Стихи
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2023
Коновалов Евгений Владиславович — поэт, литературный критик, кандидат физико-математических наук, доцент Ярославского государственного университета. Родился в 1981 году в Ярославле. Автор нескольких книг стихов. Лауреат 1-го международного поэтического конкурса им.И.Бродского (2014). Живёт в Ярославле.
* * *
Что там, за плотью неба? Глух, неведом
голос грядущего. Бывало, стоишь чуть свет —
ан катастрофу на палочке уже нарекли победой
после крик-шоу сплетен и бед.
Запах вечерних сосен, отчаянное стаккато
блудного соловья и в полный рост
роза на скатерти. Накрыт, но не предугадан,
банален — едва ли, присыпанный крошкой звёзд.
Что там, за дверью мира? Всё дорога,
кочки да ссадины, а рядом таится страх
одиночества родового — в деснице Бога,
обесцененного на мировых устах.
В саже и рёве пелёнки планеты, что-то
мадонна поёт голышом, ангел бескрыл;
но жалоба Лира с наивностью Дон-Кихота
оберегают нас из последних сил.
Созданный жизнью из ниоткуда, кроме
как из рифмы нежданной двух судеб, он по воде
аки посуху шествует, незнакомец,
или спит со всеми удобствами — в животе.
* * *
Соловей над кладбищенскими деревьями.
О вечной жизни ли он поёт
или о земной?
Вот она, неисповедимая,
с верным куском рабства, отрыжкой свободы,
химерами власти — над перстью праха,
оторванными ногами и головами.
Буднично и покойно
ложиться под гранитную слизь.
Все ни при чём. Таков приказ.
Мало,
как мало нам надо,
чтобы одобрить очередной
листопад из детей человеческих —
или петь соловьём
перед могилой.
* * *
Из мятого вагона после взрыва
носилками таскали трупы
и складывали их под простыни,
и — не хватило. Вздрогнуло
и запиликало — на том,
что было третью человека,
звонил мобильник. Пел тореадор.
Старик в красном
Л.А.Шифрину
«О смерти да о смерти — все стихи,
неужто больше не о чем?!» — спросил он
и усмехнулся. — «Мало ли кругом
людей, работы, счастья, увлечений
хоть марками почтовыми? Об этом
пиши, и слава богу!» — Замолчал
и сделал жест, как бы сметая гибель
с пути всего живого, — и не раз
одерживал победу он над ней
со скальпелем в руке.
Как отвечать тут? Или все поэты
одно поют? Что обе двери мира
спокон веков притягивают взгляд,
и блудный сын торопится пожить?
Что молодость её ещё не знает
и рада с ней заигрывать, что ужас
придёт потом?
…Вблизи Новороссийска, в сорок третьем,
под бесконечным авианалётом
вчерашний пятикурсник на «Ташкенте»
без сна вторые сутки зашивал
и резал раненых — на чистом спирте,
и чтобы не свалился он, матросы
кулак ему совали под ребро,
и бомбы ухали в кильватер так,
что матюки с молитвами мешались…
Качая поседелой головой
на фоне долголетнего заката,
покойно сидя в кресле, не спеша
рассказывает случаи из жизни.
…А сам исполнен жизнью до краёв
с четвёртого инфаркта, и он знал —
последнего.
Ни кипы, ни креста. Согласен разве
на ладанку из нитроглицерина
как ёлочное украшенье. Шутит
исправно дед-мороз, а новый год
вот-вот настанет. Что ещё? Теперь
сумеем пережить мы тот февраль,
когда весной уже наполнен воздух
и воробьи готовы петь осанну,
и вся-то смерть — не более чем точка
в переизбытке слов.
Путём Иова
Неужели так просто — от Бога,
и — за пазуху? В школе невзгод
карантин. Исподлобья с порога
смотрит опустошительный год.
Маска страха и доблести. Поздно
изолироваться в свой бедлам,
и летят сквозь единственный воздух
бомбы ненависти — ко всем нам.
Искушают соблазны оравой,
искажается воплями вдох.
В царстве пошлости прячется дьявол.
В царстве пошлости немощен Бог.
Не закрыть от напасти границы,
клетка звука — и та позади.
Мы подходим к барьеру — на лицах,
и с экзаменами во плоти.
Но и сосны — по горло в диктанте,
но и семя пускается в рост
к беззастенчивой гибели — там, где
шлейф комет и пульсация звёзд.
Здесь и впишемся, сыне. Тревога
ждёт надежду, а губы сипят:
«Если что-то и было от Бога,
то теперь — от себя. От себя».
Романс
Жизнь украшает — колотьём в груди
и красноталом в сумеречной чаще.
От юности, галдящей позади,
к затишью листьев хочется всё чаще.
Фото-мгновениями полон год,
и каждое — по фаустовской части.
Жизнь убывает — мелочью забот
и детством, перешедшим в обиход,
и даже счастьем, боже, даже счастьем.
Текущее из вечности вино —
что залпом, что по скатерти, — но терпок
ежеминутный вкус, а всё равно
пьянит насилу, слюбится и стерпит.
Надтреснутая музыка, учи,
раз ты нам уготована! Авось ей
удастся подобрать ещё ключи
к бунтующему сердцу — хоть молчи,
да в рифму, подступающая осень.
* * *
В парке на площади мира
солнце раскрашивает кору
летних каштанов, и сыро
пахнет трава на пару.
В парке на площади мира
не сосчитать детвору
с маминым платьем как ориентиром
на голубином пиру.
В парке на площади мира
счастливым быть подобру
и поздорову лобастым кумиром
красно стоять на миру.
В парке на площади мира —
вот ещё, весь теперь не умру,
подданный рифмы, задира
листьев на зябком ветру.