Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2023
Наталья Аришина (1943—2022)
Под утро
московские крыши — в нетронутом снегу
перебираю в уме глагольные рифмы
вялый стих задуман по колодке
постыдное равнодушие к результату
моё домоседство — со звоном в ушах
с головокруженьем
с избытком сонливости
наблюдаю заинтересованные экранные лица
декабрьского нон-фикшн
приснился сын в ребяческом возрасте
тёплый незаслуженный сон под утро
Из-под руки
Легко любить тебя заочно,
потерянный когда-то дом
с трубой поющей водосточной,
со ставнями, с верандой прочной,
с крыльцом, ходящим ходуном.
Уже не мой платочек синий
мелькнёт в толпе на берегу.
Я заполночный говор пиний
давно припомнить не могу.
Уже дрянной клоповник блочный
теснит пейзаж моей строки.
И не везёт курьерский почту
смотрящему из-под руки.
Скоро осень
Скоро осень разрисует ржой лепные потолки,
на твоем оставит доме тень от памятной доски.
«Это осень, это осень, — осмелев, свистит сквозняк, —
объявляю: завтра сносим этот дряхлый особняк.
Видишь, технику нагнали — самосвал, бульдозер, кран».
А в твоём окне мигает затухающий экран.
Напряжение теряя, сбоку лампочка торчит.
Сердце слабое мерцает, боль привычная горчит.
На рассвете в мутном небе — грозовые облака.
Рядом плавают вороны, обалдевшие слегка.
Покидают переулок, улетают в никуда.
С потолка, гремя тазами, каплет ржавая вода.
Театрик
Давнего века загадки.
Дворик в осенней грязи.
Стены добротнейшей кладки,
окна в слепых жалюзи.
Голубь бесстрастно и ловко
меряет дряхлый карниз,
и заглушает ливнёвка
эхо былых антреприз.
Про театральные были,
про безрассудный размах
даже деревья забыли,
те, что росли на задах.
Клён позолоченной кроной
скрыл слуховое окно.
Но по ночам незаконно
изредка светит оно.
Дождик легко занавесил
призрачный строгий танцкласс.
Триста посадочных кресел
не дожидаются нас.
Из непроглядного мрака
звёзды навстречу плывут.
Он не случаен, однако,
наш по соседству приют.
Близостью этой руины
дом тяготится жилой,
не различают машины
след от парковки былой.
Близко надвинулась туча
парусом, чёрным, как дым.
Дряхлым пенатам наскуча,
вместе мы прочь улетим.
Англичане
она встречает их в московском сквере:
весной — среди луж и капели
летом — они не щадят газонов
в листопаде, во вчерашней метели
знакомства они не ищут —
ирландский сеттер и его хозяин
пёс заявляет свои права неутомимо:
метит английский клён
выстреливая в полушария рыхлого нароста
обметая хвостом снег застрявший в морщинах
ей клён напоминает Одена
она зовёт его сэр Уистен…
хозяин не снимает наушников
плавает в каких-то звуках
отвечает на чьи-то вызовы
не зовёт пса по имени
нетерпеливо подзывает свистом
и уводит на коротком поводке
«Англичане… — шепчет она себе под нос,
англичане…»
подобным образом
подзывают ядовитого гада
или науськивают пса на жертву
отрицательные герои Конан Дойла
Дуэт
Не храни ты ни бронзы, ни книг.
Константин Случевский
Лишь в баснях ценится мораль,
но не пишу я их покуда.
На антресолях спит хрусталь,
фраже, дарёная посуда.
Подкатит мусорка к окну —
задребезжит стекло и пластик.
Проулок узкий свой кляну,
забытый, как прошедший праздник.
А было здесь светло в ночи,
в соседней лавочке пылились
на плошках синие мечи,
ретиво кабаре плодились.
В подвале сладился дуэт,
в котором оба очень милы,
поклонникам отбою нет,
без перерыва на обед
он тратит творческие силы…
Сквозняк с насмешкой просвистит,
свое являя постоянство,
и щедро пылью одарит
из заоконного пространства.
Неужто в прошлое уйдёт
дуэт? — А как согласно пели!
Но даже эху не расчёт
сегодня множить эти трели.
На антресолях — связки книг
и гостевая раскладушка.
Но навсегда ушёл старик
и, торопясь, ушла старушка.
Окно
На письменном столе — следы былых чернил.
Тревожат сквозняки пустую птичью клетку.
Озябший клён совсем окно мне затемнил,
повесив на карниз расхристанную ветку.
Она была полна и листьев золотых,
и в крылышках сквозных своих семян летучих.
И снова тщилась я понять свободный стих.
И старый дом был тих, и небо — в низких тучах.
А мой ручной щегол? А детских санок бег?
Сосульки под окном ещё вчера звенели…
Потом взвилась метель. Опять растаял снег.
Проснулась — а виски заметно побелели.
Не тает седина от близкого тепла,
по-прежнему легко во сне летают сани.
А то, что о тебе в стихах я наплела,
в отпущенные дни распутываем сами.
Нотрдамские пчёлки
Нотрдамские пчёлки, бедные погорелки,
вот уже две недели я не в своей тарелке.
Растревоженным роем вы надо мной кружите,
понабились в подушку, целую ночь жужжите.
В старом застряли пухе, в левом скребётесь ухе.
Я не хочу быть ульем, я обойдусь без мёда,
мне не по нраву ваша сладкая несвобода,
соты, царица, трутни, зимние посиделки,
но не могу покуда я разлепить гляделки.
Сон меня держит цепко, чую, что влипла крепко.
Вот уже завозились возле правого уха.
«Есть, — мне жужжат, — старуха, и на тебя проруха,
милости не дождёшься, прошлого не воротишь.
Если уста отверзнешь — худшего напророчишь».
До предела
Александровский сад заметён до предела.
Слишком рано зима, не таясь, поседела.
Снег надолго залёг, не отступит мороз.
Я забросила краску свою для волос.
Спят ненужные рифмы, как сытые мыши.
Спит узор на стекле и тарелка на крыше.
Вереница авто утонула в снегах.
Удивляюсь себе, что ещё на ногах,
что ковёр по старинке я снегом почищу,
что подобных занятий придумаю тыщу.
А тебя на прогулку я вытащу в сад,
над которым холодные звёзды горят.
Две дорожки следов
От льдины, что под ногами, до звезды у меня за плечом —
всюду ночь без единого лишнего звука.
Не мучай меня, не спрашивай ни о чём.
Всюду зимняя оторопь, имя которой — скука.
За горизонт ушёл последний баркас.
В каменном лабиринте спряталось эхо.
Две дорожки следов остались от прежних нас,
тень улыбки и горечь смеха.