Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2023
Колесник Любовь Валерьевна — поэт. Родилась в 1977 году в Москве. Автор пяти книг стихов, среди них «Мир Труд Май» (М., 2018), «Музыка и мазут» (СПб., 2020). Победитель Международного Волошинского конкурса (2019), лауреат премии журнала «Дружба народов» (2020). Живёт во Ржеве.
* * *
До марта ещё подморозит, а дальше — теплеть,
откроется солнце и грянет скворцовая ода.
В оврагах река заворочается, как медведь,
и треснет от радости гулкой пустая порода.
Всё будет: пичужья борьба и лихая вода,
весёлые травы проколют покров позвонками.
И я никогда не умру, никогда-никогда —
извергнутый почвой, под гору катящийся камень.
Я выучу, вымолчу: в зычном зиянии дня
понурая вечность на грудь мне копытом вставала!
«Тепляк» на Торжок пробежит, дребезжа и звеня,
и вовсе исчезнет, как будто его и меня,
и этого тонкого дня никогда не бывало.
* * *
Депутат Федерального Собрания Российской Федерации
в деревню сбагрил чистокровного коня.
Дочке надоело им заниматься,
а платить за постой в московской конюшне не хотелось ни дня.
Конь понуро стоял на цепи, стреноженный —
чёрный красавчик, ехавший большой приз.
— А ещё с ним седло отдали хорошее, —
сказал дядя Коля, пьяница, гармонист,
и вытащил немецкий Kieffer тыщ за двести —
поеденный мышами, обсиженный кошками, весь в пыли.
— Бесхозяйный ты дед, догадался б седло повесить!
Ты ж его испортил!
— Ой, никак! Ой, рука болит!
— Так продай!
— Не могу, ведь оно чужое —
боязно, шкуру спустит же депутат!
— Депутат в Москве за родину болеет душою,
последний раз был в деревне пять лет назад.
Конь кивал головой, над глазами роились слепни.
Лохматая кошка свернулась клубком на седле.
Нет ничего отчаяннее и великолепнее,
чем жить на земле:
я это седло, я эта Россия,
я гремящий колхозной цепью чистокровный конь.
Я дяди Колина трёхрядная сиплая
«Прощание славянки» играющая гармонь.
* * *
На вилах дрожало живое сено
тысячекратными горлами птиц.
Лошадь ходила в путах, не понимая плена,
солнце за край болота валилось ниц.
Закат закрывал медленное забрало,
поле погружалось в вечный покой.
Я докосила, заскирдовала.
Ты попросил: «Постой,
пока в березняке пересвистываются совы,
от земли поднимается белый дым —
сделай так, чтобы мир снова стал словом
и остался им».
* * *
Между небом и мной — невесомый дымок пуповиной.
Журавлиная стая над ельником тянется длинной,
подгоняемой ветром, растрёпанной ветхой верёвкой.
Я хватаюсь за хвостик, бегу далеко и неловко —
по раскисшему полю к деревне Лубёнки, Дубёнки.
Полустёртые карты и полуслепые иконки,
мина кислая бабья и ждущая мина земная —
это всё — не родящая льна моя глина родная.
Вековая осина вершит двоеперстье Исуса.
Добежала и падаю, мам, ты железного вкуса.
* * *
Набухает железной рудой водоём.
Мы сначала намокнем, а после сгниём.
В небе — рваная рана рассвета.
Вот такое степенное лето.
Выдь на Волгу выть волком: куда, на луну ль?
На пестрядинном небе колеблется нуль —
это я оторвался от ветки
и лечу от колядки до клетки.
Я нечаянно, мама! Не злись на меня.
Бересклет да суглинок, кипрей да стерня —
я люблю тебя всю и жалею.
И стараюсь не гнить, прорастая из пня,
и держаться корней, как умею.
* * *
Знаешь, что это? Тропка
заячья под кустом,
холм, травяная штопка,
зёрнышко под листом.
Вьюга, как суеверие:
видеть, терпеть, вертеть.
Кровь на снегу и перья.
Знаешь, что это? Смерть.
Небо с глазами Вия,
дымные купола.
Знаешь, кто я? Россия,
за перелеском мгла.
* * *
Я качусь не спеша, не резвей лошадиного шага.
В небе чёртова бабушка вьюгу взбивает мешалкой.
В доме тихая женщина ставит тарелки на стол.
За четыреста вёрст площадями идёт комсомол.
Здесь земля как неволя, а значит, не выйдет быстрее.
Под ногой прогибается времени скользкое стремя.
Показалось, изба? Нет, заснеженный угол голбца
да рванина пырея, над ними пурга без конца.
Ты откуда, цыганская девочка в чёрной цигейке?
Замедляются музыки сдавшиеся батарейки.
Расскажу без неё: буря мглою по-прежнему кроет.
Мы спаслись. Скоро Сретенье — знаешь такое?
* * *
Там, где Куекша течёт, перекликаясь с Сендегой,
на косогорах стоят вековые сосны.
Пока люди спят, они водят хороводы,
ловят друг друга за зелёные косы.
А когда приходит черёд, деревья падают в белый снег
плоскими бабьими лицами с золотым румянцем —
Снегурочки ложатся на пуховые перины
в ожидании Мизгирей.
Те прогревают свои фуры с московскими номерами.
Переносят тела стволов в стальные гробы
и едут, напевая грустные песни
о том, что ничего уже не осталось:
ни золота в синих куполах,
ни деревьев в лесу, ни Бога в небе.
Течёт Куекша.
Звенит Сендега.
Ветер воет вдоль пустых берегов.
* * *
Собаки — звонки, поленницы — позвонки.
Старуха рубит курицу на заднем дворе.
Курица бежит, забывши о голове,
бабка плачет, дед ругается, я смотрю.
Собака лает, трактор работает, люди — нет,
жизнь тупым топором тяпает по горбу.
Курица бежит и бежит на свет.
Я бегу, бабушка, я бегу.
* * *
Жизнь моя, коробка белого света,
набитая голосами птиц.
Короткая ночь, наутро которой — лето,
собранное из косточек и крупиц.
Красивый ельник на месте старой деревни,
страшный ельник по краю болотных вод.
Зимородок с заревом в оперении,
лосёнок, матери тычущийся в живот.
Посреди леса — яблоня.
Я её не сажала,
она сама,
в сердце радость — тоже сама.
Смерть-змея, воткни в себя своё жало.
Отступи, тьма.