Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2023
Мармелюк Наталья Викторовна родилась в 1988 году в городе Джамбуле (Республика Казахстан). Окончила Сибирский государственный университет геосистем и технологий. Участница Форума молодых писателей СЭИП (2021) и проекта «Мастерские» АСПИР. Печаталась в журналах «Костёр», «Вверх тормашками», в сборниках «Как хорошо уметь писать — 14», «Новые имена в литературе. Новые писатели», «Дыни пахнут солнцем». Живёт в Санкт-Петербурге. В «Дружбе народов» публикуется впервые.
Я сижу на крыше. Это моё, и только моё, место. Отсюда видно настоящий Петербург с покосившимися антеннами и проржавевшими листами железа на старых особняках. Дома упираются в тяжёлое небо, точно поддерживают, чтобы не рухнуло прямо на Невский проспект. И оно держится. Серое небо. И серый асфальт под ним. А между ними цветные дома.
Выход на крыши вообще-то запрещён. Но в нашем парадном в каждой квартире верхнего этажа есть ключ. Для безопасности. А квартиры у нас всего три. В двушке живу я с мамой и папой. В однокомнатной — баб-Зина. Она давно не выходит из дома, потому что «ноги не те», а воздухом, говорит, и на балконе дышать можно. А трёшка давно пустует. Хозяева лет пять назад в Германию переехали, и она стоит. А до крыши никому нет дела. Я и рада. Чем меньше соседей, тем лучше. Я незаметно стянула со стены ключ и сделала в ларьке копию. Вот и выбираюсь сюда, когда дома становится невмоготу.
А ещё на крыше есть место, откуда хорошо запускать воздушного змея. Ни проводов, ни антенн поблизости. А ветер такой сильный, что ни один воздушный змей перед таким не устоит. Я папу часто просила купить змея и научить меня им управлять. Папа обещал. Пару лет назад. Но, кажется, забыл. И я не напоминала. Я решила, что мы запустим змея тогда, когда всё наладится…
Когда нет дождя, я выхожу на эту площадку и выпрямляюсь во весь рост. Подставляю лицо ветру и закрываю глаза — представляю, что держу в руках верёвку. Змей непременно оранжевый и крылатый. Так мне хочется. И он парит над городом, над крышами и дворами, над тротуарами и кофейнями, отбрасывая мягкую тень на шумный проспект.
В тот день я возвращалась из школы привычной дорогой. Через дворы — я так люблю. Людей и машин в старых дворах мало, и можно услышать ветер. Он забирается в печные трубы, которые давно уже не дымят. И гудит. И мне кажется, что он рассказывает истории. Я всегда пытаюсь угадать, о чём они. Иду и фантазирую себе. Если бы я записывала, целая книжка бы уже получилась. Но я боюсь. Боюсь, что перечитаю потом и пойму, что я бездарность. И все мои истории полная ерунда. А пока они только в моей голове — это особенные миры. И от этого хорошо на душе. Чем ближе я подхожу к дому, тем меньше хочется улыбаться. Заходить в подъезд — настоящая пытка. И не потому, что дверь весит, как пара слонов и я запыхиваюсь, пока её открываю. Дело в другом.
Перед тем, как зайти в парадное, я, точно северный шаман, призываю тишину. «Пусть-пусть-путь будет тихо-тихо». И скрещиваю два пальца. Потом прикладываю магнитный ключ. Жду, пока дверь запищит, и перешагиваю через порог. Замираю, прислушиваюсь. Тихо. Выдыхаю. Не единого звука. Ни одного. На этот раз повезло.
— Женька!
Вздрагиваю от неожиданности и оборачиваюсь. Серёжа Смирнов из 8 б. Мы с ним на олимпиаде по французскому познакомились. Хороший такой парень. Не задавака, как некоторые. Только что он здесь делает?
— Женька, привет! Ты здесь живёшь? — Спрашивает Серёжа.
— Привет! — киваю я.
— Да ладно?! Я тоже теперь здесь живу.
— Шутишь? — меня передёргивает.
— Не шучу, — улыбается. — Мы только что переехали. В триста шестую.
— О ужас! — кричу я и тут же зажимаю рукой рот.
— Ты чего, Жень?
— Ой, прости, — я покрываюсь красными пятнами — так всегда, когда мне становится стыдно. — Я забыла купить молоко. Мама меня убьёт. О ужас! — снова повторяю я. Но это выглядит совсем неестественно, и я с глупым видом добавляю: — Увидимся. — И несусь в магазин.
В прозрачном пакете у меня рядом с булкой болтается молоко. Вот же дурында, а. Теперь Серёжа даже в мою сторону не посмотрит. Не то чтобы… Ну почему у всех вокруг нормальные семьи, а у меня…
В голове всё время вертится воспоминание. Мне семь. Я сижу на скамейке возле нашего парадного. Рядом сидит Маша. Мы обе молчим. Маша часто приходила ко мне в гости. Мы с младшей группы дружили. И всегда хохотали до колик в животе, когда оставались вдвоём. А тут — молчим. Маша в тот день сказала, что ей больше нельзя приходить ко мне. Мама запретила. Потому что узнала, что мои родители часто ссорятся. Сказала: «У Жени неблагополучная семья, с ней лучше не дружить». «А я хочу дружить, — сказала тогда Маша, — поэтому и пришла. Только в квартиру мне подниматься нельзя».
— Мы благополучные, — возразила я. — Папа — архитектор, а мама — учитель. И одеваемся мы прилично. И в квартире чисто. Папа не пьёт. И даже не курит. Мама вкусно готовит, всегда красивая и опрятная… Просто они постоянно ссорятся. Не умеют жить мирно. «Неблагополучные» — это другое.
— Так мама сказала. — Маше было неловко, я это видела. И мне было неловко. Но неблагополучные — это другое.
Так мы просидели на скамейке всю следующую неделю. Почти не разговаривая. И больше уже не получалось у нас смеяться. Потом Маша перестала приходить к нашему дому. А я перестала звать. С тех пор я никогда никому не говорила, что родители ссорятся. Это была моя, и только моя постыдная тайна. И в гости я больше никого не приглашаю.
Вообще-то Бог, если он есть, обо мне немного позаботился. С рождения у меня снижен слух. Я не глухая, нет. То есть глухая, но не совсем. Со слуховым аппаратом живу как все. Его видно, конечно, этот аппарат. И батарейки постоянно надо менять. Но с ним я просто нормально живу. Несмотря на инвалидность, которую в карточке мне врачи написали. Мама говорит, что это не болезнь, а особенности моего организма. И за это я ей очень благодарна. У каждого свои особенности. У меня снижен слух. Но это ничего. Я даже в хоре пою. Просто без аппарата не всё слышу. Поэтому с рождения как бы защищена от всех этих дрязг и ругани. Но когда я без аппарата, а они ссорятся, мне кажется — это нечестно. Они-то друг друга слышат. И мне их жалко. Часто ночами, когда мама и папа ругаются, я достаю аппарат из электронной сушки, включаю и слушаю. Пока они не успокоятся и в доме не станет тихо. Лишь бы не прозвучало слово «развод». Я всё жду этого, как приговора. Я уверена, что тут же умру на месте. Раз-вод. Это как в сердце взорвать гранату. Раз-вод. И конец всему. Чёрный экран, как после титров.
На следующий день после школы Серёжа догнал меня в одном из дворов. Ни слова не сказал про историю с молоком. Просто пошёл со мной рядом. Было хорошо вот так брести привычной дорогой и говорить о всяких глупостях.
Серёжа рассказывал, как прикусил однажды язык, когда спрыгнул с дерева, и как потом кусочек языка пришивали. Рассказывал, что коллекционирует старые фотоаппараты. У него даже «лейка» пятьдесят четвёртого года есть. И вообще оказалось, что он круто снимает. Я думала, он в интернете просто картинки красивые размещает, а это его фотографии. А ещё Серёжа каждый год участвует в фестивале воздушных змеев. Он сам своего змея смастерил. Сказал, что это несложно. Обещал и меня когда-нибудь научить.
А я, неожиданно для самой себя, рассказала, что пишу стихи и кручу в голове истории. Что однажды и книгу напишу. Когда перестану бояться. Серёжа посоветовал мне всё-таки записывать эти истории. А стихи предложил в соцсетях размещать. Я как-то не решалась на это раньше. Может, Серёжа прав и стоит попробовать?
Когда мы подошли к подъезду, я незаметно скрестила пальцы, только бы родители не ссорились. Или по крайней мере делали это беззвучно. Серёжа придержал мне дверь, и я протиснулась в душный подъезд. Было тихо. И я облегчённо вздохнула. Болтая, мы поднимались по лестнице. И только я хотела рассказать Серёже о своём месте на крыше, как чётко услышала грохот. И следом за грохотом крик мамы:
— Если бы я знала, какой ты!
— Давай, вали всё на меня одного.
— А разве не ты тогда вложил все деньги в этот чёртов проект?
— Этот чёртов проект кормил нас два года. И только потом прогорел.
— Оставив кучу долгов.
— С тобой невозможно разговаривать.
— А с тобой жить невозможно… Ненавижу тебя!
Стыд-то какой. Щёки моментально краснеют, точно не родители, а я твержу эти бранные слова. Их голоса гудят в моей голове. Слова, одинаковые изо дня в день. Будто их записали на плёнку и крутят по кругу. Обшарпанные стены подъезда словно смотрят на меня с укоризной: «Это в твоей квартире!» Провалится бы сейчас под землю. До самой магмы. Чтобы тут же сгореть от стыда и не мучиться.
Я застываю на месте и не могу взглянуть на Серёжу. Упираюсь глазами в пожелтевшие носки когда-то белых кроссовок. А потом разворачиваюсь и бегу вниз по лестнице. Не знаю куда. Просто подальше отсюда.
Чердачное окошко скрипнуло, я вздрогнула, но не обернулась. Я вообще, когда страшно становится, не то что пошевелиться, дышать не могу. Затем заскрипели старые доски и зашуршал гравий.
— Можно? Было открыто, — раздалось за спиной.
И вместо ледяного страха тело обдало жаром. Я сразу почувствовала, как вспотели ладони и над губой появилась испарина. Это был Серёжа.
Я кивнула, не поворачивая головы. Серёжа опустился на кусок оргалита, который я приволокла из папиной мастерской. Стало тихо. Даже ласточки, свившие гнездо прямо под шифером пару недель назад, куда-то подевались. Весь город, казалось, затих. И мне нечего было сказать. Пусть Серёжа тоже считает мою семью неблагополучной. Плевать. Грубое слово, да. Но в самую точку. Я почему-то так рассердилась. Сейчас вот выгоню его отсюда. Это моё место. И мой кусок оргалита. И семья моя. И вообще…
— А мои совсем развелись, — сказал вдруг Серёжа.
— Как? — только и выдала я в ответ.
Тут же стало стыдно. У человека родители развелись. Совсем. И он мне об этом говорит. А я…
— Ну вот так. Тоже ссорились много лет. А потом развелись. Вот мы с мамой и переехали. Отец в старой квартире остался.
— И ты не…
— Что?
— Да, глупость, наверное… — Я снова покрылась пятнами и принялась накручивать локон на указательный палец. — Просто мне всегда казалось, что если родители разведутся, то я умру.
Я почувствовала себя дурочкой в этот момент. Умру. У человека уже развелись. И он сидит цел и невредим. А я что? Дурында.
Но Серёжа не засмеялся, а тихо сказал.
— И мне так казалось.
Мы снова молчали. Тут, наконец-то, ласточки вернулись к гнезду и стали щебетать. Серёжа улыбнулся.
— Стрижи? — тихо спросил он.
— Ласточки.
— Я их всё время путаю.
— Я и сама…
— Не умирают от этого. Как оказалось. Больно просто. Но знаешь… Теперь хотя бы тихо у нас. Может, это всё-таки правильно…
— А я всё надеюсь, что мои помирятся. Возьмут однажды и перестанут ругаться. В детстве я всякие глупости придумывала: например, если перешагну сразу через две ступеньки, то всё наконец-то наладится. Или, если буду получать одни пятёрки…
— У тебя лучшие оценки в параллели.
— Пока ничего не помогло, но я…
— Жень, подожди, — Серёжа взял меня за руку и слегка встряхнул. — Жень, я знаю, что тебе гадко, знаю, как тебе хочется нормальную семью. Только, Жень…
— Ничего не выйдет, да? — я с трудом произнесла вслух эти слова.
— Этого я не знаю: выйдет или не выйдет. Только ты ничего не должна для этого делать. Это их отношения, им и решать. А ты можешь продолжать их любить, что бы там дальше ни было… Понимаешь?
— Нет… То есть да. Но как же? Это же моя семья… Я столько лет. Блин. Ты ведь прав…
Я думала, что должна их спасти. Я думала, что умру, если ничего не смогу изменить. Но вот сижу здесь, живёхонькая. И даже слегка улыбаюсь. Потому что впервые в жизни мне стало легко.
Было всего четыре утра, когда от Серёжи пришло сообщение: «Жду тебя на крыше».
Я надела слуховой аппарат и со всех ног бросилась на чердак. Как была — в пижаме с Каспером. Только ветровку на плечи накинула.
— Чего ты в такую рань? — спросила я и замерла.
На куске оргалита лежали какие-то палочки, верёвка и ярко-оранжевое полотно.
— Змей! — вскрикнула я.
— Тише, — Серёжа приложил палец к губам. — Весь дом перебудишь. На вот, держи верёвку, сейчас покажу, как связать направляющие.
Несколько часов мы возились со змеем. И вот, наконец-то, у моих ног лежал красивый воздушный змей цвета хурмы.
— Как назовём? — спросила я.
— Давай ты, — улыбнулся Серёжа, — это же твой первый змей.
— Пусть будет Фениксом, — сказала я. — Феникс всегда возрождается, несмотря ни на что.
— Феникс — неплохо, — кивнул Серёжа.
И вот змей парит над Невским проспектом, над крышами и дворами, над тротуарами и кофейнями, отбрасывая оранжевую тень на просыпающийся город. А я — самый счастливый человек во Вселенной. Я никого не должна спасать. Просто любить. Это так легко.