Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2023
Лада Щербакова окончила философский факультет МГУ им. М.В.Ломоносова, кандидат социологических наук. Автор рассказов, напечатанных в коллективных сборниках («Пашня», «Твист», «Вечеринка с карликами» и др.). В «Дружбе народов» публикуется впервые.
Посвящается Оле
— Господи, ну откуда она взялась на мою голову? — Соня металась по комнате. — Ты бы её слышал! Суржик — это мягко сказано. Эти бесконечные «шо» и «гы». Знаешь, что она мне сказала? «Ложи свою сумку сюда!» У меня чуть конвульсии не случились. Паша, ты меня вообще слышишь?
— Слышу-слышу. — Сонин муж застыл перед стеклянной витриной, заполненной благородного вида бутылками. В руках он держал ещё одну, безуспешно пытаясь найти для неё свободное место. — А что говорит папа?
— О-о! Он так мило закатывает глаза: «А что не так? Я тоже всегда путаю». То есть он хочет сказать, что на старости лет у него случилось помутнение рассудка и он забыл русский язык!
— И где же он её откопал? — Паша любовно разглядывал свои сокровища. За много лет он собрал достойную для непрофессионального ценителя коллекцию виски. — Как думаешь, шотландцев рядом с англичанами лучше не ставить?
— Это же бутылки, а не собутыльники, морду друг другу точно не набьют! — фыркнула Соня. — Где откопал? Где-где, на ридной Украине. — Обессилев от броуновского движения, она плюхнулась в кресло. — Помнишь, пару лет назад он к друзьям ездил? Вот там и познакомились. В каком-то кафе. Она то ли официанткой, то ли поваром работала. Так они, оказывается, всё это время поддерживали телефонный роман.
— А почему она только сейчас приехала? — Павел наконец определился с локацией и осторожно раздвигал бутылки, освобождая место для нового экспоната.
— А потому что у неё раньше муж был! А потом сплыл. Свалил куда-то. А она на крыльях любви понеслась к своему принцу.
— Да уж, принц ещё тот. — Павел водрузил бутылку на полку, сделал шаг назад и довольно кивнул: то что надо. Он закрыл стеклянную дверцу и повернулся к жене: — Ну а чего ты так переживаешь? И ему хорошо, и тебе меньше мотаться придётся. Да и спокойнее как-то, когда он не один. Квартира на тебя оформлена, так что волноваться вообще не о чем.
— А почему он мне раньше о ней ничего не рассказывал?
— Ну, тебе бы это вряд ли понравилось…
— А мне и сейчас не нравится! — взвилась Соня. — Он не заикался о ней никогда, и тут на тебе — здравствуйте, я ваша тётя. Это, конечно, его дело, вот только кормить её кто будет? И так пропасть денег на больницы и лекарства уходит. А на папину пенсию особо не разживёшься.
— Она же может на работу устроиться.
— Да кто её в таком возрасте и с украинским паспортом на работу возьмёт? Разве что вагоны разгружать — там такой потенциал, о-го-го!
Паша приподнял правую бровь:
— Потенциал? Хм-м. И как же она выглядит?
— Как выглядит? — Соня скривила губы. — Ну, как бы тебе сказать? Она такая… большая. Большая такая тётя. Тётя Лошадь.
* * *
Тётя Лошадь приехала из Бердянска. Звали её Люся. Именно Люся, а не Людмила. Чёрным по белому в её жёлто-синем паспорте было написано: Загоруйко Люся Степановна. Люся была младше Сониного отца на семнадцать лет и выше на целую голову. Рядом с ней Пётр Аркадьевич, мужчина не самого выдающегося телосложения, выглядел тщедушным подростком. А вот у его подруги выдающегося было много, начиная с сорок третьего размера ноги и заканчивая коротко стриженой головой ярко-лилового цвета. Сходство с мгновенно прилепившимся прозвищем усиливали длинные мускулистые ноги, которые Тётя Лошадь с гордостью выставляла на всеобщее обозрение: мини-юбок и разноцветных лосин в её гардеробе было великое множество. Но самой примечательной частью её тела был бюст. Раздавая женские прелести, Бог Люсю не обидел, даже наоборот — слегка переборщил: встряхнул баночку с волшебным порошком, а крышка и соскочила.
Люсины без пяти минут шестьдесят выдавало только лицо. Южное солнце выжгло на нём причудливую паутину морщин, сбившихся в кучки в уголках губ и глаз. Битву за молодость Тётя Лошадь вела проверенным веками способом: её оружием были тональный крем, румяна, тушь и помада. Застать Люсю без макияжа было практически невозможно. Утром, едва проснувшись, она открывала косметичку размером с небольшой чемодан и начинала преображение.
— Стою я возле лифта, жду, дверь открывается, и тут она мне навстречу! — докладывала мужу Соня после очередного визита к папе. — У меня чуть коленки не подкосились. Щёки пунцовые, веки зелёные, а губы, губы… — Соня замотала головой, не в силах передать словами эмоции. — Ей бы гримёром в театр Кабуки или мастер-классы по боевой раскраске шаманам давать. Очередь бы выстроилась!
— Ну вот, а ты говорила, что ей работу найти будет сложно, — посмеивался Паша. — И куда же она направлялась?
— Ни за что не угадаешь. Выносить мусор!
* * *
В отличие от жены Паша ничего криминального в увлечении тестя не видел, но, зная характер своей второй половины, старался в дискуссии не вступать. Время от времени он хмурил брови, с недоумением наблюдая, как Соня, надувшись, гремит кастрюлями, покрикивает на сына или отчитывает Люсю за переставленный на другую полку утюг. Соню в Люсе раздражало всё. Глядя на новую подругу отца, она искренне недоумевала, как эта женщина может ему нравиться. Она вспоминала хрупкую маму, её крошечного размера туфли и изящное концертное платье, недавно выскользнувшее из шкафа. Сейчас в родительском шкафу висели футболки пятидесятого размера, джинсы с вышитыми на попе розами и густо облепленная стразами косуха из фиолетового дерматина.
— Вот, все вы мужики одинаковые, — бухтела Соня. — Женитесь на интеллигентных девушках со вторым размером, а в глубине души мечтаете о какой-нибудь Люсе минимум с пятым. И как она всё это богатство на себе носит?
— Завидуешь? — хихикал Паша, пытаясь ущипнуть жену за весьма скромные прелести. — Она, наверно, капусты в детстве много ела. Даю тебе честное благородное слово: о Люсе я не мечтаю, ну разве что о Памеле Андерсон! Но не часто! И совсем чуть-чуть! Так, всё-всё, пошутил! Не дерись! Купить капустки?
— Я столько не съем! — отмахнулась Соня. — Ты только представь, если к моей хилой тушке такое богатство прицепить?
— Ну а что? Зато кружку с пивом поставить можно! И бутерброд положить! — веселился Паша. — И чего ты вообще так волнуешься? Баба как баба. И масштабы её сисек Петра Аркадьевича явно не пугают. А то что она Данте от Дантеса отличить не сможет, ему точно по барабану. Для твоего говорливого папы Люся — кладезь. Молчит, поддакивает и в рот заглядывает. Мечта, а не женщина!
Получив лёгкий толчок в бок, Паша меняет тональность:
— Меня во всей этой любовной истории другое удивляет: а он-то ей зачем? Пётр Аркадьевич — чудесный старикан, но на принца явно не тянет. На Украине что, все гарные хлопцы младше семидесяти перевелись?
* * *
Единственный «гарный хлопец» в Люсиной жизни — её бывший муж — исчез года полтора назад. Сел за баранку своей газели и не вернулся, только сообщение прислал — мол, не жди, дорогая, уехал начинать новую жизнь. В новую жизнь муж уехал не с пустыми руками. Незадолго до отъезда он взял большой кредит под залог квартиры, вписав жену в поручители. Люся подмахнула бумаги не глядя, а спустя полгода получила грозное извещение из банка. Знакомые организовали Люсе консультацию у лучшего в Бердянске юриста, который за половину её зарплаты предложил целых три варианта решения проблемы: либо искать пропавшего мужа, либо выплачивать долг, либо отдавать банку заложенную квартиру. Долг отдавать было нечем, с квартирой расставаться не хотелось, поэтому Люся стала искать мужа. Но пока она безуспешно обзванивала родственников и знакомых, писала заявления и ходила в полицию, её задолженность банку выросла до астрономических размеров. Вдобавок ко всем несчастьям один за другим скончались её старенькие родители, не подозревая, что тем самым спасают от полного краха свою непутёвую дочь. Поплакав над могилками, осиротевшая Люся подписала документы на передачу квартиры банку, перевезла вещи в унаследованную хрущёвку, подала заявление на развод, пристроила подруге кота, после чего собрала свои скромные пожитки и уехала к Петру Аркадьевичу в Москву.
* * *
На незнакомый мир московской окраины Тётя Лошадь смотрела с опаской. Соне она призналась, что ни разу не выезжала за пределы Запорожской области. На вопросы о том, как же ей это удалось, Люся разводила руками: «Та где же взять столько грошей?» Соня хмыкала и пожимала плечами. «Было бы желание, к нему и деньги приложатся», — искренне считала она, уверенная, что все эти Люсины заморочки — ни что иное как фобии и узость кругозора. Напуганная многочисленными телебайками о нелюбви «москалей» к украинским приезжим, Люся поначалу без острой нужды из дома не выходила. «Та ещё побьют! — отмахивалась она. — И зачем нам опять в магазин? Ещё ж картошки полный кулёк! Давай нажарю!»
Жарить Тётя Лошадь любила от души. Щедро плеснув в сковороду растительного масла, она бросала в её урчащую, взрывающуюся пузырями утробу всё, что находила в холодильнике. На запечённые в духовке отбивные она смотрела с большим подозрением (так из них же весь сок утёк!), а паровые котлеты и вовсе вызывали у неё чувство неподдельной брезгливости. Постный борщ с белыми грибами, приготовленный Соней, Люся посчитала малопригодным к употреблению. К следующему её приезду она сварила «настоящий» — наваристый украинский борщ с буряком, щедро сдобренный чесноком и толчёным салом. — Лучше брать кусок на кости, с жирком! — объясняла она, доедая вторую порцию. — А то надо же шо придумали: борщ без мяса варить!
— Я ей говорю, Люся, папе нельзя жирного и жареного, это же сплошной холестерин, у него давление скачет! Ему диета нужна! А она на меня смотрит, как будто я ей высшую математику объясняю. Она своими драниками и шкварками папе всю пищеварительную систему подорвёт! — негодовала Соня.
— С салом и чесноком, говоришь? — живо заинтересовался Паша. — Ещё и с пампушками!? М-м, что-то давно мы с Петром Аркадьевичем пивка не пили, надо бы в гости съездить… Как он себя, кстати, чувствует?
* * *
Пётр Аркадьевич чувствовал себя хорошо. Соня с удивлением наблюдала, как её потухший после смерти мамы отец разогнул вечно сутулую спину и навестил ближайший секонд хэнд, где приобрёл ярко-жёлтую рубашку, белые брюки и туфли «под крокодила». Он пропустил плановые анализы и зарегистрировался в Facebook. Как-то раз Соня с ужасом обнаружила два припаркованных на лестничной клетке расшатанных велосипеда. Пётр Аркадьевич и Люся приобрели их за бесценок у каких-то забредших во двор алкашей. Соня кричала на папу и хлопавшую накладными ресницами Тётю Лошадь, расписывая ужасные последствия такой немыслимой глупости: от сломанной шейки бедра до тюремного срока за скупку краденого. Пётр Аркадьевич уверял дочь в полной секретности столь выгодной сделки и абсолютной безопасности двухколёсных прогулок: «За меня, доця, не волнуйся, папа у тебя ещё о-го-го!» Соня, которую отец в последний раз называл «доцей» лет двадцать назад, дёрнулась как ошпаренная, бросилась в гостиную, где обнаружила аккуратно развешенные на телевизоре гигантского размера бюстгальтер и трусы в горошек.
— Пардоньте, пардоньте, — Тётя Лошадь с виноватым видом протиснулась в дверь и собрала бельё. — У нас сушилка сломалась, завтра верёвку прикуплю!
— Зачем верёвку? — Соня оцепенело взирала на Люсю.
— На балкон пришпандорим — вещи сушить! — Тётя Лошадь прикрыла за собой дверь, а Соня сжала кулаки и тихо зарычала.
* * *
Малоросские словечки сыпались из Люси как из рога изобилия. Все её «кулёчки», «мряки» и прочие «клаптики» вызывали у Сони зубовный скрежет. Тётя Лошадь «скучала за» своим оставшимся на Украине котом, рассказывала, как она «смеялась с него», когда тот «раздербанил» её веник, устроил полный «гармыдер» и виновато «телепал» хвостом, будучи пойманным на месте преступления. Разницу между «положить» и «класть» она так и не усвоила.
— Ну что может быть проще? — кипятилась Соня. — Обезьяну научить можно! Я каждый раз боюсь, что схвачу поварёшку и хлопну её по башке! Потом меня посадят в тюрьму, и Тёмыч будет расти сиротой!
— Медитируй, — усмехался Паша в ответ на жалобы жены. — Полезная для душевного здоровья вещь. И для семейной жизни тоже — меньше бурчать будешь и на меня, и на Тёмыча. Ну, не сделал он вчера математику, устал, чего ты на него собак спустила? Он что, теперь на всю оставшуюся жизнь неучем останется?
Соня, насупившись, яростно толкла горячую картошку. Паша подошёл и мягко приобнял жену.
— Ты из-за этой Люси всё время какая-то напряжённая, далась она тебе. Давай-ка я тебе кое-что покажу. — Он принёс из соседней комнаты деревянную, пахнущую старым погребом коробку, осторожно открыл. — Смотри, какой я «Макаллан» на аукционе поймал! Три года за ним охотился! — Он прижал бутылку к щеке. — Ах, ты ж моя прелесть! Специальный выпуск — его к юбилею Её Величества королевы Елизаветы разлили!
Соня равнодушно скользнула взглядом по бутылке.
— На твою коллекцию уже, наверно, машину купить можно! Даже не представляю, сколько ты денег вбухал! А сам с разбитым телефоном уже полгода ходишь!
— Телефон подождёт. Работает, и ладно. А этот «Макаллан» со временем только в цене вырастет! Мы его с тобой на золотую свадьбу выпьем! — Паша открыл витрину и торжественно водрузил бутылку в центр экспозиции. — Хотя я бы и сейчас от рюмочки не отказался. Составишь компанию? У меня открытый ром есть!
Соня замотала головой — «не, не хочется».
— А зря, тебе бы не помешало. Ну, тогда я сам. М-м, понюхай, как шоколадкой пахнет! Так о чём мы только что говорили? Люся… поварёшка… Ах да! О медитации. Ты в следующий раз, как услышишь её суржик, вдохни поглубже и представь, что у неё изо рта вылетает… бабочка!
— Я боюсь, что только галушку могу представить, — ухмыльнулась Соня. — Помнишь, как у Гоголя? Только они Пацюку сами в рот прыгали, а у неё выпрыгивать будут. Интересно, а она Гоголя читала? Ой, ну я спросила…
* * *
Люся Гоголя не читала, Люся Гоголя смотрела. Свои пробелы в образовании Тётя Лошадь всю жизнь ненасытно восполняла кинематографом. В приоритете были старые советские фильмы — их содержание и главных героев Люся знала наизусть. Она прекрасно ориентировалась и в судьбах актёров — их браках, разводах, сердечных делах и прочих биографических коллизиях. Соня подозревала, что все «гроши», которые Тётя Лошадь зарабатывала на ниве украинского общепита, та спускала на глянцевые журналы, а позже — на видеокассеты. Познания Люси в сфере кино были поистине энциклопедическими, но, к сожалению, абсолютно бесполезными. Люся хранила их, как старый сундук с бабушкиными приданым, — куча пропахшей нафталином былой красоты. Раз в год хозяйка этого наследства вытаскивает давно пожухлые, но дорогие её сердцу наряды на свет Божий и развешивает проветриться на чуть морозном ноябрьском воздухе. Потом всё это добро снова отправляется в сундук — до следующей перетряски.
И всё-таки однажды Люсины «сокровища» сослужили ей добрую службу. Зависнув возле газетного лотка, она листала свежие киножурналы, комментируя их содержание скучающей продавщице. Слово за слово, и Люся обнаружила рядом с собой заинтригованную её рассказом аудиторию. Она с радостью распахнула крышку заветного сундука и одарила благодарную публику изрядной порцией светских сплетен. Люся поведала, что брак известной актрисы с пожилым режиссёром, увы, распался, а молодой красавчик — любимец публики — ушёл от своей невесты к её брату. Через полчаса у Люси была работа. Она наняла состоятельная пенсионерка, которая когда-то работала директором одного не самого большого, но вполне известного столичного театра. К моменту встречи с Люсей она сменила уже четвёртую домработницу, агентствам не доверяла, и в новую знакомую влюбилась с первого взгляда. Люсины знания о любимом ею актёрском мире её восхитили. На следующий день Люся отправилась в соседний квартал на свою первую уборку. Квартира была не маленькой, а плата за услуги более чем скромной, но Люся не унывала.
Пётр Аркадьевич гордился своей подругой неимоверно. Он звонил всем знакомым и рассказывал, что его Люсенька устроилась на работу в сфере клининга в артистическом доме. Хозяйка была довольна — и уборкой, и готовностью Люси в любой момент поддержать беседу о дорогих её сердцу Василии Лановом и Владиславе Дворжецком. Люся драила полы, стирала, гладила и, в конце концов, окончательно сразила благодетельницу своим фирменным гороховым супом с копчёными рёбрышками. Проглотив тарелку в один присест, хозяйка попросила добавки и живо заинтересовалась, какие ещё блюда умеет готовить Люся. После голубцов, тушённых в сметане, и жареных «пальчиков» из баклажан плата за Люсины услуги ощутимо возросла.
* * *
Шли месяцы, папины анализы держались в пределах нормы — не лучше, но и не хуже. Его звонки дочери стали реже, а традиционные жалобы на жизнь сменились будничными новостями. Пётр Аркадьевич рассказывал о грибной поляне, которую они с Люсей нашли во время прогулки, о пирожках с капустой, испечённых ею на выходные, о новом чудодейственном лекарстве из Европы… Соня слушала вполуха, ссылалась на параллельный звонок и быстро сворачивала разговор. В отличие от Сони Люся была идеальным собеседником. Она заинтересованно кивала, вскрикивала «да ты шо!» и артистично закатывала глаза, не отрываясь от лепки вареников или жарки котлет. Пётр Аркадьевич, вдохновлённый её вниманием, выговаривался всласть.
Соня изо всех сил старалась не ворчать, но её по-прежнему угнетало присутствие в родительском доме постороннего человека. До приезда Люси каждая вещь была здесь знакомая и родная. Что-то она покупала сама, что-то привезли из давно затёртого в её памяти города детства. С этим городом она с юных лет была на «вы» и чем старше становилась, тем сильнее чувствовала свою инаковость. При первой же возможности она сбежала оттуда, а потом увезла родителей, сохранив в шкатулке памяти только самые драгоценные, самые трогательные воспоминания. Время от времени Соня открывала крышку старого пианино и гладила пожелтевшие от времени клавиши. Она вспоминала маму и её изящные кисти с тонкими пальцами, порхавшие по клавишам. Над инструментом висела картина с розовыми, дышащими нежностью пионами — папа купил её на последние деньги у какого-то забулдыги на набережной; а на самом пианино стояла чёрно-белая ваза из толстого стекла — свадебный подарок родителям. Однажды Соня приехала, зашла в комнату и ужаснулась. Многолетний симбиоз был варварски нарушен: вместо вазы из пластикового постамента выпрыгивал фаянсовый дельфин, а сама ваза изгнана на пыльный подоконник.
Дом с катастрофической скоростью наполнялся новыми предметами. На первые заработанные деньги Люся купила чашку с котиком, подушку с котиком и множество глянцевых журналов.
— Ты представляешь, она всего Чехова в диван засунула! — негодовала Соня. — А на освободившуюся полку поставила, как ты думаешь что?
— «Тараса Бульбу»? — приподнимал левую бровь Паша.
— Очень смешно.
— Поваренную книгу?
— Нет!
— Тогда сдаюсь!
— Фотографию котика!
— Бедный Антон Павлович, — драматично вздыхал Паша. — Какое немыслимое унижение!
— Ага, и Булгакова туда же! — не замечая иронии, кипятилась Соня.
— Ну, вдвоём им всяко веселее будет, сообразят там что-нибудь на двоих! Может, и мы с тобой тоже? Как насчёт кампари? Давай Тёмыча спать уложим и какое-нибудь кино посмотрим. Обещаю: котиков там не будет!
* * *
Приближалась весна, а вместе с ней день рождения Петра Аркадьевича. Соня съездила навестить папу и вернулась мрачнее тучи. Едва ступив на порог, она замогильным голосом сообщила мужу новость:
— Они решили праздновать юбилей!
— Ну и отлично, салатиков поедим! Я Петру Аркадьевичу давно «Ред Брест» обещал подарить! — Паша радостно потёр руки. — Ты не представляешь, какая сегодня невероятная гонка! Гамильтон на первом круге вылетел, иди скорее садись! У феррари есть шанс!
— Паша, каких салатиков, какой «Ред Брест», как я это недоразумение людям покажу!
Паша на мгновение замер, потом взял пульт, выключил телевизор и внимательно посмотрел на жену.
— Соня, всё, хватит.
— Паша, что хватит, что хватит? Ты что — правда не понимаешь? Но к нам же Васютины придут, а ещё дядя Толя с тётей Тосей, мы же прошлый юбилей с мамой отмечали!
Паша встал, подошёл к жене, положил ей руки на плечи и аккуратно сжал:
— Прошлый — с мамой, а этот — с Люсей. Давай куртку снимай, и пойдём скорее гонку смотреть.
Соня резко вырвалась и убежала в спальню, громко хлопнув дверью.
* * *
В преддверии праздника Люся драила квартиру так, будто ждала в гости как минимум президента. Перестирав все шторы, она переключилась на мебель и отполировала все имеющиеся в доме поверхности до зеркального блеска. Соня с подозрением наблюдала за волшебным преображением давно обветшавшей квартиры. Склонности к идеальной чистоте она у папиной подруги раньше не замечала. Ровно наоборот — периодически ворчала на пыльные подоконники и захламлённые углы, не понимая, как Люсю до сих пор не выгнали из «сферы клининга». Помимо любви к котикам и кино, у Тёти Лошади была ещё одна страсть — вдыхать новую жизнь в использованные предметы. Она бережно хранила пластиковые контейнеры из-под еды. Некоторые из них превращались в мыльницы, другие — в вазоны для рассады, третьи — в коробки для прищепок. Люся стирала целлофановые пакеты и делала тряпки из старых футболок. Пока Люси не было дома, Соня надевала резиновые перчатки, собирала весь этот «хэндмэйд» и выбрасывала в мусор, а через пару недель находила очередного лазутчика.
Как-то раз, накануне праздника, ступив на балкон, она обнаружила не привычную свалку, а ошеломившую её пустоту. Кроме старого буфета и стула, там ничего не было. Соня недоверчиво огляделась: а где всё? Тётя Лошадь сделала загадочное лицо, поднесла указательный палец ко рту и зашептала:
— А я сегодня всё выбросила, ну почти всё, там такая свалка была, одних гвоздей ржавых — килограммов двадцать, наверно, не знаю, что Петя собирался ими заколачивать! А проводов, проводов — слона задушить можно! — Люся захихикала. — Ты только папе не говори, сам он и не заметит!
— Люся, а там, в буфете, коробка жестяная лежала с отвёртками, её ты тоже выбросила? — с нарастающим беспокойством спросила Соня.
— С отвёртками? Ну да, зачем нам столько? У него новых три штуки в комоде лежат!
— Люся, он эти отвёртки с юности собирал, когда ещё на заводе работал. Там у каждой своя история. Если папа пропажу обнаружит, его инфаркт хватит.
Люся позеленела и бросилась в коридор, поспешно натягивая сапоги.
— Сонечка, родненькая, ты ж меня не выдавай, я сейчас мигом на мусорку сбегаю, я найду, найду.
Соня криво ухмыльнулась: ну-ну, попробуй. И чеканя каждое слово, добавила:
— Но чтобы ни один предмет из этого дома больше не исчез без моего ведома!
Через час чумазая и благоухающая помоями Люся торжественно вернула коробку с отвёртками на законное место.
* * *
Очередным камнем преткновения стало праздничное меню. Соня снова негодовала:
— Она меня в могилу сведёт! С меня семь потов сошло — объяснять, зачем нужен цезарь и капрезе, если все нормальные люди в её представлении закусывают оливье и селёдкой под шубой.
— Ну а что, почему нет? Селёдочка да под холодную водочку — самое то. — Паша вяло поддерживал разговор, не отвлекаясь от шахматной партии с сыном. Тёмыч молчал. Ни тому, ни другому не хотелось попасть под горячую руку.
— Ты что — дядю Толю не знаешь? Ему же только утиное конфи да беф бургиньон подавай, а у тёти Тоси вообще на рыбу аллергия.
— А ты собираешься готовить беф бургиньон? Так-так, а что вы, молодой человек, скажете, если мы вашего коня съедим?
— Что-что? Что мы съедим? Чайник кипит, не слышу. В общем, не знаю пока — что, но я лично свиной окорок есть не буду!
— А чем тебе свиной окорок не угодил? Ух ты, смотри, что твой сын творит. Он у меня из-под носа ладью увёл!
Соня поджала губы и махнула рукой.
— Да ешьте что хотите. Хоть свинину, хоть конину, хоть сало в шоколаде.
* * *
День рождения праздновали шумно и весело. Люся встречала гостей в новом обтягивающем платье с павлиньим узором, которое переливалось изумрудно-лиловыми бликами, идеально подчёркивая цвет её волос. Глубокое декольте обнажало грудь, а боковой разрез — обтянутую в чёрный чулок поджарую ногу. Каждый раз, когда Тётя Лошадь поднимала бокал и тянулась через стол чокнуться с гостями, её бюст норовил выпрыгнуть наружу. Дядя Толя одобрительно кряхтел, Паша хихикал, Соня закатывала глаза, а Пётр Аркадьевич гордо поглаживал свою подругу по коленке, превознося её многочисленные достоинства. Люся сияла как медный таз и с обожанием смотрела на именинника.
— Где она этот Deep Purple раздобыла? — наклонившись к уху жены, прошептал Паша.
— Не знаю, в каком-то дисконте. Кошмар. Ты видел, как у дяди Толи челюсть отвисла?
— Ага, и вместо беф бургиньон он в неё за милую душу несанкционированный оливье закидывает! Пожалуй, и я ещё ложечку съем. — Паша потянулся к миске с салатом, но, увидев приподнятую супругой бровь, замешкался и положил себе в тарелку Сонин фирменный «Цезарь».
Гости нахваливали угощения, пили за здоровье именинника, вспоминали молодость. Соня, сначала напряжённая, в конце концов разомлела от вина и искренне смеялась, слушая давно заученные наизусть истории. Время от времени она поглядывала на отца: что-то в нём её беспокоило. Пётр Аркадьевич живо поддерживал беседу, принимал поздравления, причмокивал, пробуя подаренный зятем виски, но взгляд его периодически смещался, сползал в сторону и зависал в невидимой точке. Соня подсела рядом:
— Пап, всё хорошо? Устал?
— Всё хорошо, доченька, какие же вы молодцы, такой праздник мне устроили! А стол-то какой — и закуски, и окорок — просто царский!
Соня поморщилась, но ничего не сказала, а Пётр Аркадьевич, помолчав минуту, взял дочь за руку и пристально посмотрел в глаза:
— У меня к тебе просьба.
— Какая?
— А может, споёшь, а? Ты так давно не пела! И не играла! Сделай папе приятное напоследок!
— На какой такой «последок»? — удивилась Соня. День рождения был в самом разгаре. — Конечно, спою, если хотя бы один аккорд вспомню, — улыбнулась она.
Соня вытащила из-за шкафа гитару, сдула с неё пыль. Её студенческая «Кремона» откашлялась, задребезжала, радостно откликнувшись на приглашение давно забросившей её хозяйки. Соня пробежалась непослушными пальцами по струнам, взглянула на отца — какую? Пётр Аркадьевич грустно улыбнулся и молитвенно сложил руки.
Соня поняла без слов. Когда-то давно она спрятала эту песню в дальние закоулки памяти, как и город своего детства. Соня бросила взгляд на мамин портрет на стене и тронула струны. Сколько же лет она её не пела? Сколько же лет они вместе её не пели? Соня набрала в лёгкие побольше воздуха и неожиданно звучным контральто затянула: «Ты че риченька, нэвэлыченька, хочу переско-очу!» Голос плохо слушался, срывался, каждый звук давался с трудом. «Выдайте мэнэ, моя матинко, за кого я схочу». К горлу подступило что-то тяжёлое, давящее. «Чом ты не прийшов, як мисяць зийшов…» Дыхание перехватило, Соня на миг остановилась, и в этот момент чей-то чужой голос грянул над ухом: «Я тэбэ чека-а-ла!» Люся, прикрыв глаза, уверенно подхватила уже почти сорвавшуюся мелодию: «Чи коня не мав, чи стежки не знав, маты не пуска-ла» Соню прошиб холодный пот, она невольно мотнула головой — нет, пожалуйста, не надо! Но Люся, окрылённая своим успехом и третьим бокалом каберне, ничего не заметила и с упоением продолжала: «И коня я мав, и стежку я знав, и маты пуска-а-ла…». Соня, пересилив себя, снова запела. Голос её стал глуше, нежнее. Пётр Аркадьевич прикрыл глаза и слегка раскачивался, предаваясь воспоминаниям. Паша тревожно переводил взгляд с одной женщины на другую. Даже Тёмыч отложил в сторону свой вечный смартфон и заворожённо молчал, глядя на мать. Песня закончилась. Соня молча отложила гитару, а Люся радостно раскланивалась под аплодисменты гостей.
Несколько секунд в комнате царило молчание. «Ты как?» — Паша приобнял жену. — Соня беззвучно кивнула — «нормально». По спине её пробежала судорога. Дядя Толя кашлянул и робко произнес:
— А может, цыганочку?
Цыганочку! Цыганочку! — зашумели гости. Соня посмотрела на довольного папу, стряхнула оцепенение и снова взяла гитару. Цыганочка взвилась и закружилась. Люся вскочила из-за стола, расправила плечи и пустилась в пляс, сотрясая пространство колыханием своих божественных форм. Эх, раз, да ещё раз, ещё много-много раз… Пётр Аркадьевич ринулся следом. Гости хлопали, подпевали, притоптывали. Паша, прищурившись, разглядывал честную компанию сквозь пузатый бокал. В какой-то момент он, как в замедленной съёмке, увидел Петра Аркадьевича, несуразно завалившегося на бок, резко дёрнувшуюся в сторону руку тёти Тоси с фужером, из которого взметнулась ввысь пунцовая струя, и через мгновение — густо засыпанный осколками пол, на котором распластался тесть.
* * *
Из больницы Петра Аркадьевича забирали на коляске — ноги слушались плохо.
— Ну как же так, — причитала Соня в кабинете у доктора. — У него же анализы были стабильные, он столько лет держался! Почему так резко? — Её спина, неестественно прямая, будто приросла к спинке стула, а руки нервно теребили старый любимый берет с зелёным помпоном.
— Так бывает. — Доктор снял очки и потёр усталые глаза. Его смена закончилась. Уже звонила жена: дома ждали горячие щи и рюмка холодной водки. — С таким заболеванием рецидивов можно ожидать в любой момент даже на фоне стабильных анализов. У вашего отца крепкое здоровье, и если бы не его диагноз, мог бы сто лет прожить. Тяга к жизни у него потрясающая. Уж сколько лет его наблюдаю.
— Вот именно, — не отступала Соня. — Давайте ещё что-то попробуем, он и сейчас сдаваться не собирается.
— Сейчас уже сложнее. В кости просочилось, потому и ноги отказывают. Попробуем притормозить, но на чудо я бы не рассчитывал. Есть одно средство, его только в прошлом году в Европе одобрили, до нас оно только пару месяцев назад дошло. Препарат дорогой, его заказывать нужно — вы как можно быстрее в поликлинику идите, оформляйте, направление я выписал.
Соня набрала в лёгкие побольше воздуха и изо всех сил сжала уже изрядно помятый берет:
— Доктор, а какой прогноз?
Доктор вздохнул, на горизонте замаячили холодные щи и тёплая водка.
— Сильно зависит от того, как на него препарат подействует. Если поможет — хорошо, если нет… — Доктор развёл руками.
— Доктор, сколько?
— Софья Петровна, ну я же не Господь Бог!
— Доктор!
— От нескольких месяцев до года. Если организм на препарат хорошо отреагирует, может, и больше. Рецидив серьёзный, делать более точные прогнозы я не возьмусь.
Соня дёрнула изо всех сил и, наконец, оторвала ни в чём не повинный помпон. Она сидела не двигаясь и смотрела на него в полной растерянности, не понимая, что она делает в этом пропахшем болью кабинете и как этот зелёный пушистый шар очутился у неё в руке.
* * *
Возле машины Соню и Петра Аркадьевича ждали Паша и Тётя Лошадь. Пётр Аркадьевич вжался в непомерно огромное для него инвалидное кресло. Люся кинулась обнимать его, а он, уткнувшись колючей щекой ей в шею, жалобно забормотал: «Ну и доставил я вам хлопот, мои дорогие. Теперь буду всем в тягость!» «Петя, та ты шо такое говоришь! А ну-ка, давай, хватайся за меня!» Люся уверенным жестом остановила ринувшегося на помощь Пашу и, подхватив старика, как тростинку, подняла его из коляски. «Давай-давай, ещё шажок, всё у нас будет хорошо. Сейчас домой поедем, я котлет наделала паровых и пюрешку с маслицем, всё как Соня велела!» Она ловко упаковала коляску в багажник, села в машину и велела трогаться.
По дороге домой Соня молчала. Отвернувшись к окну, она разглядывала неожиданно быстро оттаявший после долгой зимы город. Ещё вчера сугробы лежали, а теперь — лужи. Ну надо же, она и не заметила, когда весна пришла. Паша вёл машину, отвечая на бесконечные звонки по работе. Пётр Аркадьевич, забившись в угол, тяжко вздыхал, а Люся болтала без умолку — про сбежавшего на блудки и вернувшегося без одного уха кота, про соседку-заразу, которая сутками дымит на лестничной клетке, про хозяйку квартиры, которая собралась в Израиль навестить сына с внуками.
— Нам придётся медсестру найти — папе уколы делать, — очнулась, наконец, Соня. — Я завтра в поликлинику схожу, там узнаю, ну или сервис какой-нибудь поищу.
— А зачем медсестру? Я сама могу. Тоже мне делов-то — укол сделать, — живо отозвалась Люся.
— Ты? Уколы? — Соня с недоверием обернулась. — Люся, давай всё-таки доверим это дело профессионалам. Я папиным здоровьем рисковать не хочу.
Люся, как и Паша, обычно старалась с Соней не спорить, но на этот раз стояла на своём.
— Да не волнуйся ты, Соня, усе сделаем, как надо! Умеем, приходилось. — Люся как-то странно ухмыльнулась и на мгновение замолчала. — Ты на этот счёт не переживай! — с неожиданной твёрдостью добавила она.
Соня хотела было возразить, но в этот момент они приехали. Возле подъезда Люся так же легко выгрузила Петра Аркадьевича из машины, усадила в кресло и велела Соне и Паше возвращаться домой. «Ехайте уже, отдыхайте, у вас ребёнок один дома. А мы сами справимся. Денег? Нет, денег пока не надо — у нас ещё есть».
* * *
— Что доктор сказал? — Павел изучал скудное содержимое холодильника, краем глаза поглядывая на жену. Осунулась-то как, и глаза что у побитой собаки. — Пельмени будешь? Мы с Тёмычем вчера пачку купили — ещё осталось. И полбутылки вина. Налить бокальчик?
— Паша, а водка у нас есть?
— Водка? Ты же не… Он встретился взглядом с женой — хрупкой, поникшей, взъерошенной, достал из дальнего угла шкафа початую бутылку, отвинтил крышку и налил полную стопку.
* * *
Жизнь Сони завертелась по замкнутому кругу: дом — папа — поликлиника. И снова папа. Домой Соня возвращалась поздно, целовала полусонного ребёнка, ложилась с ним рядом на кровать, обнимала и вдыхала его родной запах. Иногда она засыпала вместе с ним, а утром, едва закрыв за мужем и сыном дверь, садилась за очередной проект. Работать приходилось много, деньги улетали со страшной скоростью. После обеда снова ехала к папе. Ржавеющая годами система здравоохранения надсадно скрипела. «У терапевта на две недели вперёд всё расписано», — не поднимая головы, сообщала голосом робота сотрудница регистратуры с пегими плохо прокрашенными волосами. От пациентов её надёжно отделяла стеклянная перегородка: «Хотите вызвать доктора на дом? А у него что — температура?» «Нет, температуры нет, он просто умирает». Соне хотелось взять молоток и разбить это мутное стекло, а заодно треснуть от всей души по неряшливой макушке. «Чтобы заказать это лекарство, нужно собрать подписи всех заведующих и главврача. Сейчас мы это сделать не можем, Варвара Ивановна в отпуске. Приходите через две недели».
Пётр Аркадьевич угасал на глазах. Ещё недавно бодрый пожилой мужчина, он превратился в беспомощного старика. Жизнь утекала из него всё быстрее и быстрее. Она как будто спохватилась, засидевшись в его больном организме, и теперь поспешила на выход. Первые пару месяцев Сонин отец с трудом, но ещё поднимался на ноги и медленно перемещался по квартире, опираясь на палку. Потом перестал вставать совсем. Ни он, ни Люся не желали слышать о сиделке. Тётя Лошадь справлялась со всем сама: купала Петра Аркадьевича в ванной, делала уколы, освоила пароварку и научилась готовить диетические супы-пюре. По вечерам она сажала своего Петюню в инвалидное кресло и вывозила гулять.
Спустя два месяца лекарство так и не пришло. Главврач разводил руками: все вопросы в Минздрав, наше дело маленькое — заявку отправить. Соня стучалась во все двери сразу: она обивала пороги кабинетов, писала жалобы, пыталась выйти на нужных людей. Система не поддавалась, но лекарство в конце концов нашлось. Его нельзя было получить, но можно было купить. Вкрадчивый голос работника фармсклада продиктовал адрес и сумму. Соня хрипло поблагодарила и пообещала перезвонить позднее.
— Сколько-сколько? — изумился Паша. — Да за такие деньги живую и мёртвую воду найти можно! — Ладно, не переживай, придумаем что-нибудь. Ну всё, хватит с похоронным лицом сидеть. Я же говорю — придумаем! Пошли уже спать, а? Утро вечера мудренее.
Через несколько дней, гуляя с папой в парке, Соня получила от мужа перевод на нужную сумму. Телефон не отвечал. Вернувшись домой, Соня обнаружила пустую витрину. В ней осталась только одна бутылка: на верхней полке одиноко возвышался королевский «Макаллан».
* * *
Лекарство не помогло. После первого приёма Люся и Соня воспряли духом, так как Пётр Аркадьевич немного подрумянился и повеселел. У него улучшился аппетит и настроение, но анализы позитивных изменений не показали. Ещё через пару недель показатели поползли вниз. Доктор разводил руками.
— Видимо, опоздали мы с препаратом. Не повезло, не повезло. Пациенты на ранних стадиях дают устойчивую ремиссию, а на поздних… — доктор вздыхал. — Я ему новые обезболивающие назначу — внутривенно.
Соня вновь подняла вопрос о сиделке. Женщины вполголоса беседовали на кухне — подальше от ушей больного.
— Люся, к чему этот образцово-показательный героизм, ты в конце концов надорвёшься! Мелкий-то он мелкий, но всё равно не ребёнок. Мне ещё тебя лечить потом не хватало!
— Да не суетись ты, Соня. На этих сиделок денег не напасёшься. Ничего, не надорвусь, своя ноша не тянет, — спокойно возражала Люся.
— При чём тут деньги! А если ты заснёшь, а ему в туалет надо или «скорую» вызвать? Ты, конечно, молодец, но это просто опасно! Ему профессионал нужен! — настаивала Соня.
Люся грустно вздохнула:
— Да чужой он для них, понимаешь? Представь, какая это тоска, когда помираешь, а рядом не ты, не я, а какой-то профессионал. Сиделка его по голове не погладит, слово доброе не скажет. Я Петюню в чужие руки не отдам, — решительно отрезала она.
— А уколы внутривенно он сам себе делать будет? Всё равно придётся медсестру нанимать, — всё сильнее раздражалась Соня.
— Не придётся. Я и внутривенно могу.
Соня опешила:
— Ты это серьёзно? Ты вообще понимаешь, какая это ответственность? Это же вена!
— Понимаю, Соня, понимаю, не переживай, умею я, училась.
— Где? В кулинарном техникуме?
— Та не, — Тётя Лошадь отвернулась к окну и часто заморгала, — жизнь научила.
— Ты что, работала медсестрой?
— Не, Соня, я работала… мамой.
Соня вдруг ощутила, как холодная рептилия шевельнула хвостом где-то в глубине живота. У неё пропал голос, и она сипло пробормотала:
— У тебя есть дети?
— Были, Соня, были. — Люся горько вздохнула. — Доча. Хорошая была девочка, весёлая, умненькая. На одни пятёрки училась. И говорила так чистенько-чистенько, ну прямо как ты. Муж мой — папаня ейный — всё шутил, что её в роддоме подменили.
Люся на несколько секунд замолчала, Соня перестала дышать.
— Не повезло ей, моей Ксюшеньке, тринадцать лет ей было, когда мы её потеряли. Пять лет мы с ней по больницам маялись, там всему и научилась. Денег-то на сиделок не было. — Люся всхлипнула, потом встрепенулась: — Ой, Соня, да что с тобой, вот глупая я баба, зря тебя расстроила! Всё ж уже давно быльём поросло.
Соня почувствовала, как окаменели руки и ноги. Накатила тошнота. Она с трудом встала, вышла из кухни, добрела до кровати, рухнула лицом вниз и глухо завыла.
* * *
Из открытого окна на балконе тянуло ночной прохладой. Соня принюхалась — сквозь сырость пробивался нежно-сладковатый запах. Неужели жасмин? Опять она всё пропустила. Дождь закончился. Где-то внизу дребезжали остатки сбегающей по водосточной трубе воды, приятная влага облепила опухшее от слёз лицо. Краем уха она слышала, как в соседней комнате ворочается и постанывает отец, громыхает на кухне посудой Люся. Потом всё затихло, и в комнате послышались робкие шаги. Тётя Лошадь просунула голову в дверь — можно? Соня кивнула. Она усадила Люсю на стул, а сама устроилась в инвалидной коляске. Вовремя Люся балкон освободила — подумалось с горечью.
— А знаешь, Люся, — неожиданно начала Соня, — я, как сейчас, раньше тоже не говорила. У меня такое зычное «г» было — почище твоего даже. Я, когда в Москву приехала и в университет поступила, сразу эдакой Фросей Бурлаковой себя почувствовала. Друзья мои студенческие надо мной хихикали и просили: а скажи: «гегемон» и «Гагарин».
— А шо такого? Шо не так?
— Да всё так, просто русская «г» — она другая, она звонкая, а не глухая, и по мне сразу было видно, то есть слышно, откуда я родом. А ещё все смеялись, когда я баклажаны синенькими называла.
— А как надо?
— Ну как — баклажаны и надо, синенькие — так только на Украине говорят. Народ, помню, надо мной издевался: а что, у вас помидоры — это красненькие, а огурцы — зелёненькие?
— Ой, ну придумали!
— Ага, смешно. Я с этой буквой «г» боролась, как с врагом народа, чуть не по губам себя била. Быстро отучилась. Правда, из меня до сих пор словечки разные выскакивают — типа «жменьки». Мы с Пашей как-то до хрипоты спорили. Нет, он говорит, такого русского слова! А я говорю — есть! В словарь полезли. А там оно есть, но так и написано — «украинизм».
— Так кто победил-то?
— Никто. Оба правы. Знаешь, о чём я всё время думаю? — Соня почувствовала, как глаза снова наполняются влагой. Она отвернула лицо к окну. — Как же это, наверно, жутко, когда утекает из тебя жизнь, и ничего, ничего ты с этим поделать не можешь! Он же ещё осенью планировал тебя в Прагу отвезти, деньги копил, не говорил тебе — хотел сюрприз сделать. — Соня повернулась и увидела, что Люся плачет, размазывая по щекам поплывшую тушь. — Ой, Люся, давай я тебе салфетки принесу, где-то тут в комнате упаковка была, сейчас свет включу.
Тётя Лошадь рыдала в голос. Соня гладила её по руке и одну за другой подсовывала салфетки. Люся вытирала глаза, лицо, слой за слоем стирая остатки грима. На полу росла кучка разноцветной бумаги. Снова забарабанил дождь. Люся вскочила, открыла окно пошире и высунула голову наружу. Она долго стояла не шелохнувшись, потом вытерла лицо насухо рукавом халата, грустно улыбнулась и посмотрела на Соню.
— Пойдём уж, наверно, спать, план по слезам мы с тобой на сегодня выполнили!
Соня сидела, прижав к груди ворох грязных салфеток, и с изумлением смотрела на Тётю Лошадь, как будто видела её впервые.
— Соня, ты будто привидение увидела, шо, шо не так?
Соня покачала головой:
— Люся, ты, оказывается… такая…
— Какая?
— Такая красивая!
* * *
Отцвёл жасмин, за ним кудрявые ирисы, утомительно долго благоухали розы, посаженные Люсей в начале лета на газоне возле подъезда. Дни стояли обманчиво тёплыми, подозрительно безоблачными, как будто и нет никакой осени на горизонте, и не будет её уже никогда. Или будет, но не для всех. Осень не торопилась, отсиживаясь в засаде, короткими вылазками просачиваясь в стан врага — то охровым пятном мелькнёт в зелени берёзы, то резким порывом ветра вздыбит безмятежную гладь пруда.
— Знаешь, она такая молодец, держится так бодро, как будто и не спит по ночам. Стойкий оловянный солдатик. Если бы у меня столько сил было! — Соня бесцельно бродила по комнате, собирая разбросанное на полу лего, засовывая в цветочные горшки пальцы — сухо-не сухо? Она то присаживалась на краешек дивана, то снова вскакивала, бросаясь вытаскивать забившийся под тумбу носок или сполоснуть забытый в раковине стакан.
— А ещё розы свои поливать ходит каждый день. С ведром. Я головой о стену биться готова, а она огурцы солит. И вообще, всё время что-то готовит. Морозилка варениками забита, на балконе — одни банки, ступить негде.
Паша закрыл крышку ноутбука и пристально посмотрел на жену.
— Соня, а давай ты нам с Тёмычем тоже что-нибудь приготовишь, а то мы устали одной пиццей да бургерами питаться. Я бы, например, от куриного супа не отказался!
Соня дёрнулась, как от пощёчины, замерла и ошарашенно посмотрела на мужа.
— Супа?
— Ну да, из курицы. С лапшой и морковкой. Ты всегда очень вкусный варила. Я и забыл, когда в последний раз его ел. Не говоря уже про всё остальное…
Соня растерянно молчала, губы её обиженно задрожали.
— Ты случайно не забыла, что Тёмычу через неделю в школу? — спокойно продолжил Паша. — Он за лето вытянулся, как бамбук, ему всё новое покупать надо. Он очень хочет, чтобы ты с ним в магазин сходила.
Соня тихо кивнула. Затем сглотнула подступившие слёзы, взяла сумку и направилась к выходу.
— Ты куда? — окликнул её Паша.
— За курицей. Скоро вернусь.
* * *
Пётр Аркадьевич ушёл в начале сентября. Последние две недели он почти не приходил в себя, ничего не ел и не мог произнести ни слова. Соня садилась рядом, брала отца за невесомую руку и вспоминала прекрасные моменты своего детства. Как вместе обдирали с деревьев незрелые орехи, а потом счищали с них зелёную кожуру. Пальцы становились коричневыми и не отмывались несколько дней. Как ловили в лимане тупоголовых бычков и сушили их на азовском ветру. Как искали под дождём потерянную мамой серёжку — и нашли же, нашли!
Время от времени Соня чувствовала слабое движение папиных пальцев и понимала: он её слышит. Она радовалась и продолжала говорить, до осиплости, до изнеможения, надеясь, что эти истории, как спасательный круг, смогут удержать его на плаву. Подожди, я ещё вспомнила. И ещё. В комнату входила Люся, трогала её за плечо, ласково, но настойчиво уводила прочь. «Отдохни, Соня, и пойди поешь, а то тебя скоро ветром сдует».
Соня послушно глотала вареники, почти не ощущая вкуса. Не съев и половины порции, отодвинула тарелку и уронила голову на руки.
— Люся, я так устала, — глухо произнесла она. — Так устала… И ничего, совсем ничего не могу для него сделать.
— Можешь, — хрипло откликнулась Люся.
— Что?
— Отпусти.
* * *
Через девять дней после похорон Тётя Лошадь попросила Соню заказать ей билет на поезд и стала собирать вещи, чем вызвала настоящий переполох. Хозяйка артистического дома срочно нашла ей клиентуру среди бывших коллег по цеху. Соня предлагала жить в квартире сколько угодно — продавать не собираются, а Тёмычу до неё ещё расти и расти. Васютины звали приглядывать за дачей — всё равно они по полгода в Испании живут. Никакие уговоры не помогли.
— Не, Сонюшка, не могу я здесь без Пети. Куда ни гляну, везде на него натыкаюсь. В окно выгляну — а там розы. Ещё цветут, представляешь? Как будто он мне весточки с того света шлёт. — Люся грустно улыбнулась. — Домой мне пора. Да и за Барсиком своим я соскучилась. Лучше вы ко мне приезжайте на следующее лето — у нас море тёплое, песочек жёлтый, Тёме точно понравится! А квартиру сдавать надо — лишние гроши никогда не помешают!
В конце концов Соня сдалась и купила билет. Купейный. Соврала, что последний остался. Люся охала — ну зачем такие растраты, могла бы и на автобусе! Она упаковала свой старенький чемодан, в который вместился весь её немногочисленный скарб. Четверть чемодана занимал набор театрального грима, подаренный накануне её бывшей работодательницей.
На вокзал приехали за час до отхода поезда — Люся боялась опоздать. Под мышкой она держала не влезшую в чемодан подушку с котиком, а из её сумки торчала голова фаянсового дельфина. Паша с Тёмычем тащили огромные баулы, нашпигованные Соней всякой необходимой всячиной — от нового миксера до верблюжьих одеял. Уже в купе Соня, отправив своих мужчин на перрон, присела рядом с Люсей на полку и сунула ей в руки конверт: «Держи, это тебе. Не-не, даже не спорь, это от папы. Я ему слово дала. Это он на поездку вашу копил, ну и мы с Пашей от себя добавили. Ты съезди в Прагу или ещё куда, ладно? Он бы этого хотел. Обещаешь?» Люся заглянула в конверт: «Господи, Сонюшка, да ты… да вы что, я таких деньжищ никогда в руках не держала!» «А ты и не держи, спрячь куда подальше, сама знаешь куда, вон, уже твои соседи идут. Ну давай, не забывай нас, ладно?»
Тётя Лошадь захлюпала носом. Соня встала и обняла её за плечи. Наклонив голову, она увидела, что макушка у Люси уже не фиолетовая, а совершенно седая.