцать персон, который бабушка подарила на новоселье.
Перламутровые кружки глядели в потолок жёлтыми ободками-веками. Раковина битком в кружках-глазах, что за кринж? Я потёр собственные глаза, они закрылись с болью, словно по ним царапала стеклянная пыль. Потёр пальцами, приоткрыл жалюзи: солнце к закату. Рубит невозможно. Заработал голды, продал, можно и для себя в «Бесконечном лете» пройти за Юлю, сейчас как раз ноябрь. Собственно, то лето я тоже видел только в Гейшит. Почилить бы где-нибудь со Славей в лесу, в спальнике. Серёга из Ростова писал, что от безнадёги начал донатить одной тёлке с онлифанс. Я онлифанс смотрю только на сливах. За деньги тебе любая свой силикон покажет, чего там не видел?
В переливающейся тарелке от бабушкиного сервиза лежал завядший кусок колбасы и деревянный хлеб. Да и бабушки самой нет. Наверное, она представляла меня с женой, детьми и гостями за праздничным столом с этими тарелками. Типа мы сидим и чинно жуём свой деньрожденный ужин. Представляю, если бы бабушка сейчас зашла в эту кухню, что было бы: «Славик, как же так? Почему такая грязь?»
Потом наварила бы мне пятилитровую кастрюлю борща, намыла бы полы, настирала бы одежду, отругала бы, потом пожалела, вытерлась белоснежным своим платочком и стала бы сватать мне свою соседку, какую-нибудь студентку Маньку… Я мысленно и привычно принялся объяснять почившей бабушке, почему женщины меня не интересуют: у меня ведь целая теория, бабуль! Ты только пойми и не ругайся. Что есть женщина на самом деле? Не ты, конечно! Помилуй бог. Не ты. А современная женщина! Это: траты, разврат и враньё. Траты потому, что всем женщинам нужны только деньги. Разврат потому, что все они дают без разбора. А враньё потому, что потом врут тебе, оленю, прямо в лицо. А затем собираются, шкуры, и ржут. Презираю! Ненавижу их, бабуль. Вот как вы с дедом жили? Душа в душу, двое детей… Ладно тебе, не плачь. Мне и так хорошо, смотри, сколько у меня денег! Я этих баб пачками могу покупать, могу, но не буду пачкаться… Лучи покраснели на подоконнике, подсвечивая ровный слой пыли. Бабуль, лучше я буду есть из твоих тарелок вялую колбасу, чем кормить с них всяких шлюх.
Заказал себе «Яндекс.еду», надел наушники и зарубился в танчики.
— Слон, Т-34 за школой торчит. Тебе в зад стреляет.
— Зул, спасибо, брат.
— Ты чего какой?
— Подтупливаю.
— Поцоны, я сегодня тёлке такой смачной задонатил. Она мне свою киску показала.
— Ты задрал со своими кисками.
— Да хоть я вас задеру, а то никому вы не нужоны!
— А ты нужон.
— Нужон.
— Им плати, и хоть мой кот Тимон будет нужон.
— Котики — это читерство.
Смартфон зазвонил. Я стащил наушники с головы на шею, выгнул микрофон:
— Сука, доставка пришла. Прикройте, поцоны.
— Сука? Ты не теряйся там!
— Расплатись с сучкой!
Кинул наушники на стол. Прошаркал через комнату в коридор, дёрнул выключатель, вспыхнула единственная лампочка и тускло осветила обои в ромбик. Щёлкнул затвором, быром глянул в глазок, увидел розовый рюкзак-холодильник.
— Добрый вечер! — милая круглолицая коротковатая и прыщавая курьерша захлопала глазами. — Ваш заказ!
Я нехотя полез в поданный пакет. Картофан по-деревенски, двойной бургер и вишнёвая булочка.
— Благодарю.
Девушка заулыбалась, глядя на мои семейки. «Яндекс.еда», а туда же. Хлопнул дверью перед носом, потёр свои чресла в семейках.
— Я с вами, поцоны.
— Прости, брат, тебя убили.
Бургер был ещё тёплым, в одиннадцать позвонила мать, закончилась её смена на заводе.
— Славочка, как дела? Сегодня день рождения Коли, ты придёшь?
— У меня работы вагон, мам.
— Нехорошо.
Мы с дядей Колей всегда недолюбливали друг друга. Он был мастером на заводе и, видимо, в постели. Он с мамой уже лет семь официально, а в общей сложности лет пятнадцать. Я съехал от них в свои двадцать пять, как только начать майнить. Снял первую попавшуюся однушку, свалил, чтобы не слушать их стоны за стенкой, — такое вот сексуальное образование с девятого класса.
— Чего нехорошего? Что я там забыл?
— Тебе тридцать лет, ты сидишь дома! Ни работы нормальной, ни друзей, ни девушки! Обросший, вонючий, грязный, живёшь в этой норе, хоть бы в своей! Можешь же купить! Зла на тебя не хватает! У всех дети как дети, а у меня геймер какой-то!
— Мать! Я поэтому видеть вас всех и не хочу! Отвалите все от меня!
Мне не тридцать, мне двадцать девять! Да, когда тебе было двадцать девять, мне было девять, и что? Время было другое, ясно?
— Чувачок, ты где? — орали наушники.
Сука, ненавижу. Запрыгнул на турник, застрявший в дверном проёме, подтянулся пятнадцать раз. Спрыгнул, отдышался, отпнул в угол грязные домашние штаны. Когда все поймут, наконец, что меня просто надо оставить в покое? Я что, у кого-то денег прошу? У меня их столько, что я могу ими откупиться от всех вас! С тех пор, как я стал тренером по доте, подарил матери айфон, фотик, новую стиралку. Сколько можно доказывать свою самостоятельность? Хату я могу себе купить хоть сейчас, вон деньги в верхнем ящике стола, но не хочу, не хочу, ясно? В угол полетела смятая простыня в жёлтых пятнах. И баба мне не нужна, мне никто не нужен. Я лёг на диван, укрывшись коричневым старым хозяйским пледом, шёл третий час ночи.
«Слон, ты живой?» — утром Зул написал в телегу. Я вчера из игры не вышел.
«Жив.»
«Ты ушёл как-то странно после той доставки. Тян приходила?»
Скинул плед, натянул спортивки, куртку, кое-как нахлобучил шапку, пошёл в «Пятёрочку» под домом. Жрать нечего третий день, надо хоть дошика купить, но лучше нормальной еды, а то гастрит совсем не хочется лечить. Вернулся с пакетом, у двери странная бабца звонит в мой звонок.
— Чего надо? — спросил я, перекладывая пакеты в другую руку и шарясь по карманам за ключами.
— Вячеслав?
Я кивнул.
— Вам торт с дня рождения.
— Где?
— Вот, — тян протянула бумажный пакет с жирными пятнами. — Дядя Коля передал.
Каким-то дядя Коля странно чувствительным стал, стареет, что ли? Тян мило улыбалась, волосы у неё были, как у Лены из «Бесконечного лета», а причёска — как у Элизабет из «Биошока».
— Спасибо, — я взял жирный пакет. Девушка мялась у входа. Я пожал плечами, повернул ключ в замке, открыл дверь, зашёл и закрыл. Заглянул в пакет, кусок торта весь расквасился. Раздался короткий звонок. Заглянул в глазок: девушка не ушла. Не зная, как поступить, я открыл маленькую щёлку, ограниченную дверной цепочкой.
— Чего?
— Он ещё кое-что тебе передал. В щёлку не уместится, — она опять мило улыбнулась. Я окинул её взглядом: куртка короткая и блестящая, какие-то огромные ботинки, кожаные штаны, в руках ничего.
— Что?
— Может, напоишь чаем? Я замёрзла тебя здесь ждать.
Я покачал головой, какой ещё чай? Из бабушкиного сервиза?
— Чего у тебя там?
— Лежит в кармане брюк, пальцы окоченели, не смогу достать! — тян притопнула ногой в ботинке.
Нафиг ты в карман положила? Я вздохнул. Бабы. Бабская логика. Брякнул цепочкой. Когда она вошла, мне показалось, что я заново и с новой силой ощутил всю вонь моей квартиры. Стало даже неудобно.
— Темновато, — странно присвистнула тян, оглядываясь по сторонам. С таким же свистом расстегнула блестящую куртку и повесила на крючок, одиноко торчащий в стене. Повозилась со своими ботинками до колена. Я всё ещё не понимал, что она здесь забыла.
— Что у тебя? — повторил вопрос.
Тян странно смутилась, пожала плечиками в разрезах водолазки и попросилась в туалет. Что было в моём туалете? — то же самое, что во всей квартире, только хуже. Я зашёл в сортир, пошаркал всё присохшее ёршиком, попшикал запылившимся с той днюхи дезиком.
— Иди, — махнул ей.
Пора дяде Коле звонить. Вызванивал до конца, пока тян тратила мою воду, он, сучий потрох, абонент не абонент.
— Чего тебе? — вновь спросил я, глядя на неё из кухни в коридор.
— Ты Слава, а я Лина — племянница дяди Коли.
— Странно.
— Почему?
— Я его пятнадцать лет знаю, а про тебя ничего не слышал.
Тян Лина вновь пожала голыми плечиками и пошла на кухню. Окинула глазами мой хлам, выудила из него чайник, налила воды и щёлкнула плитой.
— Слушай, я тебя не ждал, ты не могла бы отдать мне чего у тебя там от дяди Коли и того этого… — я пытался говорить как можно более вежливо и уважительно.
— Ты какой нетерпеливый, — она улыбнулась и повернулась от плиты ко мне. Солнечный свет упал на её лицо, я подзавис. — Отдам, когда время придёт. Говорю же, согреться хочу. Тебе чая жалко?
Тян посмотрела в раковину.
— Офигеть у тебя тут бардак, извини, конечно.
Лина взяла в руки мои глаза-чашки из бабушкиного подарка, потёрла внутри своими пальчиками, вынула их и показала мне.
— Ого… — она потёрла между пальцами вековой слой, накопленный от чая из разных пакетиков.
— Я повторяю, я тебя не ждал, и не могла бы ты… того, ну… — я указал обеими руками на дверь кухни, но тян на меня не смотрела. Она отвернулась и включила воду в раковине. Бабушкин сервиз радостно забринькал, как будто только её и ждал. Блики солнца, отражённые от перламутра, запрыгали по убогой кухонной мебели. Лина засунула руку в карман узких кожаных штанов и выудила оттуда леденец, шурша, развернула и смачно зачавкала. В комнате запел скайп. Я потёр переносицу и машинально поплёлся отвечать.
— Слон, выходи гулять! — усмехнулся Зул в динамиках.
— Сча, чувак, не могу, я занят, погодь.
— Да ты в штанах? В честь чего праздник? Семейки чистые закончились?
Я округлил глаза и замахал на него в вебку. Зул закрыл ладонями рот. В комнату зашла Лина.
— Добрый день, — дебильно протянул Зул, хихикая.
— О, привет! — радостно помахала ему тян Лина, села на диван, закинула ноги и переводила взгляд с меня на него и обратно. Зул офигел и только улыбался, потом выдал:
— Ну ладно, не буду вам мешать, — и вышел из чата.
Тут же вылез в телеге: «Что за Карина у тебя?» «Лина.» «Ламповая няша, твой леденец уже попробовала?»
Я шлёпнул телефон на стол.
— Слушай, Лина, если ты всё, то у меня ещё есть дела.
— Ага. Слушай, я тут в «Гейшит» застряла в одном моменте. Где крио папоротник. Обидно, так много прошла.
Я посмотрел исподлобья. Чего она от меня хочет?
— Ты за этим пришла? Ладно, давай завтра? Зайдёшь под своими ником, посмотрю, что у тебя там.
Она радостно закивала, я закивал ей на дверь. Как будто нехотя встала, натянула свои странные ботинки, накинула куртку, разулыбалась у двери и наконец-то свалила. Я тут же снова набрал дядю Колю, но он опять молчал.
Вечером я тренил чувачков, лёг в три, встал в одиннадцать.
С утра опять позвонил Зул, соловей утренний. Он работал вахтой, две недели через две, зарабатывал прилично и всё тратил хер пойми на что. Когда не работал — задротил.
— Что за Карина, чувачок? — он всю ночь, что ли, об этом думал?
— Я хэзэ. Племянница дядькина, торт принесла, чай хотела попить, не попила, чашки мои помыла и ушла.
— Ничего не понятно, но очень интересно!
Я пожал плечами и сел на диван.
— Фапабельная бабца, — одобрил Зул. — Присунешь?
— Иди-ка ты!
— Магом решил стать? — заржал Зул. — Ты это дело брось. У тебя когда днюха?
— 22 ноября.
— Смотри, если через неделю к тебе Букля с письмом не прилетит, то присунь обязательно, терять нечего!
— Иди ты сам кому-нибудь присунь! Тебе, видать, давно не давали, — я был злой на максималках, Зул офигел и примирительно замахал руками, но я уже вырубил скайп.
Потёр помятое лицо, посмотрел на время, почесал в ушах, поковырял в носу, встал, поплёлся к чайнику на кухне. Раковина выглядела осиротевшей без своего выводка перламутровых глазастых чашек. Откуда эта Карина, тфу ты, то есть Лина взялась? Что это вообще за имя — Лина? Это имя или ник? Да какая, к чёрту, разница.
Но Лина была настойчивая и, видимо, очень хотела перейти на новый уровень в «Гейшит». Там открывалась крутая локация, но дальше было ещё сложнее, мне что теперь всю игру за неё проходить?
Я открыл ей дверь, она стянула свои сапожищи, отряхнула мокрую куртку, на улице, видимо, дождь. Я сморщился от брызг, она хихикнула: «Извини». Показала в обеих руках по бутылке пива.
— Я не пью, Ка… Лина.
— Как? Совсем? — она так искренне удивилась.
— Совсем, — я пожал плечами. — А что, можно не пить не совсем?
— Слушай, ну расслабляться-то как-то надо, нет?
— Да я не напрягаюсь особо.
— Ты всегда так живёшь?
— Как «так»? Играю и деньги зарабатываю? Нет, не всегда, когда-то только мечтал об этом.
Она почему-то смутилась, закусила губы и молча кивнула.
— А чем ты занимаешься?
— Я тоже фрилансер, — затормозила она. — Я ногти делаю.
— Ясно, — я почему-то машинально посмотрел на её ногти, они оказались длиннющими и чёрными.
— Ты пароли свои помнишь? Иди логинься, я вышел.
Лина послушалась, а я вошёл в привычную роль тренера.
— Ну и чего тут сложного? Ты же видишь, он атакует и блок ставит, надо сначала с него его магию снять. Бей, у тебя же есть чем. Ты камни собирала? Ну. Где-то уж тут, я играл в эту игру год назад. Тут какое-то сочетание клавиш есть, кажется, такое…
Лина прижалась ко мне ляжкой, я отодвинулся. Кожаные штаны были влажные и липкие.
— Ты промокла, что ли?
— Чуть-чуть, — Лина улыбнулась.
— У меня где-то треники новые были… — я посмотрел на забрызганную внутреннюю часть её штанов. — Я вообще-то на этом диване сплю.
Она смутилась.
— Ладно, подожди, — и нажал брейк. Поковырялся в ящике, разорвал упаковку с дурацкой картинкой полуголого качка в трениках, как и те, что были в неё упакованы. Развернул, посмотрел, вроде приличные, ну Даня Милохин бы их не надел, но вполне. Протянул Лине, она мило улыбнулась, надувая щёчки:
— Хозяюшка!
— Давно лежат, я не распаковываю, у меня тут ещё упаковки носков и тру… дру-угого всего полно.
— А есть шерстяные?
Я пожал плечами.
— Это такие колючие и волосатые.
— А, такие были, ща.
Я распаковал ещё одну нетронутую пачку. Лина стягивала штаны прямо при мне, я офигел и отвернулся к стене.
— На пляже ты тоже отворачиваешься? — хихикнула она как-то слишком громко.
— Я на пляж не хожу, и тут не пляж.
Она напялила мои треники и толстые носки.
— Может, у тебя и футболка есть?
— Новой нет.
— Да мне хоть какую!
Футболку она тоже надевала прямо в комнате, прямо при мне, прямо не стесняясь. У неё был ядовито-розовый лифчик с чёрным кружевом и какая-то огромная татуха слева на рёбрах.
— Ну, давай играть дальше, — она показала ладонью на монитор.
Я потыкался нехотя, рипнул ей папоротника и вручил джойстик.
— Всё. Можешь уходить.
— В смысле «всё»?
— Тебе нужно было убить этого хрена, я тебе его убил. Всё.
— А дальше?
Я развёл руками.
Она наморщила нос, прямо как моя матушка, когда я отказывался копать ей картошку.
— Расскажи, что ты делаешь, как это вообще тренировать других? Как ты начал этим заниматься?
— Выиграл пару турниров… — я начал рассказывать, она кивала с интересом, смотрела круглыми глазами. Я долго распинался, потом она спросила:
— А в турнирах ты участвовал?
— Тфу ты!
— Чего-о?
— Ты не слушаешь!
Она виновато закусила губу, моя футболка слезла с плеча, показалась розовая лямка.
— Что за имя у тебя такое — Лина? Я думал ник, но в «Гейшит» ты Няша95.
— Лина — это имя, а не ник. Меня так зовут.
— Ладно, пофиг, мне пора работать.
— А почему ты Слон?
— Самый большой был в классе.
— На улице темно, можно я останусь?
— Темно, конечно, ноябрь. Самый тёмный месяц, так моя бабушка говорила.
— Почему она говорила про ноябрь?
— Потому что я родился в ноябре.
Мы замолчали.
— Пиво хочешь?
— Нет.
— Ладно! Я расскажу тебе, почему я Лина. Потому что на самом деле меня зовут Галина! Отстойное имя.
— Так мою бабушку звали.
Мы оба, прифигевше, замолчали.
— Извини…
— Почему тебе не нравится твоё имя?
— Потому что в школе Халой звали, — мерзко. Ещё Галина-Бланка-буль-буль. А отчим Галькой — камешки на берегу, знаешь? Голыши. Перекатываются под ногами.
— Грустно как-то.
— Ещё как. Я чисто по фану зачеркнула бесячное «Ха» и оставила «Лина». Потом понравилось.
— Меня в школе Слоном потому, что, когда на выпускном в девятом мы купаться полезли, у меня выпал, ну…
Лена округлила глаза, а я, кажется, покраснел.
— Ого… жиза, ужасные школьные воспоминая. Выпьем за хейтеров?
— Я же не пью.
— Всё когда-то бывает впервые.
Мы молча посмотрели друг на друга. Я покачал головой.
— Работать надо.
— Ночь же!
— Я так и работаю.
— Тогда я буду спать, а ты работай, — сказала она, улеглась на диване, закуталась в хозяйский плед и уснула.
Я тренил четыре часа, она как будто не просыпалась, но за всё это время моя комната непонятно преобразилась, хотя ничего не изменилось в ней. Но странное, новое, необычное присутствие женщины словно искривляло реальность моего жилища. Всё было каким-то другим. Распрощавшись с падаванами, я оглянулся на диван, на котором спал почти пять лет. Куда мне теперь деваться? Монитор потух, Лина тут же повернулась ко мне, протянула обе руки. Я лёг к ней, она обняла, мне стало очень тепло и странно, ведь меня никто никогда не обнимал, только мама и бабушка в детстве. Непривычно. Я полежал так немного, от Галины пахло какими-то цветами. Дождался, пока она вновь заснёт, высвободился и заснул рядом, укрываясь своим зимним свитером.
Утром Лины уже не было. Она смешно раскидала мои треники в какой-то позе продольного шпагата. Я потёр глаза, на подушке закрутились и блестели синие волоски, и вся постель пахла женщиной. Стало неудобно и как-то стыдно, я резко накинул на себя плед, прижал к животу. Что бы сказала бабушка? Успокоившись, приоткрыл дверь на балкон, чтобы выпустить её запах на улицу, пошёл в душ, чтобы смыть всё. Перетряс постель. Интересно, Лина вернётся или нет?
Покрутил её волосы на пальцах. Интересно, какой у неё свой цвет? Круто было бы, если бы белый… как у Слави, как у бабушки. Вспомнил, как она смутилась, когда про ногти сказала… а если про волосы спросить? После обеда, который был завтраком, сел задротить в доту. В телеге вылез Зул.
«Авада Кедавра?»
«Экспекто патронум отсюда. Набрать боишься?»
«Вдруг ты не одет? Я такого видеть не хочу.»
Набрал его в скайпе.
«Ты что такой мокрый?»
«Всё воняет какими-то цветами.»
Зул округлил глаза.
«В доту идёшь? За команду хочу», — спросил я, чтобы перевести разговор.
Мы рубились часа три, фоном думал о Лине. Как ко мне в хату вообще могла пробраться тян? С чего ей вообще захотелось здесь быть? Шторы всегда задёрнуты, «Света белого не видишь», — ворчала бабушка. Крошки всякие к ногам на полу липнут и пролитый сладкий чай, грязно, разбросано, темно, воняет протухшей мусоркой, сам я чем-то всё время воняю. Бледный кринжовый задрот, девушки таких презирают, мне ещё и четвёртый десяток скоро. Лина очень красивая. Конечно, рассмотрел её ноги в кожаных штанах, грудь приличная, а на лицо вообще анимешка. Нафиг я ей сдался? Набрал дядю Колю, глухо. Набрал мать, она сказала, что он в запое после своей днюхи.
Тут в прихожей дверь стукнула о стену, я подскочил. В коридоре раздевалась Лина. Она что, не закрывала за собой? Ключей же нет…
— Привет! — она улыбнулась своей миленькой улыбкой. — У тебя тут холодно.
— Чем ты пахнешь?
— Лемонграсс, нравится?
Я пожал плечами и пошёл к компу.
— На улице холодно и противно. Я купила кагор, тётка в кассе мне пробивать не хотела, ладно мужик в очереди выручил.
Лина вошла в комнату и попала в камеру.
«Ля какая…» — приглушённо отреагировали динамики голосом команды.
«Слон походу ливает.»
— Привет, ребят! — Лина помахала камере и ушла стучать чайником на кухне.
«Слон, я чисто по-братски, не тормози», — всплыло в телеге от Зула.
Может, и не тормозить? Когда ещё?
— Слав, глинтвейн готов, его надо пить горячим, иначе смысл?
Я вырубил «Гейшит». Посмотрел на волосатые коленки, выглядывающие из-под дурацких летних шорт. Остальная одежда была грязная. Интересно, надо было побриться? Вытащил выдвижной ящик, там где-то на дне под какими-то непонятными бумажками и чеками была пачка кента десятилетней давности, я её из дома ещё перевёз. Вынул восемнадцатую сигу. Поднял свитер с дивана, накинул, вышел на балкон, по-моему, первый раз за пять лет. Балкон был какой-то ободранный, незастеклённый, ржавый. Дырки в волнистом шифере, плитка на полу какая-то страшная. Вытряс из коробка спички, зажёг, затянулся, закашлял, голова закружилась, пальцы задрожали. Дрянь какая-то.
Лина на кухне разлила глинтвейн в перламутровые чашки, разложила кексы-мишки. Когда я сел на стул, она сунула мне под нос парящий горячий кагор с какими-то коричневыми палками и крупицами чего-то на поверхности.
— Зимний чай с кексом и кексом? — так весело засмеялась, что мне стало противно. Ладно, Слон, настало твоё время.
— Кекс я люблю, — я отхлебнул глинтвейн и постарался достоверно улыбнуться.
Она залпом выпила свою чашку, налила новую.
— Тогда пей, чего ждёшь?
Мы всё быстро выпили, от глинтвейна жгло нутро, она откусила голову медведю и пошла ко мне. Я окинул взглядом её футболку в обтяжку с большой марвеловской «М», джинсы зелёные тугие, всё напоказ. Хотел встать с табуретки, Лина покачала головой и прижала меня к стенке, пальцы запустила в волосы, наклонилась, поцеловала. Во рту у неё и у меня было горячо от глинтвейна, лицо тоже горело. Она засунула язык мне до нёба, вынула, прикусила его зубками, как кавайная киса. Забрался руками под её футболку, Лина такая гладкая и мягкая, задрала футболку. Онлифанс мимо, даже близко нет…
— Лина, понимаешь, я…
— Я всё поняла, не ссы.
Мы даже с кухни не вышли. Это было быстро или долго? Я думал, что как-то иначе всё будет ощущаться, и вообще, это типа всегда так?
— Пошли в комнату, — она хихикнула, натянула футболку, прикрывая ягодицы.
На груди у неё блестела цепочка, только её она не сняла. Я сначала подумал, что это крестик, но это было сердечко, с одной стороны на нём было написано mom, на другой «Злата». Хорошо его рассмотрел, пока он был у меня перед лицом. К утру я понял, почему столько внимания уделяется этому, почему столько песен, фильмов, бабок и целая порно-индустрия.
Когда проснулся, хотел обнять её, но Лины не было. Встал, кое-как умылся. Теперь я весь пах этим лемонграссом, но мыться не хотелось. Вечером она не пришла. Я старался не волноваться и привычно задротил за две команды подряд, потом тренил. На следующий день она тоже не пришла.
— Слон, ты чё приуныл? — протянул Зул по скайпу. — Выглядишь хуже обычного.
— Лины нет.
— Так это хорошо или плохо?
— Плохо.
— Почему?
Я отвернулся к тёмному зашторенному окну.
— Протрахал Хогвартс?
Я кивнул.
— Поздравляю, чувак, не быть тебе магом, добро пожаловать в нашу маглскую жись!
— Иди ты!
— Ты чё агришься, я не понял?
— Нет её! Нет Лины, понимаешь? Ушла она, баклан!
— Ты чо на меня-то орёшь? Ну позвони ей!
— Нет у меня её номера, и сетей нет, ничего нет, понимаешь?
— И это я-то баклан?
Мы одновременно вздохнули.
— Слыш, чувачок, ты бы проверил свой золотой запас. Хер её знает…
— Иди ты!
— Я ничо, ничо. Просто.
Встал, открыл ящик стола, взял пачки с розовыми резинками.
— Едрит Мадрид…
— Чего там, чего? — орал Зул, глядя с экрана в пустую стену.
Вернулся под камеру.
— 200 к нет.
— Вот сука!
— Бляха…
— Блин, ну двести ещё ничо, брат.
— Нахрен я ей не нужен, вот чо.
Всю ночь не спал. Вся искусственная, чёртова баба, волосы, ногти, Марвел этот, имя, чувства… Что у неё от человека? Стащил все домашние шобоны в ванную, сдёрнул простынку, скомкал хозяйский плед, наволочку, запихал это всё одним комом в машинку, которая чуть не подавилась полоскать это говно. Пропылесосил диван и полы от её синих волос. Настежь раскрыл все окна. Заставил чашками раковину. В конце концов сел посреди комнаты и разрыдался, как малолетка. Дебил.
— Эй, брат? Ты как? Может, тебе напиться?
— Напился уже один раз, хватит.
— Полегчает, правда. Меня когда бабы кидают, я всегда бухаю в одно рыло. Стрёмно, зато помогает.
Я покачал головой.
— Ну давай и я с тобой. У тебя что есть?
В холодосе были две бутылки пива, она приносила и не выпила.
— Пиво какое-то.
— Годится.
Так я научился бухать по скайпу. К концу второй бутылки Зул предложил:
— А приезжай ко мне в Алатырь? Я ещё недельку тут потусую и на вахту.
— Ты чо, я же тебя вживую не видел никогда…
— Вот и познакомимся, брат!
Я осоловело посмотрел на него.
— А как ехать-то в твой Алатырь?
— На поезде, братишка, потом на автобусе. Давай я тебе кину ссыль на всё. Ща, погодь.
Ничего не понимая, вечером я плёлся на поезд. Отродясь на поезде не катался. Напихал каких-то вещей в ашановский мешок, паспорт сунул в карман джинсов. Вышел во двор, холод собачий, ледяной дождь, как в худших мелодрамах, не хватает заунывного закадрового пения. Кое-как потащился к остановке. Пока шёл мимо детского садика, запнулся и чуть не упал в грязь. На крыльце садика стояла она, а у неё на руках сидело розовое существо. Я заорал, как больной, и побежал к ней, грохнул железной калиткой. Лина вздрогнула, обернулась ко мне.
— Ты офигела?
— Слав, я всё объясню… — она растерялась, я мгновенно протрезвел.
Существом оказалась девочка лет пяти, одетая в комбез ядовито-розового цвета, как Линино бельё.
— Я… извини. Ужасно вышло. Это, кстати, Златка, — Лина постаралась улыбнуться. Девочка показала мне затылок в вязаной шапке.
— Я не хотела, Слав, ничего плохого, правда. Тяжело просто, — она опустила глаза, грязь приклеилась к её высоким сапогам. — У меня вышки нет, вот моя вышка со второго курса, — она потрясла дочь, — пошла работать, куда взяли, а там твой дядька мастером, я ему говорю, что пятнарик это мало. Он говорит, а что ты умеешь, чтоб тебе больше платить? Накину, если за щёку возьмёшь. Мразотный, фу, — скривилась. — Говорит, ты ничего больше не умеешь, просидела в компе, как мой пасынок-дегенерат, только у него бабки есть, а у тебя вообще ничего нет. Его послала, а про тебя…
Лина не справилась со слезами, и они потекли по щекам, оставляя полоски на тоналке.
— Не такая я, просто жизнь… Десятку ещё на ногтях вот делаю. Комнату сняла у бабуськи, там пилю после смены и в выходные, она и за Златкой следит, даже играть успеваю. Подумала к тебе подкатить, ты же всё равно не тратишь, в стол складываешь. Мне Николай Николаич всё про тебя рассказал.
Ну ты, Коля, и чмо.
— Почему ты взяла не всё? — кое-как выдавил я главный вопрос.
— Я же не совсем конченная! Мне чисто за садик, пока зарплату не дали, кредит ещё за комп… Я бы не стала, но как, кому я нужна? Златкин папка слился сразу, вот мать с отчимом в Ессентуки отчалили работать. На линию пришлось идти, дура потому что, никому не нужная.
Я прижал её и брыкающуюся Златку:
— Ты моя дура, Галь. Моя.