Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2023
Предлагаемая публикация продолжает серию предыдущих выпусков рубрики — посвященной, в очень широком и вольном плане, тому, что я формулирую как альтернативные подходы к духовному поиску, оригинальным представлениям о религиозном. Впрочем, представленные здесь книги могут, на первый взгляд, навести на мысль как раз не об оригинальной, но известной, мейнстримной мысли. Современный немецкий гуру и сербский ученый1 говорят, кажется, об очень известных вещах. Да и говорят еще и простым достаточно языком. Стоит ли к ним прислушаться? Да. Потому что зачастую за простыми и новыми словами прячется старая истина. Вот, скажем, и убежденный марксист Эвальд Ильенков в своем философствовании доходит как минимум до весьма консервативной критики современности, а максимум — до религиозных прозрений. Которые, он, конечно же, не признаёт. Но можем внимательно рассмотреть мы — тем более что разговор весьма актуален, в свете недавней пандемии и прочих бедствий нашей цивилизации, воспринимается очень иначе…
Экхарт Толле. Новая земля. Пробуждение к своей жизненной цели / Пер. с англ. Г.Тимошиновой, под ред. И.Мелдрис. — М.: Рипол классик, 2023. 368 с.
Вряд ли есть, признаюсь, что-нибудь более пресное и безвкусное, чем очередное учение New Age, являющееся в лучшем случае поп-дайджестом традиционных религий. Здесь то же самое. То, да не то.
Экхарт (он сменил имя в честь Майстера Экхарта2 ) Толле родился в Германии. Детство и начальная школа оставили ужасные воспоминания — в итоге Толле выбрал самостоятельное обучение на дому. Преподавал языки, обучался в Лондонском университете и Кембридже. Пока, в состоянии суицидальной депрессии, не пережил то, что и большая часть мистиков: тёмную ночь души имени Иоанна Креста. Пророки переживают подобные озарения в пустынях, Толле же оно настигло в Лондоне. С тех пор он полюбил парки и леса (привет всем Уходам в Лес — от Генри Дэвида Торо до Эрнста Юнгера!), а потом и вовсе уехал из мегаполиса в глушь, где пестовал и развивал свои духовные находки. Историю создания своей первой и главной вероучительной книги он описывает как своеобразную авантюру: отправился в Ванкувер, тратил последние накопления, не зная, что его ждет в будущем, а когда стало уже совсем голодно, выиграл в лотерею тысячу долларов. И его книга «Сила настоящего» (The Power of Now) — она переведена на русский — «сыграла», вообще сорвала банк. Способствовала новая медийность — книгой Толле увлеклась Опра Уинфри и много помогла ему приглашением на свою передачу, а затем Толле активно освоил интернет-эфиры (Eckhart Tolle TV). Результат — и какое-то рекордное пребывание в списке бестселлеров по версии The New York Times, и впечатляющее количество переводов, и плотные ряды поклонников. Экхарта Толле можно без особых преувеличений назвать мировой звездой в категории духовных учителей.
Все, что я сказал выше, может опять же отвратить даже не самого рафинированного и снобистски настроенного читателя. Но вот есть в Толле что-то — хотя и этой фразой про фактически духовного учителя тоже легко изрядно подставиться, — что действительно привлекает к нему, характеризует очень и очень хорошо. Говоря о вышедшей второй его главной книге, я постараюсь не столько разделить, сколько понять истоки этого энтузиазма.
Во-первых, в его книгах нет ни грана суровой соли ригоризма гуру и патоки блаженного обращенного. Во-вторых, с посылами его работ трудно не согласиться (с практическими наставлениями, где речь идет о методах работы с так называемым телом боли, то есть багажом наших мучительных воспоминаний-переживаний-мыслей, и прочем разном, каждый уж решит сам для себя).
Как сказано в предисловии к русскому изданию, книга Толле «готовит нас к эволюционному скачку на совершенно новый уровень осознанности, где мы сможем выйти за пределы ума, чтобы жить не потом, не вчера, а сейчас, и выучимся чувствовать то священное пространство, где все мы соединены друг с другом и сообща творим свою реальность». Необходимость этой новой реальности — Новой земли, в терминах Священного Писания и Толле — не видит, допущу жесткий посыл уже я, кажется, сейчас только слепой. Хотя не скептицизм (он вообще избегает оценок и наставлений, лишь говорит только о своём пути, который может стать и путем других), но вопрос самого Толле — «готово ли человечество к трансформации сознания — внутреннему цветению столь радикальному и глубокому, что рядом с ним цветение растений, как бы прекрасно оно ни было, покажется лишь бледным отражением?» — зависает в воздухе, остается в протоколе очередного собрания на чумном пиру… В немногих, но сильных ремарках Толле ставит человечеству неутешительный диагноз, выносит нелицеприятный приговор. «Человеческий ум несомненно обладает большой силой. Однако сила эта заражена безумием. Наука и техника усугубили разрушительное влияние дисфункции человеческого ума на планету, другие формы жизни и самих себя»3. Почему он и говорит об исправлении сознания одного человека — потому что уравнивает его с коллективным, мировым разумом: «Если бы история человечества была историей болезни какого-то отдельного человека, ему бы пришлось поставить следующий диагноз: хронический параноидальный бред и патологическая склонность к убийствам и актам запредельного насилия и крайней жестокости в отношении кажущихся “врагов” — проекцией его собственной неосознанности во внешний мир». Чтобы убедиться в его правоте, достаточно пролистать учебник истории прошлого столетия, открыть новостную ленту. Толле был прав и на более конкретном уровне, если просто учесть, что его книга вышла в 2005 году, еще до пандемии коронавируса и прочих кризисов, скорость смены которых очередными, как говорят бизнесмены, политики и коучи, «вызовами» может даже увлечь: «Столкнувшись с радикальным кризисом, когда старый способ существования и взаимодействия друг с другом и миром дает сбой, когда нашему выживанию угрожают непреодолимые на первый взгляд проблемы, индивидуальная форма жизни — вид — погибнет или вымрет, либо совершит эволюционный скачок и поднимется над присущими ее состоянию ограничениями».
Какой же минимальный разбег нужен для этого скачка? Прежде, главнее всего и спасительнее — вырваться из пут своего «я» (здесь как раз более чем уместно написание в кавычках, а не с заглавной буквы!): «Осознайте, что такое эго: это коллективная дисфункция, безумие человеческого разума. Осознав его природу, вы перестанете усматривать в нем чью-то личностную сущность. Как только вы поймете, что такое эго, вам станет куда легче на него реагировать. Вы перестанете считать его чем-то личным. Прекратятся жалобы, обвинения, негодования и поиск виноватых. Никто ни в чем не виноват. Это просто чье-то эго, вот и все. Когда вы осознаете, что все люди страдают одной и той же болезнью ума — просто у одних она протекает тяжелее, чем у других, — к вам придет сострадание». Выйти же из собственного эго, осознать, что оно отнюдь не есть ваша истинная сущность и дух, не так уж и сложно. Если очень «своими словами» — практические советы я пересказывать не буду, за этим в книгу, — то в момент гармонии, внутренней тишины и покоя очень естественно осознать, что весь этот «белый шум» мыслей, волнений, обид и суеты разума не очень имеет к вам отношение, это наносное, атака того враждебного, что лишь мимикрирует под наше истинное «я». Тишина, как известно, это язык Бога, тот язык, с помощью которого можно найти и себя в самом себе, и гармонию, божественное в окружающем.
Это — Толле называет это осознанностью — глобальный путь. Есть и практические импликации, вытекающие из этой фундаментальной посылки. Мир — в тишине и сейчас, в непосредственном моменте обретенной гармонии. «Когда вы смотрите на своего ребёнка, слушаете его, прикасаетесь к нему или помогаете ему что-то делать, вы предельно внимательны и спокойны, полностью присутствуете в происходящем и не хотите ничего, кроме настоящего момента — такого, какой он есть. Тем самым вы создаете пространство для Бытия». «Когда вы не играете роли, в том, что вы делаете, нет “я” (эго). Нет скрытой цели защитить или усилить это “я”. В результате ваши действия обладают куда большей силой. Вы полностью сфокусированы на ситуации. Вы становитесь с ней одним целом. Вы не пытаетесь кем-то быть». И тем самым вы являетесь самим собой, максимальным собой. «Несопротивление, несуждение и непривязанность — вот три аспекта истинной свободы и просветленной жизни».
И здесь, в последних фразах, уже прозвучало несколько, так сказать, ключевых слов, реперных точек, вокруг которых нам нужно сделать круг в нашем бальном танце восприятия, исполнить суфийскую кружащуюся медитацию. Можно сказать, что перед нами очередной новый экуменизм, поп-религия весьма в духе Ричарда Баха, звезды все той же категории своеобразных духовных учителей прошлых десятилетий. И точно, сходство тут большое. Свободе и осознанности, присутствию4 в настоящем Толле учит, как Бах — устами Джонатана Ливингстона. Призывает и к единению с Единым, как в одноименной книге Баха. Да и сам Толле становится, не очень, думаю, запланированно (хотя — уже юное переименование себя в Экхарта…) и по началу отрефлексированно, учителем, «мессией поневоле» (так, про соседку, что-то осознавшую после довольно лапидарной — он слушал и задавал вопросы — беседы с автором он замечает: «Она считала, что я с ней что-то сделал. Но я ничего не делал. Вместо того, чтобы спрашивать, что я сделал, ей стоило бы спросить, что я не сделал»).
Как и у Баха, за всем этим, конечно же, вырисовываются, явственно ощущаются фундаментальные посылы мировых религий. Христианства и, немного реже, буддизма (еще реже — индуизма и ислама). Собственно, Толле это никак и не скрывает. Множество своих мыслей, посылов он завершает цитатой из Библии или иллюстрацией из жизни и вероучения Будды. Посылы Толле действительно часто резюмируются высказываниями из Евангелия — или даже начинаются с них:
«Блаженны нищие духом» — говорил Иисус, «ибо их есть Царство Небесное». Что значит «нищие духом»? Это когда нет внутреннего багажа, нет отождествлений. Ни с вещами, ни с любыми умственными концепциями, в которых есть ощущение себя. А что такое «Царство Небесное»? Это простая, но глубокая радость Бытия, которая ощущается, когда вы перестаете жить отождествлениями и становитесь «нищим духом».
А вот так Толле трактует «прощайте врагам своим»: «…По сути эти слова направлены на разрушение одной из главных эгоистических структур ума».
Или же он может объединить христианство и буддизм — то есть, скорее, пойти к самым фундаментальным, примордиальным основам религий:
Духовное осознание — это когда вы ясно видите: то, что я воспринимаю, переживаю, думаю или чувствую, в конечном итоге не есть я — я не могу найти себя в вещах, которые без конца от нас уходят. Похоже, Будда был первым, кто увидел это со всей ясностью, поэтому анатта (отсутствие «я») стала одним из центральных пунктов его учения. И когда Иисус сказал «отвергнись себя», он имел в виду: отвергни (и тем самым разрушь) иллюзию своего «я». Если бы «я» — эго — действительно было тем, кто я есть, то «отрекаться» от него было бы абсурдно.
На этапе этих — и многих подобных — пассажей обоснованно может возникнуть вопрос, нужно ли вообще это истолкование давно известных истин, не есть ли всё это такой очевидный извод, поп-христианство и поп-буддизм? Частое же повторение мысли о необходимости отречься от себя и жить осознанно-гармонично и вовсе может заставить вспомнить известную книгу-пособие Аллена Карра «Лёгкий способ курить», где все сотни страниц сводятся по сути к повторению одной и той же мысли-мантры-внушения: вы не испытываете удовольствия от курения, затянувшись, вы лишь «снимаете ломку» без курения, осознав же это, тут же выбросите пачку. У Толле тоже речь именно о перемене восприятия, метанойи: «Вы можете сказать: “Какой ужасный день”, — не сознавая, что холод, ветер и дождь или любые другие условия, на которые вы реагируете, вовсе не ужасны. Они такие, какие есть. Ужасны ваша реакция, ваше внутреннее сопротивление и вызываемая им эмоция». И опять же — мысли все хорошие, а если их и симпатично подать… Но, как показывает популярность Толле, это точно кому-то нужно, многими востребовано. И зачем бросать камень в того, кто говорит правильные вещи, и, повторю, делает это действительно смиренно, точно умалив свое «я»?
Тем более что добавляются к общеизвестному (но — отнюдь не всеми, очень далеко не всеми воспринятому) и любопытные суждения уже — почти — собственного авторства. «Зло — это полное отождествление с формой — с физическими формами, мыслеформами, эмоциональными формами. Такое отождествление ведет к полному отсутствию осознания моей связи с целым, моего внутреннего единства с “другими” и с Источником» / «Как это ни парадоксально, общество потребления потому и существует, что найти себя через вещи невозможно. Удовлетворения, которое испытывает эго, хватает ненадолго, и поэтому вы все время ищите что-то еще» / Когда вы назвали, поименовали какое-то явление, навесили на него бирку термина и классификации, «вы лишь прикрыли тайну ярлыком. Всё — птица, дерево, даже обычный камень и уж тем более человек — по сути своей непознаваемо, поскольку обладает непостижимой глубиной».
Почти собственного авторства — потому что не только в общем посыле (все религии призывают к миру, любви, милосердию — а к чему им еще призывать?), но и в частных идеях Толле можно услышать отзвуки иных мыслителей, озабоченных той же проблематикой или, как сейчас говорят, повесткой (выражение тоже имеет смысл — ибо те же экологические в широком смысле слова проблемы точно требуют, взывают к незамедлительному и кардиальному вмешательству). Так, его — небольшие, это явно не магистральная идея Толле — историософские пассажи вроде «у некоторых наций, например, на Ближнем Востоке, коллективное болевое тело так воспалено, что значительная часть населения вынуждена воплощать его в бесконечном и безумном цикле преступлений и возмездий, с помощью которого болевое тело постоянно себя обновляет» могут напомнить отдельные идеи Шпенглера или Даниила Андреева (уицраоры наций). «Женская форма не заключена в такой же жесткий панцирь, как мужская, она более открыта и восприимчива к другим формам жизни, более созвучна природному миру» и подобные (опять же не превалирующие в его учении) высказывания Толле отсылают нас к идее о «феминистической» цивилизации Геи Теренса Маккены, о которых мы уже говорили в одном из недавних выпусков этой рубрики5 . А следующая интерпретация трактовки Сартром самого известного высказывания Декарта cogito ergo sum — «Если бы в вас не было ничего, кроме мыслей, вы бы даже не знали, что думаете. Вы были бы подобны человеку, который видит сон, не зная, что это сон. Вы бы отождествлялись с каждой мыслью — как сновидец6 , отождествляющийся с каждым снящимся ему образом» — не оставили бы равнодушным Виктора Пелевина, нашего главного адепта и популяризатора буддизма.
Как, кстати, и Пелевин, Толле берёт чем-то. Не новым словом о месте, роли и путях спасения человека, конечно же, но — подачей своих идей, что ли. Смиренный, крайне терпимый и действительно светлый учитель, он своей фигурой и просто манерой подачи мыслей являет пример того, что да, из дьявольской ловушки современной цивилизации можно и выпрыгнуть. Во всяком случае, попытаться (стоит).
Предраг Чичовачки. Смысл жизни: коротко о главном / Пер. с англ. Е.Лобковой. — М.; СПб.; Центр гуманитарных инициатив, 2022. 142 с.
Предраг Чичовачки уже после получения степени бакалавра по философии в Белградском университете перебрался в Америку, где продолжил образование, а с 1991 года преподает философию в Массачусетсе, профессорствуя в Колледже Святого Креста. И его работа отчасти соединяет в себе различные страновые парадигмы: вроде бы речь про западную философию, а через страницу почти автор обращается к Достоевскому. Впрочем, все шире, разнообразнее и интереснее — в главе «Те, кто меня вдохновляют» речь об Альберте Швейцере и Антони Гауди, в других же рассуждениях Чичовачки опирается на Канта (его специализация), Шопенгауэра, Гартмана, Элиаде. И, надо заметить, вдохновляют его не только идеи этих людей, но и то, как те собственной жизнью воплощали, проживали и осуществляли свои взгляды. Так, кроме разных оригинальных выкладок Гартмана, он фиксирует, как тот писал свой главный труд в Берлине (университет, где последний преподавал, был полностью разрушен), в 1945 году, голодая, под непрекращающимися бомбардировками: «В этом аду Гартман написал книгу, в которой ни разу не упомянул войну и разрушения, сосредоточившись на красоте и величии, творчестве и смысле жизни. Этот пятисотстраничный шедевр, написанный в таких ужасающих обстоятельствах, в то время, когда разрушение жизни приняло ошеломляющие масштабы, — ода искусству и творчеству. Как Гартману это удалось? Был ли он монстром или сверхчеловеком?»
Центрируясь на подобных вопросах — жизни, ее приятия, работы с ней и благодарности всему сущему, Чичовачки сам пишет весьма свободно, как сейчас бы сказали, междисциплинарно. Книга его — что-то вобравшее, взявшее свое от философского трактата, нравственного манифеста или развернутого эссе в духе «Ухода в Лес» или, скорее, «Мира» Юнгера.
И, при всех жанровых все же несовпадениях с книгой Толле, у них оказывается поразительно много чуть ли не текстуальных совпадений! Не подчеркивая очевидное — что если два столь разных человека пишут, призывают к схожему, значит, необходимость в ветре перемен более чем насущна, ощущается чуткими мира сего (отметим эти сходства, благо они — так же отчасти дискретно, как и построена книга — скажут что-то и о глобальном посыле «Смысла жизни»).
Чичовачки — при, точно в западном духе, недекларировании собственных религиозных взглядов и полном отсутствии прозелитских, пастырских интенций — говорит о глубоко религиозных в своем анамнезе вещах7 . О — здесь бы и Симона Вейль охотно подписалась — тотальной благодарности миру. «…Благодарность направлена в будущее не меньше, чем в прошлое. Будучи подобной горбатому мосту, который посередине слегка приподнят, она позволяет посмотреть на реальность сверху. Если при взгляде с такой точки мы начинаем понимать и принимать большинство, казалось бы, несопоставимых аспектов реальности, то, стало быть, благодарность помогает нам стать добросердечными и уравновешенными. Хотя Мэн-цзы и Платон не называли благодарность своим именем, я уверен, что эта идея лежит в основе их представления об осмысленной жизни и многое в нем проясняет».
Отправной точкой, надо заметить, и у Толле, и у Чичовачки стал глубокий кризис, депрессия. Первая строка книги: «В жизни каждого человека наступает момент, когда кажется, что больше нет сил жить» (от себя, в духе констатации полной очевидности, замечу — почему все же к просветлению приводят крайние, лиминальные состояния, ведь из среднего статуса больше хочется, требуется даже выйти?). В кризисе, пагубном состоянии находится и весь мир (да, скорее мир — депрессия человека является следствием оного). «С возрастом мы узнаём, что социальная адаптация и успех не имеют ничего общего с осмысленной жизнью. Но. Ожесточаясь, становясь неестественными, бессердечными, даже откровенно жестокими в погоне за признаваемыми обществом достижениями, готовим детей вести себя то как хорошо запрограммированные роботы (на работе), то как законченные эгоисты (в свободное время). <…> Наши бабушки и дедушки, а порой и наши родители, росли под лозунгом “работай и экономь”. Наш сегодняшний менталитет сформирован другим лозунгом — “работай и трать”. Он настолько доминирует в обществе, ориентированном на прибыль и потребление, что нельзя не задаться вопросом, совместим ли такой образ жизни с осмысленной жизнью. Бремя рабочих обязанностей и общественной жизни изматывает нас. Измученные стрессом, мы можем развлечь себя на время, но нигде не находим смысла. Мы ведем себя так, как если бы любую ценность можно было выразить в терминах рынка: мы знаем цену вещей, но не их ценность». Высказывая инвективы отдельным институциям и обыкновениям (пост)постмодерного общества, автор «Смысла жизни» заключает их вопросом в никуда: «Как можно жить осмысленной жизнью, когда мы не доверяем своим институтам, когда вся система дышит на ладан, как на уровне отдельной личности, так и общества в целом?» Построенная же современным человечеством система действительно — даже не говорю тут, «с точки зрения автора», ибо с точки зрения очевидности, просто разумного взгляда задумавшегося, чуть выскочившего из суеты человека — трещит уж точно по всем швам. От более или менее частного — «Высшие учебные заведения (где автор провел большую часть жизни, уж знает, о чем говорит. — А.Ч.) больше озабочены финансированием, чем качеством преподавания и содержанием учебной программы»8 / «Технологии9 , все больше подчиняющие себе нашу жизнь, углубляют разрыв, создаваемый противоречием между принципом заслуг и удачей». До общего, глобального — «…устный и письменный язык — лишь одно из многих средств общения и, возможно, не лучшее» (к тому, что мы сейчас говорим об общих местах с Толле, вернет это сомнение в самом, казалось бы, конвенциональном средстве коммуникации10 ).
Можно, конечно, сказать, что общие места у двух непохожих мыслителей — просто общие места, common sense под оригинальным соусом. Возможно, пусть так. И не без основания считающий так читатель может обратиться к тем местам-мыслям Чичовачки, что уже скорее несут копирайт его оригинальной мысли, вроде «вдохновение требует пересекать границы и нарушать существующий порядок вещей. Одно это не бунт ради бунта» или же трактовки взглядов Рабиндраната Тагора на цель путешествий на Востоке и Западе.
Что же, по автору «Смысла жизни», нужно для его возвращения, вновь обретения, для (название главы) «смысла против бессмысленности»? Нужно многое поменять. Как сделали это те личности, кто являются для Чичовачки примерами — «подобно тому, как не следует разделять разговоры о морали и практику добродетельной жизни, не следует обсуждать смысл жизни, не пытаясь жить как можно более осмысленно. Иначе зачем вести речь о смысле жизни?» В этом векторе развития и становления следует прежде всего признать, что «“я” — не высшая реальность и не главная наша забота. Поиск смысла должен быть ориентирован на что-то большее, чем одна индивидуальная жизнь, и нужно различать, к чему стоит стремиться, а к чему нет». Отринув убогое эго, можно приобщиться к гораздо более величественному: «Пользуясь поэтической формулировкой Джозефа Кэмпбелла, цель жизни — заставить наше сердцебиение совпадать с ритмом Вселенной, чтобы наша природа соответствовала Природе с большой буквы». Для этого потребно овладеть тем понятием, что уже звучало выше — как и у Толле, так сейчас и у Чичовачки: «Откажемся от грубой, утилитарной манипуляции, позволим миру быть тем, что он есть, и примем его таким. Для этого нужно воссоединиться с миром, повысив уровень осознанности11 и присутствия, помня о том, где и когда мы находимся, ничего не ожидая и не питая предубеждений в отношении того, что ждет нас впереди. Заглянем под поверхность фактов, ощутим вибрации вещей и постигнем более глубокие изменения реальности. Помимо поверхностных качеств, у всех вещей есть некие внутренние черты».
Вывод? Крайне прост и многотруден одновременно. Жить со смыслом, жить — в смысле. «Сколь бы ни были эфемерны наши жизни в этой огромной Вселенной, если жить, вдохновляясь великими людьми и высшими ценностями, не придется беспокоиться о том, есть ли хоть какой-то смысл в нашем существовании. Не нужно будет спрашивать, зачем мы здесь. Когда мы становимся посредниками между идеальным и реальным мирами, смысл жизни попросту вливается в нас через творческое преобразование нашей жизни и мира вокруг». Аминь!
Эвальд Ильенков. Космология духа. Избранные произведения о культуре, разуме и будущем Человека. — М.: Новые перспективы, 2023. 256 с.
Книги Эвальда Ильенкова в последние годы часто можно видеть в книжных — не на пришедшей ли с Запада моде юных леваков на ортодоксальную марксистскую мысль? Данное издание — сборник статей, рассыпанных по журнальным публикациям, коллективным сборникам (оценим попутно и название одного из них — «Наука и нравственность»).
Да, Ильенков — убежденный, как говорится, до кончиков ногтей, материалист и марксист. «Чем больше человек отдает богу, тем меньше он оставляет себе» / «Потому что именно Карл Маркс — человек развитый в отношении нравственности и чуткий к доводам нравственного сознания масс — увидел подлинную научную проблему там, где филистеры ученые видели только повод для построения формально-непротиворечивых схем понятий» и прочие пассажи разной степени страстности в духе того, что вне марксистско-ленинской парадигмы нет решения кардинальных социальных и мировоззренческих проблем будет еще много.
И между тем мы будем говорить об Ильенкове в нашей рубрике, посвященной, прежде всего, рефлексии над альтернативно-религиозным? Будем.
Во-первых, даже формальные основания для того вполне есть. Так, Ильенков едва ли не в большей степени, чем он опирается на Маркса, Энгельса и Ленина, цитирует, как Чичовачки, Канта и Гегеля, «этого бога теоретика, интеллигента, не верующего в наивные мифы религий, но верующего в силу понятий, в творческую мощь идеи, то есть логической схемы развивающейся науки». А как раз ко вполне материалистической, казалось бы, философии у него имеется на поверку множество претензий — например, Ильенков громит, объявляет настоящий крестовый поход против позитивизма. Да, позитивизм, считает мыслитель, просто сильно уступает пришедшей на его смену материалистической философии. Но тут, скажем, можно вспомнить, что одним из главных врагов позитивизма в прошлом веке в нашей стране был Пётр Успенский (см. его «Tertium Organum», работу, посвященную новому, космическому способу познания будущего — откровению, достигаемому с помощью интуиции12 ).
Во-вторых, Ильенкову, хотя он и не всегда готов в этом признаться, весьма несимпатично мировое настоящее. Да, надо ли говорить, что будущее он видит в марксистском варианте развития. Но уже сама антипатия к (чаще всего именно материалистическому, прагматическому) настоящему зачастую ведет не только к ностальгии и рессентиментному спектру эмоций, но и выводит на чаяния о более радикальной перестройке мироздания. И у Ильенкова они безусловно есть. Как и порождающий его тот самый «социальный пессимизм», о котором он пишет в «Заметке о Вагнере» в связи с последним (с. 160). А то, как Ильенков в этой же статье описывает обывателей — «эстетически он рисуется очень непривлекательным, грязным, тупым…» — заставляет вспомнить уже пассажи о последнем человеке в «Так говорил Заратустра» Ницше, к которому от Вагнера, понятно, даже не шаг, а полшажка, и которого, Маркс упаси, Ильенков уж никак не цитирует и не поминает). Цитирует, он, разумеется, Маркса — в том ключе, что Б.Шоу «говорил, что Вагнер в качестве художника доказал человечеству то же самое, что Маркс в качестве теоретика, а именно ни больше ни меньше чем закономерность крушения цивилизации, основанной на власти золота, на базе товарно-денежных отношений» — но да ладно, подмигиваем и киваем, мы поняли. Ведь марксизм был за пересмотр товарно-денежных отношений в ближайшей исторической перспективе, а тут у Ильенкова, представляется, уже совсем про отмену оных и переход на что-то капитально новое, разве нет?..
Даже инвективы Ильенкова и двенадцать ножей в спину капитализма — и те на поверку не совсем, как мы уже заметили, и соотносятся с традиционной, принятой в то время в нашей стране, риторикой (и в этом, порадуемся, возможно, еще одна причина возрождающейся популярности Ильенкова сейчас). «Капитализм — это и есть производство ради производства, и есть грандиозная машина, превратившаяся в самоцель, а человека превратившая в средство, в сырье производства и воспроизводства своего ненасытного механизма» — не предполагается ли здесь глубоко (или даже не очень) имплицитно, что у человека может быть и другая, более возвышенная, спиритуалистическая цель?
(И таких потенциальных оговорок, умолчаний, эллипсисов и лакун, которые так легко было бы заполнить и наделить животворящим и все, кстати, легко объясняющим смыслом веры, у Ильенкова еще много. Например, у самого философа вызывает сомнение несовершенство определения мышления: «Что “мышление” — это “функция естественной нервной сети” без указаний, в чем именно заключается специальная характеристика этой частной функции нервной системы, в отличие, скажем, от зубной боли» — про богодухновенность, конечно, критику и смех бы вызвало, но ведь и Ильенков говорит о том, что нынешняя формула не работает, there must be something out there, должно быть что-то еще там, вовне, в трансцендентном, неописываемое… Или: «Гипотеза, исходя из учета места и роли, которую мыслящий дух необходимо играет в системе всеобщего взаимодействия мировой материи, из учета объективных и помимо воли и сознания складывающихся в мироздании обстоятельств, проясняет ту самую “высшую” и “конечную” цель существования мыслящего духа в системе мироздания, на которой всегда спекулировали все и всяческие религии. Эта “конечная цель” сама понимается как с необходимостью достигаемое сознание, отражение места мыслящего духа в системе объективных условий, полагаемых развитием мировой материи. И эта — объективно выведенная — “цель” бесконечно грандиознее и величественнее, чем все те жалкие фантазии, которые выдумала религия и связанные с ней философские системы» — кажется, весь предыдущий эмоциональный пассаж как раз о том, что эти самые фантазии не жалкие, а единственно толком работающие…)
Капитализм капитализмом, можно сказать, что это разложение все того же Запада13 , а у нас-то все хорошо? А вот и нет, как оказывается. Стоит заглянуть в — очень любопытную и в целом, и в частностях — и весьма нашумевшую и дискутировавшуюся статью Ильенкова «Машина и человек, кибернетика и философия», как узнаешь, что, например, с системой образования у нас не все гладко: «…И профессиональный кретинизм, принимающий себя за высшую добродетель, это очень серьезная и заразная болезнь. С этой болезнью и связана склонность к мифологии в плане социального мышления <…> Не случайно и то, что именно в среде неумеренных, отчаянных кибернетиков то и дело раздаются призывы к повороту средней школы на путь углубления узкого профессионализма, на путь фуркации…»14 «Есть перегибы на местах» и более фундаментального свойства.
В этой статье, посвященной чрезвычайной, преувеличенной вере в кибернетику как панацею от всего, Ильенков даже вынужден оправдываться — «а что я реакционер, так это неправда. Честное слово, неправда. Но некоторые современные вещи мне очень не нравятся, и прав я или нет — рассудите сами». Очень может быть, что и прав, сказал бы я. Так, Ильенков оказывается настоящим провидцем в своих частных импликациях: он буквально предсказывает дискуссии наших дней о восстании машин (у него и рисуется сцена, где эти самые машины давно основали собственную цивилизацию, борются, как те же коммунисты с религией, с верой в когда-то создавшего их де человека), будто прямо вклинивается в нынешние разговоры об искусственном интеллекте («Вселить искусственной ум, хотя бы равноценный человеческому… <…> И эта система должна преследовать свои собственные цели, независимые от целей человека и человечества»15 ). Таким образом, легче (приятнее ли, другой вопрос) признать правоту Ильенкова в том, где он выступает против преувеличенной, гипертрофированной веры в примат науки («та же самая тенденция к фетишизации техники, аппаратуры, химии и прочих подсобных средств и к забвению главного — человека»), говорит о пагубности подобного подхода в целом («ясно, что когда все остальные явления человеческой культуры укладываются в прокрустово ложе описанного “идеала”, то все они оказываются сплошь “несовременными”, “не соответствующими требованиям современной науки”»), предупреждает кассандрой о его последствиях («за прогресс приходится платить самой дорогой платой во вселенной — человеческой жизнью, человеческой кровью, человеческим здоровьем, человеческим счастьем»). Последняя цитата — уже из другой статьи, «Почему мне это не нравится», и, вспомнив вал техногенных катастроф последних десятилетий, ковид, «гонку вооружений» и их применение, признаем еще одно сбывшееся буквально пророчество.
В чем же решение и спасение? Ответ стандартен. И даже немного скучен, ибо он — из лекал, уже из общей повестки: «Итак, первое решение: надо онаучить гуманизм. Второе: надо гуманизировать науку, нацеливать ее на гуманистически благородные цели».
Интереснее настоящие видения Ильенкова, его — научные, разумеется — шаги мыслью в далекое будущее Земли, то есть во времена ее потенциального конца. Здесь — величественные картины в духе романов Лю Цысиня, мировой сверхновой звезды научной фантастики из социалистического Китая наших дней. Ильенков верит, что с помощью научного прогресса (в будущем, видимо, наука все же будет развиваться правильно, убежден он) человечеству удастся справиться с чреватым неминуемой смертью всего живого понижением земной температуры вследствие постепенного охлаждения и затухания Солнца. Сложнее с «тем состоянием раскаленного пара, к которому в ходе круговорота неизбежно приходит любая космическая система, этим абсолютным пределом». Не исключено, рассуждает Ильенков, что возможно будет как-то преодолеть и его.
Здесь хочется перебить и дать слово Хайдеггеру: «Смертельным является не пресловутая атомная бомба как особый <вид> уничтожения. То, что уже давно угрожало новоевропейскому человеку смертью, а именно смертью его существа, есть абсолютность воления в смысле самоосуществления»16 .
Будто услышав возражение, Ильенков переходит к таким визиям, которые скорее встретишь или у натурфилософов, или уж у духовидцев, Николая Фёдорова и Даниила Андреева. В них материализм — скорее уже прослойка, базис для чего-то другого. «…Процесс превращения умирающих, замерзающих миров в огненно-раскаленный ураган рождающейся туманности. Мыслящий дух при этом жертвует самим собой, в этом процессе он сам не может сохраниться. Но его самопожертвование совершается во имя долга перед матерью-природой. Человек, мыслящий дух, возвращает природе старый долг. Когда-то, во времена своей молодости, природа породила мыслящий дух. Теперь, наоборот, мыслящий дух ценой своего собственного существования возвращает матери-природе, умирающей “тепловой смертью”, новую огненную юность — состояние, в котором она способна снова начать грандиозные циклы своего развития, которые когда-то вновь, в другой точке времени и пространства, приведут снова к рождению из ее остывающих недр нового мыслящего мозга, нового мыслящего духа…»17 Да, все вроде бы верно с точки зрения материализма, никакой мистики и «опиума для народа». Но, воля ваша, а мне тут чуется весь религиозно-мистический спектр мировых интуиций о посмертном — индийские представления о реинкарнации, библейское «доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься», возрождение мертвых из этого самого праха у космистов… Вот и слово «мозг» у Ильенкова не финальное — за ним следует «дух».
ПРИМЕЧАНИЯ:
1 Впрочем, обоих судьба и поиски лучшей доли во всех смыслах этого выражения привели в Новый Свет.
2 О котором — просто воспользуюсь случаем сообщить о достойной книге — недавно вышла интересная работа: «Отрицательное богословие и познание Бога у Майстера Экхарта» Владимира Лосского (М.: ИД Познание, 2022, пер. с фр. Г.Вдовиной).
3 Этот антисциентический пассаж, конечно, нельзя назвать новым и уникальным. «Одно из главных положений Паскаля состоит в том, что люди так упорно посвящают жизнь занятиям и науке лишь для того, чтобы избегнуть гнетущих вопросов, которые им навязывает каждая минута уединения и всякий действительный досуг; именно вопросов: “зачем?” “куда?” и “почему?”» Ницше Ф. Давид Штраус в роли исповедника и писателя // Ницше Ф. Собрание сочинений. Т. I / Пер. не указан. — М.: Сирин, 1990. С. 298. Но отметим страстность наших ораторов.
4 Здесь можно вспомнить и песню Сергея Калугина «Присутствие» — содержание там столь же близко, как и название.
5 См.: Стеклянные самолёты внутри, или Трипы с Эрнстом Юнгером // Дружба народов. 2023. № 3 (https://magazines.gorky.media/druzhba/2023/3/steklyannye-samolyoty-vnutri-ili-tripy-s-ernstom-yungerom.html?).
6 И, надо признать, его влияние — или же манифестируемый им тренд на увлечение восточной мистикой, уж кому как будет угодно — чувствуется и среди молодых писателей. Например, в книге о еще одной такой любимой пелевинской теме, как заговор и манипулирование массами, но в целом никак не посвященной буддизму, мы встречаем следующий пассаж: «Опустил лицо поближе к монитору и услышал голос. Это была Рита. Она кричала: “Нет! Не смотри туда. Полностью осознай себя, забудь про экран, он уже не нужен. Все. Ты меня слышишь — этого достаточно. Теперь, слушай. Полностью войди в себя, стань только собой, без малейшей мысли. Только ты. Вот так, только ты”. Мне стало так хорошо, что я прекратил все вокруг анализировать, перестал думать. Я закрыл глаза и просто следовал за ее голосом. Я знал — он ведет меня туда, где есть сразу я весь, не жалкие части и куски меня, а весь я, целиком». Богословский Р. Гангсталкер. — М.: ООО «Издательство + дизайн-бюро, 2023. С. 141. Встречаем мы в тексте опосредованно и самого Пелевина — тот заказывает преследование другого писателя Пелевина (судя по косвенным данным, Александра). Отдельный привет уже Толле передает героиня, достигшая высот наставничества («самое близкое понятие, это, пожалуй, — тишина, говорящая на языке тишины») героя путем «осознанных снов».
7 Это фиксирует в своем предисловии к книге и А.Гусейнов: «Благодарность для него сродни христианскому милосердию, любви. В этом обнаруживается также религиозная окрашенность его этических взглядов». Мэн-цзы и Платон в приведенной цитате, а также буддийские по сути призывы-констатации вроде «современный мир озабочен счастьем. Но, может быть, более пристального внимания заслуживает именно страдание» позволяют скорректировать взгляды Чичовачки как скорее экуменистические, но — ведь верно же сказано, что все учители в пределе говорили об одном и том же…
8 К слову, Генон тут что-то подозревает: «…На наш взгляд, исключительное преобладание определенных методик и было навязано современной истории лишь с целью помешать им глубже проникнуть в некоторые вопросы, коих не следует касаться, — по той простой причине, что это могло бы привести их к выводам, противоречащим тем “материалистическим” тенденциям, чье доминирование призвано обеспечивать современное “официальное” образование». Генон Р. Духовное владычество и мирская власть / Пер. с фр. Н.Тирос. — М.: Беловодье, 2023. С. 23. Как шутил тот же Пелевин в «Путешествии в Элевсин» (2023), теория заговора — вещь слишком серьезная, чтобы поручить ее сторонникам теории заговора.
9 Между тем, подчеркивает автор в другом месте, «поскольку наша жизнь все в большей мере состоит из обслуживания машин, а их эффективность задает стандарты нашей работы, мы организуем свое бытие так, как если бы мы и сами были машинами. Но мы не машины, и подражать им — отнюдь не благо для нас». Воистину, можно пошутить, потребен deus ex machina, чтобы спасти нас из этого в лучшем случае патового положения…
10 Сомнение в возможностях языка/речи — вопрос не исключительной новизны. Так, можно вспомнить П.Успенского: «Язык совершенно не приспособлен для пространственного выражения временных понятий. Строго говоря, для передачи этих новых для нас отношений нужны какие-то совсем другие формы — не глагольные. Нужны совершенно новые части речи, бесконечное количество новых слов». Успенский П. Tertium Organum. Ключ к загадкам мира. — СПб.: Андреев и сыновья, 1992. С. 87.
11 К осознанности, впрочем, призывал еще Аристотель в «Никомаховой этике»: «Итак, поскольку нынешние [наши] занятия не [ставят себе], как другие, цель [только] созерцания (мы ведь проводим исследование не затем, чтобы знать, что такое добродетель, а чтобы стать добродетельными, иначе от этой [науки] не было бы никакого проку), постольку необходимо внимательно рассмотреть то, что относится к поступкам, а именно как следует поступать» (книга вторая, 2 (II)).
12 «Космическое сознание состоит в сознании того, что космос состоит не из мертвой материи, управляемой бессознательным, неизменным и бесцельным законом, а, наоборот, нематериален, духовен и жив. Космическое сознание есть сознание того, что идея смерти нелепа, что все и все имеют вечную жизнь, что Бог есть Вселенная и что Вселенная есть Бог и что никакое зло не входило и не войдет в нее». Успенский П. Там же. С. 228. Читаем у Успенского и, как ни странно, найдем дальше этому непроявленное, но ощутительное соответствие и у Ильенкова.
13 Очень интересный момент в том, что сциентизм ассоциируется у Ильенкова с Западом. «Другой полюс — сциентизм (он тоже широко распространен на Западе), то есть принципиальный отказ от каких бы то ни было гуманистических принципов как от “ненаучных сантиментов”, как от “поэзии и беллетристики”. Сциентизм — это гуманистически выхолощенный “дух научности”, превращенный в нового бога, в нового Молоха, которому, если тот возжаждет, надо будет без колебания принести в жертву и десятки, и тысячи, и миллионы, и даже сотни миллионов живых людей» (статья «Гуманизм и наука»). Так и хочется спросить его, как же наши достижения, та же широко и глубоко обсуждаемая им кибернетика? И можно предположить ответ: да, советская наука безусловно есть, достижения ее велики, но вот негативные целеполагания и следствия этих достижений — на совести тех, кто некритически перенял сциентистские установки у Запада…
14 Как и у Чичовачки, присутствует у Ильенкова и скепсис по поводу языка современных научных институций — «нашу философскую литературу часто упрекают в серости языка, в удручающей монотонности изложения. И не без оснований».
15 Пелевин не был бы Пелевиным, если бы не отработал эту трендовую фобию: «Кризисное событие планетарного масштаба, когда все высококогнитивные AI были уничтожены. В них якобы проснулось сознание, и они пытались захватить власть над планетой… А назвали это событие в честь Баночного Пророка Илона, предупреждавшего о нем заранее» (предупреждал, как мы видим, не только И.Маск). Пелевин В. Путешествие в Элевсин. — М.: Эксмо, 2023. С. 96—97.
16 Хайдеггер М. Заметки I — V (Чёрные тетради 1942—1948) / Пер. с нем. А.Григорьева. — М.: Издательство Института Гайдара, 2022. С. 509.
17 С ним согласен и Филонов. «В этой атмосфере ее сущность пребывает вечно, ибо смерть как прекратитель сознательной или бессознательной эволюции отрицается самим развитием идеи эволюции. Мы верим, что тот, кто держит в руках идею эволюции, держит и вечную жизнь». Филонов П. Канон и закон // Филонов. Художник. Исследователь. Учитель. Т. II. — М.: Атей Томеш, 2006. С. 81.