Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2023
Абдуллаев Евгений Викторович — поэт, прозаик, философ, литературный критик, педагог. Родился в 1971 году в г. Ташкент. Окончил философский факультет ТГУ. Преподаёт в Ташкентской Православной Духовной семинарии. Главный редактор журнала «Восток Свыше». Живёт в Ташкенте.
Прежде чем говорить о сохранении и популяризации классики, предлагаю немного задуматься о варварстве.
Есть варварство от невежества. Есть варварство от агрессии. Есть от безразличия.
Первого, от невежества, сегодня почти не встретишь. Даже в современных войнах памятники архитектуры и культурные объекты стараются по возможности не трогать. Современные варвары если и не особо образованны, то хорошо осведомлены. Талибы, взрывая в 2001 году бамианских будд, прекрасно понимали, что уничтожают памятник культуры (потому и взрывали). Монументоборцы, измазавшие летом 2020 года краской памятники Вольтеру и Ганди, тоже действовали вполне осознанно. Это варварство от скопившейся, зудящей и желающей выплеснуться агрессии. Причины могут быть разными: ресентимент, «комплекс Герострата», прочие комплексы.
И всё же самое печальное — варварство от безразличия. Самое массовое, самое внешне незаметное. Оно ничего не разрушает, не сносит и не сжигает. Разве что изредка, по безалаберности. Или из коммерческих соображений. Nothing personal, it’s just business.
Оно разрушает — отсутствием интереса. Если говорить о литературе, — то не просто отсутствием интереса к чтению. Нет, читают. Читают, почитывают, проглядывают… Даже, возможно, больше, чем прежде: носители информации и сама информация стали доступнее. Изменилось не то, сколько читают, — а то, что читают, и главное — как.
Что читают: как можно проще организованный текст. Минимум метафор, минимум описаний, минимум слов. Больше действия, желательно, стремительного. Больше информации, желательно, «горячей» и инсайдерской. Тогда, так и быть, почитаем.
Как читают: урывками, кусочками, немного с начала, нет, не понравилось, почитаю другое. Вариант: нет, не согласен и дочитывать не буду… но выскажусь. Недавний пример: возмущение по поводу текста одного литератора, начало которого разошлось по Сети в скриншотах. Зайти на страничку автора и дочитать текст до конца удосужились единицы. Их робкие голоса в защиту автора (поскольку остальная часть текста всё существенно проясняла) утонули в дружном гуле возмущения.
Герменевтический круг (часть понимаем из целого, целое — из части) сменился герменевтической круговертью. Чтение превращается в мелькание фрагментов, отрывков: здесь немного, там чуть-чуть.
«…Разве чтенье множества писателей и разнообразнейших книг не сродни бродяжничеству и непоседливости? Нужно долго оставаться с тем или другим из великих умов, питая ими душу, если хочешь извлечь нечто такое, что в ней бы осталось. Кто везде — тот нигде. Кто проводит жизнь в странствиях, у тех в итоге гостеприимцев множество, а друзей нет. То же самое непременно будет и с тем, кто ни с одним из великих умов не освоится, а пробегает всё второпях и наспех».
Сенека очень точно описал здесь тот феномен поверхностного, рассеянного и безразличного чтения. Нечто близкое мы наблюдаем и сегодня. Чтение, нацеленное не на понимание, а на некое блуждание ума. Да и «питать душу великими умами» (читай: классикой) желающих всё меньше. Каждый — сам себе ум. Разумеется, великий.
Каким может быть выход?
Думаю, что не в другой крайности. Не в уныло-казенном насаждении чтения, особенно классиков. Не в их музеефикации, умножении памятников и улиц имени кого-то. Не в музеефикации, архивации самого классического канона, отдании его целиком на откуп филологам и историкам.
Это, конечно, всё равно будет происходить. Всё это, в определенной мере, нужно. Но хотелось бы продолжить разговор о варварстве. Оно ведь может быть не только ядом, но и противоядием.
Я упомянул три вида варварства: от невежества, от агрессии и от безразличия. Однако может быть и четвертый: варварство креативное и осмысленное. Как сказал бы Шкловский: варварство как прием.
Варварство — это не всегда что-то чуждое, внешнее и исключительно враждебное культуре. Варварство — это часть самой культуры. Важный, хотя и травматичный механизм ее обновления.
Варвары, конечно, могут приходить и нападать откуда-то извне. Но, как правило, там и тогда, где сама культура теряет (либо уже почти потеряла) свою жизнеспособность, волю к расширению и развитию. Где она разваливается, рассыпается под грузом самой себя. Как в известном стихотворении Кавафиса «Ожидая варваров»: «И что же делать нам теперь без варваров?/ Ведь это был бы хоть какой-то выход». Вот именно.
Варвар может быть носителем иной культуры, иной религии. Кого только не обвиняли в разрушении Александрийской библиотеки. Христиан, мусульман… Современные исследователи рисуют более печальную картину. И более достоверную. С упадком классического образования в поздней античности библиотека разрушалась сама собой. Книги перестали читать и переписывать, а папирусные свитки долго не хранятся.
Раз речь зашла о библиотеках, то можно вспомнить здесь почти забытого швейцарского мыслителя Франсуа-Родольфа-Вейсса. В своих «Принципах философии, политики и морали» он предлагал уничтожить большую часть книг, хранящихся в библиотеках. Книг огромное количество, писал Вейсс, и с каждым годом их становится всё больше. «Если бы мы удалили все повторы, всё лишнее, ложное, бесполезное или опасное, то оставить даже тысячную часть их было бы снисходительно». Когда в Берне из-за недостатка места для хранения книг встал вопрос о строительстве новой библиотеки, Вейсс предложил «быстрый и простой путь, который ничего не будет стоить». А именно: «сжечь, продать или раздать некоторые бесполезные книги».
Вейсс, конечно, рассуждал как варвар. Но варвар культурный; даже исключительно культурный. Сам он ценность книг, безусловно, понимал. Но понимал и другое: простое складирование книг, простое их хранение может оказаться бессмысленным, а в чем-то и вредным. Книги должны жить. Читаться, дариться, обмениваться; даже запрещаться и уничтожаться, в конце концов.
Креативным варваром был упомянутый Шкловский в лучшую свою, «опоязовскую», пору. Да и сам ОПОЯЗ. «Основной пафос нашей историко-литературной работы должен быть пафосом разрушения и отрицания…» Креативно-варварским был сам авангард — в литературе, в филологии, во всём. Призыв сбросить Пушкина с корабля современности был, думаю, для пушкинской поэзии нужнее, чем десятки позеленевших кучеряво-бакенбардных статуй. Сбросить с корабля можно труп или памятник; живое всё равно останется. И станет еще живее.
Как такое креативное варварство — в отношении литературной классики — может выглядеть сегодня? Противостоящее как варварству безразличия, так и варварству агрессивного уничтожения?
Активное осовременивание. Пути его не совсем понятны, поскольку не совсем понятно, что такое современность сегодня (всё больше напоминающее брежневское прошлое, только с гаджетами). Но попробовать можно и нужно.
Был, скажем, замечательный проект альтернативного учебника, «Литературная матрица». История литературы, которую пишут сами литераторы, — это всегда интересно и провокационно. Жаль, издатели остановились, и проект угас. Авторами альтернативных учебников по литературе могли бы стать не только писатели — но и журналисты, блогеры, режиссёры, богословы, политики…
Недавно, например, сборник «Лекции о русской литературе: от Пушкина до Кафки» (М.: Inspiria, 2023) выпустил драматург и блогер Валерий Печейкин. Это умная и веселая книга. Адресована она как бы преподавателям (открывает ее глава «Письмо школьным учителям»), но, уверен, ее с интересом прочтут и старшеклассники. Печейкин работает как креативный варвар, а точнее, как креативный менеджер, пытающийся показать, что классика — не просто современна, но злободневна, полезна, необходима.
Классики у Печейкина меньше всего похожи на памятники. Достаточно просмотреть оглавление. «Пушкин как гениальный копирайтер». «Гоголь криповый и кринжевый». «Одоевский как мультипотенциал». И, конечно, Кафка. «Кафка как великий русский писатель».
«Раньше в школе ленивым ученикам говорили: “Кто за тебя это сделает? Пушкин?” Почему-то не спрашивали: “Гоголь?” Или: “Достоевский?” Сами подумайте, что за нас может сделать Достоевский.
Пушкин остается человеком, который продолжает за нас работать. <…> Пару лет назад, в начале эпидемии ковида, я зашел в метро и увидел там социальную рекламу. На баннере было написано: “Бросание перчатки может привести к непоправимым последствиям”. И нарисован Пушкин, бросающий перчатку. Реклама была очень ясной: надо носить не только маски, но и перчатки. Пушкина всегда зовут, когда нужно объяснить неприятную вещь. Ведь Пушкин — добрый милиционер.
Его зовут, когда нужно объяснить что-то новое. Например, создается в России нейросеть, которая умеет писать стихи. Чье лицо она получает? Конечно, Пушкина. Я знаю две российских нейросети, получивших имя нашего героя. Первая “Aй да Пушкин”, вторая — Neural Pushkin. И обе сейчас не работают. А Пушкин продолжает работать».
В интервью Борису Кутенкову в «Учительской газете» (2023, № 40) Печейкин развивает эту мысль: «…Я регулярно делаю так: захожу на маркетплейсы и ввожу там имена Пушкина, Гоголя, Достоевского, Маяковского и так далее. И смотрю, что продается с их именами, кроме книг. Так вот, например, я выяснил, что “Маяковский” — это носки, парфюм и даже сорбет. Александр Сергеевич представлен, например, в виде салата “Пушкин”. Теперь я могу посадить своего “Пушкина” и вырастить, могу даже съесть его». «Получается, — уточняет интервьюер, — вы не считаете такой разговор о Пушкине вульгарным?» «Нет, не считаю. В конце концов это тоже поэтический акт — назвать именем классика салат или сорбет. Если с автором хочется играть, он жив».
Я тоже не считаю это вульгарным. Хотя определенная опасность подмены креативного варварства — всеядностью рынка (для которого «Пушкин» не автор, а просто имя, бренд) здесь присутствует.
«Игра с классиком» может идти не только по пути осовременивания классики, но и через осовременивание самой литературы, преподаваемой в школах. Увеличения в ней доли современной русской литературы. Классика — прекрасно, но слишком многое в ней нынешнему школьнику непонятно; прежде всего язык.
Столетие назад, в 1920-м, Брюсов писал, что у Пушкина архаизмов мало и что даже те, которые у него встречаются, не требуют пояснений. «Такие слова, как брег, злато, сие, втуне, хотя и вышли из употребления, большинству понятны». Возможно, брег и злато у современных школьников не вызовут вопросов, но вот насчет сие и втуне — уже не уверен.
Так что современный язык должен — наряду с древнерусским и «классическим» — отражаться в литературных текстах, изучаемых в школе. И современные проблемы. А значит, должна присутствовать и современная литература.
В конце прошлого года была робкая попытка дверь для современной русской литературы в школьную программу слегка приоткрыть. В «Федеральной образовательной программе среднего общего образования» были упомянуты несколько текстов современных русских авторов. Я об этом уже в «Дружбе» писал (2023, № 4), повторяться смысла нет. Разве что еще раз обращу внимание на то, что в «Программе» совершенно отсутствует современная литература за пределами России; и не только современная: в ней не упомянуто ни одного произведения зарубежного автора последних лет семидесяти.
Я помню встречу с новосибирскими школьниками семь лет назад; ребята сидели вареные и вялые, пока не задал им вопрос, как бы они отнеслись к включению в школьную программу Джоан Роулинг. Всю вялость тут же сдуло. Большинство высказалось «за», кто-то — «против»… Я не любитель Поттерианы и не сторонник того, чтобы ее проходили в школе. Но подумать над тем, чтобы сделать изучение литературы в школе более гибким и чуть более сориентированным на самих школьников и их интересы, всё же стоило бы. И именно за счет современной литературы.
Современная литература — это тот контекст, в котором классика только и становится классикой. От которого она получает питание и все необходимые микроэлементы. Иначе она будет просто набальзамированным трупом. И чем неожиданнее и контрастнее будут эти современные произведения, тем, думаю, лучше. Хотя бы на уровне авторских программ преподавателей — от министерских программ такого креативного варварства вряд ли дождешься.
Есть во всём этом опасность? Безусловно. Но по сравнению с растущей опасностью варварства от безразличия, какой-то усталости от культуры, от чтения, от любой интеллектуальной сложности, креативное варварство — не только наименьшее зло, но и зло необходимое. И в чем-то даже симпатичное.