Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 2023
Комаров Константин Маркович – поэт, литературный критик, литературовед. Родился в 1988 году в Свердловске. Окончил Уральский федеральный университет им. Б.Н.Ельцина. Кандидат филологических наук. Автор семи сборников стихов. Финалист премии «Лицей» (2018, 2021), лауреат «Филатов-феста» (2020) и других. Живёт в г. Липецк.
Державин
Не ржавые петли держали
ту дверь, что он вынес с ноги —
подтянут, суров и державен,
раскатистой рифмы снегирь.
Не знали высокие лица
глубинной его высоты,
но смелость ценилась Фелицей,
и он перешёл с ней на ты.
В содружестве с гулкою сутью
он плавил себя, как звезда,
властителям льстивым и судьям
по строгости полной воздав.
Сквозь званское звяканье рюмок
почтив грандиозность руин,
идёт он — большой и угрюмый,
дворянства мудрейший друид,
с мирской рассчитавшийся славой —
на смертный стремительный свист,
чтоб вышел из тени кудрявый
отмеченный им лицеист.
Жуковский
Чтоб огнь сердечный не потух,
есть в языке родном опора —
схватить германский мрачный дух
морозцем русского фольклора,
невыразимое постичь,
сокрыть элегию в балладе,
и романтизма кинуть клич,
и с царским отроком поладить,
дать обессилевшей душе
звук, что высок, но не напыщен,
доступным сделать для ушей
безмолвье сельского кладбища;
с достоинством себя нести
и музыку вочеловечить,
в сквозящий воплощая стих
дыхание туманной речи;
сквозь заросли черновика
нащупать красоты лакуны,
и воспитать ученика,
и проиграть ему, ликуя!
Батюшков
До чёрных недр познавший сплин,
запаянный в страданье пленный,
усталый русский Гёльдерлин,
Ахилл лихой страды военной.
Жаль, от безумья нету лат,
пятно на сердце в мозг пролезет,
и песен италийский лад
сомнёт душевная болезнь.
Среди рассыпчатых теней
душа на выдох слова просит,
мы кое-что поймём о ней
по опытам в стихах и прозе,
чуть приоткроется для нас
та мощь психических увечий,
что на вопрос — который час? —
даёт права ответить — вечность.
Над Вологдой порхает снег,
и птицы белые пернаты,
и мудрый, как Мельхиседек,
Бог ждёт его в свои пенаты…
Баратынский
Чьи бы тут надежды не померкли
перед миром, что наполнен злом,
если кража вшивой табакерки
бытие бросает на излом?
Голос чист, когда в слезах омылся,
и мягка могила, как постель,
прочен стих, налитый скорбной мыслью,
вскрывшей анатомию страстей.
И не страшно до сердца раздетым,
словно в финский ледяной залив,
в сумерки входить перед рассветом,
чернотою зренье опалив.
Ласковая радость, словно Эда,
тлением глухим развращена,
и к словам последнего поэта
зябко подступает тишина.
Высверлить колючими лучами
прорубь света — так ли дар «убог»
подлинного гения печали,
смотанной в бессмертия клубок?
Пушкин
В том, как смеётся он и плачет,
чернь не признает своего.
И мал, и мерзок он — иначе,
и всё иначе у него.
Клубится в небе царскосельском
словесной магии туман,
и в отзывающемся сердце
даёт ростки зерно ума.
Движеньем в животворной призме,
как светоносный луч, возник
ведомый чутким протеизмом
воздуховидческий язык.
Вот он идёт дорогой цельной,
блестящей, словно невский лёд.
Вот этот опыт драгоценный
на полке вплавлен в переплёт.
Нырнёшь — выныриваешь бодрый,
счастливый тем, что под рукой
великой росчерки свободы
и воли трепетный покой.
Анненский
Царскосельский директор
в неприметном пальто.
Ускользающий некто.
Одинокий никто.
Он грызёт заусенцы,
строит даль из песка,
колет мягкое сердце
поездная тоска.
И стучит на репите
по мозгам кэк-уок.
Ищет он в Еврипиде
краткой стойкости срок.
Баррикады на Пресне,
на Неве тонкий лёд.
Льются тихие песни
и трилистник цветёт.
И кончается воздух,
хрусткий, как огурец,
но качается в звёздах
кипарисов ларец.